"You love me. Real or not real?" "Real"

      На вечер назначена трансляция того, что нам удалось наснимать в Двенадцатом. Я так плохо помню этот день, что даже представить не могу, что у нас получилось. Мне предлагали посмотреть, но ведь, так или иначе, заставят идти на вечерний разбор дня и смотреть по новой. В холле с небольшой трибуной и парой микрофонов, как всегда, многолюдно, собрался почти весь дистрикт. Сегодня сюда пришел даже Финник.       — Что мы тут делаем, Кис-кис? - рассеяно обращается он ко мне. Как же быстро они с Гейлом спелись, прямо таки удивительно. Ни за что бы не поверила. Очередное доказательство того, что Финник - чудесный парень, Гейл заботится о нем, как о любимом старшем брате, которого у него никогда не было.       — Тебя отпустили из больницы, чтобы послушать сводку дня, - отвечаю я и заботливо укрываю все ещё покатые плечи Финника упавшим с них вязаным пледом с символикой Четвертого дистрикта.       — А где Энни? Она скоро придет? — похоже, парень совсем плох, раз уже не помнит таких ключевых поворотов своей судьбы.       Пару дней назад, когда заходила к нему в палату, я спросила врача: “Как скоро Финник поправится?”. “Никто не знает, как долго это продлится. Для посттравматического расстройства характерно, что клиническая симптоматика проявляется спустя определенный латентный период после травмирующего события, обычно это от трех до восемнадцати недель, и сохраняется достаточно длительное время: месяцы, годы, а нередко и десятилетия… ” - вот все, что удалось узнать. Никакой конкретики. Много скучной теоретики.       — Энни сегодня не придет, она заболела и до субботы не сможет прийти … ты что забыл?       — Я… я…. да… Я забыл… С ней все будет хорошо? - голос звучит так робко, словно его владельцу не больше семи лет и он потерял маму в толпе.       — Да, Финник, она скоро поправится и придет, не переживай, ты же пьешь таблетки и идешь на поправку, да?       — Идет на поправку … Я буду ждать... — я не удивляюсь его спутанным ответам, просто беру за руку и чувствую, какая она ледяная. Финник дрожит, как осиновый лист.       В это время на постамент выходит неподражаемая Альма Коин, а мое лицо принимает недовольную гримасу. На ней снова один из ее изумительных париков. Теперь этот факт кажется мне очевидным: в природе не бывает таких идеальных серебряных волос. Она вкратце рассказывает о многочисленных успехах: расширение фронта в Седьмом, подрыв склада в Четвертом, планы на открытие большого полевого госпиталя в Восьмом. Который теперь, после уничтожения моего родного дистрикта, находится ближе всех к Тринадцатому. Туда планируют свозить раненых и из других регионов.       А потом она включает видео со мной, которое час назад транслировали буквально по каждому телевизору Панема. И вот она я! Предстаю на показ всему миру в черном, облегающем костюме, грудь изрядно подчёркнута, талия тонкая, как ножка бокала, лицо перемазано сажей и углем, но все ещё весьма сексуально. Они привели меня в любимый Цинной Базис-ноль. Это когда все, вроде бы, как есть в жизни, только чуть-чуть лучше: кожа более гладкая, губы блестят и кажутся более объемными, брови тонкие и изогнутые, хищные скулы и ресницы веером.       — Зрители захотят либо тебя убить, либо поцеловать, либо быть тобой, — неожиданно произносит голос стоящего справа от меня Финника.       — Надеюсь это поможет Энни прийти в себя быстрее. Я делаю все что могу, чтобы она поправилась как можно скорее, - говорю я абсолютную правду.       — Поправилась, — сумбурно повторяет он и теребит узелки на краю пледа, часть из которых уже превратилась в лохмотья. Как только проектор гаснет, раздаются бурные овации, к сожалению, я не разделяю их восторга. Клип небольшой, чуть меньше минуты. Красочные картинки быстро сменяли друг друга, а двадцать пятым кадром постоянно мелькала моя Сойка. Крессида смонтировала куски так, как будто мы прибыли в город сразу после бомбежки, как будто от Двенадцатого еще что-то осталось. Трупов нет - почти всех удалось спасти. Теперь понятно, зачем они отмыли улицы. А абсолютно целая деревня победителей — как священный оплот нашего благополучия. Смотрите мол, Сноу ничего не может сделать победителям, которые скоро придут его убивать.       Даже тут Тринадцатый не лучше Капитолия, никакой правды, напускной лоск во всем. Еще они вставили кадры с тем, как Гейл спасает людей в первые дни после бомбежки, вот кто в этом тут настоящий герой, а я что? Говорю заготовленные мотивационные речи, в которые сама не верю. Мне становится стыдно, во рту появляется горький привкус гнили и лицемерия. Кто пойдет за мной, если я сама не верю в себя? Но как в это поверить, если мне затыкают рот и красят как куклу, создавая обложку совсем другой личности?       Хорошо или плохо я справилась не имеет значения, если не стараться сделать лучше - мы все можем погибнуть. Поэтому, после митинга, я возвращаюсь в зал. Занимаюсь бегом, цепляя на ноги утяжелители, а на спину нагруженный рюкзак и бегаю так по стадиону почти полчаса. Потом, обязательно, приседания, отжимания, подтягивания. Между разными видами нагрузок делаю растяжку, чтобы расслабить забитые мышцы, но это плохо помогает, теперь к ночным кошмарам добавилась еще и бесконечная боль. В самом конце, буквально за пару часов до отбоя, мой любимый момент дня - стрельба из лука. Скорее для удовольствия, чем с практической целью. Перед самым сном - ужин, если удаётся вырвать двадцать минут, заглядываю к Питу.       Уже несколько дней, как мы не разговаривали наедине, потому что его выписали, а из-за моего двусмысленного вопроса насчет Гейла было принято решение поселить Пита с отцом. Мистер Мелларк, конечно, несказанно рад возвращению любимого сына, практически сдувает с него пылинки, что невероятно раздражает самого Пита. Зато теперь после отбоя иногда ему удаётся улизнуть и пробраться ночевать ко мне. Обычно за этим следуют лучшие дни: я бодра, весела и даже фальшивые пропо кажутся чуть менее фальшивыми. Ситуацию осложняет только Прим, спящая на соседней одноместной койке. Она конечно, все понимает, но далеко не все темы мы можем обсудить, зная что она сопит всего в паре метров.       Самая главная тема так и остаётся нераскрытой. Хеймитч будто избегает меня, боясь, что я что-то натворю, Гейла последние дни все время кто-то «пасёт», Пит чаще молчит, наслаждаясь просто нашим единением.       — Как думаешь, как выглядит небо над Тринадцатым? - мышиным шепотом спрашивает меня Пит в одну из ночей.       — Прямо сейчас или вообще? — задумываюсь я. — Ночью - не знаю, наверное звезд просто бессчетное множество, потому что нет никаких других источников света, не то что в Капитолии. А днём оно ничем не отличается от любого другого. Я вообще нечасто смотрю на небо, мне больше интересна дичь, а она или на деревьях или на земле, - шепчу я Питу на ухо.       — Ты была на поверхности? Вы что-то там снимали?       — Один раз снимали, но чаще всего я бываю там с Гейлом, раз в неделю, вместо занятий мы ходим на охоту….       — Так вот откуда мясо …. — в голосе Пита улавливаются нотки разочарования.       — Это помогает. Я привыкла жить лесом, без него я задыхаюсь, а с Гейлом привычнее и безопаснее, — мне кажется, что я обидела Пита, но он как ни в чем не бывало отвечает мне.       — Не переживай, я все понимаю. Это как у меня с красками, наверное….       — Точно, ты прав! — цепляюсь я за соломинку. Времени уже много и завтра предстоит новый тяжелый день, Прим уже час во всю мирно сопит.       — Спокойной ночи, — говорит он и отворачивается от меня на левый бок.       — Спокойно ночи, Пит, - шепотом отвечаю я, упираясь в надежную спину, как всегда ненавязчиво пахнущую дубленой кожей и можжевельником.       Всю следующую неделю я провожу в капитолийской компании. Меня моют, чешут, красят. День за днем я примеряю на себя различную военную форму, макияжи, прически, речи абсолютно несвойственные мне. Я делаю все, чего от меня требуют Плутарх и Коин. Я ни разу не пытаюсь сопротивляться, не говорю, как я устала, не жалуюсь на недосып, усталость и боль после ежедневных изнуряющих тренировок. Я честно стараюсь изо всех сил.       После очередного пресного завтрака и очередной тренировки встречаюсь с Гейлом у Бити и забираю свой лук. В бодром настроении мы возвращаемся к команде подготовки. Сегодня Гейл пришёл со мной, потому что будет играть роль боевого помощника, личного оруженосца, соратника или что-то в этом роде. Я терпеливо переношу все надоедливые косметические процедуры, пока Гейл, загримированный за пятнадцать минут, отсыпается.       Он, видите ли, итак в прекрасной форме, как будто я - нет. За последний месяц я набрала шесть фунтов[1] и в основном это мышечная масса.       После нескольких часов подготовки я чувствую себя как вытащенная на берег рыба. Костюм в этот раз украшен окровавленной повязкой на руке и создает ощущение, будто я только вернулась с поля боя. Под конец съёмки я беру лук и колчан со стрелами и встаю на небольшой постамент, изображающий осколок какого-то старинного здания. На нем я стою столбом еще, наверное, несколько часов, пока остальные поправляют мне макияж, регулируют свет и степень задымления. Постепенно указания через интерком от невидимых людей в таинственной стеклянной кабинке поступают все реже и реже. А Фульвия и Плутарх все больше просто ходят вокруг и все меньше что-то меняют. Наконец, на площадке становится тихо. Минут пять меня молча разглядывают, затем Плутарх натужно говорит:       — Ну вот. То, что надо.       Меня подводят к контрольному монитору и показывают последние несколько минут записи, как будто мне есть до них дело. Женщина на экране кажется выше и внушительнее меня. Лицо слишком соблазнительно, чтобы принадлежать мне. От ее одежды поднимаются струйки дыма — статную чёрную фигуру то ли только что потушили, то ли она вот-вот загорится. Эту женщину я не знаю, но вижу каждый день, она мне уже как сестра.       Сначала я держу лук в левой, потом в правой руке, затем надеваю его на себя. Стою спиной, а потом драматично поворачиваюсь на камеру с пафосным выражением лица. Просто статично стою или кидаю бутафорскую гранату. Чего я только не делаю за день, и каждый раз камеры снимают меня с разных ракурсов.       Сегодня нужно записать только один лозунг, одну фразу для короткого агитролика, который покажут Койн. Фульвия становится передо мной и, глядя мне в глаза, описывает битву, в которой я только что участвовала. Поле боя усеяно мертвыми телами моих товарищей, и я, чтобы сплотить выживших, кричу этот призыв. Прямо в камеру. Очень пафосно.       «Народ Панема, мы боремся, мы не сдаемся, мы отстоим справедливость!» — вот и все, что мне доверяют сказать. Эту абсолютно тривиальную, на мой взгляд, фразу мне сообщают с таким видом, будто над ней работали несколько узких специалистов, да ещё и не один месяц. Звучит совершенно неестественно. Не представляю, чтобы я сказала такое в реальной жизни — разве что для смеха, с капитолийским акцентом. Вроде того, как мы с Гейлом изображаем Эффи Тринкет: «И пусть удааача всегдаааа будет на вааашей сторонеее!»       Ближе к концу дня на площадке не царит радостное возбуждение — заложенное в расписание время идёт к концу, а достойного результата нет. Начинается ужин, но никто не спешит домой. Еще вчера мы должны были заняться речами для интервью, в которых я буду делать вид, будто участвую в боях бок о бок с повстанцами, но мы не укладываемся ни в один график, поэтому сегодня приходится задержаться.       После очередного просмотра отснятого материала меня быстро тащат обратно к декорациям, дымовая машина начинает работать. Кто-то кричит: «Внимание!», слышится гудение камер, потом команда: «Мотор!». Я поднимаю над головой лук и со всей яростью, на какую способна, вспоминая и проклиная Сноу, в очередной раз кричу:       — Народ Панема, мы боремся, мы не сдаемся, мы отстоим справедливость!       На съемочной площадке наступает гробовая тишина. Она длится и длится.       Внезапно из динамиков раздается треск, и студию заполняет едкий смех Хеймитча. Когда ему наконец удается совладать с собой, он произносит:       — Вот так, друзья, умирает революция.       На фоне, в студии, я слышу смех.