"You love me. Real or not real?" "Real"

      На обратном пути Боггс практически волочет меня за собой, словно тряпичную куклу, а потом и вовсе берет на руки. Там же меня и рвет. Дважды. Капитан кряхтит, но молча терпит мои слабости. От меня уже ничего не зависит, нога пульсирует режущей болью от каждого движения.       Стоит только принять горизонтальное положение и расслабиться на коленях у Гейла, как я проваливаюсь в непроходимый туман. Даже несмотря на холод в грузовом отсеке, насквозь пропахшего медикаментами, топливом и опасностью, я так ни разу и не проснулась, кажется, мне вкололи какое-то снотворное.       Открываю глаза в комнате с приглушенным светом. Мне тепло и комфортно в мягкой больничной койке. На секунду мне мерещится, что мама стоит рядом, проверяет у аппарата мои показатели.       — Как ты себя чувствуешь? — произносит убаюкивающий голос.       — Немного потрепанно, но в целом неплохо, — шепчу едва слышно.       — Финник рассказал, что видел, как вы с Боггсом в полном обмундировании куда-то направились, додумать остальное было нетрудно, — продолжает она, я изо всех сил напрягаю зрение и приглядываюсь к фигуре.       Чувствую укол вины, что не рассказала Прим все сразу, но у меня просто не было на это времени. А ведь когда вашей израненной семье приходилось дважды отправлять вас на Голодные игры, это не та деталь, которую следует упускать из виду. Но сестра ведёт себя абсолютно непринуждённо, она все понимает. Прим мудра не по годам.       — Мне очень жаль. Они не ожидали нападения. Я была обязана навестить всех этих людей, — сбивчиво бормочу. — Кого-то мне даже удалось спасти, — оправдываюсь я, зная, что в этом нет необходимости. — В следующий раз я попрошу их оповестить тебя. Как Пит?       — Не нервничай. Ни со мной ни с мамой никто никогда не советовался по поводу твоей жизни, даже замуж вон выдать пытались, я привыкла и Пит смирится. — Прим стала совсем взрослая. Она улыбается мне так ласково, что я не могу ответить ей тем же, а затем она нежно гладит меня по щеке и произносит: — он не отходит от тебя с того момента, как приземлился планолет.       Прим отходит немного в сторону и я замечаю невыносимо юное и прекрасное лицо Пита. Он заснул прямо так, как сидел, опершись головой на стену. Рот приоткрыт, длинные светлые ресницы дрожат, а раскрытая рука лежит на краю постели. Очевидно, он держал меня за руку, пока не уснул. На Пите плотная хлопковая кофта, капюшон кротко прикрывает засаленные волосы. Мягкие спортивные штаны выглядят заношенно, все, конечно же, серого цвета.       Замечаю на прикроватном столике осколок шрапнели, очевидно, его вытащили из моей ноги. Прим рассказывает мне, что врачей больше всего беспокоят возможные повреждения мозга в результате взрывов, поскольку сотрясение еще с прошлого раза не прошло даром. Я проспала весь день и ночь и просто умираю с голода.       Когда сестра деликатно выходит, якобы за завтраком, я осторожно накрываю руку Пита своей, он вздрагивает, поднимает на меня опухший взгляд и тут же тает в улыбке.       — Доброе утро, Солнышко! — он передразнивает меня на манер Хеймитча, и я крепче сжимаю его пальцы, давая понять, что меня раздражают его шуточки, но Пит, похоже, даже не почувствовал дискомфорта.       Мой завтрак, принесённый сестрой, удручающе мал. Всего несколько ломтей хлеба и стакан теплого молока. Собеседнику же приносят какую-то серую кашу. Мы делим наши порции пополам. Пит помогает мне с ложкой. Не то, чтобы я не могла это сделать сама, но я вижу, что ему это доставляет удовольствие и не сопротивляюсь.       Через пару часов, когда довольный Пит уходит на свои первые занятия, меня вызывают на раннее утреннее собрание в штаб. Я пытаюсь встать и понимаю, что меня планируют отвезти на инвалидном кресле. Сопротивляюсь, превозмогая острую боль. Едва не ударяюсь о дверной косяк, запнувшись о собственную обувь.       — Ладно, инвалидное кресло — не такая уж и плохая идея.       Пока меня катят вниз, начинаю беспокоиться о том, что ждет меня в штабе: выволочка, скандал, отстранение, наказание? Вчера мы с Гейлом не подчинились прямому приказу, следы нашего неповиновения, в прямом смысле, должны были остаться у Боггса на лице. Конечно, должны быть последствия, но дойдет ли до того, что Коин аннулирует наше соглашение об иммунитете для невиновных? Не наказала ли я своих друзей таким образом? Вчера о них я не подумала. Не оказала ли я им медвежью услугу? Когда я въезжаю, на мостике меня ждет только съемочная команда.       — Вот наша маленькая звездочка! — сияя восклицает Мессалла. Его небрежность вызывает у меня смущение и растерянность.       А остальные члены команды улыбаются так искренне, что я не могу удержаться от ответной улыбки. Они произвели на меня впечатление в Восьмом, проследовав за мной на крышу во время бомбежки. Заставили Плутарха уступить, чтобы получить нужные кадры. Они действительно на стороне революции, а не просто делают свою работу, они ею гордятся. Они стали моими соратниками, как Цинна.       У меня рождается странная мысль, что если бы мы были на арене вместе, я бы выбрала их в качестве союзников. Крессида, Мессалла и… Тьфу ты, ну что за дурацкие идеи?       Постепенно комната наполняется людьми. Я готовлюсь к менее благоприятному приему. Но единственные, кто выражают негатив, — это Хеймитч, который не изменяет себе, и Фульвия Кардью с привычно кислым лицом. Боггс носит широкую повязку на носу, возможно, у него перелом. Из-за этой маски эмоции его лица трудно разобрать. Коин и Гейл ведут какой-то спор, который выглядит непривычно дружественным и непринужденным. Закончив беседу, он садится на стул рядом с моей инвалидной коляской.       — Решил завести новых друзей? — Гейл быстро переводит взгляд на президента и обратно на меня.       — Ну хоть кто-то должен это делать, — он нежно касается моего виска, а я просто не успеваю уклониться. — Как ты себя чувствуешь?       Должно быть, на завтрак подавали тушеные овощи с чесноком. Чем больше людей собирается, тем сильнее становится аромат. Мой желудок сжимается, а свет, внезапно, кажется слишком ярким.       — Немного укачивает, а что насчет тебя?       — Хорошо. Из меня вынули пару мелких осколков. Ничего страшного, буквально пара швов, — небрежно отмахивается он.       Коин призывает присутствующих к порядку.       — Наша агрессивная информационная атака официально началась и имеет большой успех. Для тех из вас, кто пропустил вчерашнюю вечернюю трансляцию и семнадцать повторов, которые с тех пор Бити удалось передать в эфир, мы прокрутим ролик прямо сейчас.       Сколько раз? Получается, за время моей отключки, они не только смонтировали пригодный для использования материал, но и уже прорвали оборону и вывели ролик в эфир восемнадцать раз?! От одной мысли, что сейчас я увижу все это так, как оно выглядело со стороны, ладони увлажняются.       Сначала экран черный. Затем в центре вспыхивает крошечная искорка. Она становится все ярче, распространяется, безмолвно пожирая черноту, пока весь кадр не пылает таким реальным и сильным пламенем, что, кажется, я чувствую исходящий от него жар. Появляется изображение моей броши, светящейся красно-золотым светом. Глубокий, звучный голос разрывает тишину.       — Огненная Китнисс Эвердин, — вещает Клавдай Темплсмит, официальный комментатор Голодных игр. — Она все еще пылает. — Внезапно, на экране я заменяю сойку, стою перед настоящим пламенем и дымом Восьмого.       Мне снова приходится пережить весь ужас того дня, только теперь я замечаю больше деталей: Гейл прикрывает меня своим телом и получает шрапнелью прямо в бок; Горделивое лицо Пейлор, явно довольное тем, что я не струсила; испуганные и отчаявшиеся близкие тех, кому все-таки удалось унести ноги из этого концентрационного лагеря.       В самом конце нам демонстрируют нарезку коротеньких фрагментов столкновения. Первые бомбы; мы бежим; нас сбивает взрывной волной; крупный план моего ранения, которое я вижу впервые на этом экране. Выглядит отвратительно, неудивительно, что оно так сильно болит. Дальше показывают кадры с карабканьем на крышу, пулеметные гнезда… Наконец, несколько самых впечатляющих выстрелов повстанцев: Гейла и моих. Больше всего моих. Падающие планолеты. Резкая смена кадра. Я иду прямо на камеру.       — Президент Сноу предупреждает нас? Я тоже хочу его предупредить. Вы можете убивать нас, вешать, бомбить, сжигать наши дистрикты, но посмотрите на это! Огонь разгорается! — кричу я президенту. — Сгорим мы — вы сгорите вместе с нами!       Языки пламени снова заполняют собой весь экран. Поверх них появляются толстые черные буквы, из которых складывается фраза:       СГОРИМ МЫ — ВЫ СГОРИТЕ ВМЕСТЕ С НАМИ!       Слова воспламеняются, изображение на экране выгорает до полной черноты, словно старая испорченная пленка. Ни слова про покушения в агитролике не проскользнуло.       Мгновение в зале царит тишина, затем раздаются аплодисменты, а следом за ними просьбы показать ролик еще раз. Как будто все присутствующие ещё не выучили его наизусть. Койн милостиво нажимает кнопку воспроизведения. На повторе, зная чего ожидать, я представляю, будто смотрю свой старенький телевизор дома в Шлаке. Манифест против Капитолия. Такого еще никогда не показывали по телевизору. По крайней мере, на моем веку.       К тому времени, как экран снова чернеет, у меня по всему телу мурашки.       — Это показали по всему Панему? И в Капитолии тоже?       — Не в Капитолии, — говорит Плутарх. — Мы не смогли переопределить их систему защиты, хотя Бити работает над этим. Но во всех дистриктах. Даже несколько раз удалось преодолеть фаервол Второго, что может быть намного более ценным, чем Капитолий на данном этапе войны.       — А Клавдий Темплсмит? — мои наивные слова заставляют Плутарха улыбнуться.       — Просто его голос. Даже не пришлось делать никакого специального редактирования. Он сказал эту фразу на ваших первых Играх. — Он хлопает рукой по столу. — Что сказать, мы еще раз аплодируем Крессиде, ее замечательной команде и, конечно же, нашей супер-звезде!       Я тоже хлопаю в ладоши, пока не осознаю, что талантливая звезда — это я. В конце концов, это ликование, похоже, надоедает Коин. Никто, абсолютно никто не подает виду, что высадка пошла не по плану.       — Да, заслуженно. Результат превосходит наши ожидания. Но в будущем нам надо соразмерять риски более основательно, без спешки. Я знаю, что рейд был непредвиденным. Однако, учитывая обстоятельства, я думаю, впредь мы должны обсудить решение отправить Китнисс в настоящий бой более взвешенно и обеспечивать ей большую безопасность.       Решение? Чтобы отправить меня в бой? Значит, она не знает, что произошло. Что еще они скрывали от нее?       — Такое решение далось нам нелегко, но мы ничего не добьемся, если при первом шорохе будем запирать ее в бункере. К тому же, Китнисс и Гейл сами проявили инициативу, — губы Хевенсби трогает нахальная улыбка.       — Так и есть? — спрашивает президент.       Гейл пинает меня под столом, и только тогда я понимаю, что она обращается ко мне.       — Я? Да, я целиком и полностью. Приятно было, для разнообразия, самостоятельно что-то решить и принести людям пользу, — когда я произношу эту нелепую фразу Хеймитч изо всех сил пытается скрыть смех кашлем, чтобы не привлекать к себе внимание.       — Хорошо, — говорит Койн. — Однако, я призываю подходить к подобным акциям с особой осторожностью. Тем более, теперь, когда Капитолию известно, насколько она опасна, — слышится одобрительный гул.       Нас с Гейлом никто не выдал. Ни Плутарх, на приказы которого мы наплевали. Ни Боггс со своим сломанным носом. Ни операторы, которых мы затащили за собой в самое пекло. Ни пройдоха Хеймитч — впрочем… Ментор одаряет меня убийственной улыбкой человека, готового меня убить и сладострастным голосом цедит:       — Ну, разумеется, мы ведь не хотим потерять нашу маленькую птичку, едва она начала петь.       Я отмечаю про себя, что, пожалуй, не стоит сегодня оставаться с Хеймитчем наедине. Уж он-то выходку мне не простил. Все больше мне кажется, что Ментор испытывает ко мне чувства, скорее напоминающие отцовские, нежели обычное чувство долга, слишком уж отчетливо проступают эмоции на его лице.       — Что вы планируете теперь? — интересуется президент.       — Надо как-то переманить на нашу сторону максимальное количество сомневающихся. Внушить каждому из них, что важен любой голос, даже самый тихий, — говорит Плутарх.       — Можно выразить дань уважения погибшим, и напомнить, что на кону не только политика, ведь даже в случае нейтралитета и победы Капитолия, спокойная жизнь их не ждёт. Ещё я бы рассказала о том, какую мощь имеет за собой Тринадцатый, — впервые сдержанно говорит Фульвия.       — Это великолепно, Фульвия! — искренне восклицаю я, но напряженный голос звучит слегка наигранно. — Это идеальный способ добавить сомневающимся мотивации! — хотя понимаю, что что бы мы ни сделали дальше, превзойти Восьмой будет трудно, и ролик будет восприниматься, как дешевая пропаганда.       — Я думаю, это может сработать, — гнусаво говорит Боггс, а я испуганно оборачиваюсь на его голос. — Я подумал, что мы могли бы использовать Финника и Пита в качестве ведущих. При условии что ролики были бы популярны.       — По моему мнению, чем больше таких роликов мы снимем, тем лучше. Дешево и эффективно. Сдержанно, много фактов, никакого лицемерия, но немного скрасить углы не помешает, — говорит Койн. — Вы можете приступить к работе уже сегодня?       — Конечно, — отвечает воодушевленная Фульвия, явно повеселевшая от такой поддержки ее идеи.       Все это время Фульвия явно была напряжена и завидовала успеху Крессиды. А теперь конфликт в творческом коллективе улажен и напряжение спало. Хорошо, что помощница Плутарха звёзд с неба не хватала, удалось отделаться от неё малой кровью. Крессида поддержала похвалу Фульвии и теперь без помех сможет заниматься собственным проектом с Сойкой-пересмешницей.       А вот Плутарха, похоже, похвала не интересует. Ему главное, — чтобы выбранная тактика работала. Я напоминаю себе, что он, в прошлом, — распорядитель Игр. Хевенсби, словно паук, плетёт свою сложную паутину, рассчитывая на долгосрочные перспективы, а не на сиюминутный резонанс. Он — не пешка в игре, а сам игрок, управляющий фигурами. Его значимость определяется не отдельными удачами, а конечным результатом. Если мы выиграем войну, тогда Плутарх выйдет на сцену и будет вознагражден.       Президент отправляет всех заниматься своими делами. Гейл везет меня обратно в госпиталь. По пути мы смеемся над тем, как забавно все нас выгораживали. Гейл говорит, им просто было стыдно признаться, что они за детьми не уследили. Я великодушно предполагаю, что они сами не прочь повторить подобную вылазку, ведь у нас только-только стало что-то получаться. Возможно, в какой-то мере, мы оба правы. Потом Гейл закатывает меня в палату, но на больничной кушетке меня уже ожидают.       — Можешь быть свободен, мальчик! — металлический голос рассекает звенящую тишину, меня сковывает страх неизвестности. Не знаю, как, но Эбернетти оказался в моей палате раньше нас.       Повинуясь властному жесту руки Гейл выходит из комнаты. Я понимаю, что его присутствие никак меня не спасло бы от головомойки, но, все же, когда дверь закрывается, чувствую себя особенно беззащитной.       — Мне очень жаль, правда… — начинаю было я, но собеседник подносит палец к губам заставляя меня замолчать.       — Наушник… — Словно маленький патрон, блестящее белое устройство летит мне прямо в лицо. Моя реакция заторможена, и я не успеваю его поймать, пластик больно ударяется о мою бровь, но я молчу. — Ты ещё и врешь, нахальная девчонка! Тебе ничуть не жаль, я видел твоё довольное лицо, подвернись тебе возможность ты бы снова поступила так же! — Хеймитч просто читает меня как открытую книгу.       Какое-то время я молчу, давая Хеймитчу понять, что я действительно сожалею о том, что разочаровала его.       — Но ведь я спасла часть людей, мы сбили планолеты, сняли это на видео, Коин хватит на несколько шикарных роликов.       — Но ты осознаешь, что тебе просто несказанно повезло? — Хеймитч подходит ко мне и смотрит прямо в глаза. — Я понимаю, что тебя не очень волнуют чувства близких, — я пытаюсь возразить, но увидев кислейшую из всех гримас, просто молча хлопаю ртом, как рыба.       — Прости меня… — Эбернетти наклоняется ко мне, и я чувствую странный, терпкий аромат, абсолютно непохожий на то, чем прежде пах ментор.       — Твой наушник должен быть всегда с тобой, понимаешь? — смягчившись произносит он, поднимая устройство с моих колен. — Даю тебе последний шанс… Если опять его вытащишь, я больше не буду прикрывать твою тощую задницу ни перед Плутархом, ни перед Коин, какой бы ошеломительный результат ни получили репортеры. Твоя смерть пойдёт на пользу только твоим врагам и не все из них в Капитолии, как ты не возьмешь в ум?       — Ты прав.       — Мы должны быть командой! Или ты думаешь, что мне на тебя наплевать? — разочарованно вздыхает он и снова усаживается на мою постель.       — Я больше так не буду, — искренне раскаиваюсь я, никогда не думала, что Хеймитч способен на такую откровенность!       — Я уже провел очную беседу с Гейлом. Он знает, что его ждет место, в лучшем случае, судомойки, после еще одной такой выходки, — лицо у ментора красное от злости постепенно смягчается, напоследок он угрожающе тычет пальцем мне в грудь. — Не подставляй других!       Не прощаясь, Хеймитч выходит из комнаты. Каким бы противоречивым он ни был, я понимаю, что Ментор прав, он как всегда зрит в корень.       — Прости меня… — шепчу я закрытой двери. Подъезжаю к постели и, медленно перебравшись на неё, замечаю на тумбочке пустую тарелку с крошками от бутерброда. Придётся ждать обеда. Чертов Хеймитч.

***

      Вечером ко мне приходит мой рыжий друг из Четвёртого. Мы просим принести оба подноса с ужином в мою палату и разделяем трапезу, за просмотром нового ролика. Вообще-то Финника определили в отсек с Гейлом, на том же этаже, где раньше жила я, но у него так часто случаются рецидивы, что проще его считать жителем госпиталя.       Сегодня по программе «Вы знаете, кто они!», ролик, смонтированный Мессаллой. Репортаж из Восьмого сопровождается резкими комментариями Гейла, Боггса и Крессиды, записанными уже позже в студии. Мне тяжело видеть наше посещение госпиталя, зная, что произойдет дальше. Как ни странно, покушение снова решают не показывать. После того, как показывают предупредительный выстрел, я больше не могу это смотреть и закрываю голову подушкой. Беру себя в руки только когда Финник тянется за пультом.       Ну, по крайней мере, он не аплодирует и не радуется.       — Люди должны знать, что происходит, — говорит он, отрезвляя.       — Давай выключим, Финник, пока они не дали повтор, — молю я и кладу подушку на колени.       Но, как только рука Финника касается красной кнопки, кричу:       — Подожди!       Мелькает Капитолийский герб. На экране знакомое лицо. Да, это Цезарь Фликермен. А рядом с ним…       — Что они сделали…. — мой голос дрожит в такт с непослушными пальцами, пока я разглядываю такое родное лицо.       — Китнисс, мне очень жаль, — шепчет Финник, крепко сжимая мою влажную ладонь… Он предвидит, что ничего хорошего мы сейчас не узнаем…