Черная меланхолия

      Чхве Хан не дышит, ничего перед собой не видит и не ощущает. Чхве Хан ничего из своей сущности, кроме имени, не оставил, вырезал из плоти, из крови выел, раскаленным металлом сплавливая концы разошедшихся нервов. Шрамы паутиной скользят по телу изнутри и снаружи, скользят забытыми словами и фразами незнакомыми, собственным истерическим смехом.       Чхве Хан давно умер, его выжрали монстры, до костей чудовища обглодали.       Негде прятаться, негде закапывать трупы, негде молиться.       Он поворачивает голову, ища поддержки у пустоты. Пустоте нечего на его взгляды ответить.       Почему он здесь? Уже без разницы. Для чего он здесь? Не имеет никакого значения.       Кто бросил его сюда?       Чхве Хан запинается, его ресницы дрожат, дрожат иссохшие губы, пальцы на рукояти меча самодельного. Чхве Хан веки сжимает резко, задерживает дыхание. Он признается самому себе, что ему просто страшно.       Он хочет тепла, хочет нежности чужих рук. Хочет любви — чувства забытого и отдаленного, упущенного в недосягаемость. Но перед ним лишь стволы деревьев и пылающие глаза фигур смерти. Ему не выбраться, не спастись. Нет человека, который бы смог помочь ему. Ничего нет. Никого.       Чхве Хан думает, что уже мертв.       И тянет в руки неизвестность, чтобы наконец дотянуться.       И потерять снова.       Тьма вокруг: в венах, артериях, капиллярах, в альвеолах, жилах, тканях — пропитала насквозь и не отпускает. Танцует вместе с кровью на задворках памяти в бесконечно лживом доказательстве собственной мертвечины.       Может быть он тоже одно из чудовищ этого леса?       Чхве Хан касается трупов бережно — своей семьи и своих соратников, закрывает глаза застывшие, в которых больше ничего, кроме неба, не отражается. Он останавливается на пару мгновений в бессмысленном размышлении:       Если бы он мог поставить надгробие, было бы на нем его имя?       Тишина бьет по ушам, череп продавливает, сжимая, выламывая, сокрушая. И Чхве Хан распадается в новом поиске еще хоть чьих-то пальцев, чьих-то голосов и чьего-то счастья.       Даже если не для себя, он просто хочет его увидеть — человеческое сосуществование.       А потом он встречает его и рождается заново из еще большей злости и ненависти.       Красный, как кровь на его руках, острый, как меч на поясе, бесконечно ужасный, как лес, из которого он смог убежать.       Червяки ползут из земли, прогрызают плоть мерзкими наваждениями, кости крошатся галькой, рвутся связки под ядом чужого смеха. Чхве Хан уверен, что нашел зло, такое же потрошащее, как и то, что было убито им.       Если эта тварь из мрака вылезла, виновата ли она в том, что случилось с ним?       Бледное лицо инородной кляксой кривит пространство, замазывает десятки глаз, теперь к земле и к самим себе обращенные, и Чхве Хан бьет, не сдерживаясь, вбивает осколки вина в тело, ни капли дать отпор неспособное.       Он думал, что демоны не чувствуют боли, раз они те, кто ее приносит.       Он оказался прав.       Демон с облегчением неясным в глазах расслабленно улыбается.       Кровь полосой рваной, цветами ликориса на белом снеге, костром среди инея полыхает. Кожа обрывками от газет разорванных в стороны раскурочена, ребро языком монстра скользит наружу. Жгутся прикосновения, жгутся воспоминания.       Вся его любовь забытая жжется, боль из груди выколачивая.       Он не был мертв.       Он ощущает тепло всех тех, кто сейчас мешками гнили валяется на земле проклятой, глубоко внутри в каналах исстаревшего сердца.       И Чхве Хан кулак, направленный на лицо, останавливает, потому что чудовище заставило его чувствовать.       Глаза почти черные, изнутри наружу светящиеся сапропелью, илом из остатков живых существ. Распоротое, оно смотрит сквозь его тело, будто видит всю его жизнь, скитания и брошенное сознание. Он понимает: оно все о нем знает.       И Чхве Хан бежит от монстра, которого испугался убить.       Он окидывает взглядом слегка сгорбленную фигуру.       Или не захотел?       Рыжие волосы слегка растрепаны из-за вызванного сквозняка, руки тонкие локтями острыми в коленки воткнуты, длинные тощие пальцы сцеплены в замок, в который упирается подбородок.       Демон выглядит хуже, чем в день их встречи. Демоны могут болеть?       Розалин улыбается ярко. Чхве Хан не видел, чтобы Розалин так улыбалась. Добрая, отзывчивая, старательная Розалин, которая выслушала, которая поддержала, которая поняла. Было ли ей все это время грустно?       Альберу смотрит на демона, не отрываясь, проглатывая, пытаясь вырезать образ в голове, чтобы тот не покидал его. Чхве Хан знает, видит любовь во взгляде, смешанную с беспокойством.       Эти незнакомые люди, внимательные и открытые, на чудовище полностью сосредоточены. Они с богами связаны, связаны с чистотой и святостью, но тянут руки вперед, словно дыра, покрытая цвилью, спасет их, а не отправит в бездну.       Был ли он демоном на самом деле?       Кейл Хэнитьюз.       Что он знает о том, кто вернул ему собственное существование?       -О чем вы с ним разговариваете?       Кейдж улыбается мягко, в бокале вино раскачивая и вызывая волны, созвучные с ударами каждого из сердец в комнате. Бордовая пелена оплетает прозрачные стенки, ногти острые выскребают попеременно стеклянный звон. Жрица перекатывает на языке пьяные проблески ожиданий и делает тихий глоток.       -В основном мы ссоримся. Он слишком много болтает о пустяках,- Кейдж взгляд переводит, в дыры зрачков всматривается и от вина в руках отличить чужую душу не может.- Иногда Бог Смерти упоминает вас, молодой мастер Кейл.       Святой Джек голову в сторону наклоняет, припоминая что-то давно забытое, изучает силуэт, беззвучно губами в воздухе шевеля.       -И что же он у меня за спиной бормочет?       Жрица усмехается, веки слегка опуская и всматриваясь в отражение лица безразличного.       -Жалуется, что вы его ненавидите. И не возвращаете долг.       -Я этой мрази ничего не должен.       Святой вздрагивает, вздрагивает сидящий за своим столом Альберу. Секундная тишина давит воздух, морозит легкие и сводит мышцы судорогой. Чхве Хан это чувствует — ауру терпкой ненависти, тиной внутрь глотки по пищеводу скользящую. Мимолетная, она исчезает так, словно ее никогда не существовало, оставляя после себя только тошноту и ощущение непередаваемого беспокойства.       Кейдж отчего-то смеется, льет вино в опустевший бокал.       -Вы правы. Я вам верю. Но,- она наклоняется вперед, закидывая ногу на ногу,- чего вы хотите от меня?       Губы тонкие в улыбке тянутся.       -Джек.       Вовнутрь самого себя согнутый, перебитый в цепочке нервов, апостол церкви Бога Солнца. Он кивает, нечитаемыми глазами упирается в одинокие капли, скользящие по стеклу за спиной странного, но вызывающего доверие подобное молитвам, бегущим шепотом по чернеющим половицам, человека. Джек ночами смотрит в узкую щель под дверью, ожидая знакомого отзвука ее шагов.       Ханна тащит по коридору деревянный меч.       Сейчас он это слышит.       -Я избавлю Бога Солнца от головной боли,- Кейл расцепляет и снова сводит ладони вместе.- Я помогу Богу Смерти избавиться от проблем.       -А мы?- голос Джека тих.       -Напишите книгу, нет,- красные искры зигзагами заходятся в темной радужке, рисуя бесконечные петли,- напишите легенду о том, как исчез свет, и, кроме жизни, ничего не осталось. Нравоучение или сказка, мне абсолютно все равно.       Кейдж взмахивает рукавом, заставляя бокал исчезнуть. Кончики ее пальцев дрожат, и она стискивает ткань собственного одеяния.       -Молодой мастер Кейл, даже если у нас не самые лучшие отношения, я не могу...       -Это помощь.       -Помощь?       -Сказать честно,- Кейл вздыхает, голову запрокидывая назад, в уставшем жесте трет глаза воспаленные,- они только и могут, что ныть, ныть, ныть и притворяться смелыми и безграничными столпами этого мира. Но это просто жалкие мелкие ублюдские дети, цепляющиеся вместо отсутствующих взрослых за свои игрушки.       Розалин рот рукой прикрывает, улыбку пряча. Альберу усмехается открыто, и Чхве Хан теряется в себе, потому что чувствует тоже самое. Он касается едва губ своих, к кончикам осторожно ведет фалангами. Он и сам улыбается.       Кто бросил его сюда?       Ответ на вопрос очевидный, не многогранный, искренний и простой. Но пустота молчала, пока Кейл говорил. Пустота боялась слов, боялась тьмы и меча Чхве Хана.       Боялась боли.       -Я помогу им взамен на то, что они от меня отстанут. Так что не стоит беспокоиться, это обычный обман с целью избавиться от их же страхов. В конце концов, кукольный домик покроется пылью, если в него никто не будет играть.       Жрица поднимается с места вместе со Святым, ее взгляд светится странным весельем и предвкушением почти инородным, от края до края полностью сумасшедшим.       -Я поняла вас. Это будет лучшая история, что вы читали.       Джек кивает, он больше не смотрит в окно позади Кейла, он смотрит ему в глаза.       -Ханна говорила, что у меня хорошая фантазия.       И странный человек соглашается с ним легкой улыбкой.       Он знает, что выдуманные строчки становятся реальностью — болезненными непрекращающимися катаклизмами, ночами длительными и бессонными, теплотой омертвевшего тела. Знает, что в словах больше слабости, чем где-либо еще, — они открытыми ранами проявляются, сущности превращая в ничто. Желчь стекает горем, тоской и печалью по их краям.       Кейл смотрит на Альберу.       Ему не нужен покой, в котором он не сможет его видеть и его касаться. Не нужны тишина и мир. Но ради неизбежных мгновений...       Чхве Хан смотрит на Кейла.       ...он готов терпеть вечно это блядское непонимание.