Черная меланхолия

      -Человек, маленький преследователь снова оставил сообщение.       -И что там?       -То же, что и в прошлый раз: «Старший брат, пожалуйста, возвращайся».       -А с причиной как? Пусто?       Раон кивает уныло, закидывая в карман пространственный устройство для видеосвязи. Кейл никак на это действие наигранно уставшее не реагирует, продолжая из окна кромку еще живого леса рассматривать.       -Может что-то случилось дома или во дворце?       -Это же Басен, он бы так и сказал,- кончики пальцев мягко тумана касаются, поднявшегося ввысь до границ рамы второго этажа старой гостиницы.- Кажется, он просто знает, что меня ждет. Может быть, что-то грустное?       Кейл трет вязкое полотно дымки, пробует на вкус, капли сырости с губ слизывает.       Горько. Пепел вместе с поднятой сажей потерялись в воде небесной, чтобы затем на людей упасть пожаром умершим. Где-то гремит печально, распространяя болезненные вспышки по сети облаков, парализуя посмертным шумом секундной яркости.       -Маленький преследователь всегда приносит плохие вести?       -По крайней мере, не помню, чтобы он хоть раз сказал мне что-то хорошее.       Кейл собирает в ладони холодные капли дождя, они катятся по запястьям, лезут под рукава, вызывая сонмы мурашек и приступы неконтролируемой грусти с томлением раскуроченным.       Басен был той марой, тем духом злым, садившимся на грудь, пока он спит, и заставляющим от кошмаров задыхаться. Младший братишка смотрел на него взглядом поистине нечитаемым, согнувшись в изголовье кровати, когда Кейл даже не мог пошевелиться.       И Кейл Басена за это ненавидел.       Ты пришел тогда за братом, так что ты сейчас делаешь?       -Он тот еще параноик и чувством сожаления переполнен, другими словами, лгать он мне не намерен.       Раон в рот мясо сушеное отправляет, но удовлетворенным не выглядит, и Кейл разворачивается, чтобы успокаивающе погладить его по голове. Дракон в улыбке растягивается мгновенной, глаза синие устремляя в холодную высь.       Высь плаксивая пунктиром молнии усмехается.       -Значит, нам лучше никуда не идти?       Басен не знал, как это состояние называется. Басен опорой невидимой находился рядом. Басен думал, что ему снятся плохие сны.       Был глупым ребенком и таким и остался.       Кейл машет головой отрицательно, поднимая Раона на руки и падая на кровать. Пружина старая недовольно в плечо упирается, и он елозит, пытаясь сменить положение. Одеяло не помогает и сила воли тоже. Дракон смеется, наблюдая за странным эмоциональным спектром на чужом лице.       -Будем делать так,- его человек пихает подушку под спину и наконец расслабленно выдыхает,- как запланировали.       -То есть Чхве Хан так и останется стоять за дверью?       -Не понимаю, о чем ты. У него есть своя комната.       Раон щурит глаза и смотрит хитро. Кейл хмурится тут же на эту реакцию и взгляд на довольной нахальной мордочке останавливает.       -Но вчера...       -Что «вчера», Господин Великий Дракон?       Стук за окном усиливается, терзая темно-зеленые листья деревьев бесконечно высоких. Темно повсюду, не горят свечи, не горят магические фонари, мрак по белому полотну стелется, вызывая серый градиентный перелив. Внутри не стучит лихорадочно, не сходит с ума сердце, кровь, от холода не застывшая, стекает воды потоками с крыши его рассудка.       Существо перед ним, кажется, знает то, что не следует.       -Мне показалось, что ты простил его.       Кейл замирает удивленно, теряя воздух, цепляя пальцами покрывало и потрепанное одеяло.       -За что?- его голос иссушенный трещит в пространстве.- Он мне ничего не сделал.       У Раона в глазах застывает грусть, наивное разочарование, отражение непонимания и тоски, из реальности вырезанной столетия, эпохи и эры назад, стучащее вечным набатом в забытых телом Кейла инстинктах. Раон ребенком не выглядит, собой не выглядит, но существом, одной только мудростью и скорбью преисполненным.       Он был Драконом, Драконом ощущался, являлся таковым.       -За боль больше не нужно просить прощения?       Кейл губы сжимает в тонкую линию.       -Если я сам причинил ее себе, стоит ли мне просить прощения у самого себя?       Раон наклоняет голову, не улыбаясь совсем и взмахивая нервно крыльями. Этот вопрос кажется ему попыткой жалкой сбежать, потому что ответ, что на первый, что на второй — одинаков. «Нет» скребется в горле, скребется под ногтями, мыслями жеванными остается в голове, потому что в слух теперь произнести его невозможно — означает полностью проиграть, остаться навсегда неуслышанным человеком, забывшем о чувстве жалости к окружающим и к самому себе.       Его человек был слабым, слабым слишком, но умным достаточно, чтобы все понимать. Кейл просто ничего изменить не пытался. Словно быть счастливым — это не для него вовсе, словно раскаиваться и платить вечно — самое прекрасное, что он мог сделать.       Голди говорил, что Ад для его человека будет спокойным местом.       -Раон,- Кейл ждет момента, когда чужие глаза снова будут смотреть на него,- все в порядке.       -Что в порядке?       Потому что для грешника нет ничего лучше, чем быть наказанным.       Он не видит в Кейле искренности, не видит в нем безмятежности. Он знает, что Кейл хороший в той же степени, что и плохой, но верит почти наивно в баланс, который никогда не посмеет рухнуть. У его человека есть Альберу, у его человека есть Розалин и Чхве Хан, у его человека есть Басен, есть он сам. Даже если уже поздно спасенным быть, почему нельзя быть тем, кто не чувствует боли, тем, кто не должен ее ощущать?       Раон богов ненавидит, ненавидит их шепот, их имена, их существование. Они не создавали этот мир, тогда почему они были теми, кто отвергал его правила? Раон думает, что когда-то Кейл не был вынужденно счастливым.       Верно, мы с тобой, этот мир, каждая секунда нашей жизни — все это       -Все.       уже разрушено.       -Так стоит ли нам волноваться?       Кейл улыбается радостно, и Раон может поклясться, что эта та самая улыбка, которую Голди называл отвратительной.

***

      Он видел свет, ощущал руками, изнанкой век и душой исцеленной насильно его же яркостью.       Он видел свет, но не то, что в действительности хотел бы видеть, и бездна выпускала на волю призраков: ее улыбки, ее смех, ее касания, в счастье боль оборачивая, создавая иллюзию жалкую сладости — конфет с глянцево-пустыми фантиками.       Ханны не существовало. Больше нет. Ее сожрала черная измарь, сетью паутинной покрывшая ее белоснежную кожу. Она растрескалась, мрамором стала с узором болезненно ломким, но не изжитым. Умерла, исчезла, превратилась в пыль, пепел серый над его ладонями раскрытыми, подставленными к пустому небу.       Ханна тенью находится рядом. Глаза Ханны светятся в темноте, словно отражение его самого в зеркале. Но это неправильно, потому что ее души здесь нет. Есть только преломленные лучи, огни, блики.       Она была для него всем, была для него Солнцем, которое он потерял. И Бог Солнца, улыбаясь жестоко, соткал ее для Джека.       Джек давно сам себе признался, что Его он просто-напросто ненавидит.       Призрак, созданный из света, всегда улыбается. Ханна после того, что он с ней сделал, никогда бы ему не улыбнулась.       -Ты уже полдня сидишь над этой книжкой. Нашел что-нибудь интересное?       Ночью в кромешной тьме, без луны, свечей, факелов и грез ее лицо таяло, исчезало росой последней на закате, туманом расплывалось в вечерних сумерках. Он отпускал ее с молитвами — этими отвратительными молитвами, которые она должна презирать всем своим существом — каждый ставшим не святым днем, чтобы утром снова увидеть рядом с собой пустую куклу.       Это была не сущность, порождение Бога из частиц чуждой только ему боли.       Прокляли ли его за то, что он посмел так к Нему относиться?       -Дже-ек.       Солнце известно тем, что со смертными не разговаривает, даже с теми, кому позволило стать ближе. Джек хотел только спросить, спросить так, чтобы ему ответили, но встречал только пустоту и облака, обрамленные белым цветом.       А потом он узнал о нем — человеке, к которому склонилось Солнце, смог увидеть его — человека, которого оно почти уничтожило, и тень Ханны за спиной Кейла перестала ему улыбаться.       Его сестра, ее отголосок перестал быть корявым и стал собой.       -Джек, ты что спишь?       Он был бы счастлив, если бы Ханна попыталась убить его, отомстить ему так же, как и своим врагам. Сможет ли она, если он не подпустит к ее душе своего Бога?       -Нет, Госпожа, просто задумался.       -Говорила же, называй меня по имени.       -Не могу,- Джек машет головой отрицательно, захлопывая книгу и к девушке оборачиваясь,- я уже не обращаюсь к тебе с должным уважением.       Синие волосы волнами градиентными спадают с плеч, кожа почти прозрачная оттенком матовым стынет ледяной мягкостью, глаза глубинные задумчиво изучают края его тела — обрывки реальности скомканной. Ее губы розовые расходятся нежно и неторопливо. Она кладет пальцы свои с сапфировыми ноготками ему на плечи.       Джек видит ее, видит, что она все чувствует, понимает, что он похоронить в самом себе пытается, чтобы тьма, прикрытая светом, до ее облика не дотянулась. Она знает его желания и знает, что он сам скоро ей сдастся.       -Ты в порядке?       Она волнуется за него. Он смотрит на нее искренне, искрами от собственного счастья осыпанный. И Ханна, как и они, должна быть счастливой, он должен позволить ей такой стать.       -Все нормально. Думаю, что сделал правильный выбор.       Витира тут же выдыхает, расслабляясь, и наклоняется ниже, касаясь губами растрепанных пшеничных волос. Джек чувствует аромат волн и топи соленых песков.       -Я тебе верю,- он ощущает тепло, которое никто никогда не дарил ему.- Я буду рядом.