Черная меланхолия

      Раон сбрасывает вызов Розалин.       -Ты в порядке?       Кейл склоняет голову набок, обычным взглядом окидывая окружение, будто не произошло ничего из ряда вон выходящего.       Или вообще ничего не произошло.       Раону это всегда не нравится, не нравится то, что позволяет ему чувствовать себя беспомощным. Он ненавидит моменты, когда Кейл собой не выглядит, когда не позволяет к себе прикасаться, когда не позволяет своему сердцу стучать, заикаясь в дерганном ритме, срываясь беззвучным голосом в небытие и оставаясь нетронутым.       Незатронутым.       -Тебе больно.       Тебе больно.       Кейл ведет по царапине заскорузлой, в свете луны, не улыбаясь, не плача, не радуясь. Он не напуган, не зол и не опечален, вокруг него трупы прогорелые раскинуты, выжженные до костей.       И Раон это лицо из прошлого вспоминает, эти холодные пальцы, ногтями заточенными скользящие по разбереженным ранам, и видит перед собой то, что тогда в глазах черных его собственной чернотой отражалось.       Кейл тянет губы — не улыбается, кончики губ выворачивает наизнанку, падая в воспоминания ржавые и выстаревшие болью.       -И зачем ты запомнил что-то настолько нелепое?       Раон крыльями взмахивает, пуская секундный ветер по сторонам.       Голди говорил, что слабый человек слишком несчастен, потому что ничего не забывает. И Раон бы соврал, если бы не пялился часами в пустоту, ища в этих бесконечных отрывках то, что могло бы вызвать радость секундную, распыленную на ресницах.       Когда они встретились, одного из них было спасать уже поздно.       -Ты знал?       Раон слышит, как скрипит его голос, спотыкающийся на связках просохших и высушенном горле, как он теряется в туннелях собственного беспокойства с примесью чего-то настолько мерзкого, что становится плохо.       Дракон знает это чувство.       -Не совсем. Не думал, что все именно так, или не хотел думать.       Страх.       Останься. Не бросай меня.       Люби меня.       Пульсация в груди, что обретает форму. Привязанность вместе с кандалами, слетающая с рук, покрытых язвами от ношения извечного. Голос, не исчезающий во снах. Шаги, выеденные на небах ожиданием и движением языка легким. Зависимость, в которой ты мясо, перемешанное в кучу с эмоциями и желаниями, им поглощаемое.       Опиши мне, как тебя ломает, как тебя крошит, как тебя изводит образ, коснувшийся губами твоих губ.       Раону страшно, потому что Кейл знает запах крови Альберу, Кейл знает мысли Альберу, знает его разум и его сердце. Раону страшно узнать, что у Кейла внутри.       Что там вообще осталось?       -Человек.       Человек поднимает голову, отрываясь от рассматривания пейзажа за окном опостылелого зеленой пустоши.       Там нет ничего.       -Ты ненавидишь его?       Кейл смотрит Раону в глаза, он выглядит так, будто прочитал книгу скучную и не стоящую его времени, книгу с обложкой невзрачной и с обыденным содержанием. Но пальцы его исполосованы царапинами, едва зажившими, а кончики страниц смяты.       Кейл умеет прятаться за иллюзиями, но не живет в них. И никогда не врет самому себе.       -Нет.       Дракон думает, что его человек размазывает слезы по страницам, чтобы никто не заметил их следы, их останки, впившиеся в бумагу.       -Ты его простил?       Он не знает, как давно его человек начал по краям гнить, края палить спичками, оставляя черные пятна внутри твердого переплета. Но Раон понимает: ему нужно это остановить.       И Кейл впервые желваки по щекам пускает, смыкая зубы, не отвечая ничего, всматриваясь в переливы барьера прозрачного, призывающего к тишине и изоляции любого шороха. Ему кажется, что он в этом пузыре наивно хочет остаться хоть на секунду дольше.       Чхве Хан снаружи молча ведет карету, пялясь в небо, лазурью спаленное и карамелью горькой яркого солнца.       -Тебе больно?       Раон задает вопрос, но Кейл больше не откликается.       Голди говорил, что, если книга закрыта, узнать, что внутри, становится невозможным.

***

      Он готов вечно искать конечности своего тела, и тот, кто про душу ему сказал, явно ошибся. К ней деталей не было: бедный, несчастный, брошенный, одинокий, оставленный, разбитый, забытый, покинутый.       Я. Тебя. По. Частям. Соберу.       Можно?       Нельзя.       Где искать мои руки? Где мои веки и где глаза? Я потерялся. Мама, найди меня. Найди клапан, качающий кровь, в этом гребанном сумасшествии.       Адин слышит эхо поступи ему знакомой. Он слышит шорох, шелест, треск и отзвук вещи, которую потерял.       Где тот пазл в мозаике, который его оставил?       Здесь.       Снова. Снова. Снова. Здесь. Где ему еще быть, как не на своем месте? Мы часто забываем проверить место, в котором забыли изначально что-то, но Адин немного потерян: он забыл Альберу или Альберу его забыл?       Где мы? Ты и ты.       Меня нет больше.       Он слышит стук костяшек смазанный, лихорадочно тихий, как дыхание умирающего, как ветер, несущий огонь с языками еще не растаявшими. Адин чувствует его на своих щеках теплом полыхающим.       Клапан качает кровь. Снова там, где должен быть.       Я нашел, мама.       -Входи.       Альберу выглядит как Альберу. Ничего необычного, ничего непривычного, ничего неестественного, но Альберу вызывает улыбку. Какую? Он по разному улыбаться умеет.       Счастливо? Радостно? Мерзко.       Его Альберу разломанный на частицы, скрывающийся в тонах, в цветах, в выдумках, но не масках. Его Альберу отчего-то блеклый. Выцвел?       Был оставлен на Солнце.       -Это тайное свидание? Ты так торопился, что даже известие не прислал.       Альберу смотрит на него из-под ресниц. Холодно-жарко. Сейчас он должен сцепить их пальцы и к груди прижаться в моментах нежности парализующей на минуты долгие.       Молчит. Это весело быть таким, как ты, Альберу? Делать вид, что мы незнакомцы?       Я и я.       Одно целое.       Ты забыл обо мне, верно? То, что ценности не имеет, вспоминать не нужно.       Это весело быть тобой? Любить его? Ты не смотришь мне в глаза из-за моей улыбки? Станет ли она иной, если я тоже тебя разлюблю? Адин ведет большим пальцем по сжатым губам, отходя к столу, заваленному бумагами.       Альберу наконец открывает рот.       -Нам надо остановиться.       Нам. Он поставил их рядом, в одно предложение, как в книжке сопливой, где каждый счастлив, пережив одиночество, и Адин вздрагивает от наслаждения, прикусывая зубами ноготь, потому что он пережил.       Пожалуйста, продолжай. Его мысли текут патокой сквозь сознание, и Альберу продолжает послушно и податливо, как всегда.       -Тебе нужно остановиться.       Адин сужает глаза на это выровненное предложение, разворачиваясь, и на груди руки складывает, в которой хлюпает миазмами отчаяние липкое и безнадежное. Этот сосуд полон, его стенки сотканы из любви к тебе.       Ты уже бросил меня. Но ты снова пришел ко мне. Я твоя слабость, я в твоих снах, я в твоей голове, я в твоих мыслях, желаниях, мечтах. Целях?       Ты назвал меня главным злодеем, но ты ошибся.       Люди плохие, тогда те, кто над людьми, настолько плохие, что нельзя описать словами. И ты даешь сбой, потому что их слышит отброс ненужный, протянувший тебе руку. Разве ты только что не целовал меня? В твоих действиях нету логики.       Остановись. Не отпускай.       Не покидай меня.       -Не понимаю, о чем ты. Разве ты можешь так нагло вмешиваться в военную стратегию чужой страны? Я позволил тебе слишком много?       Альберу поджимает губы, Альберу, залезший в подвалы его магических башен, залезший в туннели его церквей, залезший в его голову.       Из-за тебя здесь бардак, видишь?       -Альберу,- он глотает буквы этого имени в вечной сладости любви собственной,- я не экспериментировал на твоем замке и на твоем королевстве, я сжег дотла не твой трон, а бесчисленные деревья Джунглей. Будь благодарен.       Поцелуй меня.       Как целуешь его, поцелуй меня.       Ты назвал меня главным злодеем, но ты ошибся. Не я был тем, кто выпотрошил твое существование, не я разрезал по слоям желудочки твоего сердца и твоего мозга, не я шарил в твоем желудке, руками пробираясь сквозь пищевод.       Не я. А он.       Ты оставил меня ради него? Или ты оставил меня раньше?       У тебя течет кровь, Альберу. Это моя кровь.       Ты полюбил разрушителя. Он уничтожит тебя изнутри. Уничтожит, как ты уничтожил меня.       Альберу хочет что-то сказать, сказать что-то важное. Альберу всегда говорит что-то важное. Все имеет смысл, любая ложь, любая неправда, любой обман.       Кейл Хэнитьюз смысла не имеет вовсе.       Кто это? И почему он рядом с тобой? Ответь мне. Он ради тебя домики поджигает, разваливает империи, ломает, ломает, ломает людей и тебя.       Он в нем это видит.       -Молчи, поклянись, что ничего ему не расскажешь. Или я прямо сейчас убью тебя.       Адин не понимает, как любовь может превратиться в ненависть.       Он хочет знать, хочет знать, хочет знать. Пазлы сдирают картинки с тел, оставаясь пустыми, но не расходящимися. Осталось ли в Альберу еще хоть что-то?       -Ты любишь меня?       Альберу сжимает кулаки, будто ему все еще тринадцать, будто он все еще не знает, что ему делать, будто не умеет исправлять ошибки, им же и созданные, и качает головой. А у Адина в голове механизм ломается окончательно.       -А что тогда ты сейчас чувствуешь?       Губы испаренного солнцем света тянутся улыбкой скопированной по рту искусственному. Адин и Альберу сейчас отражения просто своих же лиц.       -Ненавижу.       Кейл Хэнитьюз — человек, лишенный рассудка. Альберу хранит его у себя в руках, разум же Адина он вылизал со слюной в поцелуях забытых.       Ты назвал меня злодеем, но ты ошибся.       Ты облажался, Альберу.       -Ненавижу себя.