***
Кейла не особо волновало, что Басену на территории Стэнов нужно. Его вообще работа брата не интересовала ни капли, и в этой отстраненности дикой он своей вины не чувствовал. Так просто должно быть: Басен будущий глава их дома, Кейл к нему уродливое дополнение. И его это не беспокоило, из себя не выводило и не печалило. Совсем. Ему было все равно, потому что, чем ничтожнее твоя жизнь для окружающих, тем прекраснее она для самого себя. По крайней мере, он хотел в это верить, хотел. Но сейчас даже этого не мог ощутить. -Молодой господин, вам ——— ——— выходить ———. Кейл недовольно поджимает губы, наблюдая за исчезающим потоком слов командира рыцарей, за его беззвучными жестами, за миром с пластинкой исцарапанной и заедающей. Это снова происходило. Что-то святое близко, что-то святое забирает буквы из незнакомых ртов, пытается перекричать человеческие голоса. И он хватается за голову, соединяя эфемерно те части черепа, которые, кажется, срезанными пластинами разъединяются, оставляя сознание исполосованным. -Молодой ——— ! - ———, вернитесь. Картинка перед глазами выглядит одной из тех самых страшилок на ночь, что ни один ребенок в здравом уме не перенес бы, потому что там нет действий и двигающегося сюжета, нет простых, но справедливых сцен, там есть только пейзажи, линии и узоры, пробирающиеся под кожу ужасом первородным. И мораль у них всегда проста: не подохни. Кейл наступает на кости, с треском разбивающиеся под ногами, он чувствует отдачу, словно идет по сухой земле стопами босыми и исцарапанными. Запах гари лезет в рот и нос вместе с пеплом и пылью, выедая склеру грязью и кислотой. Перед ним только трупы горелые, кишками вывернутые наизнанку упавшими балками домов разрушенных, головы раздавленные обломками и скрюченные конечности, раскуроченные сдвинутыми корнями. Мертвецкая кожа напоминает ковер пустыни из ожогов и трещин глубоких, от их глаз иссохшихся остались лишь пустые дырки, кровью и страхом застывшим вымазанные. Скребутся между зубов напуганные насекомые. Его тошнит. Блевать хочется нестерпимо, но в висках набатом льется шепот, инородным присутствием заставляя принимать сумасшествие. Небо горит пожаром оранжевым, пламенем дьявольским срезает облака встречные, куски леса давно превратились в чернь и живыми остались здесь, кажется, только камни. Каменная церковь. Кейлу не смешно. -Молодой господин, вы ——— ——— туда! Это слишком опасно. Послушайте ———, молодой ———. Мы не знаем, ——— ——— ———, и здесь ли они еще. Пожалуйста, послушайте меня... -Заткнись, Хилсман. Кейлу не смешно. Рядом с ним полотно, исписанное смертью, болью и дыханием последним, ветром холодным оплетающим запястья, застывая загробным молчанием, но Кейл живет гнилыми мыслями высших существований, трупным существованием матери и невыносимыми иллюзиями существования тела собственного. Кейл чувствует только раздражение, нарастающее сквозь все его органы, сквозь сердце, сквозь легкие вверх по горлу надрывными хрипами. Его опять использовали. Использовали эти теплые руки и эти глаза золотые. Это Эрубахен предложил ему помочь Басену, Кейла знающего наизусть и не способного дать ему работу, переполненную чернилами, подписями и печатями, где одни только строчки, мрачащие разум и глотающие безмолвие нежное, почти забытое. Что ты хочешь, чтобы я сделал? -Осмотрите окрестности, найдите выживших и спрячьтесь в церкви. -Но, ———, ——— ——— за ——— ———. Мы не ——— ——— ———. Кейл смотрит на губы капитана, призванного защищать его, и не может разобрать ни единого слова, превратившегося в снег хрупкий над жаром пламени. Хилсман кулак прижимает к груди, выглядя обеспокоенно, встревоженно до костей, и Кейл привстает на цыпочки, чтобы положить ладонь на его плечо. -Просто делай, как я сказал. Капитан рыцарей замолкает, не вправе ничего сказать поперек своему юному господину, глаза которого кажутся слишком холодными и неестественно злыми. Озлобленными. -Будет исполнено. Кейл чужое плечо отпускает, и спиной к Хилсману разворачивается. Ему надо идти, надо найти это нечто, ради чего тепло обернулось болью в груди осколочной. Как же Он все еще задевает чужую плоть, скользящую кожей сходящей по носкам его сапогов, мясо лопающееся вместе с гноем хлюпает мерзко, оседая во рту искусственной горечью. плохо. Он идет во тьму, в самое пекло, жжение размазывая по лицу и губам просохшим. В голове скребется наивная мелодия чьего-то, точно не его разума, блики мелькают в зрачках пеленой ослепшей. Кто ему нужен? Кому нужен он? Кейл слышит, как кто-то плачет, воет сквозь пламя, сквозь неразличимые звуки, шмыгая носом по-детски обидчиво, и в пустоте, где каждый держит свой рот закрытым, пропитанный страхом, пропитанный отчаянием терпким с кислым привкусом на корне обрубленного языка, это кажется ему неправильным, и он шаги делает бессмысленно легкие по направлению чьих-то слез. Кейл останавливается. В воздухе гарь, но на земле он видит существо, с ума сошедшее, с хвостом, покрытым шипами волнистыми, с рогами, зеркала черные напоминающие, и с телом темным, исшитым бархатом. Синие глаза, переполненные слезами, смотрят на него в ответ металликом неизжитым. Эрубахен очевидно хотел, чтобы он после этой встречи умер. Кейл отступает назад, кожей ощущая вибрацию маны в воздухе, давящую ему на горло. Он ведет языком по губе верхней, ощущая влагу здесь для него невозможную и чувствуя железный спекшийся вкус: носом пошла кровь. И какого черта перед ним дракон? -Эй, почему ты здесь?- голос не дрожит, Кейл знает иррационально, что все в порядке.- Я думал великие и могучие драконы познают истины где-нибудь далеко в горах и пишут талмуды о посредственности человечества. Но существо продолжает по мордочке размазывать сопли, бубня что-то невнятное и невразумительное, разрывая пространство вокруг себя когтями и оставляя только голос собственный унылый и истерический. Кейл различает в нем очертания кругов магических, красивых линий, сложенных узорами бесконечными, ужасом пробирающихся под кожу и не своей болью. Знаки магические от нее скрипят и скручиваются узлами. -Ты мстишь? Дракон взгляд поднимает на человека. В его синих глазах та самая дымка, что не океан в шторм и не грозовое небо, — акварель синяя, вылитая на лист белый, глубина, созданная над пропастью. -Если так, то ты облажался. И все магические круги тут же превращаются в пыль. -Что? Кейл смотрит на маленькое, разъяренное чудовище, ненавидящее всех, обиженное на всех и абсолютно среди всего потерянное, с голосом хриплым, похожим на эхо камней, брошенных среди скал. -Месть означает воздать во много раз больше тем, кто этого заслуживает, а не убивать бездумно, пока не иссякнут силы. -Но они... Кейл ухмыляется, изучая ошейник треснутый на чужой шее и лапы исцарапанные, дрожащие обессиленно от гнева и непонимания. -Не знали о тебе, который был так близко, и были счастливы? Это не их вина, глупый. Дракон со злостью в глаза чернильные всматривается, но не видит в них ничего, кроме собственного пустого отражения. -Ты ничего не знаешь! Они... Они... Я так долго... Существо великое снова плачет подавленное самым слабым, истерзанное самым слабым и им разбитое, и Кейл безмятежно садится на корточки рядом с тем, кто уничтожил все, к чему успел прикоснуться. Маленький дрожащий комок был не злым и не страшным — оставленным, обделенным, низвергнутым. У Кейла нет понятий о справедливости, Кейл безразличен к чужому горю, жаден и эгоистичен. Она отвергла его помощь, чтобы его спасти, и он перестал видеть в этом какой-то смысл. Зачем мне спасать тех, кто в итоге станет только несчастнее? Кейл не был хорошим человеком, и поступал так, как сам желал, исключая все «до» и «после», чтобы выламывать свое будущее из коробки железной, построенной вокруг его тела. Маленький несчастный дракон, попавшийся в руки людям алчным, жестоким и безразличным. Кейл отличался от их качеств лишь градиентом и содержанием процентным, но он желал, желал поступить иначе. Маленький несчастный дракон, убивший десятки людей в порыве злости. И Кейл собой бы не был, если бы хоть на секунду обратил на это внимание. Нет. Ему было все равно. Мертвы. Что может быть прекраснее загробных криков тех, кого больше спасать не нужно? -Я не глупый, я... Я не хотел... Особенно, если перед ним ребенок в своей сущности просто напуганный. Закат исчез, исчез дым и прах, пепел, земля, поднятая в воздух, и солнце. Кейл смотрит на чужие слезы. -Тебе больно. Кейл ведет по царапине заскорузлой, в свете луны, не улыбаясь, не плача, не радуясь. Он не напуган, не зол и не опечален, вокруг него трупы прогорелые раскинуты, выжженные до костей. Дракон отвечает голосом сорванным: -Больно. И Кейл срывает ошейник, ломая ногти. Прежде, чем взять трясущийся комок на руки. У Эрубахена свои мысли насчет того, как заставить детей отвлечься.***
-Я сказал тебе, что можешь уходить, раз исцелился. Нечего действовать мне на нервы. -А я сказал, что не хочу уходить, и на нервы я тебе не действую. Раон сжег первыми тех, кто заставил его страдать, и Кейл улыбается. -Я читаю одно и тоже предложение уже в тридцатый раз. -Это твои проблемы, я здесь ни при чем. Раон оказался слишком добрым, чтобы не вернуть деревне первоначальный вид уже на следующий день. -Что ты вообще забыл в этих кустах? Если они поломаются, достанется мне. -Но тут такие красивые цветы. Как они называются? Раон оказался слишком добрым, чтобы не тронуть детей и чтобы исцелить всех тех, кто почти был мертв. Но Раон всего лишь двухлетний дракон, а не бог. Он не умеет воскрешать. Семнадцать человек Раон обратил в пепел. Кейл говорит, что это цена его свободы. Кейл говорит ему заткнуться и больше не вспоминать об этом. Потому что все иногда сходят с ума. -Это азалии. Их посадила моя мама. -Твоя мама? А что они значат? Кейл не был хорошим человеком, поэтому на самом деле плевать он хотел на тех, кто уже мертв. Кейл не был хорошим человеком, поэтому не оставлял живого места на людях, из-за которых он вынужден страдать, выслушивая божественные голоса. Кейл не был хорошим человеком, потому что первое, что он сделал, после того, как узнал, что Эрубахен — дракон древний, вызволивший Раона, но оставивший его в одиночестве, предоставив свободу выбора, — разбил ему нос. Потому что Раон еще не был тем, кто отчаялся, но еще был тем, кто хотел, чтобы его спасли. -Береги себя для меня. Раон смотрит на Кейла. Раон думает о человеке слабом и, кажется, сумасшедшем и о имени, который тот ему дал. Радостный дракон. Его имя слеплено из дурацких первых и последних букв в этом нелепом словосочетании.