Черная меланхолия

      Кейл предпочитал не думать об этом, не вспоминать, не пытаться придумать тысячи оправданий, каждое из которых будет ложным дешевым намеком на тщетную справедливость. Он не собирался вязнуть в кислом болоте из пустых представлений и собственных невыносимых желаний. Он просто хотел.       Засохшие азалии спадают вниз.       И он сходит с ума от ржавчины их высохших листьев, напоминающих кровь остывшую, выцветшую на свету.       Он бы хотел обнять ее. Может, всего один раз, ничего не спрашивая, не ища глупых слов, не вглядываясь в лицо и не пытаясь найти глаза. Просто коснуться.       Ему тоскливо. Его сердце стучит в груди, застывая в секундах между болью и разочарованием, и ногти скользят по ней непроизвольно, изнанку выкореживая наружу.       Кейл истекает кровью, она горит, ожогами шипящими скользя по коже, выписывая письмена его забытой памяти о драгоценнейшем человеке. Если бы она прижала его к себе, он мечтал бы о том, чтобы его ребра схлопнулись, оставляя чужое тепло навсегда запертым изнутри.       Возможно, это его отчаяние.       Отчаяние, над которым бесконечно смеется Смерть.       Кейл не помнит ее лица, не помнит голоса, одно-единственное — она его мать, и этого достаточно для праздного помешательства на единственном прикосновении к тому, чего больше не существует.       Все его мысли бессмысленны: он не может ее винить, ненавидеть ее или искать у нее ответов. Она рассчитывала подарить ему спасение, и она спасла его. Ничего более этого значения не имеет.       Кейл дышит в это мгновение, Кейл в это мгновение желает вернуться к Альберу, желает прижать Раона к своей груди, Кейл существует в это мгновение, потому что его сердце проклятое еще колотится.       Он не позволит себе умереть не ради самовлюбленной сволочи, поехавшей на уничтожении мира, не ради самого мира и не ради ненавистного ему Бога.       Кейл жаждет тепла, ушедшего в трупные пятна родного тела, остекленевшего в зрачках темных и остывшего на корке замерших губ вместе с последним вздохом. Он не помнит ее глаза, если бы не надгробье, он забыл бы имя, но азалии цветут, месяцами не увядая, и Кейл может видеть в этих кровавых листьях ее желание.       Ветер тихий колышет струны внутри раззявленной грудной клетки, безумолку «береги себя» повторяя.       Кейл по-детски долго воле усопшего сопротивлялся, захлебываясь в вариациях новых шрамов и палящего алкоголя. Кейл отрицал два простых слова, будто приняв их, он упадет в отчаяние. И ошибался наивно, потому что отчаяние следовало за ним по пятам, сменяя лица, как едкое издевательство, но чем больше этих людей становилось, тем легче ему было дышать.       Эрубахен не хотел исчезать.       Альберу не хотел умирать.       Раон не хотел страдать.       Им больно, но Кейл чувствует тепло потерянное, когда они рядом, и он может полюбить отчаяние, порождающее это чувство.       Он сбережет себя для самого себя.       -Ты...       Белая Звезда вдавливает его в стену, как игрушку плюшевую, готовую порваться и запачкать пол нитями в любую секунду, его голос перехватывает от гнева — шепот на издыхании напоминает Кейлу звук скольжения застарелых ножниц.       -Ты должен радоваться тому, что впустил меня.       Он мог убежать, спрятаться или быть убитым сворищем подчиненных Бэрроу, и тогда бы все, к чему Белая Звезда так стремился, рухнуло. Его смерть фейверком магических сил разорвала бы последний шанс обрести свободу и настоящую вечность. Просто потому, что это его смерть. Боги веселые существа, для них жестокая шутка — самая лучшая, и разрушение ожиданий какого-то идиота, возомнившего себя их подобием, — отличный повод для смеха.       -Почему?- вопросы Бэрроу односложные, наполненные злостью и ненавистью, зато ясные предельно и предельно скучные.       Кейл бы сказал, что ему лень отвечать, если бы ему было бы не лень открывать свой рот. Его тело тяжелое, в его голове молчание паутиной скребется с сомнами пауков непривычного божественного наслаждения. Мерзость стекает внутри черепа ожиданием его кончины, ее липкие пальцы, кажется, касаются его щек, пока Белая Звезда горло теснит предплечьем.       Это смешно. Его злейший враг не может даже попытаться убить его.       У Бэрроу на лице маска, у Кейла — ее невидимое отражение, но, как ни всматривайся, в них нет ничего похожего, кроме желания жить. Они глодают друг другу глотки, оставляя царапины багровые, шипящие бешенством, но до костей так и не добираются.       Кейл не собирается умирать, самопожертвование — это не его фишка, даже если никто не должен об этом знать. Он не позволит думать иначе Бэрроу и Богу Смерти, когда ему открывается прекрасный вид на перекошенное маниакальностью лицо растроенного впервые за сотни лет жалкого реинкарнатора.       Он предложит Белой Звезде делать выводы, ведущие в никуда протоптанной им тропинкой.       -Ты так издеваешься надо мной?       Отчаянный, ему не хочется верить, что какая-то грязь из-под каретных колес смогла ему помешать, испачкала белый воротник его идеальной рубашки.       -Ты всегда уходил, оставляя меня позади, не брал в расчет, смеялся и заставлял глотать пыль,- Кейл обиженно дует губы, искривляя голос.- Мне так не хватало твоего внимания.       Бэрроу пригласил его, чтобы уничтожить, станцевать перед трупом соло и вылить остатки вина в окровавленный рот. Он должен был показать свое превосходство, он должен был.       Кейла дергает в сторону, когда жжение резкое ядовитым холодом ударяет в скулу.       -Боже,- его рот раскрыт в кислой корявой улыбке,- тебя так легко спровоцировать.       Белая Звезда поджимает губы, его ненависть льется сквозь глаза карие, скатывается по зрачкам в глубинную пропасть, опускаясь слезами черными по подбородку. Это не детская обидчивость — это жажда смерти, и у Кейла перехватывает горло по-настоящему, его ни в малейшей степени не заботит кровь, отражением больным чужих слез, стекающая по его щеке.       Магический круг маной пульсирует, готовый треснуть, и, черт возьми, до того момента, как Бэрроу станет Богом у него есть пара одиноких минут.       Кейлу хочется посмеяться.       -Мне нельзя дать тебе умереть, но,- Белая Звезда не улыбается,- целым ты мне не нужен.       Ах, блять.       Он может только резко выдохнуть, когда холодная рука жестоко выворачивает его запястье. Кейл думает, что теперь оно, вероятно, сломано.       Возможно, ему следовало добавить «милый» в конце своего предложения.

***

      -Ты уверен, что у нас все получится? Как ни крути, почему мы не знаем больше половины плана?       -Он сильно отличается от предыдущего.       -Что с первым пунктом? Как это вообще можно выполнить?       -Ваше Величество, только не говорите, что вы опять просто оставили все на усмотрение молодого мастера.       Альберу хотел бы сказать им, что удержал этот самый план на ниточках последнего здравомыслия в голове Кейла, когда он в последнюю секунду решил его переделать, и что благодаря именно ему они вообще могут понять, к чему им хотя бы приблизительно нужно готовиться, но он только вздыхает глубоко и скашивает усталый взгляд в сторону.       -А ты? Ничего не хочешь сказать?       Безразличие на чужом лице спиралью закручивается вокруг черных провальных глаз, не выглядящих ни встревоженными, ни заинтересованными, ни напуганными. Сигарета тлеет в его руке дымом вечерним своего будущего, размазывая свой прах по сухим губам.       -Нет, мне плевать.       Альберу видит в Чхве Хане одно лишь желание убивать, бессердечное и апатичное, держащееся на одном лишь чувстве привязанности, перемешавшемся грязно с виной давней и капризной истерикой. Его тело расслабленно, но рука касается меча эфеса в попытке защитить собственное самообладание.       Ему страшно. Он не хочет думать, вспоминать или представлять нечто, что сводило бы его с ума с каждой тошнотворной затяжкой: красный на красном, голос, утонувший в угаре, костлявость ломкого тела, уродливый шрам, оставленный его гневом, и непроходящая ленивая грусть.       Чхве Хан меланхоличен и сентиментален, Чхве Хан пытается скрыть от себя самого дрожание легкое кончиков его пальцев. Чхве Хану жизненно необходимо сейчас упасть в кровавую бездну из криков боли и ощущения эйфорического разрывающейся плоти, чтобы не думать.       Он слишком просто становится от чего-то зависимым.       -Ясно,- Альберу тянет линию, сжимая губы до побеления, и безразлично бросает мечнику устройство для видеосвязи.- Тогда можешь идти.       Он проглатывает: Кейл знал, чего ты так сильно хочешь, позволяя Чхве Хану склонить медленно голову и раздавить сигарету ногой, чтобы исчезнуть.       Его цель — граница Бесконечного Королевства, потому что они взаперти, зашли, чтобы не выйти, в капкан без сыра с одной лишь надеждой вылизать прутья и быть размазанными старым, но действенным механизмом. Окруженные, плененные и потерянные в месте, где лицо мирного жителя и врага столетия издевательски одинаково.       Чхве Хан ощущает на своей спине взгляд стеклянных голубых глаз, вымазанных акрилом, и ускоряет шаг. Он искренне рад тому, что они позволили так Белой Звезде думать.       Альберу даже не может этому ухмыльнуться.       -Розалин,- она отрывается от карты местности, тщетно пытаясь придумать хоть что-нибудь, чтобы соответствовать новому плану Кейла,- тебе помогут.       И замирает невольно, сжимая в руке мешочек пространственный с камнями маны. Она единственная здесь, кто вообще может с этим пунктом нелепым справиться, потому что Розалин единственная здесь маг высокого класса. Это звучит, как шутка, но, вглядываясь в Альберу, она не видит в нем ничего смешного.       -Я не лгу,- он повторяет это для нее, смотрит все так же серьезно, не меняясь в лице и словах.- Ты поймешь, о чем я. Кейл никогда бы не бросил тебя у еще одних руин, Розалин.       Маг вздрагивает, мысленно давая себе пощечину, когда ее плеча осторожно касается чья-то рука. Чувства сдвигаются вместе с привычным прикосновением привычного человека, вытаскивающего со дна ее шаткую веру своим доверием безграничным.       Вера в людей — чертова религия Клопе Секки.       -Все нормально,- его голос скрипит от радости.- Идеи господина невозможно постичь обычному человеку, божественной воле можно лишь подчиняться.       И Розалин правда хочется его ударить, даже если в некотором роде он говорит правду, потому что все, что сейчас вообще происходит, можно объяснить этим именем.       -Я поняла вас,- она стряхивает ладонь Клопе с наигранным выражением обреченности и брезгливости на лице.- Какая-то совместная работа ради жалкого магического круга не будет для меня проблемой.       Альберу слегка приподнимает бровь, наблюдая за сценой полуревности перед ним и ощущая себя еще более уставшим. Не то, чтобы он не мог рассказать про дракона, возможно, он мог бы сделать это для Розалин, но не рядом с этими людьми и не сейчас. В этом не было какой-либо надобности: маг все поймет буквально через минуты без всяких длительных объяснений, ему соврешенно незачем тратить на это силы.       Его Величеству не нравится мысль, что он начинает думать, как Кейл.       Рыцарь-Хранитель рядом с ним улыбается мягко, провожая уходящую фигуру взглядом и прижимая ладонь к груди. Он тоже знает, что ему надо сделать — обезвредить врага не на границе, а изнутри, чтобы никто из последователей Белой Звезды Розалин не помешал. Клопе, как и Чхве Хан, вопросов не задает, склоняя голову, но по совсем иной причине своего безумного подчинения чужой воле.       Альберу думает, что, когда это все закончится, он возьмет отпуск, украдет Кейла, а всю оставшуюся работу скинет на Басена.       -Ваше Высочество.       Кейдж выглядит потерянной среди всего этого хаоса, и если бы не рука Джека на ее плече, он думает, что она упала бы прямо здесь в своем бессонном бессилии: чернота тенями размазана по ее векам, бледность — по изгибам тела, ее плащ, измятый по сторонам, не согревает ее совсем, отражаясь в едва заметном дрожании губ.       -Сядь,- Альберу не собирался быть с ней жестоким и хладнокровным, особенно, когда время утекает сквозь их лихорадочное сердцебиение.       Кейл бы дал ему за такое пощечину.       Жрица опускается на траву напротив короля, который явно не видит в их положении на земле ничего особенного. Витира и Джек поддерживают ее аккуратно с обеих сторон, и это вызывает у нее улыбку легкую и тепло на месте их мягких прикосновений.       Кейдж молча поднимает глаза на Альберу, и они всматриваются друг в друга, ища подсказки немые о пробелах в будущем, которые им безбожно оставил Кейл. Кейл, который не хотел, чтобы они во что-то ввязывались.       Альберу знает, что там нечто уродливое, кровавое и отвратительное, что-то, внушающее беспокойство и страх, превосходящие те, что они чувствуют прямо сейчас.       -Вот,- Кейдж протягивает вперед свои руки.- Я полагаю, это то, что может понадобиться молодому мастеру.       Альберу опускает взгляд вниз, натыкаясь на угольную обложку. Книга, написанная Святым. Нет, это книга, написанная Жрицей Смерти. Он вспоминает тот день, когда Кейл дал несколько обещаний и попросил взамен написать две сказки.       Одну из них он забрал с собой.       Альберу ведет пальцами по черному переплету, не забирая ее из подрагивающих мелко рук.       Сказка, предназначенная для Бога.       Альберу не может не улыбнуться тому, что Кейл действительно рассчитывал на его помощь.       -Как предусмотрительно.