Моя милая Л

      В Лене было очень много неправильного, причем она этого не стеснялась совсем. Не раз я видела, как выйдя из университета, она почти сразу же закуривала, на мужской манер зажимая сигарету в зубах, и шла, сунув руки в карманы, такой быстрой и целеустремлённой походкой. На общественном транспорте она не каталась, предпочитая пешие прогулки.       Если в университете это был примерный педагог, умница и красавица, то если ты вдруг случайно сталкивался с ней в городе, то это было что-то совсем непонятное, со стороны по ней ни за что не скажешь, что она работает в ВУЗе, что у неё на голове, путаясь в темных волосах лежит золотистый лавровый венец, с названием «профессор», не-ет, это был совсем простой человек, который перед тем, как зайти в магазин морщил нос, и, докурив сигарету за один вдох, тушила её об мусорную урну, усиленно вжимая её в металлическую поверхность. Это человек, который, стоя на кассе, рассматривает аляпистые брелки и жвачки, выбирая какую-нибудь странную, с маракуйей или чёрную, как-то раз была какая-то акция, и она купила жвачку с красным перцем, вскрыв её почти сразу же, как только вышла.       Откуда я всё это знаю? Ну во-первых, тарилась она в ближайшем к общежитию магазине, а, во-вторых, в ближайшем к своему дому. Так вот вышло, что она была почти окна в окна с общагой, которая сама по себе находилась у черта на рогах. И вот, глядя на неё на работе удивляешься, как всё-таки интересно иногда играет одна личность под разным освещением. Когда я пришла к ней на пары, после того, как меня с миниатюрным скандалом вернули в её подгруппу, всё было таким интересным, потому что во всех вещам мне начал казаться подтекст. А как иначе?       Зачем я ей так особенно нужна? Почему она так боролась за меня, почему не забила, не бросила там, в конце концов, нам и информатика-то нужна как межфакультетский курс — галочка в зачетке. Я для неё должна быть просто фамилией в списке, бесполезная трата пасты, но она так радовалась, когда увидела меня на пороге аудитории, колеблющуюся зайти. — А, Зимина! Чуть не опоздали, заходите скорее, мы вот-вот начнём. — Весело сказала она из-за стола, маша рукой.        А знаете, как хотелось понять, почему ко мне такое внимание. Оно ведь как будто было и как будто нет, в компаниях, в коллективе, на меня всегда падал её такой странный, но довольный взгляд, а как только мы встречались один на один, будто и не помнила меня, разок даже не поздоровалась в коридоре, хмуро глядя куда-то вдаль.       Она вообще часто хмурилась. Когда думала о чем-то, когда внимательно слушала, когда говорила, глубоко при этом размышляя, иногда могло показаться, что она вредина и злюка, но я почему-то держала в голове те приятные секунды, когда встретившись с ней в коридоре, ты вдруг заглядываешь в её лицо, и там совсем несвойственная людям её положения и возраста эмоция — тихая и ласковая улыбка, такая задумчивая и спокойная, может даже немного растерянная. А потом её кто-то о чём-то спрашивал, и ей рассеянный взгляд сужался до одной точки, слушая человека, и она снова превращалась в Алёнину.       Вообще последнее время я так старательно за ней следила. А знаете почему? Да не за что не угадаете, все это случилось так глупо, очень по-Алёнински я бы даже сказала, мне иногда вообще казалось, что то, что произошло, это какая-то странная выдумка больного рассудка, потому что люди не бывают настолько прямолинейными и наглыми. — Алёнушка, Душа моя, сколько можно за мной хвостиком ходить? Мне не жалко нисколечки, хочешь, я тебя рядом посажу, только под руку не смотри, тем более пока я ем.       Этот разговор начался так спонтанно — в столовой, я просто ела булочку, не буду отрицать, перерыв между второй и третьей парой я выбрала не случайно, а потому что знала, кто будет там обедать, но такой откровенности я не ожидала, тем более ни «здрасте» ни «до свиданья» не прозвучало — сразу в лоб, я даже растерялась, проглатывая маленький кусок булки, который я успела зацепить зубами до того, как меня, как мешком, ударило по затылку. — Простите. — Киваю. А она усмехается.       Только через несколько часов я поняла, что этим, одним словом, фактически подтвердила каждое её слово, соглашаясь. А она тогда очень хорошо поступила, ничего такого не сказала, я в процессе диалога даже не поняла, насколько неправильным он был. — Алён, тебе от меня что-то надо? — суетливо отрицательно качаю головой. Алёнина щурится, произнося одними губами, — враньё. — Молча наблюдает, пока у меня в руках тает глазурь с булочки, пачкая пальцы, а я не шевелюсь. — Простите. — Я от тебя других слов-то и не слышала, — качает головой, чуть потряхивая волосами. — Присаживайся, чего стоишь, — указывает на стул напротив, а я, как послушный ребёнок, сажусь, мягко пододвигая его за собой, злясь на каждый противный скрип. — А то стоя есть вредно.       Я с того дня от неё глаз не отрывала, потому что мне начало казаться, что весь мир вокруг неё вертится, всё на свете к её услугам. Если бы не Алёнина, то я бы и не помнила названия этого городишки, я бы не замечала деревьев, которыми она любовалась, пока пешком шла, выдавая сигаретный дым в воздух, в котором кружились снежинки, не смотрела бы в лица людей, на которых она смотрела смеясь или хмурясь, да черт бы его, даже не помнила бы, что можно до общаги ходить домой, и какой сладкий воздух. Самым большим для меня откровением было полное признание желания оказаться рядом с ней, поэтому, найдя на сайте день её рождения, который кстати выпал на день, когда я должна была сдать ей все задания, я решила притащить ей цветов. Большие мне никто бы не разрешил пронести в корпус, а вот какие-то несчастные и поникшие из-за пребывания в пакете тюльпанчики я решилась, пронося их, как арестант прячет отмычку. После пар я, конечно, нашла её на кафедре, она там была одна, мне от этого было легче, потому что лишние глаза мне не нужны. Странно, конечно, что после шестой пары она не летит домой на всех парах, чтобы как можно скорее со всей своей оптимистичностью и жизнелюбием прыгнуть в отдых, а так тихонечко сидит в уголочке, что-то записывая. — Можно? — Можно, — ещё секунду что-то пишет, потом вдруг поднимая глаза, и, осознав за секунду, кто перед ней, растягивается в улыбке. — А я так и думала, что это вы. — Я это… — Кивает, широко распахнув глаза, как воспитатель слушает ребёночка в детском саду. — Я узнала, что у вас день рождения.       На улыбающемся лице тихонько появляются зубки, как только между нами возникают три цветочка, перевязанные лентой, и она так долго-долго смотрит на них, аккуратно протянув пальчик, отгибает лепестки, глядя на бутоны. — Алён, я не могу принять. У нас в университете действует антикоррупционная система, — пожимает виновато плечами, всё ещё глядя на цветы.       Моё неуверенное лицо вдруг становится таким уныло осуждающим, потому что все знают, покупают ли студенты зачёты, и Лена, хоть и никогда нам ничего не «продавала», но ходили слухи, что их факультет самый популярный в этом смысле. Я даже парочку знала по именам, хоть и тыкать её этим не собиралась. В ответ, когда Алёнина заметила моё лицо, она только закатила глаза, закусывая губу, и кокетливо покачала головой, забирая у меня цветы. — Хорошо, что это мне подарил Лев Алексеевич, да? — Смотрит на меня так многозначительно, одним только взглядом тихо договаривая: «Так правильно, ты же знаешь», а потом тихо добавляет одними губами, как будто нас могли подслушать, — спасибо. — Киваю и выбегаю, как девчонка, улыбаясь сама себе, пока быстро спускаюсь к гардеробу, перепрыгивая через ступеньки.       Жалко, что я не знала, что этот букет запустит странную череду событий, особенно у меня в голове, когда я следующим утром не досчитаюсь одного человека в столовой на перерыве между третьей и четвёртой парой, уходя из столовой с плохим настроением и недоеденной булкой, ведь в столовую я ходила всё-таки не за булками.