Моя милая Л

— Вы как кошки в марте, — Хихикала Полина Андреевна у себя за столом, пока Лена продолжала тихонько работать у себя, даже не вспоминая про то, что пол часа назад на прощание сказала Алёне: «Хороших выходных, золотце». — Ты о чем? — Чуть опустившимся из-за большого глотка горького чая спрашивает Лена. — Вы меня обе просто удивляете. То ты её ненавидишь, то ты её обожаешь, это неправильно, Лен. — Женщина оторвалась от компьютера, подпирая голову рукой и со спокойной улыбкой слушала её, мелко кивая. — Чего такое у вас?       Лена пожала плечами, закатывая глаза, и улыбнулась, чуть покачивая головой из стороны в сторону. — Первый раз вижу тебя такой довольной. — Полина пытается делать вид, что не отвлекается от работы, продолжая скреплять листочки степлером, но мечтательный вид подруги все никак её не отпускал, она то и дело поглядывала в её сторону, чуть хмурясь. — У вас с Витей, что ли, годовщина?       Лена закатила глаза, цокая языком, откинулась на кресле, вытягивая ноги под столом. — Или девочки у тебя что-то получили? — Да ничего у меня нет. Всё, как всегда.       Полина ей, конечно, не верила.       Лена была одним из тех людей, который отвечали людям тем же, что и получали. В частности, поэтому женщины сошлись — простая и неконфликтная Аничкина просто пробовала дружить с Леной, когда они только познакомились, хоть это и было сложно, потому что молодая, амбициозная, немного кровожадная и хищная Лена была как ураган, ещё и наглая, как не знай кто. Полина ещё тогда поняла, что с ней лучше дружить, потому что, если этого не делать, то жизни в этом месте не будет никому — Лена просто изживёт их, и вот, не прошло и года, как они вместе пили чай, Лена со всем рвением помогала Аничкиной, подменяла её, даже когда ей самой было неудобно, а стоило всего-то просто помочь беременной женщине справиться с некоторыми личными трудностями.       Тогда Лена переживала, что её выкинут с работы из-за того, что она ушла в декрет почти сразу же, поэтому на работу вышла спустя два месяца после рождения Алиски, и сразу в бой. Если бы её Полина тогда не осадила, и не заставила не брать нагрузку почти в двадцать часов в неделю, то бог знает где бы сейчас была Елена Николаевна.       И вот, спустя семнадцать лет, в жизни Алёниной появился кто-то вроде Полины — Зимина Алёна, которая отличалась от милой и внимательной Аничкиной лишь тем, что Лену она любила. Любила, как любят дети и подростки, как любят молодые девушки, в первый раз вдруг воспылавшие чувствами к кому-то. И самое смешное, что Лена отзеркалила это идеально.       Сначала Полине казалось, что она просто играет или в шутку отвечает ей тем же, а потом поняла, что дело-то даже не в её привычке платить людям тем же, чем платят обычное ей, а в том, что кто-то проложил Алёниной поле для любви и привязанности, которой у неё никогда не было. У Алёниной начался период первой любви вперемешку с весенним обострением.       Ленкин муж, хоть и был хорошим человеком, Полине он нравился лишь как абстрактная фигура, по началу ей казалось, что они с Алёниной идеальная пара, а потом поняла, что они подходят друг другу как седло и корова.       Виктор походил больше на друга, и относился он к Лене соответственно — по-пацански. Не предавал, ответственно держал супружеский долг во всех смыслах, представлял Алёнину всем как «мою Ленку» или «Профессора». Никакой искренней, застенчивой нежности и ласки от него дождаться было невозможно, цветы он дарил только если в шутку, даже кольцо на пальце у Лены, маленькая золотистая полосочка, опоясавшая аккуратный пальчик, было не из магазина, а выпиленное на станке у Виктора в гараже, потому что в Лене для него не было абсолютно ничего, кроме характера, который он и ценил в ней, как самый красивый бриллиант. Стойкого, мужественного, крепкого, как только что выкованная сталь, характера.       А Алена видела в Лене намного больше, она видела в ней не только внутренний стержень, верность и огонь, для неё Лена была ещё и нежным, робким существом, дикой хищной кошкой, которую у неё случайно получилось приручить. Надо было только видеть, как девочка на неё смотрит — как любуется макушкой, пока Лена ей что-то говорит, а Алёна наклоняется сверху, не упуская возможности заглянуть на густые волосы, с какими глазами встречает, мгновенно анализируя её внешний вид, настроение, одежду. Уж комплимент сказать за милу душу. — Какая у вас блузка, к глазам очень хорошо.       Полина и сама бы сказала это Лене, потому что этого у Алёниной не отнять — красоткой она была писанной, несмотря на все изъяны, они были лишь характерными чертами. Торчащие зубки вытягивали лицо и делали его юным, длинный горбатый нос напоминал чем-то кого-то из греческих богинь, или что ещё реальнее, страстный южный народ, полный огня, большущие стеклянные глаза, когда в них появлялась идея, горели так, что страшно было в них смотреть, можно было только лишь опустить повинно взгляд, освобождая путь Лене к заветной мечте, а что до ресничек, длинных и сказочных, до тонких губок, до длинной шеи и округлых форм — Лене они не нравились, говорила кособокие, неправильные, но кто угодно, что видел бы её больше минуты, сказал бы обратное. — Смотри, Ленка. — согласно качает головой, убирая бумажки в папку. — Ну всё, домой идём? — Алёнина морщит губы и нос, не отвлекая от работы. — Что такое? — Не хочу… Сначала дела доделаю, потом пойду. Куда спешить, я на выходных еды сделала на три дня вперёд, чай не помрут с голодухи. А настроение я им и завтра испортить успею. — Устала? — Сидит напротив, снимая очки, насильно стягивая их с носа и смотрит на меня, будто нет никаких других дел. Отрицательно качаю головой.       Может и было что-то такое в этом всём, но теперь говорить с ней было по-настоящему обидно. Глядишь на неё и понимаешь, что она ни разу не твоя, и никогда такой не будет, потому что эта женщина уже связана узами любви и брака с другим человеком, и для неё ты просто приятное дополнение — что-то вроде игрушки, за которой она готова ухаживать, растить, лелеять, а мне всего этого не надо. Лучше никак, чем так. — Отпустить тебя… ты не пойдёшь. — Ухмыляюсь сама себе. Да, не пойду. Уже знает. — Да и вид у тебя какой-то… кислый. Случилось чего? — отрицательно качаю головой. — Ты со мной не разговариваешь что ли?       На лице пробивается улыбка, в ответ на непонимание Лены. Она тоже улыбается, но как-то растерянно и задумчиво. Она так внимательна ко мне, как будто к кому-то родному. Могла бы она так же говорить своей дочке, у которой стряслась какая-то беда в институте? Я думаю, да, скорее всего так и было, потому что все мои выводы о Лене кричали о том, что она замечательная мама — внимательная, строгая и ласковая. Завидую её семье. Им достались эти поцелуи в макушку перед сном, внимание и усилчивость, пытливость до проблем. Если она так внимательна со мной, то их она наверно окружила такой нежностью и заботой… — И молчит! — Вскидывает слабо руки с аккуратно сложенными пальчиками и снова кладёт перед собой, глядя на меня укоризненно. — Алён, с тобой что? Тебя обычно не переговорить. — Пожимаю плечами, опуская глаза вниз. — Иди-ка, может, ты домой?       Отрицательно трясу головой. — Посмотрите на неё, — цокает, закатывая глаза. — В молчанку играем? — Согласно киваю. — Что ты, что ты, что ты! — Причитает, как бабулька на базаре, снова закатывая глаза.       Не то, чтобы у меня был повод, я просто что-то так страшно захотела на неё обидется, но поиграть хотелось. Не уверена, что она будет за мной бегать, выгонит ещё сейчас, но… — Это чем это я показала, что со мной можно таким баловством заниматься? — Серьёзная, но улыбается. Нет, Лена все-таки не может причинить вред другим, я это уже выучила, как дважды два.       Беру телефон, начиная печатать сообщение, уходя глубже в кресло, отправляю. Наблюдаю за ней, хитро щурясь. Она все это время следила за мной, как наблюдает мамы за игрой пятилетнего чада, которое учит их как правильно раскрашивать, вызывать лифт или объясняет, что такое машина. С любовью и умилением во взгляде. Пытается выглядеть взрослой и серьезной, получается. Наблюдает и покачивает головой, мол «милая моя, нам сколько лет? Девять или девятнадцать?»       На столе перед ней звякает телефон, загораясь экраном вверх, но у неё ни одна мышца не дрогнула в его сторону. — Я не буду читать. Пожимаю плечами, мол, ну что ж, дело ваше, а её это только больше задорит, как будто она ждала, что я буду её уговаривать. Печатаю ещё одно быстрое сообщение, очередной «дзинь» и её осуждающий взгляд.       Зачем я это делаю? Чтобы пощекотать себе нервы? Укрепить иллюзию того, что у меня с ней какие-то особенные отношения? Смешно и глупо. Прямо-таки до слёз. Смотрю на неё по-собачьи печальными глазами, и видимо этот бедный взгляд её трогает — она все-таки берёт телефон с видом человека, который поступился своими принципами, показывая величину своего великодушия.       Открыв телефон, она быстро и даже нетерпеливо лезет в What’sApp, заинтересованно вглядываясь в экран строгими глазами, пока не дошла до диалога, из которого ей показывает язык стикер с собачкой и красуется дерзкое «бе-бе-бе». — Ха-ха, Алён. — Монотонно отвечает, и, отвернувшись на крутящемся стуле, кокетливо закинув ногу на ногу, что-то быстро печатает махонькими пальчиками.       На телефон мгновенно приходит уведомление, на что в ответ я манерно задираю нос, откладывая его экраном вниз и даже не смотрю на Аленину. — Что ты, что ты, что ты, — театрально качает головой, бегая взглядом, как маятником по комнате в конце концов снова возвращая его на меня, всем своим видом показывая негодование и укор. — Иди сюда. — Манит пальчиком, чуть облизнув губы от удовольствия, а я отрицательно качаю головой. — Ну-ка, я сказала! — Ударяет миниатюрным кулачком по столу, грозно глядя на меня из-под сдвинутых бровей.       Встаю, поправляя юбку, чтобы прикрыть угловатые и неуклюжие ноги, на которые она то ли оценивающе, то ли наблюдающе кинула быстрый взгляд, фыркнув, и иду, глядя как она ждёт меня, подняв довольное лицо вверх. Сидя за столом, она такая маленькая, как игрушечка, ещё хочется тискать и гладить, тем более, когда она улыбается, растянув губы и округлив щеки. Нагибаюсь вниз, убирая волосы за ухо, чтобы ей было удобно и, оставшись на расстоянии нескольких миллиметров, чувствую, как её горячее дыхание, вырывавшееся из носа с тихим сопением, обдаёт мне щеки тёплом и нежностью, прикрываю глаза, готовая слушать всё, что угодно, только бы от неё.       Но вместо этого дёргаюсь, почти отпрыгнув, когда она, выждав мучительные две секунды, загадочно и многозначительно улыбаясь, прикрыв мягко глаза, со всей силы дунула мне в ухо, пугая до полусмерти. — Елена Николаевна-а-а! — чешу ухо, пока она заливается сочным и объёмным смехом откуда-то из самой глубины груди, застенчиво прикрывая рот рукой, пока наблюдает за моими мучениями. Откинулась на спинке, смеётся, прямо хохочет, не стесняясь ни внешнего вида, ни громкого звонкого хохота, ни своего вредного поступка. — Что «Елена Николаевна-а-а»? — передразнивает едва ли в силах говорить от смеха. — Я не люблю когда меня игнорируют, а тем более так себя ведут! — бросает взгляд на телефон, напоминая про языкастую собаку и «бе-бе-бе».       Лиса! Хитрюша! Дьявол в юбке! Смеюсь над ней и над собой, как сумасшедшая, понимая, что именно случилось, и, наконец-то смирившись с внештатным проникновением ко мне в ухо, встаю, уперевшись руками в бока, как индюк готовый к бою, насупилась, показывая своё оскорбление, и готовность мстить. — Чего тебе, Маруся? — не устаёт смеяться, крутясь на стуле из стороны в сторону и чувствуя своё доминирование, несмотря на то что я нависаю над ней своей тощей фигурой. — Моя очередь.       Поднимает брови, широко распахнув глаза. Удивлена и приятно поражена моей дерзости, но все ещё покачивается на стуле, мягко положив руки на подлокотники. — Ишь ты, — опускает уголки губ, как будто до глубины души оскорблена подобным заявлением, но не выдержав и секунды, улыбается, выдавая себя не выдержавшими подобного амплуа щеками, которые своевольно начали улыбаться наперекор хозяйке. — Ничего тебе больше не надо? — поднимает одну бровь, но я неумолима и смотрю прямо в глаза, пожирая её. — Ну я дуть не буду, только скажу кое-что.        Меня выдаёт хитрая улыбка, но Алёнина, закатив глаза, ставит локти на стол, наклоняясь вперёд, и подзывает мягкой ладонью, убирая волосы, с одной стороны, за уши, как бы разрешая, хоть и нехотя. А я думаю это абсурд — ей нравится. — Если дунешь, а не дай бог… — вдруг поворачивается ко мне лицом, строгая, как коршун, когда я уже от неё в паре сантиметров, упираюсь ладонями в стол, чтобы перегнуться и сделать своё черное дело, смотрит мне прямо в глаза, чуть ли не тыкаясь мне в нос своим, грозит пальцем. А сама улыбается, — не дай бог обслюнявишь, вылетишь с учёбы быстрее, чем успеешь сказать «Миленькая Елена Николаевна».       Небрежно киваю, дескать услышала, но не особо то и поняла, специально пропуская мимо ушей, на что она, секунду посмотрев мне внимательно в глаза, будто бы угрожая мне в первую очередь взглядом, в котором ясно читалось «поверь мне, отчисление — это самое лёгкое, что может с тобой произойти, я тебя прихлопну», кивает, мягко отодвигая снова волосы и подставляя мне ухо, отводя задумчивый и игривый взгляд в сторону.       Наклоняюсь, чувствуя, как сладко пахнет её кожа увлажняющим кремом, миндалём и каким-то шампунем, какое тепло она источает. Делаю глубокий вдох, уже чувствуя, как улыбка сама лезет наружу, щекочет где-то под носом и в груди, заставляя закрывать глаза от наслаждения моментом.       Решившись, зажмуриваю глаза и касаюсь сухими и испуганными губами её щеки и тихим почти детским чмоком. Едва-едва слышным и таким застенчивым.       Тишина. Отодвигаюсь, выпрямляясь, и первое, что вижу — это большущие голубые глазища. Огромные, как чайные блюдца, и такие растерянные. «Это мне?» — Неуверенно шепчут они, пытаясь найти ответ где-то у меня в глазах, а у меня в голове сирена и тревога, объявлен режим ЧС. Всё, что я слышу — это бешеные пулемётно-быстрые удары сердца, заглушающие всё, кроме молчаливого крика её взгляда. — Простите. Простите! — Закрываю багровое лицо руками, хмуря глаза. Хотелось смять все лицо в кулак, как грязный лист, но вместо этого чувствую, как что-то дергает меня аккуратно за хвостик. Ленина нежная рука, потянув меня за волосы, опускается, ласково проскользнув по спине кончиками пальцев. С трудом приподнявшись на стуле, она позвала меня так.       Открываю глаза, глядя сквозь пальцы на на Лену, а она только улыбается нежно, уже растянувшись в счастливой и поддерживающей улыбке. Брови сложились домиком — она умилена и очарована, особенно моим стыдом и робостью.       Хочется что-то сказать, но боюсь все испортить, поэтому только смотрю на неё, как запуганный щенок. Ещё чуть-чуть и в ноги ей упаду, что за женщина… — Миленькая Елена Николаевна… — Сиплым от страха голосом пытаюсь пошутить, и она, поняв иронию, раздосадованно закатила глаза, с долгим бабульковским «О-о-ой» скрипучим голосом поднимаясь из-за стола. — Успела сказать, — наигранно недовольно говорит она, улыбаясь, чтобы поддержать как будто меня этой улыбкой. Своей особенной улыбкой с коротенькой верхней губой. — Не отчислю.       Смотрит на меня, сложив руки на животе, наблюдает, умилённо и ласково, а я не знаю, куда от этого взгляда деться, вертясь, как уж на сковороде. — …Я не обижаюсь… — Произносит едва слышным шёпотом, самым честным на свете, и улыбается мягко, застенчиво так, и поднимает одну руку, зовя к себе кончиками пальцев. Стоит, прислонившись к столу.       Делаю шаг, и её рука ложится мне на плечо, удивительно крепко прижимая к себе. Крепче, чем обнимают преподаватели студентов. Почему-то в этом жесте было больше тепла, чем в любом дружеском или родительском, она прижала меня к себе так туго, сжимая ладонью худенькое плечо, что я невольно улыбнулась сквозь стыдливый румянец. — Котёнок мой, — наклонив лицо ко мне, так, что почти все её волосы выпали из-за ушей, щекоча мне щеки, улыбается, почти касаясь лбом моего лба, а когда я отвечаю её такой же улыбкой, она мягко, совсем без насмешки и вредности ухмыляется, поднимая руку и по-доброму проводит мне указательным пальцем по носу, чуть сжимая его кончик. — Маленький. — Притягивает мою голову к себе, утыкаюсь лбом в её щеку, чувствуя, как она своими тонкими пальцами потирает мой висок и лоб.        Вздохнув, а-ля «ой, голова ты моя бедовая», ухмыляется своим мыслям, и мягко погладив, как котёнка, поворачивает голову, касаясь губами макушки, и, тихо чмокнув, как-то совсем не стесняясь показавшегося в этот момент второго подбородка, улыбается мне прямо в лицо, молчаливо. Потому что говорить ничего не надо. Признание произошло ровно миг назад.