Лена, как ни странно, очень ценила мои чувства. Со стороны она выглядела как кровожадная завоевательница, человек, который в первую очередь ценит себя и свои желания, но на самом деле, несмотря на то что мы ни разу об этом не говорили, даже не упоминали ничего, я чувствовала странную и ласковую заботу о себе, внимание к деталям, ко всему, благо, она была очень наблюдательной, и, что тоже не мало важно, не навязчивой.
Ей как будто было всё равно, а потом ты вдруг понимал, что она уже всё-всё про тебя знает, только посмотрев искоса самыми проникновенными глазами, которым нужна была лишь секунда, чтобы считать всё в тебе и всё понять. Одним взглядом она, словно заглядывая тебе в голову, в самый отвратительный и стыдливый момент, узнавая и про не зачёт по французскому, и про пересдачу, и про бессонную ночь в слезах над учебником, и только мягко склоняла голову набок, как понятливая собака, мягко касаясь собранной с слабый кулачок рукой, как кошачьей лапкой, плеча или щеки, пытаясь ободрить. Даже иногда шутила, начиная щекотать подбородок или обманывая меня фразой «Ты тут испачкалась», а когда я опускала глаза, хватала за нос мягкими пальчиками или брала за щёку, смотрела в лицо, будто любовалась, потом умилительно делая вид, будто пошутила и ей все равно. Её крепкая и цепкая рука, которая обычно сжимала мел и злостно скребла им доску кроша его усилием одного нажатия, так аккуратно, едва осязаемо касалась моего плеча и спины, мягко гладя.
А если я и сидела, отчаянно сжимая голову руками или докрасна начёсывая лоб, готовая чуть ли не расплакаться из-за очередного провала, она могла просто молчаливо писать что-то, не наседая на меня, а под столом держать за руку, каждый раз, когда что-то не получается, начиная мягко поглаживать косточки фаланг пальцев.
То, что она не читала Диккенса или не понимала в корни этого «бессмысленного», как она выразилась однажды, «быть или не быть», её ни чуть не делало хуже. Она просто этого не знала, вот и все. Рушила стереотип о безгранично начитанных преподавателях высших учебных заведений, которые знают сто языков и читали все книги на свете — Алёнина знала только немецкий, а читала только что-то по работе, со светлой печалью в голосе признавая, что просто не находит ни времени, ни сил на чтение. Зато она понимала людей — меня. Раньше казалось, что ни одна душа на свете не поймёт бурлящего подросткового сердца, а потом появилась она, совсем не литературно-поэтичная, не лиричная — прямая, конкретная, грубая и понятная, но в этом и была вся её аристократичность.
Все эти куколки с носиками-пуговками, глазами — бездонными озёрами и смехом, как колокольчик, у меня почему-то вызывали отвращение. Их размазанные и философские речи казались пылью и попыткой блеснуть той самой звенящей пустотой в голове, которую они ошибочно принимали за познанную ими метафизику. А Лена была не такой, она прямо заявляла: «Знаю сколько два плюс два» — железно. И никакого пустословия — если ей нечего было сказать, она молчала.
И это молчание было полнее любых речей — всё её понимание, всю проницательность, всё то, что можно было бы понять, просто закрыв рот и посмотрев в глаза. Людям ведь свойственно прятать взгляд? А она не прятала, табличка «добро пожаловать», конечно, отсутствовала, входил ты туда на свой страх и риск. То откровение и нагота души, с которым ты сталкивался, сначала слегка пугало — в наше время мало кто не стесняется своей сущности, а ей будто было всё равно, может быть даже наоборот она специально была чересчур откровенная, чтобы оттолкнуть всех нерешительных и жалких, потому что она понимала, что и прятать ей особого смысла нет, ведь желающих всегда не много. Заглянув куда-то туда внутрь, ты не сталкивался с какой-то агрессией, или плескавшимися за края эмоциями — нежные тонкие руки обнимают за плечи саму себя, босую, нагую душу, глядящую на тебя самым бесстыдным взглядом. Грехи есть — вот они, я раздета, можешь увидеть каждый, может всё не так сказочно, как у этих «фей из сказки»… Но зато всё, что есть — всё твоё.
У меня заканчивались пары, расписание которых она уже прекрасно знала, и мне приходило сообщение в What’sAppe’е почти сразу же, не нужно было даже спрашивать, она
ждала, пока я освобожусь. Не беспокоила весь день, давая спокойно сделать дела, понимала, как важно не препятстововать этому процессу, и со стороны по первой поре казалось, что ей всё равно, но только звенел звонок, как она напоминала о себе, показывая сильнейшее внимание и привязанность. В этом и была вся её любовь — учитывать интересы, уважать и любить их, не ставить себя на первое место в иерархии всего на свете. Мелочь, но все почему-то об этом забывают.
«Я в 315»
Поднявшись и робко постучав, я заглядывала в кабинет, где у студентов шёл математический анализ, вся группа сидела, пыхтят над тетрадками, Алёнина, как коршун ходила между рядами, заглядывая в тестовые задания каждому, с заискивающим лицом, подняв брови и сжав плотно губы, будто только и делала, что выискивала шпаргалки или какой другой повод завалить бедных горе-математиков.
Когда я заходила, она равнодушно, будто я никто и звать меня никак, кивала, разрешая войти, и, пройдя мимо, разминаясь в узком проходе между партами, она, даже не смотрела на меня, выглядела, как величественная античная воительница со сведёнными бровями, несмотря на то, что я шаловливо улыбалась ей, не в силах удержаться.
Не отвлекаясь от блюдения порядка, она едва заметно кивала быстро, показывая, что увидела меня, и не меняя строгого выражения лица, продолжала, как гарпия, опустив голову между плечами и сведя руки за спиной, заглядывать всем через плечи и на колени под парты, выискивая, как бойцовская собака, контрафакт. И только я знала, что руки, сведённые, как у надсмотрщика, за спиной, руки державшие телефон, не больше, чем пять минут назад писали мне.
Именно мне, чтобы я пришла. И была она не строгой медузой Горгоной, а
Леной, которая меня ждёт, трепетно и с надеждой.
Я знала, когда она мне пишет, то сердито сводит брови, умилительно, наверно для того, чтобы никто ничего не понял, быстро печатает указательным пальчиком, с характерными щелчками айфоновской клавиатуры, и, не задерживаясь, отправляла, тут же убирая в телефон в карман. Со стороны и не скажешь, что она пишет кому-то эдакому, пару раз она мне на нашей же паре писала, вот я тогда удивилась, это ли Алёнина Елена Николаевна!
Мы писали тест на компьютерах, интернетом было пользоваться бесполезно, Якин — преподаватель второй подгруппы — со всей своей желчью и вредностью, придумал на всю группу варианты, каждому свой, поэтому телефоны были у всех на столах. Мы пыхтели, но писали, мысленно думая, что страшнее — попробовать предложить хотя бы Лене взятку, которой она нас отхлыщет сначала по лицам, а потом по задницам, или прикинуться дурачками, чтобы нас пожалели, что на Алёнину тоже не очень действовало, она бы только пожала плечами, мол «ваши проблемы, я просто слежу за вами».
Она была равнодушна ко всему — второй преподаватель ей не нравился, методика его преподавания тоже.
«Сложное задание?»
Поднимаю глаза на преподавательский стол.
А Лена сидит… телефон рядом, наверно, включен, потому что приложение показывает, что она в сети, но на лице нет и капли отрешённости — блюдёт порядок, сложив руки перед собой в замок.
«Немного.»
Снова смотрю на неё. Быстрым движение глаз окинула телефон, и, поджав губы, не отрывая глаз от аудитории быстро печатает ответ остреньким кончиком пальца. Лихая женщина.
«Зайди под моим именем в другом окне, там есть доступ к ответам, пароль моя дата рождения наоборот, вместо точек запятые. Год полностью.»
Хмурюсь, поднимаю глаза на неё и робею. Ноль реакции — каменное лицо только поменяло угол обзора, встала над кем-то, держа телефон в руках за спиной. Не оставляли нигде и никогда, потому что боялась, что узнает про то, что она уже не так чиста на душу, как было раньше. Пытаюсь зайти в информационную среду ВУЗа через телефон, когда от неё приходит новое сообщение. Да как она успевает-то?
»…Получилось?»
«Ага…»
«Спасибо!»
Следом улетает эмодзи сердечка, которое тут же выползает на пол переписки, с характерным биением, как и всегда было в What’sAppe’е. Через секунду прилетает нечто похожее: Лена не любила, а может её просто забавляло идти против системы, и на подобное отвечала комбинацией «<3» — весьма по-информационному.
Она вообще как оказалось, когда дело касалось чего-то личного, была не очень разговорчива, больше слушала, мягко прикрыв глаза, будто песню какую слушала, параллельно могла что-то читать, писать, сдвинув очки на нос, заполнять какие-то планы, да или просто в стол смотреть, улыбаясь сама себе, а потом что-то коротенько отвечала, но всегда в тему. Никогда мимо ушей мою молодёжную лабуду не пропускала.
— …А потом ещё списать просит, — Отламываю кусок представленного ей печенья, чтобы макнуть в чай. — Я и так еле-еле доделала, чуть не повесилась, да и вообще, знае…т-те, — торможу, будто не замялась, а просто слюной подавилась, но она тут же опускает взгляд, заглядывая под стол ко мне, улыбаясь.
Я вообще давно уже в голове зову её просто Леной, это в жизни она Елена Николаевна, несмотря ни на что, она у меня всё ещё преподаёт, да и не изменилось почти ничего, мы же даже не обсудили это, да я и говорить особо не была, обсуждать
Самый Первый поцелуй всегда неловко, тем более, когда его украл не какой-то раздолбай на вечеринке по пьяни, а твоя преподавательница в лифте между третьим и четвёртым этажом, в благоговейной тишине храма знаний и науки мы грешили средь бела дня, очень кстати даже по уставу — плечи закрыты, юбки ниже пятнадцать сантиметров от колена, я в ботинках, она в туфлях, не нарушая общественный порядок… Я прямо настоящая пай-девочка, не бухая в хлам нашла себе предмет обожания и в четырнадцать лет похитила пол миллиарда бактерий языком, а я, лошадь девятнадцатилетняя, выше её на полголовы, робко ответила на мягкое касание губ, чувствуя, как воротник рубашки начинает давить, а кардиган печь кожу жаром. Ещё и Лена с её веснушками и самым печальным взглядом на свете…
— Можешь обращаться ко мне как удобно. Но только наедине, — подняв кончик пальца с ручкой зажатой в кулачке уточняет опустившимся тоном, благосклонно улыбнувшись. — …Чего растерялась, котёнок? Неудобно, не надо.
— Да нет, — пожимаю плечами, смахивая с губ крошки. — А можно?
— Ну можно, раз предлагаю, думаешь, сейчас заберу назад? — ухмыляется, поднимаясь, чтобы взять ещё одно печенье, которое я наглым образом узурпировала, и опускаясь назад в кресло.
— Ну ладно… — понимающе кривлю губы, вызывая у неё улыбку, пока она, подперев голову рукой, смотрит самыми внимательными глазами на меня, как только у неё заканчивается писанина. Пьёт чай и смотрит, кивая. — Спасибо за тест…
Щёки покрываются лёгким румянцем, и взгляд самым наивным образом тупеет, теряясь где-то в мыслях.
— Да не за что. — Пожимает немного нервно плечами, больше автоматически, чем ласково. Сама разволновалась, солнышко. Настоящее чудо.
