Моя милая Л

Я отиралась около кафедры несколько часов. Знаю, что Лена там, потому что каждый раз, когда кто-то входит и выходит, в приоткрывшуюся дверь я вижу обрывками её аккуратный профиль, склонившийся над столом, хмурые брови, нагнувшуюся к ноутбуку фигуру, тихое и задумчивое бормотание в работе, мягкое касание пальцами губ и кончика носа… работает. Нужно ли мне было её слушать и ехать домой? Наверно да, но я не хотела этого делать совсем, потому что я представляла, как она выйдет в семь вечера с работы, пойдёт на остановку, а скорее всего пешком, потому что так она любит больше и дома будет только к восьми. Раньше в такие дни, как этот, она всю дорогу курила, причём только одну сигарету, чтобы подумать, почувствовать себя отдельной и ненужной никому, кто дёргал её весь день, а сейчас нет. Решила бросить окончательно. Придёт домой, бросив вещи на край рабочего стола, упадёт в кресло и, потерев переносицу, включит телефон, чтобы написать мне, потому что обещала. Не хочу, чтобы было так; хочу её встретить, обнять, улыбнуться, послушать ворчание и всё-таки пойти вместе. Болтать ни о чём, молчать, зайти в магазин — всё это так приятно и нужно. Слышу, как в помещение щёлкает выключатель, и тонкая полоска света под дверью исчезает. Ровный стук каблуков. В полной тишине она наклонается к замку, оставаясь ко мне спиной. — Привет… — говорю первая, пока она, нагнувшись, роется в сумке, ища место, куда бы положить ключ от кафедры, но услышав голос из, казалось бы, пустого, по крайней мере таким он должен быть в семь вечера, коридора, вздрагивает, выдыхая и поднимает глаза, быстрым движением поправляя очки, чтобы рассмотреть. Щурится. Она стоит в такой неуклюжей, но в тоже время милой позе — нагнулась к сумке, пытаясь докопаться до дна, но подняла лицо, глядя прямо на меня своими прозрачными, как зимнее небо, глазами. Джинсовая юбка только добавляет прелести в этот образ из блузки и тёплой кофты, которую она накинула на плечи, чтобы она мягко её грела, а лицо полное тихой апатии завершает картину. Утром она была с огромной и свободной копной вьющихся волос, но дел видимо было так много, а день выдался на редкость душным, что она решила убрать всё-таки волосы, заколоть на затылке в небрежный пучок, поэтому сейчас был тот самый первый раз, когда я увидела её на удивление тонкую и мягкую склонённую шею, щёки, ушки с маленькими камушками-серёжками и негодниками веснушками, которые непослушными пятнышками прятались на ушах и где-то на плечах, спрятанных под рубашкой. — Алёна… — выдыхает, убрав, ключ, и, выпрямляясь, идёт, взяв сумку за ручки и опустив вниз. — Идём. Сейчас вызову такси. — Спокойным и несколько измождённым голосом после длинного рабочего дня говорит, глядя перед собой на лестницу. В походке видна такая усталость и тяжесть, а щёки горят пожаром — полным комплект в виде долгого умственного труда, жары и усталости высосали из неё все силы, и тело всеми силами сопротивляется любому действию. Может быть я не вовремя… но она такая спокойная и… сладкая? Всегда такая энергичная, несломимая, уверенная, непоколебимая, сейчас вдруг такая нежная и хрупкая Лена, которая, спускаясь по лестнице, придерживается за перила, устало покачивает головой в такт шагам. До этого она всегда целеустремлённо взбегала по ступенькам, чуть покачивая бёдрами и пошаркивая каблучками. Она теперь заметно грешила немного неуклюжей походкой по лестнице, потому что узкие юбки сочетались с её новой фигурой отлично, а вот с лестницами не очень, но это ей нисколько не мешало, просто теперь у неё появилась новая изюминка. — Ты не злишься? — Тихо спрашиваю, идя рядом. Поднимает глаза, смотрит на меня и устало улыбается, качая отрицательно головой, так что мягкие волосы бывшей чёлки, вьющиеся от того, что она постоянно убирает их за уши, покачиваются в такт. — Устала? — Тихий положительный кивок с прикрытыми глазами. Пока она ищёт пропуск в сумке, забираю у неё пакет, в котором она обычно носит обед в контейнере, но сейчас он полон каких-то бумажек. Где-то на дне постукивает пустой контейнер. — Спасибо, — быстро прикладывает карту к турникету, выходя на улицу. Обеих обдаёт прохладным воздухом. — Голодная? Могу покормить, — предлагает, когда мы уже сели в такси, устало откидываясь на спинки. — Я переведу за такси, — первым же делом ответила я на это, уже доставая телефон с открытым приложением, но Лена, облакотившаяся голову на спинку и долго и молчаливо смотревшая на меня самым равнодушным (и крохотную капельку осуждающим) взглядом, улыбнулась, когда я убрала телефон в карман, закатив глаза. Она на меня не жалела таких мелочей — заказать машину к корпусу на другом конце города, узнать, что у меня кончились деньги до степендии и молча кинуть пятьсот рублей, принести перчатки из дома, если я вдруг на её комментарий: «Почему руки голые?» пожимала плечами, а на все возмущения закрыть глаза и не слушать. — Вот и правильно…  А у неё в кармане звякнул телефон, посмотрев в который она только фыркнула закатив глаза. Пришла СМСка из банка о начислении трёхсот рублей. — Поужинать-то зайдёшь? — Можно? — неуверенно спрашиваю, поднимая на неё щенячий взгляд. — Нужно! У меня дома еды как на батальон, а никто не ест. Кто на диете, кто на гособеспечении. — Ворчит, потирая алое лицо тонкими пальцами, разминая кожу, а потом полупьяными от приятного ощущения расслабленность на лице смотрит на меня. — Ну дава-а-ай. На самом деле я очень хочу. Хочу побыть с ней, поболтать, посмотреть, помочь чем-то. Так навязчиво и уверенно соглашаться я не хотела, но отказываться скрепя сердце я хотела ещё меньше, поэтому уже привычной дорогой мы зашли сначала в магазин, где я пробежалась вдоль полок, собрала то, что нужно, а она не спеша прошла за мной, а потом я бодрым шагом отобрала пакет и взбежала на пятый этаж, слушая, как за мной тихо и спокойно, с пошаркиваем усталых ног поднимается Лена, позвякивая ключами. Передо мной быстро появилась тарелка супа, чайник начал тихонько шипеть, позвякивала ложка. Сама Лена не особо хотела есть, ещё и выглядела хуже некуда — как во сне шаталась туда-обратно, задумчиво глядя перед собой, а когда села напротив, подпирая тяжёлую голову рукой, с закрывающимися глазами, черные ресницы плавно опускались и приподнимались до половины, не давая дойти взгляду выше, чем мои руки. — …Выглядишь неважно… может, пойдёшь приляжешь? — Поднимает на меня глаза вопросительно, не успевая что-то сказать. Видно, думала о чём-то другом, поэтому не нашлась, что сразу можно было бы возразить. — Я всё помою, потом тихонько пойду… иди. Это было смело, потому что всё-таки она была моим преподавателем и просто взрослым человеком, который имел полное право меня не слушать ещё и осудить за то, что я умничаю и указываю, но она почему-то встала, упираясь руками в стол, чуть наклонившись, поманила пальцем, и когда я тоже встала над стулом, быстро коснулась губами носа. — Можешь оставить в раковине, я всё помою… бери, что хочешь, чай, кофе в… — Я помню, — киваю, когда она, забыв слово «шкафчик», указывает на него рукой, устало плавно двигает пальцами в воздухе и закрыв глаза трёт переносицу. Услышав мои слова, кивает, опуская руку. — Можешь в общежитие взять порцию, если хочешь, контейнеры на окне… — Хорошо… иди. — Напоминаю я. Кивнув, выходит, по-кошачьи, тихо и плавно прикрывая за собой дверь, чуть вильнув «хвостиком». Не обернулась. Всё-таки ей очень идут собранные волосы. А может просто дело в том, что её голая и нежная шея выглядит так очаровательно привлекательно, даже несмотря на страшненькую клетчатую кофточку и коричневый краб для волос с какими-то стразиками. Наверно, да. У неё очень красивая кожа, наверняка горячая сейчас от усталости, бархатная и нежная.