Ноябрь, 1857
— Живо одевайся и вон пошла. Завтра я тебя позову, — надевая на себя жилет, холодно проговорил Пётр, обращаясь к полуобнаженной девушке, служившей в доме Червинских горничной. Девица быстро надела на себя недостающую одежду, затем почтительно поклонившись, поспешно покинула комнату. Глава семьи Червинских имел за собой крайне омерзительный грешок в отсутствии жены спать со своими же служанками. Причём совесть его была вполне чиста и никакого непростительного проступка он за собой не замечал. Это ещё что! Не в присутствии же жены предаваться взрослым утехам, хотя первая его супруга и даже родной старший сын терпели такие выходки Петра, ненавидя всеми фибрами души родного мужа и отца. Выдержала бы такое наказание Лариса Викторовна, носящая своего маленького сынишку по разным лекарям и даже знахаркам, лишь бы малыш поскорее окреп и перестал так часто болеть. Женское сердце болело ежеминутно, предчувствуя необъяснимый страх и тревогу. Вероятно, Лариса догадывалась, что её любимый супруг не такой уж верный, каким она хотела его видеть и потому она разрываюсь между желанием снова быть любимой, проводя каждый день все свободное время возле мужа и беспокойством, которое будто следовало за ней по пятам, касаемо измен и предательств. Она боялась, что рано или поздно Пётр отберёт у неё сына — уж слишком часто в их семье происходили скандалы буквально на пустом месте и угрозы мужа относительно её дальнейшей участи в жизни Льва ранили её до глубины души. Да и женщина прекрасно понимала, что она сама целиком зависит от Червинского, особенно в материальном плане, потому что ожидать от супруга дальше она не ведала, лишь надеясь, что её собственной преданности и любви хватит на их двоих. Но Пётр и правда постепенно охладел к своей жене, все чаще изменяя ей с другими девушками, причём у него и мысли не возникало о разводе. Зачем идти на такой шаг, когда жена вполне молода и здорова и может нарожать ещё не одного наследника для крайне известного рода Червинских. После того, как он потерял троих детей от предыдущего брака, ему крайне необходимо было обзавестись ещё, по крайней мере несколькими наследниками, ведь известно — в мире существует столько несчастий, способных погубить маленьких беззащитных деток. Лев Петрович часто болел и потому существовала некая вероятность, что малыш не доживёт и до пяти лет. Пётр Червинский сидел у себя в кабинете, как обычно просматривая какие-то бумаги, которые ещё час назад ему занёс новый управляющий поместьем — надобно было отчитываться за дела в Червинке еженедельно. Отведя глаза в сторону, мужчина невольно задумался о покойной Анне Львовне, которой уже полтора года как не было на этом свете. Казалось ещё недавно они сидели напротив друг друга на дорогих диванах здесь, в гостиной, радуясь приезду Григория. В глазах жены он видел непомерную гордость за единственного сына.***
— Хорошо, что вы не дожили до этого дня, — Пётр стоял у могилы своей первой жены, бегая глазами по каменному надгробию, слова на котором гласили:Червинская Анна Львовна 05.03.1811- 26.05.1856
Мужчина вновь и вновь всматривался в буквы, вздыхая. — Я навсегда потерял сына. Мы потеряли, — Пётр подошёл в плотную к могиле, положив руки на холодную надгробную плиту и закрыв глаза, прошептал, еле двигая губами: — Прости, что не уберег… Червинский всегда считал, что невозможно испытывать одновременно несколько чувств по отношению к чему-то: будь то вещь или даже человек. Но он ошибался, в тот момент он испытывал то, что никогда раньше не существовало для него — любовь. Он понял, насколько любил своего сына только тогда, когда потерял его навсегда. Получив известие о смерти Григория, Пётр сначала не поверил. Его сын был слишком изворотлив и хитёр, чтобы умереть такой глупой смертью. Но всё существование сына в Червинке после его возвращения с войны было откровенно жалким. Он испоганил Петру всё, что мог, только бы заполучить свою крепостную. Поэтому тогда, стоя у могилы Анны он искренне удивлялся насколько глубокие чувства он испытывал. Будто два невидимых существа сидело на широких плечах Петра Червинского, поочерёдно нашептывая ему на ухо свои планы и желания, убеждая мужчину исполнить их. Маленькая, красная, едва уловимая глазу химера восседала, словно на троне, на левом плече и тихим, неприятным, больше похожим на скрипение зубов, голосом, почти касаясь левого уха Петра, проговаривала: — «Сдался тебе этот паршивец, по делом ему. Сколько крови твоей он выпил, мешая нормально жить. Сынок с дефектом был, а теперь дорога ему прямиком в преисподнюю за грешки свои». Мерзкий пронзительный смех преследовал Червинского весь его путь от кладбища домой. Злость и ненависть сковывали его разум, не давая возможности адекватно мыслить. Казалось бы, где же то светлое существо, в противовес злобному демону, которое в такие трудные времена не просто должно, а обязано находиться рядышком, проливая яркие лучи света и тепла, проникая в самые холодные места чёрствой души. Сейчас как никогда ранее Петру хотелось лишиться всей той злобы и праведного гнева, которые застилали глаза, покрывая их непроницаемой завесой. Червинский вспоминал тот ужасный день с содроганием. Даже такое безжалостное, давно замерзшее сердце можно растопить. Мужчина смотрел невидящими глазами на документы, пытаясь сосредоточиться на цифрах, но мыслями он никак не мог вернуться к реальности до тех пор, пока в дверь не постучали. Даже требовательный голос управляющего не смог отвлечь его хозяина от прошлых воспоминаниях и непонятных чувств, которые тот при этом испытывал. Лишь когда управляющий, не дождавшись ответа и приглашения войти, зашёл в кабинет пана, Пётр широко открыл глаза и раздражённо спросил: — Чего надо? Я тебя не приглашал! — на что тут же последовал ответ испуганного управляющего, который мгновенно понял, что хозяин снова пребывает в дурном расположении духа и если вовремя не уйти, то можно даже под горячую руку попасть, а не только выслушивать гневную ругань пана. — Вибачте, пане, але то тут для вас послание имеется, от какого-то неизвестного господина из Тобольска, — осторожно положив немного помятое письмо перед Червинским, мужчина двумя широкими шагами очутился снова в дверном проёме, не дожидаясь когда пан поднимет на него глаза, молча быстро закрыл за собой дверь. Пётр Иванович кинул любопытный взгляд на небольшой конверт, гадая какого же содержания корреспонденцию ему прислали. Потянувшись левой рукой к письму, немного повоевав с печатью, ему таки удалось вскрыть его, практически не повредив саму записку, которая была самым обычным листком из неплотной бумаги серого цвета, уже сообщая, что адресант человек не вероятно не имеет никакого отношения к богатым сословиям. Развернув письмо, он начал было пробегать глазами по кривоватым размашистым буквам, но увидев имя своего покойного сына, он вдруг выпрямился и принялся внимательно читать содержимое, в котором черным по белом было написано следующее: Здравствуйте, высокоуважаемый Пётр Иванович. Мы с Вами ранее никогда не встречались и моё имя будет неизвестно Вам. Однако мне выпала крайне несчастливая возможность познакомиться с Вашим сыном Григорием Петровичем Червинским. Насколько я знаю, на данный момент он считается без вести пропавшим уже долгое время и потому никто его не разыскивает, как и троих конвоиров, перевозивших его, к их большому несчастью, в Томскую губернию. Я уверен, что всё это Вам известно, но кое-что Вас точно удивит. Ещё месяц назад Григорий Петрович был подле меня — пользуясь моем добротой и гостеприимством, он совершил крайне подлый поступок, обесчестив мою шестнадцатилетнюю дочь, а затем сбежал от той ответственности, которую я на него возложил — жениться на моей Марии. Сколь мне известно, Григорий в сентябре планировал ехать в Киев, где вероятно сейчас и находится. Я понимаю, что Вы не имеете ни одной причины мне доверять, поскольку мы лично не знакомы, но будьте уверены — мне известно довольно много о Вашем сыне. В данный момент он скрывается под другим именем и указания о его поимке уже переданы в Киевскую жандармерию. Дмитрий Иванович Латынин — так он себя назвал ещё весной, когда я впервые встретил его, раненого и еле живого и, увы, по своей глупости, оставил жить со своей семьей. Я понимаю, что Вам крайне неприятно узнать такую правду о собственном сыне, но смею Вас заверить, Пётр Иванович, что всё является именно так, как указано мною в письме. Я знаю какие у Вас с сыном были отношения и я надеюсь на то, что Вы куда авторитетнее для него, а потому полагаюсь на Вашу понятливость и рассудительность. Человек Вы хорошо обеспеченный и если не хотите большего скандала, чем тот, что случился с Вами и Вашим сыном год назад, а это мне тоже известно — я требую десять тысяч рублей в обмен на отказ от моих показаний в пользу Вашего сына и дальнейшее молчание. Будьте уверены, я человек слова и обязательно его сдержу, если Вы перечислите мне денежное вознаграждение, скажем, за убытки, которые я потерпел, приняв Григория в свой дом. Жду на Ваше решение, с уважением Николай Сергеевич Вершинов. Август, 1857 По мере прочтения письма, лицо Петра становилось всё более мрачным и дочитав записку до конца, он со всей силы ударил кулаком по дорогому деревянному столу, возмущенно воскликнув: — Что за чушь! — Червинский ещё раз прочитал последние строки и принялся ходить по комнате, смотря себе под ноги. На какие только уловки способны люди, пытаясь получить деньги враньем и такими гадкими деяниями. Григорий умер, погиб во время перевозки, так и не доехав вместе с конвоирами до места назначения. Пётр Иванович резко остановившись, уставился округлившимися глазами от внезапно появившейся в голосе мысли, на ящик собственного стола — а что если он жив. Что если всё, что написано в письме действительно правда. Какой прок незнакомцу писать с самого Тобольска, чтобы получить деньги, да и доказательств маловато. Откуда знать, что это не какой-то освободившийся каторжанин, сидевший вместе с его сыном в камере и теперь пытающийся с помощью хитрости и шантажа выманить как можно больше денег в угоду себе. Кто собственно такой этот Вершинов, чтобы Пётр должен ему верить? Червинский был человеком смышлёным, иначе не нажил бы себе такой солидный капитал, став самым богатым человеком во всем Нежине. Его трудно было провести на деньги, он знал им цену и никогда не шёл на поводу у собственных эмоций, обдумывая каждый свой дальнейший шаг. Но поразмыслив над сложившейся довольно неприятной ситуацией, Пётр решил-таки съездить в Киев: жену поведать с малышом, да и разузнать что-нибудь про некого Дмитрия Латынина. Это имя ему было хорошо знакомо и то, что Григорий мог использовать это имя в корыстных целях почему-то не вызывало сомнений. Двоюродный брат первой жены, коим и возможно мог назваться Гриша, если он конечно жив, что маловероятно, этот Латынин у Петра никогда не вызывал уважения и отношения у них были очень натянуты. Каждый раз при виде Дмитрия, у Червинского появлялось сильнейшее желание сломать тому челюсть. Не сошлись характерами, так не сошлись. Потому, когда Анне Львовне пришла весточка о смерти единственного оставшегося родственника по отцовской линии, Пётр вздохнул с облегчением. Больше он не увидит этого мерзавца, судьба покарала. Поэтому на следующий день Червинский собрался в дорогу, предупредив управляющего о своём двухдневном отсутствии, отбыл в Киев, надеясь, что эта поездка поможет ему что-либо разузнать и наконец развеет все сомнения, а может и наоборот, они снова будут бередить ему душу.***
Пётр зашёл в здание больницы, с неприязнью проходя мимо несчастных больных. Он не здоровался с докторами, хотя те и смотрели вслед хорошо одетому мужчине. Ларису Пётр завидел сразу же, ведь та, в своей дорогой белоснежной шубе, была особенно видна. Женщина обеспокоенно ходила около кабинета, держа капризного сынишку на руках. Лариса не видела мужа, который направлялся к ней, её мысли и внимание были заняты только здоровьем единственного ребенка. Однако была и надежда, что врачи всё-таки смогут помочь и её малыш будет здоров. — Добрый день, жена, — сказал Пётр, останавливаясь за её спиной. — Наконец нашёл тебя. — Петя? — Лариса обернулась, тут же радостно улыбаясь, подходя к нему. — Как неожиданно! Левушка, твой папа… Она обняла его одной рукой, целуя в губы, но Пётр недовольно отстранившись, лишь нетерпеливо кивнул. — Идём, нечего тебе по этим богодельням ходить. В Нежине врачи ничем не хуже, а может и лучше, а здесь черт знает что, — он взял её под руку, стараясь увести, но Лариса выдернула свою кисть, отходя на несколько шагов. — Погоди же, я заберу кое-что у доктора, — она закатила глаза, уже ожидая скандала от Петра, но в этот момент дверь докторского кабинета со скрипом отворилась. С небольшой комнатки, в которой обычно орудовали врачи, больше похожей на маленькую одноместную палату вышел уж никак не доктор, а Катерина, держа в руках баночку с мазью, в которой маленький Лев сейчас так нуждался. Вербицкая сначала хотела ступить назад, увидев Петра рядом с Ларисой, но остановилась. Будет она ещё бояться его или избегать. Катя вскинула голову, стараясь не обращать внимание на бывшего хозяина, подошла к Ларисе, отдавая баночку и подбадривающе улыбаясь. — Мажьте каждый вечер, как искупаете. И доктор сказал, чтобы приехали через несколько недель. — Вот как значит, Катька, устроилась ты. Сестрой милосердия стала. Неужто без помощи мужа не обошлось, — не смог промолчать Петр. Лариса умоляюще взглянула его, поблагодарив Катерину, а та только с раздражением взглянула на Червинского, поворачиваясь к нему. — И я вас видеть рада, Петр Иванович. Вашего сына уже осмотрели, можете забирать домой, — она уже развернулась, чтобы уйти заниматься делами далее, а не тратить время на глупые и бесполезные перепалки и попусту не беспокоить себя. — Это же ты это письмо написала, а теперь строишь из себя святую обиженку! — крикнул Пётр, глаза которого так и горели от злобы. Катя остановилась, но не поворачивалась, смотря на всех пациентов, которые оглянулись на крик пана. — Издеваешься? За то что дом назад забрали, а может до сих пор зло держишь, что я тебя тогда Шефер продал? О, у меня до сих пор те слитки лежат в кабинете, напоминая о прекрасной сделке. Такие договора раз в несколько годков случаются. Могу ещё вспомнить, как пан Косач мне огромную сумму обещались. Жаль, не срослось — Обиженку? — Катя повернулась. Она не чувствовала ненависти, но только отвращение и глухое раздражение, которое собиралось в каждой частице её тела. Воспоминания и упоминание Алеши ей было неприятно слышать из уст такого человека. — И какое ещё письмо? — Какое письмо…о том, что Григорий, сын мой, жив. Кому как не тебе это ещё надо? Ты единственная, кто смерти его желала, из-за тебя он дом потерял, жену, ребенка даже. Ты ж его свела в могилу, ведьма. Лариса ещё раз взглянула на мужа с мольбой и слезами на глазах, чтобы прекратить эту ужасную сцену. Он оскорблял Катерину, но ведь она помогла их малышу да и зачем же ей таким заниматься? Лариса положила руку на плечо мужа, ведь уже и Левушка начал вновь плакать, но тот только скинул её, будто какую-то мерзость. — Да жив ваш Григорий, — не выдержала Катерина, уже и не думая о том, что говорит. — Живёт он здесь, в Киеве. Вы по всей видимости решили с ним вновь мне жизнь портить. И письмо, от кого бы не было, тоже правда, раз человек знает, что он жив. Крайне неожиданно было слышать такое заявление с уст Катерины. Она ведь снова потешается над ним? В отместку говорит, чтобы больнее сделать, но как никак Пётр Иванович знал Вербицкую, пусть даже она изменилась, но кое-что осталось несменным — она никогда не врала. Могла утаить, держать глубоко в сердце, но смотреть в глаза и врать, это не о ней. Что-то в зеленых глазах Катерины заставило ему поверить ей. Петр не знал теперь что и делать. Жив…его старший сын жив. Как бы там ни было, но сейчас Петр готов был кричать, громко и пронзительно, но только не от злости. Червинский забыл обо всём. Медленно отойдя от Ларисы, он приблизился к Кате, думая лишь об одном. Каков бы ни был, но всё-таки, его кровь, жива и здорова, несмотря на то, что натворил. — Говори адрес. Катя молча зашла в кабинет, а через несколько секунд вернулась обратно, протягивая листок. Петр выдернул его, читая что написано и все же не удержался от ещё одной колкости. — Хорошо, наверное, за чужой счёт грамотной стать, а теперь глядеть на меня волком. Катерина промолчала на это и, попрощавшись с Ларисой, ушла, более не желая слушать это. Пусть Червинские сами разберутся со своими проблемами. Наконец-то она никак не принадлежала к их семье. Но даже будучи вольной, судьба никак не хотела убирать Червинских с дальнейшего жизненного пути Катерины. Ей ещё не раз придется, к своему ужасу, встретиться с этим семейством.