Я больше не облажаюсь, старлей... (18+)

Утро встретило Тэхёна ноющей болью в голове и заднице. Оторвав чугунную голову от подушки, он увидел на прикроватной тумбочке сохраняющий тепло контейнер для еды, небольшой термос, лекарства и записку: «Ушел на работу, в термосе чай, в контейнере тосты, лекарства на столе. Если станет хуже, пожалуйста, вызови врача!» — Ля, какие мы заботливые! — шипит Тэхён, но оставленное съедает, лекарства выпивает, идет в душ и снова обрабатывает раны и синяки везде, где достает. Боль понемногу притихает. — Да, вот это я поспал, — шепчет Ким, глядя на время. Не удивительно, что голова болит. Он привык к подъему в пять, шесть утра, а сейчас уже солнце вовсю. На часах было 13.00, в мобильнике пять пропущенных от отца и девятнадцать! от Юнги-хёна. Кажется, он попал… потому что последним, датированным получасом ранее, было сообщение от Мина: «Блядь, Ви, ты живой там вообще? Я еду!» Звонок в дверь в тишине квартиры звучал оглушающе для его тяжелой после ударов и долгого сна головы, а потому он поспешил открыть, резко вставая и морщась от прострелившей жгучей боли. Если так пойдет, одного отгула будет недостаточно… Тихо выругавшись, Тэ распахивает дверь, сталкиваясь с разозленным и немного обеспокоенным Юнги… кошачьи глаза которого сразу выцепляют черные синяки на тонких запястьях друга, разбитую губу и позу, которая выдавала «очень бурную и насыщенную» ночь. — Прибью урода, — хрипит Мин, фотографируя в памяти каждую гематому. — Он сделал… это, да? — Сам виноват, — пожал плечами Тэхён, отходя от дверей и пропуская друга в дом. — Он не лез, я расслабился, не был начеку. Позволил себя толкнуть и дезориентировать на несколько секунд. В следующий раз без причиндалов останется. Чай будешь? — Ты под наркотой какой что ли? Какой чай? Какой следующий раз? Ты почему не у врача? — Да нормально все, че людей зря кипишить, — отмахивается Ви (позывной у него такой в отряде был для краткости обращения), — ну, подумаешь, дал мне по морде. Я ему дал по морде. Кишку он мне наизнанку не вывернул, если ты об этом… — А надо, чтобы вывернул? — рычит Юнги. — Тэ, да что с тобой?! — Да нормально все со мной. Он за свой косяк ответит. И морально, и физически, — усмехнулся Тэ. — Понимаешь ли, мы с ним после всего этого еще и весьма мило поговорить успели. И если я разбираюсь в людях, то муженек мой, в целом, мужик нормальный, с моральными принципами там, и все такое… не садист. И вчера, по-моему, сам больше меня испугался, когда «волна» откатила, говорил врача вызывать, заявление писать. Готов был ответить по строгости. — И почему ты еще не в больнице и не в прокуратуре до сих пор? — А потому что не хочу облегчать ему моральные терзания. Сейчас как — потрахался жестко, получил выговор, сходил к психологу — и, вроде, совесть чиста, понимаешь? А так — ответственность не наступает, вина выговором и штрафом не заглаживается, сечешь? — А если он опять… — А если он опять, я просто позвоню отцу. И о звездах на погонах он сможет забыть. До старости в казармах сортиры мыть будет, — хмыкает Ви. — Да и вообще, сам знаешь, сколько я человек в рукопашной завалил. Я не слабак, просто расслабился под мирным небом. Тихо, тепло, никто с ножом к горлу не лезет… но если придется, я ему тут такой «Перл-Харбор» устрою, забудет, как его зовут… — А как его зовут-то? Мы же с тобой с того дня не разговаривали почти, — вздыхает Юнги. Если Тэ что себе в голову вбил, не свернешь. А может, он, того, влюбился в обмудка этого? Мин как представил, чтобы он вот так Чимина… его аж передернуло. Но они с Мини истинные, женятся по собственной воле, а тут — получите, распишитесь мужика с ПТСР! — Не поверишь. Помнишь, в конце войны мы в кольцо попали? И нам на выручку пришел отряд некоего капитана Чона, который решил со мной пободаться и едва не угробил нас. Ну, и сам почти угробился? Я еще тащил его до госпиталя на своем горбу потом? — Тэхён все-таки налил чай, достал из холодильника пирожные и ткнул Юнги сладость, чтобы перестал на него коситься, как на врага народа. — Да ладно? Индюк этот? Который «не спорь со старшим по званию, папенькин сынок»? — Юнги чуть пироженкой не поперхнулся. — Угу, — отозвался Тэ, тоже жуя сладость. — И эту неделю вел себя так же — как напыщенный индюк. Но, честно говоря, я и сам хорош. И вчера его кое в чем спровоцировал. Ладно, поживем — увидим, выживем — учтем! А ты че названивал-то с утра, что за пожар? — Так на мальчишник в конце недели позвать хотел, — отмахнулся Юнги. — К себе, что ли? — Тэхёна пробило на «ха-ха», потому что он представил рожу Чонгука, когда скажет ему, что идет на мальчишник вместе с тринадцатью альфами — его боевым отрядом. — Ну не к Чимину же! — сделал жест «рука-лицо» Юнги, вспоминая их памятное знакомство. Так как Тэхён вечно жил в казармах, Мин его вызвонил и притащил Чимина прямо в спортзал, где Тэ как раз разминался. Ну, как разминался? Как обычно, колотил тяжеленную грушу наравне с остальными солдатами, в конце концов вообще выверенным ударом сбив ее к херам с подвеса и отправив в полет в сторону Юнги. Тот успел оттянуть замершего Чима назад, груша грохнулась на пол и покатилась им под ноги, Тэхён подскочил к ним, тормозя спортивный снаряд тяжелым берцем и мило улыбаясь: — Пардоньте, ребята! А ты, значит, Чимин? Привет! Я Тэ, — он протянул ладонь Паку, но парнишка спрятался за истинного, прошептав: — Юнги-я, это твой бывший? Я точно до свадьбы доживу? Тэхён откровенно заржал, хлопая хёна по плечу: — Господи, Шуга, где ты его откопал? Такие милашки еще водятся в природе? — в ответ получил строгий взгляд хёна и язвительный ответ: — Может, тебе там альфу такого найдем, а Вишенка? — Тэ скривился, терпеть не мог он это слащавое прозвище, в которое перерос его позывной, когда запах проявился. — Ага, только если с ним в приданное пойдет страпон! — отмахнулся Ви, отдавая приказ: — Рядовой Ким, рядовой Чхве! Снаряд подвесить на место, тренировку продолжать в штатном режиме! После тренировки — душ десять минут, потом ужин и вечернее построение. Чтоб без проёбов, ясно? — Так точно! — грянули бойцы, и Чимин вовсе попятился к выходу. — Ну ты и пошляк, — тянет хён, для них подобная тема в порядке вещей. Коллектив альф все-таки, Тэ — приятное (хотя, для кого как) исключение. — Так я ж не для себя, Шуга, — улыбается невинно Тэ. — Если мой альфа будет таким сахарочком, как твой Чимин, я его сам выебу! А что с лицом? Молча радуешься, что не на мне женишься? — Ага, — давит хён. — Надо пацанам твоим сказать, чтоб прикрывали тылы… — Ладно, пойду переоденусь, посидим где-нибудь. А то на Чима твоего уже поглядывают лишенные прекрасного мальчики, — подмигивает Тэ, а Пак шепчет под ухо: «Родной, давай пойдем, пожалуйста?» — Как это лишенные? — улыбается Юнги, кивая жениху. — На тебя, вон, каждый день любуются. — На глазах мозоли…, про руки молчу! — хмыкает Тэхён. — Рядовые! Я кому сказал «подвестить снаряд»! Выполнять, бегом марш! Двое рядовых оторвали жопы от матов, подошли за грушей, поднимая ее и таща назад к крюку, тихо переговариваясь: — Вот как он ее сносит одним ударом? Я как ни пробовал, так не получается… — У меня тоже. Чимин во все глаза пялится на Юнги, но тот лишь улыбается: — Не смотри на меня так, Мини. Я тоже так не умею. А Тэхён — он хороший парень, юморной… — Я его боюсь, Юнги, — серьезно шепчет будущий муж. Познакомил, блин, с лучшим другом! Поэтому, конечно, он звал Тэ в их привычную компанию. Не будет он среди миленьких хрупких омежек обсуждать топовые марки джинс и вариации рецептов яблочного пирога. Скорее, расскажет, как правильно кафе заминировать, и у приятелей Пака сделается стресс. Ну, а Чимин его и так боится: как-никак потенциального мужа увел - и отказывается понимать, что Тэхён совсем не соперник и уж точно не угроза… — Хён, ты чего завис? — улыбается Тэ. — Скинешь место и время, я приду, конечно. — Прости, задумался. А этот твой? Быковать не начнет? Хотя… бери его с собой. Если что, всем отрядом его научим Родину любить, — хмыкает Юнги. — Ладно, братишка, я пойду, в часть еще заглянуть надо, а ты подумай. Пока синяки не сошли и задница не зажила — заявление не поздно написать. — Да в курсе я, хён, — закатывает глаза Тэ, закрывая за Шугой дверь. Он и сам думал об этом. Но, глубоко в душе, понимал, почему ничего не делает. Стыдно. Стыдно, что он, чертов герой войны, положивший кучу солдат противника, не справился с одним единственным альфой. Да, он не был врагом, да, эта квартира — не поле боя, но результат-то один: или ты, или тебя. Но ходить по инстанциям, давать показания, раздеваться перед, прости, Господи, проктологом, чтобы зафиксировать следы надругательства, потом психологи, освидетельствование на профпригодность… нет уж. Скорее всего, от этих манипуляций его гордость и воинская честь пострадает куда сильнее, чем от грубого секса с мужем. Поэтому Тэ доедает пироженки, изучает содержимое холодильника, ставит на плиту воду. Ужины от него хотят? Будут ужины. Потому что до исполнения супружеского долга созреет он теперь нескоро. Все-таки при мысли о сексе по спине бегут противные мурашки. Может, пройдет со временем? Или Чонгук не вытерпит и снова не будет спрашивать разрешения… *** Бессонная ночь и темный синяк прекрасно транслируют в мир, что в какой-то момент жизнь окончательно пошла по пизде. Дрожащие руки с этим согласны. Чонгук встает с постели, осторожно выпуская из объятий тихо посапывающего омегу, и на ватных ногах идет в душ. На полу запекшиеся следы крови, от их вида начинает мутить. На войне он такое видел и делал, что сказать страшно, и ничего, а тут желудок наизнанку выворачивает. В ушах стоят болезненные хрипы, на которые он вчера в пылу гнева не обратил внимания, и тихое «прекрати», в глазах — стекающие по бедрам кроваво-белесые потеки, россыпь темных синяков и царапин на бедрах и запястьях, полный ненависти взгляд… Он блюет желчью и встает под холодный душ. В голове немного проясняется. На стиральной машине лежит неубранная открытая аптечка. Все успокоительные остались нетронутыми, чего не скажешь о мазях и обезболивающих. Чонгук собирает все, что, по всей видимости, брал Тэхён и несет лекарства в спальню, оставляя их на прикроватной тумбочке. Идет на кухню за водой и видит чертов ужин, приготовленный этим чертовым рядовым, из-за чего и произошла эта дурацкая перепалка. Неужели это ревность? Или чувство собственности? Если бы второе, но Гук ловит себя на мысли, что не хотел бы видеть, как Тэхён улыбается кому-то кроме него. Мечта из разряда несбыточных. И надо было накосячить по-страшному, чтобы понять, что его раздражение — лишь тень зародившейся к мужу симпатии? Тэхён умный, красивый, не повернутый на бабле, шмотках, косметике и сексе парень… мечта для любого нормального альфы. А теперь о последнем придется забыть надолго, если не навсегда. И сейчас бы не думать, не представлять, как бы сложилось все, не веди он себя вчера, как озабоченное животное? Каким был бы их первый секс, если бы Чонгук не царапал тонкую кожу, а нежно гладил, не сжимал до синяков, а мягко целовал? Не взял грубо после двух пальцев, до трещин в заднице, а подготовил нормально, доставляя удовольствие, когда даже легкая боль приятна? Очень хочется узнать, хочется сцеловать с худых крепких бедер следы своей грубости… но позволят ли ему однажды? Одно Чон знает точно: больше никогда не сорвется. Больше никогда не причинит боль мужчине, спящему в его постели. Потому что до слез в глазах больно самому. Приготовленное рядовым Хеншиком летит в унитаз, Чонгук моет посуду, жарит тосты, находит контейнер для поддержания тепла и относит их Тэхёну. Самому кусок в горло не лезет, несмотря на противную тошноту. За ночь синяки на теле мужа стали чуть бледнее, но все равно заметны, разбитая губа припухла… Чон пишет записку с просьбой не терпеть и вызывать врача, а сам идет на службу. Он успевает на утреннее построение, отмазывает Тэхёна, типа, слегка ему нездоровится, работает с новичками, которые едва не разнесли учебный зал, перепутав провода в совсем простеньком взрывном устройстве… Боже, как муж справляется с этими идиотами? За беготней он забывает о необходимости забрать свое прошение, а потому не успевает это сделать, пока бумага не попадет в руки генерала Кима. И когда его вызывают на ковер, Чон успевает попрощаться с назначением и хорошей характеристикой. — Что это такое? — генерал Ким разворачивает к нему листочек с заявлением. — Вы подписали? — Чонгук не выдерживает взгляд до боли похожего на его мужа мужчины, отводя глаза, а вот генерал наоборот с интересом разглядывает подчиненного, видом своей разбитой рожи порочившего честь мундира. — Еще нет. А ты настаиваешь? — хмыкает Ким. — Я хотел отозвать прошение до того, как оно попадет на стол к вам, но не успел. Поэтому нет, не настаиваю. «Не знает», — понимает Чонгук. Выходит, Тэ не побежал жаловаться ни папе, ни куда-то еще, иначе сидел бы он сейчас за прокурорским столом, рассказывая, как дошел до такой жизни… — Вот как… Что не поделили-то? Я так понимаю, это он тебя подкрасил? — в ответ генерал Ким слышит тяжелый вздох, затем кидает бумажку в урну и говорит: — Сынок, — от этого Чонгуку становится совсем не по себе. Знал бы генерал, что этот сынок сотворил с Тэ. Еще немного, и он сам во всем сознается и будет умолять посадить его на гауптвахту… — с Тэхёном непросто, я понимаю. Отчасти это моя вина. Супруг умер рано, сыну тогда восемь лет было. Я служил, мотался по гарнизонам. Сначала Тэ с дедушкой жил, но он тоже вскорости умер, и я… я не знал, что с ним делать, понимаешь? Одно дело — когда у тебя пацан-альфа: сдай в армейскую школу и радуйся, а тут? Я со страхом ждал, когда он взрослеть станет, течки начнутся. Я на работе сутками пропадал, когда было следить за ним… А однажды в запале взял да и ляпнул, что лучше бы у меня родился альфа! Другой бы просто обиделся и сделал все мне назло, а Тэ… обиделся, конечно, но поступил в учебку, когда ему было тринадцать. Просто поставил меня перед фактом, что будет учиться в военной школе. Соответствовать моим запросам хотел. Сдал все нормативы. Закончил с отличием школу, поступил в военную академию. Отучился два года, и началась война. Я пытался сделать так, чтобы его направили подальше от боевых действий, но где там… ушел добровольцем с ребятами из академии, а когда я поднял разговор, просто бросил мне: «Ты же сам хотел, чтобы я шел по твоим стопам. Я иду. Что теперь не нравится?» И что тут возразишь? Упрямый, как черт… воевал он наравне с остальными, я никак его не продвигал, Тэхён сам всего добился. Здоровье угробил… и, знаешь, я к чему это все? Если однажды убедишь его пройти лечение, знаешь уже, наверно, что проблемы у него по репродуктивной части? В общем, если убедишь его оставить службу, я буду благодарен, Чонгук. Сильно поссорились-то? — Сильно, — вздыхает Чон. — Ударил в ответ? Капитан коротко кивнул, потому что слова встали комом в горле. Потому что не только ударил, но как сказать об этом не генералу, нет, — отцу? — Хотя бы честно. Я не стану вмешиваться на первый раз, но учти: с ним это не пройдет. Силой ничего не добьешься. Разве что однажды разбитой скулой не отделаешься, Тэхён не нежная омежка, он людей убивал. Попробуй найти к нему подход. Он ведь хороший парень. И я это говорю не потому, что его отец. Потому что у вас достаточно общего, чтобы услышать и понять друг друга, если полюбить не выйдет… — Я больше никогда не подниму на него руку, товарищ генерал, — выдавил Гук. — Даю слово офицера. — Надеюсь, сдержишь. Свободен, зятек, — грустно улыбается Ким. Им будет нелегко. Характеры сильные, прогибаться не привыкли. Но почему-то он чувствовал, что этот союз — не ошибка. Что если пойдут на встречу друг другу — будут счастливы. За дверью тем временем начался разговор на повышенных тонах. Первый принадлежал зятю, а второй, судя по всему, Мин Юнги. Тому самому другу Тэхёна. Они выросли вместе, даже жениться хотели из-за этого варварского закона. Но Мин же нашел себе пару. Чего орут-то? Чонгук, едва вышел за дверь, почти столкнулся с другим альфой, на котором ощутил знакомый запах. Даже не Тэ, а просто своего дома. Альфа тоже повел носом и прошипел: — Чон Чонгук? — Да, — кивнул тот и тут же получил под дых, потом в разбитую скулу, а потом, вопреки всем правилам мужской солидарности, между ног. — Какого хера ты… — начал он, но опять прилетело в челюсть. — Учти, гандон, — голос альфы сочился ядом, — у Тэхёна есть друзья. Нас у него в отряде в подчинении тринадцать человек было. Его стараниями все целыми пришли. И за него любого пидора, не умеющего держать хуй в штанах, так разрисуем: не рад будешь, что на свет родился. Он просил не лезть, но я так это оставить не могу. Короче, я тебя предупредил. Еще раз сделаешь с ним такое — тебе не жить! — Шуга, ты чего налетаешь на старшего по званию? — в дверях стоял удивленный генерал Ким. — Можете составить рапорт о нападении и внесении выговора в личное дело, товарищ генерал, — бросает Юнги. — Извиняться не буду, эта гнида за дело огребла. — Ну, начистили они с Тэ морды друг другу, что с того? Или… — Ким знал Юнги. Тот бы не полез, если бы ситуация не была серьезной. Обычно Тэхён не нуждался в защите своих друзей. Что тогда случилось? Догадка промелькнула и не радовала совсем. Тем временем секретарь генерала уже отправил Тэхёну смс, что его муж и друг устроили мордобой у стен кабинета папы. Идти до казарм было пять минут, Тэ чертыхается, выключает почти готовое мясо, натягивает брюки и куртку, надеясь, что успеет до того, как его мужа убьют без его прямого участия в этом процессе. — И за что же «эта гнида» огребла? — цедит генерал тем временем, глядя на зятя, который, похоже, даже не защищался, хотя был покрепче и выше: если бы захотел, не дал бы себя избивать. Спецназовец, вроде как… Но на Юнги ни царапинки, не считая покрасневших костяшек пальцев. — Стал бы я его за простой «мордобой» вылавливать, — шипит Мин. — Что он сделал? — А что, по-вашему, он мог сделать, если даже яйца ему отбить не зашкварно? Пойду, наряд приму, — Юнги понимает, что Тэ ему этого точно не спустит, но как рожу его супруга увидел — переклинило. Он выходит на лестницу, по которой поднимается Тэ, немного прихрамывая. — Что ты тут делаешь? — удивляется Мин. — Это ты какого хера делаешь, хён? Я же просил, — начинает Тэ, тут же слыша властный голос своего отца: — Вставай, щенок. Он вбегает по лестнице, забыв про собственный дискомфорт, видя, как Чонгук выпрямляется, стирая кровь с разбитого рта. Отец Тэ не уступает Чону в силе. Он даже выглядит покрупнее в силу возраста, а потому его удар сшибает с ног начисто: Юнги, по сравнению с этим, просто агрессивно погладил. Чонгук отлетает к столу секретаря, ударяясь затылком о кромку, чувствуя странное дежавю — вчера на его месте был Тэхён… Тэхён, который почему-то здесь (поймал глюк с одного удара?), ловит руку отца, готового добить, и тихо шепчет: — Пап, не надо. — Не надо? Тэхён, он… Мне и в страшном сне не могло присниться, что в мирное время собственный муж моего родного сына… — Отец! — одергивает его Ви. — Я пришел сюда на своих ногах. Не убили, не искалечили. Да, мерзко, согласен. Но не то, чего нельзя перетерпеть. На войне я мог сто раз попасть в плен и быть пущенным по кругу. В меня, стреляли, резали… во мне до сих пор сидят осколки после того взрыва под Чханвоном. То, что у нас произошло ничем не отличается от происходящего в тысячах насильно сведенных пар… можно подумать, уникальный случай. — Да, только не у всех есть родители, чтобы открутить башку за это! — рычит отец. — Давай договоримся, ладно? Ты остынешь, мы с Чонгуком сейчас уйдем домой… — Тэхён, ты к нему не вернешься! — Ты сам мои вещи в приступе необоснованной радости к нему перетаскивал, если помнишь. Так вот. Мы уходим, ты успокаиваешься — конца света не произошло. Если это повторится, обещаю, молчать не стану. Тогда делайте с ним, что хотите. Хоть опустите, хоть кастрируйте, хоть выпинывайте из армии с волчьим билетом… но сейчас, прошу, не позорь меня перед сослуживцами, ладно? Не вмешивайся. Не случилось ничего, с чем я не разберусь сам. Ты меня таким воспитал, отец. Поэтому не спорь, — Тэхен отпускает локоть отца, который все еще тяжело дышит, подходит к оглушенному не столько ударами, сколько его поведением, супругу и протягивает руку: — Встать сможешь, капитан? Чонгук поднимается, игнорируя его руку, но потом все же берет его ладонь, совсем легко, не сдавливая, и осторожно тянет к себе. Тэ подходит, тут же оказываясь в крепких объятиях, и ему шепчут на ухо: — Ты хромал. Точно не пойдешь к врачу? Все равно это теперь не тайна… — Пошли домой. Еда остынет, — бурчит Тэ, отстраняясь и встречаясь с недоуменным взглядом отца прежде, чем спуститься по лестнице к выходу, таща за собой все еще немного дезориентированного мужа. — Он влюбился в этого козла что ли? — вздыхает генерал. Ладно, пусть живет пока. Тэ пообещал сказать, если что будет не так. Его сын держит слово. Только как теперь перестать беспокоиться? А он-то радовался, что сыну достался такой парень… дурак старый! Тэхён и Чонгук дошли до квартиры молча, первый тут же прошел на кухню, снова включая плиту, чтобы еда «дошла», Чонгук — следом: — Зачем, Тэ? — Что «зачем»? Зачем пожрать варю? Сам же хотел, чтобы я обеды-ужины готовил, — пожал плечами Ви. — Иди в душ, аптечку я не убирал. Намажься чем-нибудь, а то есть нормально не сможешь. — Да я и так не смогу, — шепчет Гук, тяжело опираясь на стол. Он не ел со вчерашнего дня, пахнет вкусно, но он чувствует в этом какой-то подвох… — Сомневаешься в моих навыках? — Не понимаю твоих намерений. Совсем. Все суды завалены исками о домашнем насилии. Или же куча таких же уродов, как я, лежат в травматологии после встречи с братьями/отцами/друзьями партнера. Заявление ты не написал, отцу толком рожу мне начистить не дал… чего ты добиваешься? Чтобы я чувствовал вину постоянно? Я и так ее чувствую, Тэ, сам себе противен. А ты мне ужины готовишь… Зачем? — Затем, что я устал, понимаешь? — Тэхён опускается на стул, пряча лицо в руках. — Устал воевать, устал всем что-то доказывать… мы можем превратить в ад жизнь друг друга. Ты меня будешь трахать пожестче, я — стучать папе, портить тебе карьеру… или мои друзья просто подловят тебя в темном переулке, и домой ты не дойдешь. Ты отвратительно поступил, Чонгук. Меня до сих пор воротит при мысли о тех твоих прикосновениях. Я понятия не имею, позволю ли тебе однажды… но ломать тебе жизнь не хочу. Можем жить как соседи. Можем поискать лазейку в законе, чтобы разойтись без риска загреметь на нары. Можем попробовать как-то все наладить. Но если снова выкинешь что-то подобное, я не побоюсь этого чертового унижения и позора - будет тебе и прокуратура, и психиатр, и общее порицание, к которому ты так стремишься. Потому что где второй раз, там и третий, и десятый. Так что скажешь? — Я вчера уже сказал, Тэ. Ты не чувствуешь запахов, но для меня ты пахнешь… как истинный. Если дашь хоть полшанса, я сделаю все, чтобы стереть из твоей памяти прошлый вечер. Я не стану тебя ограничивать — работай. Не хочешь готовить — хорошо, я умею сам… но позволь однажды показать, что я не такое животное, каким был вчера? Я не хочу, чтобы ты запомнил близость между супругами, как то, что причиняет боль… не хочу, чтобы думал, будто мои руки только и могут делать, что бить… — Чонгук подходит к нему и присаживается на колени, беря за руку и осторожно касаясь темных следов, что оставили его пальцы. — Я не хотел так. Но, оказывается, меня действительно задевает, если вижу тебя с кем-то другим… — Это может стать проблемой, — шепчет Тэ. — У меня нет друзей-омег. Зато есть отряд сослуживцев, с которыми я до сих пор общаюсь, периодически пьянствую до состояния нестояния, и которые готовы всем вокруг бить морды за своего командира… — Этот Юнги, он… — Да. И нет. Он мой лучший друг. Пока он не встретил истинного, хотели пожениться. Но это случилось почти перед распределением, поэтому я не успел найти запасной вариант. Все мои ребятушки уже женаты. Осталось Шугу в последний путь проводить. Кстати, уже через две недели в пятницу. — Свадьба? — Мальчишник. На который я приглашен, — Тэ смотрит серьезно. — Мы пройдем проверку на доверие, или мне опасаться? — А я могу… ну… с тобой пойти? — просит Чонгук, понимая, что ничего не добьется, если сорвется снова. Хотелось пройти эту проверку на доверие, хотелось постараться наладить все. Впервые за последние семь лет хотелось быть счастливым! С мужем, который, вопреки всему, дает второй шанс. — Вообще, хён сказал, что мы можем прийти вдвоем. Только будь готов, что он разболтает ребятам о нашем инциденте. — Значит, гроб купить до той пятницы? — улыбается он разбитыми губами. — Ну, я тебя спасу, — тянет Тэ. — Наверное. Пусти, надо выключить плиту. Иди в душ, ладно? Чонгук идет. Потом они ужинают. Потом смотрят фильм. Потом Чонгук просит разрешения самому обработать синяки и ссадины. Когда он спускается ниже спины, Тэ резко сжимается, но он нежно проводит пальцами по пояснице и шепчет: — Тебе неудобно самому. Ничего не видно, если плохо обработать, будет воспаление. Я же обещал, Тэхён… я больше не поступлю с тобой так, клянусь. И омега под ним кивает, утыкаясь лицом в подушку. Стыдно. Больно. Легкие прикосновения плохо успокаивают, а когда палец оказывается у припухшего входа, и вовсе хочется сжаться и сбежать подальше, но он усилием воли приказывает себе успокоиться и расслабиться. И сейчас действительно все иначе. Чонгук не делает ничего пошлого, в его прикосновениях никакого подтекста — он осторожно вводит антисептик, потом — так же осторожно наносит заживляющую мазь с охлаждающим и обезболивающим эффектом. Немного больно и щиплет, но вскоре все проходит, а руки супруга поднимаются выше и ложатся на талию: — Полежи так чуть-чуть? Пусть в спину впитается. — Ага, я не достал вчера, — шепчет Ви, чувствуя, что клонит в сон. Чонгук тоже видит это и встает с кровати. Теперь его очередь ночевать в гостиной… — Ты куда? — шепчет Тэ. — На диван, — он нежно проводит по мягким волосам мужа. — Спи, если хочется. У тебя отгулы на пять дней. — Диван неудобный совсем. Надо выбросить эту рухлядь и купить новый, — бормочет Тэхён. — Ложись. Я не хочу тебя бояться, Гук… — Я тоже не хочу, чтобы ты меня боялся, слышишь? — Чонгук ложится рядом, терпит секунду и снова осторожно обнимает своего омегу. Он не знает, какие силы благодарить за него, но уверен в одном: он точно не облажается больше. Не имеет права.