Я больше не облажаюсь, старлей... (18+)

Тэхён, наконец, успокаивает маленького Чониля и возвращается на кухню, когда в груди начинает противно тянуть. Странное чувство. И он прекрасно знает, что оно значит. Выходит, Чонгук все же сейчас… с ним? Через мгновение метку начинает натурально жечь, и он с шипением оседает на стул, хватаясь за шею. Чимин тоже входит в комнату и удивленно выдает: — Тэ, ты чего ревешь? Тэхён прикасается к своим щекам, чувствуя, что по щекам и, правда, текут слезы. — Тэ? — Чимин осторожно потрепал его по плечу. — Я тебя две минуты не видел, что успело случиться? Тэ судорожно стер влагу со щек и прислушался к себе. Больше не было боли и ощущения, что тебя окунают в грязь. Оно было мимолетным, однако этого хватило для противного ощущения внутри, но Ви все же потянулся по связи к мужу, пытаясь понять, что происходит. Он не знал, радоваться, или нет, но сейчас Ви чувствовал только одно — Чонгуку плохо физически. Как если бы он перепил или отравился. Иными словами, Тэхён ощущал отголоски чужой тошноты. Он знал, что связь работает в обе стороны. А еще знал, как закрываться. И сейчас он не хотел проверять, что будет дальше. Поэтому просто поставил «стенку» от чужих эмоций. Старая любовь не ржавеет, значит? Что ж, он ожидал чего-то подобного. — Тэхён, ё-моё… ты язык проглотил? — Чимин старался не орать, дети только уснули, но побледневшая мордашка Тэ настораживала. Ему плохо стало? Давление? Спазмы? Что? В этот момент звякнул телефон. «Входящее сообщение». Чимин машинально схватил смартфон, читая и тут же приглушенно охая. — Дай сюда, — бесцветно проговорил Тэ, уже догадываясь, что там может быть. Чимин помялся, думая, нажать на удаление или нет, но все же протянул телефон. Тэхён ждал фото или видео чего-нибудь пикантного с участием его мужа, но там было лишь смс от неизвестного отправителя: «Он со мной. С днем рождения, старлей, или как там тебя…» Тэхён усмехнулся. Сейчас, когда боль в метке прошла так же быстро, как и возникла, он вновь смог думать более-менее рационально. Было бы время у Югёма на подобные смс, если бы они там ебались вовсю? Значит, в ход пошли уже самые гнусные способы — заставить сомневаться, ревновать, поссорить, а потом утешить посланного нахрен альфу. Ви нажимает кнопку вызова и ждет. Трубку берут сразу же. — За поздравление спасибо, конечно, — тянет Тэ, — но ты мне скажи, ты что с моим мужиком сделал? Гук, вроде, никогда скорострелом не был… Не, ну хотя я все понимаю, недотрах, мне-то нельзя пока, вот ты и подвернулся — нужду справить. Надеюсь, хорошо постарался? Че молчишь-то? Ваш секс настолько скучный, что у тебя есть время на звонки? Прискорбно тогда. Или у него на тебя не встал, и ты остался неудовлетворенным? Ты поделись, я, тут, решил, может, службой доверия на досуге поработать… — Ты так в нем уверен? — хрипло спрашивают его на том конце провода. — А что изменится от моей уверенности или неуверенности? Если захочет сохранить наши отношения — будет держать член в штанах. Не захочет — флаг в руки, штык в глаз, знамя в жопу… Я никого не держу. Думаешь, буду унижаться, морду тебе бить побегу, глаза выцарапывать? — Ты его не любишь? — Себя люблю больше. Мужиков много, а я у себя один такой охуенный. Я тебе так скажу, Югём: хочешь его? Забирай — могу в подарочную бумагу упаковать. Но если вы хоть на пушечный выстрел подойдете потом к моим сыновьям, я вас закопаю под близлежащим кустом. Надеюсь, это ты уяснишь как Отче Наш. Я войну прошел и убивал голыми руками. Вспоминай об этом, когда решишь выкинуть очередное дерьмо. Будь здоров, не кашляй, — договаривает Тэ и отключается. В груди все еще противно тянет, но он для себя решил — никаких сцен от него не дождутся. И если позапрошлый день рождения отметился ненавистной свадьбой, то этот, возможно, отметится разводом — так тому и быть. Ни за кем не бегал и не собирается. Надо только узнать, есть ли хоть какой-то способ ослабить действие метки. А то способы «закрываться» дают лишь временный эффект. Вот и сейчас он вновь чувствовал драгоценного супруга. Смесь злости, вины и трещащей головной боли. И что у них там произошло? — Я бы так не смог, — шепчет Чимин. — Как думаешь, у них что-то было? — Думаю, нет. Но полной уверенности тоже нет. Посмотрим, что Чон скажет, когда вернется, — решил Тэхён. — Когда-то он дал слово, что если его бывший объявится и их чувства вспыхнут с новой силой, он мне об этом в глаза скажет. А пока давай вернемся к готовке. Я сопли на кулак мотать не собираюсь. — Я, если честно, уже бы поехал бить ему морду… — ворчит Чимин. — Чонгуку или Югёму? — смеется Тэ, глядя на злющего друга. Агрессивная булка — это сильно. — Да обоим! — Знаешь, Чимин… может, будь я обычным парнем, до одури влюбленным в своего альфу и строящим в уме розовые замки с понями, сейчас думал так же. Но на самом деле — это такая хуйня, кто с кем переспал, кто кому изменил… неприятно, конечно, но не смертельно. Больно командиру своему в тридцатиградусный мороз под обстрелами могилу рыть, на которую даже поставить нечего, чтоб место запомнить. Противно первый раз в чужую шею нож армейский вгонять — блюешь потом еще долго, вспоминая, как липкая кровь форменку пропитывала и волосы склеивала. Больно осколки из брюха без наркоза доставать. Больно детей видеть без рук и ног на койках полевых медсанбатов, где из лекарств только спирт, пурген и марганцовка. Страшно в плен попасть, зная, что тебя толпой сначала по кругу пустят, а потом выпотрошат как овцу. Ребят страшно в бой вести, зная, что за всеми не уследишь и всех не прикроешь. Раненого на себе страшно несколько километров тащить, не зная, успеешь ли, или он у тебя на руках подохнет… И после этого дерьма вся прочая возня такой херью кажется… ну, присунет он ему, ну вышвырну я его? Я умру от этого? Нет. Он тоже, думаю. Чана только жалко, ребенок едва привык к нормальной семье… — А если Чонгук поймет, что нужен ему ты? Простишь ему такие метания? — вздыхает Чимин. Тэ и Юнги редко вспоминают войну при нем, но когда это происходит — у него мороз по коже. Паку повезло, он попал в эвакуацию. Тяжело было, работал на оборонном заводе в две смены, тоже видел смерти от истощения и болезней, но сам никогда оружие в руках не держал. Ему реально до конца не понять, что бывают вещи куда страшнее житейских бытовых драм. — Если я нужен, значит, как я и сказал, член в штанах удержит. Но даже не это важно, понимаешь? Я в частях много повидал, все со всеми трахаются, и не всегда это что-то значит. Важно, чтобы его отпустило прошлое в плане чувств. Чон ведь его любил безумно. Думал, что похоронил, вспоминал, не мог новые отношения начать… а потом братец его нашелся, и дерьмо полилось, как из рога изобилия. Югём сейчас, конечно, жертву из себя строит, на жалость давит, косит под одуванчика, о прошлом напоминает… хорошо же им было, если вместе почти четыре года прожили. Я понимаю, что без следа такое не пройдет, нельзя в один момент забыть. Югём, конечно, натворил столько, сколько не прощают, но если там и впрямь такая любовь, то что делать? У моего понимания тоже есть предел. Если хватит духу на глаза мне сегодня показаться, просто поставлю перед выбором: или он с нами, но чтоб больше я никогда имени этой бляди не слышал, или пусть катится к нему, раз первая любовь не ржавеет. Если Чонгук его не забыл, я унижаться не буду. Не удержать тут ни слезами, ни кулаком, ни детьми. А по-другому, на две койки, не получится. Если бы до этого он мне в любви не клялся и мы не начали жить, как настоящие супруги, я б забил — он налево, я направо… Но теперь подобное проглотить уже не выйдет. Я себя не на помойке нашел, Чим. Хреново, конечно, будет, зацепил он меня все-таки, но переживу. Тем более, теперь сын есть, — Тэхен потянулся к телефону, позвонить Чонгуку, но в последний момент передумал. Им обоим есть, что сказать, но глаза в глаза. Не по телефону. — Знаешь, я, вот, думаю, что никуда он не денется. Я же вижу, как Чонгук на тебя смотрит. Словно ты весь его мир. А этот… может, чувство собственности взыграло, может, о былом затосковал, но мне кажется, сейчас там любовью и не пахнет. Может, это вообще Югём к нему полез с какой-нибудь феромонновой атакой, и он отбивается… Поэтому давай-ка мы вернемся к нашим баранам, то есть блюдам. Не надо себя раньше времени накручивать, верно? — Чимин обнимает Тэ, снова беря в руки нож. — Но если что, я ему втащу. — Боевой ты хомячок, Чимин-и! Милота… Да уж. Будь что будет, — решил Ви. — Еда сама себя не сварит, за работу! *** Когда чужая рука лезет к ремню форменных брюк Чона, умело расстегивая его и скользя в штаны к медленно твердеющему члену, на задворке сознания мелькает мысль голосом Тэхёна: «Капитан, какого хуя ты творишь?» Родной голос в голове звучит крайне осуждающе, отчего накатившее волной возбуждение сходит на нет так же быстро, как и возникло. Это срабатывает, словно ушат ледяной воды, и Чонгук отпихивает от себя Югёма с такой силой, что тот падает со вскриком на диван. Нет, ну какого черта он творит? Чужие руки, чужой запах, более терпкий, давящий до тошноты, и капитан смачно выругивается: как он мог забыть — омеги способны усиливать действие своих феромонов, и на альф это действует хуже наркотика. Так при помощи феромонов можно снизить или увеличить агрессию альфы, вызвать сексуальное желание и в целом управлять эмоциями «жертвы». Но Тэхён-то этого никогда не делал, как и большинство омег, с которыми после войны Чон проводил редкие ночи, вот Чонгук не сразу и понял, откуда этот дурман в голове, от которого повело, будто обдолбался виагрой… да, он мог допускать мысль о том, в какой плоскости пройдет эта встреча, мог пофантазировать о том, каково было бы вновь лечь с ним в постель спустя столько лет — будет так же крышу сносить или перегорело? Понравится, как раньше, или все пройдет механически? Но ведь зарекся, что не станет проверять и даже пальцем прикасаться к Югёму. Ведь, если честно, не вызывал он в нем больше всех тех бешеных эмоций, что раньше. Не хотелось его больше обнимать и целовать, зарываться носом в темные волосы и вдыхать вишневый аромат, не хотелось смеяться над порой не смешными шутками и жизнь с ним прожить под одной крышей… Хотелось всего этого с совсем другим человеком, который сейчас ждет дома, а он… на кой черт Чон вообще согласился сюда прийти, что хотел проверить? В чем убедиться? Что чувств больше нет? Они есть. Обида, разочарование, боль от предательства, злость за то, что оставил их ребенка, и всё на этом… вот Тэхён бы никогда не отказался от своего сына, в этом Чонгук был уверен. Да и вообще, какого хуя он их сравнивает? А тошнота тем временем подкатывала все сильнее, и Чонгук, развернувшись, дернул неприметную дверь, верно догадываясь, что там туалет и душевая. Его выворачивает плотным армейским завтраком — во рту стоит привкус вишни, но не нежный и сладкий, как у Тэ, а приторно-вязкий, и капитан хлещет воду прямо из-под крана, а потом сует под холодную струю и голову, благодаря всех богов за то, что Тэ тоже поставил ему метку. Если бы не она, сопротивляться воздействию чужих феромонов было бы куда сложнее. Чонгук посмотрел на себя в зеркало и почти истерично рассмеялся: — Господи, ну, что же я за долбоеб-то такой? Мало мне дерьма в жизни было? Мало мне мозг ебали? Еще не хватает? Как вообще можно было подумать, что я хоть что-то еще к нему чувствую… Ладно, я же поговорить пришел… сейчас и поговорим, блять. Он выходит из душевой, злой на себя, на Югёма, на этот ебучий случай, что свел их в одном городе, и видит в руках омеги свой телефон. Выронил, видимо, пока они тут обжимались. Блядь, стыд-то какой… — Отдай, — рычит он, вырывая трубку из чужой ладони. — Не дай Бог, ты ему позвонишь, я… — А если я уже? Пока ты там дрочил на меня. Твой благоверный сказал, что я могу тебя забирать. Если что, даже упакует, — зло усмехается Югём. — Высокие у вас отношения, я погляжу. — Тебя не должны ебать мои отношения! — Чонгук уже давно не злится так, что руки чесались врезать, но сейчас он был в бешенстве. Себе бы уебать еще для профилактики долбоебизма. — Югём, я скажу тебе в последний раз: я тебя любил. В прошедшем времени, дошло? До безумия любил. Думал, что ты погиб, оплакивал тебя, жить дальше не мог… когда нас с Тэхёном свели по программе, я его за человека не считал. Вел себя как последняя скотина, думал, что он занимает твое место, ненавидел его за это. Столько дерьма тогда наделал… и ради чего? Чтобы узнать, что ты блядь, ебущаяся по-пьяни с моим братом и бросившая моего ребенка в госпитале? Югём, да никакая любовь такого не выдержит! Да, ты маячил перед глазами, да, пытался выставить себя жертвой обстоятельств, напоминал о прошлом, и в какой-то момент засвербило, да, я допустил мысль, что, может, не перегорело у меня к тебе до конца… но, знаешь, еще ни один омега не вызывал во мне такой тошноты. Ты полез ко мне — и, вроде, все знакомо до последнего прикосновения, но вот ощущения… будто в луже с дерьмом искупался. Нет, я сам виноват, конечно. Не знаю, чем я думал, когда позволил тебе воздействие феромонами, ты это любишь. Но зато убедился, что это больше не вызывает во мне ничего, кроме рвоты, желания помыться и прополоскать рот. Знаешь ведь, что это значит? Что я тебя даже физически больше не хочу. Ты уже давно чужой мне, и хоть из штанов выпрыгни, ничего не изменится. Как же я раньше в тебе этой грязи не видел… у тебя ведь тоже муж есть. Ты с ним спишь, живешь на его деньги, а лезешь ко мне в трусы. Самому-то не тошно? Мне вот с себя противно сейчас и стыдно до безумия перед Тэхёном. Он дома с ребенком, у него день рождения, а мне приспичило именно сегодня в своих чувствах разбираться… ну, зато уж разобрался так разобрался, до сих пор блевать охота, а нечем уже… — грустно усмехается Чонгук. Да, наверное, надо было вот так накосячить, ответить на этот чертов поцелуй, чтобы потом наизнанку вывернуло от отвращения и к себе, и к нему. К тому, на кого он пару лет назад едва ли не молился. А теперь не понимает, как вообще мог любить такого человека. И как мог думать когда-то, что Тэхён и ногтя этого омеги не стоит. Вышло-то все наоборот. Да Тэ, блядь, святой, после того, как принял его после всех косяков с чужим ребенком и ебанутой родней, после того, как, рискуя здоровьем, сына подарил, а он тут сомневается в чувствах, королева драмы ёбаная. «На коленях ползать буду, но черта-с-два я потеряю свою семью», — повторил он себе, как мантру. — Я тебя люблю, — шепчет Югём тем временем, делая шаг к нему, но Чонгук отшатывается: нет, больше он себе такого проеба не позволит. Не даст на жалось давить и пытаться одурманить когда-то любимым ароматом. — Нет, не любишь. Ты любишь себя. Любишь строить из себя жертву, хотя единственная жертва тут — Чан, который все детство в интернате провел по твоей милости. Ты даже не поинтересовался ни разу о его судьбе. Правда ли, все было так плохо, жив ли он, что с ним стало. Собака своих щенков не бросит, Югём, как бы голодно и холодно ни было. Я до сих пор поверить не могу, что ты реально это сделал… — Чонгук уже не повышает голос. Навалилась усталость. Ночь не спал в наряде, тут еще эта «химическая атака». — Но ведь не поздно все исправить, я буду рядом, он полюбит меня… ты снова полюбишь меня, — бормочет Ким. — Поздно. Чан тебя видеть не хочет. Он уже любит Тэхёна. Папой его называет с первого дня, — вздыхает Чонгук устало. — И я его люблю. Правда, не знаю, как сегодня буду прощение вымаливать за это недосвидание с бывшим, но наизнанку вывернусь, только бы не выставил за дверь. Ви может. Вот уж кто точно ни за кем бегать не будет… он вообще особенный, я таких больше не встречал. И не встречу. Себе не прощу, если потеряю его. Особенно из-за тебя. Ким Югём, я в последний раз прошу по-хорошему — прекрати меня преследовать, отстань от сына, не карауль его у школы, не добавляй ребенку нервов, он мне в первый же день сказал, чтоб тебя близ двора не было. Не смей лезть к Тэ, у него были тяжелые роды. Между нами никогда больше ничего не будет. У меня к тебе не осталось ничего, кроме старой боли. А это не то, на чем возобновляют разрушенные отношения. Нечего тут возвращать. У меня сейчас есть все, о чем только мечтать можно, и я не проебу все это из-за внезапно воскресшего мертвеца. Иди к мужу, он тебя, вроде, любит. Я бы его пожалел из альфьей солидарности, но вы друг друга стоите. И я пойду. К своей семье… — Кого ты обманываешь? У тебя же до сих пор на меня стоит, проверим? — Югем вновь попытался воздействовать феромонами, но Чонгук зажал себе нос рукой и прошипел: — Под лошадиной дозой феромонов и у покойника встанет. Как встало, так и упало, когда я вспомнил, как впервые читал написанный тобой отказ от Чана и какой потрясающий муж ждет меня дома. Тэхёну не надо использовать подобные фокусы, чтоб у меня на него стояло по стойке смирно двадцать четыре на семь. Учти, будешь лезть, я оформлю судебный запрет. Прощай, Югём. — Чонгук, ты ведь не любишь его… — в отчаянии хрипит омега, и Чонгук снова вскипает: — Откуда тебе знать? Откуда тебе знать, как хорошо с ним готовить ужины и смотреть вечером тупые сериалы под пиво? Откуда тебе знать, что он всегда чувствует, когда мне нужно мозги вправить, а когда просто помолчать со мной? Откуда тебе знать, что я с ним в постели даже контролировать себя не смог, как с тобой, метку поставил в первую же течку, не в сих сопротивляться желанию сделать его своим… Откуда тебе знать, что это он сделал все, чтобы бы мы Чана как можно быстрее домой забрали из интерната, пока я вообще был в шоке от того, что у меня сын есть… откуда тебе знать, как мне грудину от боли разрывало, когда он едва не погиб во время взрыва в части… откуда тебе знать, как он на войне меня раненого несколько километров тащил, чтоб я не подох, как собака? Нихуя ты о нас не знаешь. Не знаешь, что в такого, как он нельзя не влюбиться. И сейчас я понимаю, Гем — тебя я хотел, с тобой было комфортно и легко, первая любовь, сопли, романтика, страсть, никаких взрослых проблем… С ним у нас какого только дерьма не было, а я вместе состариться хочу и умереть в один день. Детей от него хочу, его хочу в своей жизни и койке, хочу его счастливым делать, чтоб не сомневался во мне. И едва все налаживается — ты как чёрт из табакерки… Но, знаешь, наверное, к лучшему все. Теперь я точно знаю, чего хочу от жизни и с кем. И нет у меня ни одной причины сожалеть о прошлом и тосковать по нему. Больше нет. Полезешь — удавлю к хуям за моих мальчишек. Надеюсь, ты меня услышал. От чужих феромонов снова кружится голова, но Чонгук все же находит силы выйти из комнаты, не слыша, что ему кричат вслед. Он пробыл в одной комнате с бывшим не больше получаса, но провонял так, будто работает на производстве вишневого варенья, и с этим срочно надо было что-то делать. Поэтому Чонгук набирает единственного человека, который сейчас может ему помочь: — Намджун-хён, я тут проебался жестко. Помощь нужна, — говорит он в трубку. Затем хочет написать Тэхёну, но это слишком трусливо. Позвонить? Тэ ведь по реакции метки мог понять, что случилось, и обсуждать это через трубку? Нет, о таком говорят глаза в глаза… И Чонгук едет к Намджуну. *** — Твою мать, командир, ты охуел? — Чон пропускает момент, когда кулак Джуна встречается с его челюстью, и лишь сдавленно шипит: — Спасибо, вот, то, что нужно сейчас… — Блядь, если ты, пидорас, за спиной старлея трахнул этого Кима, ты мне больше не друг! От тебя им несет, капитан, за километр, ебаный в рот! — рычит Намджун. Они уже два года дружат семьями, и просто сейчас в голове не укладывается... — Да не было ничего такого. Он феромоны выпустил, целоваться полез. Я реально чуть дел не натворил, но вовремя в себя пришел. Блевал потом минут десять… Мне бы смыть с себя это все, я не могу вот так домой заявиться, – отвечает Чонгук устало опираясь на косяк. — Точно не трахались? — щурится Намджун, но чувствует, что капитан не врет. — Ты вообще зачем к нему поперся?! У тебя мозги есть? Любишь его что ли до сих пор? — Не люблю я его, Джун. Это как… ну, вот когда очень что-то хочешь, циклишься, почти помешиваешься, ночами не спишь, планы строишь, мечтаешь… сам себе создаешь идеал. Я когда узнал от брата, что он жив, конечно, засверлило. А потом оказалось, что нет никакого идеала. И когда желаемое в оказалось в итоге в руках, нахуй уже этого не надо. Я мужа люблю. Может, не сразу полюбил, но так вмазался, что не пересказать. Сам до конца не понимал, как много он для меня сделал и как много он для меня значит. Джун, вопрос о выборе для меня сейчас не стоит. И изначально не стоял на самом деле. Я не совсем дебил, просто хотелось окончательно точки над ё расставить и перестать думать о прошлом. Как бы ни было, Югём все равно периодически призраком вставал между нами, надо было с этим заканчивать… А бывший мне в последние дни проходу не давал, о разговоре просил. Вчера вечером мозги дежурному в части вынес. Мне уже перед ребятами неудобно, он заебал за мной бегать. Ну, я и согласился поговорить в кафе. Он адрес скинул, я с ночного даже не сразу вкурил, что он меня в випку частного кинотеатра вызвонил. Там опять начал прощение просить, на жалось давить, вспоминать, как нам раньше хорошо было… теперь остается только надеяться, что Тэ меня из-за этого ебучего поцелуя на хуй не пошлет с ветерком. Я понимаю, что мы не школьники, из-за такого разбегаться, но если Ви решит, что я к бывшему не остыл, и близко к себе не подпустит. Джун, мне помощь нужна — надо забрать торт и подарок, а я к тебе еле доехал за рулем, голова трещит… — Значит так, иди в душ, шмотки в стирку с ебучей хлоркой, у меня валяется что-то из твоих вещей с прошлых ночевок, сейчас найду. Куртку на балкон выкину, может, выветрится. Давай адреса, куда ехать. — Возьми карту мою, там ценники приличные, — кивает Чонгук, уходя в душ. С облегчением скидывает провонявшую одежду, закидывает форму в стирку и добавляет отбеливателя, сам отмывается, наконец, и немного легчает. Потом домой возвращается Джин и дает ему пиздюлей, потому что Чимин уже написал ему, и все, что Чонгук может спросить у хёна: — Он сильно злится? — Да по нему хрен поймешь. Чимин говорит, делает вид, что ему похрен. Хорошо, что ты его не трахнул, Гук, потому что даже из-за поцелуя метка Тэ огнем горела, до слез, понимаешь? — шипит Джин, снова отвешивая младшему подзатыльник. — Твою мать… — шепчет Чонгук. Обещал ведь, что не причинит боли никогда, и так облажаться. Снова. — Черт! Наверное, если Тэ попросит его съебаться на диван или в казармы, будет справедливо… Скорее бы вернулся Джун и высохли шмотки.