Я больше не облажаюсь, старлей... (18+)

Юнги привозит Чана из школы, когда обед уже готов. Мальчик быстро раздевается и несется обнимать папу, отмечая, что тот отчего-то очень грустный. Тэхён же, видя бегущего к нему парнишку, не сдерживает улыбку, заключая ребенка в крепкие объятия: — Как дела в школе, малыш? — Чан безумно похож на Чонгука, и, наверное, от этого потом будет больно, но черта-с-два он позволит, чтобы мальчишку вернули омеге, который его бросил без зазрения совести. Если надо будет, отца подключит, и тогда Чон и о работе, и об опеке сможет навсегда забыть… хотя, может, и сам Чан захочет быть с ними? — Хорошо. Только опять этого сумасшедшего видел. У школы стоял… — шепчет Чан. — Мне уже не по себе. Он ведет себя как сталкер. Сегодня пришел зареванный, но ко мне не подходил. Отец пообещал, что поговорит с ним, и если он не отстанет, подаст заявление о преследовании. А где отец, кстати? Еще не вернулся? — Ну, думаю, они поговорили, — усмехается Тэхён. — Иди, мой руки, обедать будем. Мы с Чимином еды на роту солдат наготовили. — Пап, что случилось? — вздыхает Чан. Он не дурак. — Вы с отцом поссорились? Из-за него? — Мы не ссорились, Чан, — у Тэ сердце кровью обливается, когда он видит испуг в глазах сына. Этого мальчика он любит не меньше, чем ребенка, которого выносил и произвел на свет сам, и поэтому Чонгук сегодня все-таки огребет за свои внезапные метания, или что у него там? И где его, блядь, носит, если Югём уже успел у школы отметиться? — Не переживай ни о чем, хорошо? Югём точно тебя не получит, и если твой отец его сегодня не убедил, разговаривать с ним буду уже я. Так поговорю, что будет собирать выбитые зубы сломанными руками. Что до твоего отца — пусть определится, чего от жизни хочет. А тебя я в обиду не дам, понял? — Вы же не разведетесь? — бормочет Чан, опуская взгляд. — Господи, ребенок, откуда такие мысли? — Тэхён снова обнимает сына. — Нам с твоим отцом просто нужно поговорить, он скоро будет дома. Не думай ни о чем плохом. Я клянусь, мы даже не ссорились, и ни разу с момента появления Югема от Чонгука я не слышал, что он хочет уйти. Я в принципе, слышал подобное очень-очень давно, когда мы еще не стали семьей по-настоящему… поэтому, надеюсь, до такого не дойдет. — Я просто вас обоих очень люблю. И отец говорил, что тебя очень любит, что безумно рад, потому что у нас с тобой… потому что мы полюбили друг друга как родные. Ты и есть мне родной, и другого папу мне не надо. Особенно его! Не ругайтесь, пожалуйста? — Чан смотрит умоляюще, и перед таким взглядом этого милого крольчонка Тэ бессилен: — Не будем, малыш. Иди, руки мой. — А я не понял… что случилось? Этот муд… мужчина тебя обидел? — Юнги наблюдал сцену между папой и сыном, примерно понимая, что могло пойти не так. — Да как сказать. Просто Чонгук до сих пор не вернулся из части, хотя наряд еще утром закончился, и я знаю, что он сегодня встречался с Югёмом, — пожал плечами Тэ, раскладывая еду по тарелкам. — И? У них было что-то? — Не знаю. Может, целовались, может, руки друг другу в трусы совали… у метки есть и минусы. Чувствуешь не только хорошее. — То есть? — То есть, когда тебе изменяют, это больно. Физически, — поясняет Тэ. — Он охуел? — рычит Юнги, сжимая кулаки, но Тэ тут же на него шикает: — Не ори, дебил, детей разбудишь. Сам потом этот дуэт будешь успокаивать! Я не думаю, что они спали. Разводить драму из-за поцелуя не буду — мы не в средней школе. Другое дело, значило ли это для него хоть что-то. Если да, нахуй полетит отсюда, если нет — уебу, как следует, чтоб выбирал правильный круг общения, и пусть живет пока. — Тэ, не делай вид, что все в порядке, терпеть в тебе это не могу, — Мин присаживается за стол, хватая вилку и крутя ее между пальцами, чтобы занять руки. Блять, едва он, наконец, смирился, что Тэ остается с мужиком, который его избил и изнасиловал, едва поверил, что Чонгук жалеет обо всем сделанном и искренне любит Ви, как тому снова надо было накосячить! И неизвестно, что хуже — синяки сходят за несколько дней, жопа заживает за несколько недель… а разбитое сердце чем лечить и сколько? Тэхён ведь влюбился. Ну вот за что ему это дерьмо? Хороший ведь омега, пусть и нестандартный немного… — А что, в истерике биться? Шуга, я ж не сучка в пубертате, страдать в стиле «он меня не любит, он пошел с другим». Явится с повинной — пусть объясняется. Нет, пусть шмотки собирает и уебывает. От моих слез лучше никому не станет. Ни мне, ни детям. Да и смысла нет драматизировать, пока не услышу его версию. Если любит до сих пор своего Югёма, я с этим ничего не смогу сделать. Если нет — и волноваться не о чем. Давайте обедать, жрать охота? Когда начинается обед, Тэ говорит, что на его днюху с хмурыми лицами вход воспрещен, и в итоге Чимин, Чан, Юнги и Тэ говорят о всяких пустяках, много шутят, гости желают имениннику счастья, потом моют посуду и идут смотреть мультфильм, а когда тот заканчивается, оказывается, что за окном почти темно. — Ну, пиздец, — шепчет себе под нос Юнги. — Я ему шею, блядь, сверну… У Чана звонит телефон, и он выходит на кухню, отвечая: — Отец? Ты прости, но тебя где носит? Если ты с этим… я с тобой никогда больше разговаривать не буду, ясно? Только попробуй обидеть папу! — Малыш… — Чонгук, кажется, теряется от такой тирады от собственного сына. — Папа что-то сказал тебе? — Он сказал, что вы не ссорились, но я же не идиот, мне почти девять! — отвечает мальчик. — Где ты? Отец, как этот появился, ты сам не свой. Ты же не собираешься папу бросить? — Чан, я большую часть дня был сегодня с Джином и Намджуном. Они мне немного помогли подготовить сюрприз для папы. Я должен был приехать еще к обеду, но мастер не успевал с подарком. Я действительно с утра едва не натворил дел, но не хотел говорить об этом по телефону, поэтому не звонил. Чан, ты можешь сделать так, чтобы папа подошел к окну на кухне? — просит Чонгук. — Ладно, хорошо. Отец, я уже просил сегодня папу Тэ об этом… не ругайтесь, пожалуйста, я вас обоих очень люблю, — шепчет в трубку ребенок, а Чонгук мысленно костерит себя за то, что довел ситуацию до того, что собственный сын ему отповедь дает. Но он уверен — это не с подачи Тэ. Он бы не стал накручивать ребенка. — Чан, папа обиделся на меня, но я все, что угодно сделаю, чтобы он меня простил. И ты меня прости, ладно? Я не хочу, чтобы ты переживал из-за меня. Позовешь Тэ? — Да, сейчас, подожди. Чан возвращается на кухню. — Кто звонил? — Тэ смотрит на серьезное лицо сына. — Одноклассник опять домашку не записал. Пап, я в окно смотрел, там такая птица интересная во дворе. Пойдем, посмотрим, если она не улетела, скажи мне, кто это? — Ну, пойдем, — хмыкает Тэ. Настроение все ниже, хотя казалось, ниже некуда. Дело к вечеру, Чон собирается объявляться вообще? Или он зря пытается ему доверять? Юнги и Чимин идут за ними смотреть на странную птицу, но когда подходят к окну, во дворе их дома расцветают яркие фейерверки, сотни разноцветных искорок вспыхивают, словно пришел Новый год на день раньше, на снегу свечами выложено: «С днем рождения, Тэ!», а под окнами стоят Чонгук и Намджун. У Джуна в руках коробка с тортом, Чонгук держит огромный букет ярко-розовых роз и не менее огромного плюшевого медведя. Тэ смотрит на эту красоту, затаив дыхание, никто для него раньше такого не устраивал, но на душе все равно камень: если бы не то, что произошло утром, он бы просто радовался сюрпризу, Чонгук умел в романтику… а теперь? Это извинение? Прощание? Желание порадовать и поблагодарить за сына? От грохота фейерверков у припаркованных машин срабатывает сигналка, Тэ открывает окно, понимая, какой дубак на улице (а этот придурок без шапки, в расстегнутой куртке и весь в снегу) и орет: — Иди домой, романтик херов, пока соседи копов не вызвали! Чонгук и Джун переглядываются, к ним подходит Джин с еще одной коробкой и говорит: — Слышали команду? Тащите жопы наверх! Я машину закрою. Свою машину Чонгук угнал на мойку, чтобы из салона тоже убрать чужой запах, при мысли о котором все еще подташнивало, и приехал с Джуном. Его одежда практически выветрилась, но еще хранила еле ощутимые нотки чужого аромата… и сейчас Чон поднимался домой, не зная, чего ждать от мужа. Когда он вошел, Тэ стоял в конце коридора, опираясь плечом на дверной косяк: — Ну, ты заходи, гость дорогой, че как не родной то? — насмешливый тон Ви словно откатывает Гука на два года назад — в момент их первой встречи после войны. Они тогда так же разговаривали… только не это… — я же погляжу, ты очень ко мне спешил. Или это херня, а мне надо, как в анекдоте, перед тобой не часами, а календарем махать? Да ты расслабься, я сцен устраивать не буду. Есть, что сказать? — В свое оправдание? — еле слышно отвечает Чонгук. — Откуда ж я знаю, что ты намерен делать? Может, разводом меня решил осчастливить, например? Так ты тогда вещи быстрее собирай, а то как Новый год встретишь, так его и проведешь, и это, сука работает. Ну, че встал-то? — Тэ не кричит, видно, что не плакал, но он точно злится и сильно. Тэ слышит, что по лестнице идут Сокджин и Намджун и скоро будут в квартире. Чонгук тоже слышит шаги друзей и отлипает от дверей, входя в квартиру, отряхивает берцы от снега, бурчит что-то вроде: — Похуй, потом пол помою, — в два шага оказывается рядом с мужем и сгребает его в объятия, умудряясь удержать в руках и игрушку, и букет: — Тэ, ну какой развод… я люблю тебя больше жизни! С днем рождения, родной мой. Прости, что испортил к чертям праздник! Я так ждал того дня, когда вы с Чонилем окажетесь дома, и надо же было так… Его отталкивают резко и сильно, так, что он выпускает медведя, который валится на пол в коридоре, и в следующий момент второй раз за день Чонгук со всей дури получает в зубы до крови на разбитых губах, отлетая к дверям, где его ловят Джин и Джун. — Сорян, ребята, — говорит Тэ. — Заваливайтесь. А ты — веник на кухню, пылесборник этот — в детскую, жду в спальне, проясним. И не смей… не смей меня трогать, пока от тебя им за километр несет! Чонгук стирает кровь с разбитой губы, скидывает обувь и куртку под молчание друзей, несет цветы на кухню и на автомате ставит их в вазу, потом поднимает мишку и тащит в детскую, куда Тэ отправил Чана минуту назад. — Папа? Ух, ты! — Чан видит громадную игрушку. — Ты это папе Тэ купил? — Ну, уверен, он его передарит тебе. Можешь поиграть с ним пока, а я пойду извиняться, — грустно улыбается Чонгук. Он входит в соседнюю комнату, где в кроватке спят его сын и сын Юнги и Чимина, безумно хочется потискать своего малыша, который, наконец, дома, но тот слишком сладко сопит. Неизбежное оттягивать нет смысла, Чон идет в их спальню, по дороге встречая Юнги, который замахивается для удара, но видит еще идущую кровь на губе и шипит: — А, он тебе уже сам вьебал… ладно, не буду пока вмешиваться, но если хоть одну его слезинку увижу — убью нахуй. — Отойди, хён. Нам нужно поговорить, — устало отмахивается Чонгук. Объясняться он сейчас должен только с мужем. Тэ стоит у окна и думает, как же хочется сейчас покурить или выпить. Или и то, и другое. Но нельзя, еще ребенка кормить. Чонгук входит в комнату, таща за собой еле уловимый чужой запах, и за одно это уже хочется ему башку открутить. Тэ и не знал, что это будет для него настолько… мерзко. — Забавно, Гук, а я ведь в итоге поверил. Поверил, что все можно исправить, что можно попытаться быть вместе. Можно полюбить, наплевав на прошлое. Знаешь, о чем я думал после того, как ты меня изнасиловал? Чонгук вздрагивает, потому что Тэхён второй раз прямо и открыто произносит это слово в их диалоге, и это по-прежнему звучит так, что себе член оторвать хочется. — О чем? — выдавливает он. — О том, что влюблю тебя в себя, а потом размажу. В порошок сотру. Но ты же был, сука, милым, старался. Старался так сильно, что я доверился тебе. Простил в итоге. Простил, хотя ты сам до сих, кажется, не можешь отпустить ситуацию. Порой боишься мне слово против сказать, в койке себя контролируешь, будто экзамен сдаешь, как бы не сжать чуть грубее да чуть сильнее не вставить. Тяжело так жить, правда? Неудивительно, что прошлое вспоминается, да? Там-то таких проблем не было. И как с ним? Свободнее? Проще? Можно выдрать пожестче и не бояться больно сделать? Я ему уже все сказал сегодня, капитан. Держать не буду… — Господи, да что он натрепал тебе? Я с ним не спал, не собираюсь и не собирался! Тэ, если ты думаешь, что у меня какие-то сомнения насчет нас, то ты очень сильно ошибаешься, — Чонгук подходит, встает рядом и берет Тэ за руку несмотря на запрет трогать. — Посмотри на меня, прошу тебя. Не закрывайся. Страшно чувствовать твою боль, но не чувствовать тебя совсем — куда страшнее. Словно нас нет. Я заслужил и по морде, и игнор, знаю, и ты не представляешь, как я себя за это ненавижу. За многое, на самом деле. За то, как относился к тебе вначале, за то, что натворил тогда. И за то, что сейчас ты уверен, будто я бывшего не забыл и рвусь надвое… — А это не так? Я же чувствал твои метания, и сегодня… — Тэ, он мне эти две недели прохода не давал, маячил рядом. Да, я невольно вспоминал то время, что мы были вместе, да, иногда задавался вопросом каково снова, например, поцеловать его, но… — И каково? — шепчет Тэ, глядя в глаза. — Ты же проверил сегодня. Может, и не только это. — Тэхён, я не собирался… нечего тут проверять. Он прошлое, о котором я долго тосковал, но после всего дерьма, что узнал, больше нет. Больно просто. Что любил эту тварь, что поначалу вас сравнивал, на алтарь его возвел, а с тобой считаться не хотел… Я поклянусь, чем хочешь, у нас ничего не было. Он лошадиную дозу феромонов выпустил, я ночь не спал и так, и меня повело… я давно на себе не испытывал такого. Этому воздействию трудно сопротивляться, особенно от совместимого. Да, не оправдание, знаю… — Чонгук смотрит в родные глаза, от которых сейчас веет холодом, и до одури боится, что не сможет достучаться и объяснить, что все это время чувствовал на самом деле и зачем вообще потащился на этот гребаный «разговор». — Ну, и как? Понравилось? — усмехается Тэ. — Я почти сразу оттолкнул его. Когда он полез, я подумал о тебе, Тэ. Подумал, что его запах чужой, что эти губы и руки — не те… да, черт, меня рвало и тошнило потом минут десять. До сих пор голова трещит, будто отходняк от жесткой попойки… я тоже чувствую на себе его запах, и он мне противен. Не вызывает больше ничего, кроме тошноты. Родной, у меня, правда, больше нет к нему никаких светлых чувств… — и сейчас он в это верит, как никогда раньше. — Я просто хотел все закончить с ним, постараться по-хорошему объяснить, что между нами ничего не будет. Но он не понимает. Если не успокоится, в полицию заявлю… Ви хочется верить мужу, тот смотрит прямо, взгляд не отводит, не похоже, что лжет. Но боль в метке все же говорит о том, что равнодушным его этот поцелуй не оставил. Или дело в феромонах, провоцирующих физическое желание? — Тэ… очень больно было? — шепчет Чонгук, тяня ладонь к метке, но опуская руку. Его просили не трогать. — А давай, я кого-нибудь страстно засосу? Узнаешь! — шипит Тэхён. — Больно. Словно раскаленную сталь к коже приложили. Наверное, если бы ты его трахнул, это была бы агония. Никогда больше не хочу это чувствовать. Поэтому подумай хорошо, Гук. Я не буду умолять тебя остаться, если ты в себе не уверен. Но если тебе нужен я, и ты это окончательно решил, сделай так, чтоб твоего бывшего больше не было третьим в нашей жизни, мыслях и койке. По-другому у нас не получится, — Тэ снова отворачивается, опираясь на подоконник, шов от кесарева еще тянет, но это не так больно. — Я все решил в тот миг, когда звал тебя на наше первое свидание. Когда мы для Чана детскую обставляли, когда метку тебе ставил… когда у нас сын родился. Ким Тэхён, согласен ли ты быть со мной в горе и радости, растить со мной детей, терпеть мою дурь и танцевать со мной дважды в неделю до конца жизни? Тэхён снова поворачивается к Чонгуку, тот стоит перед ним на коленях, а в руках у него коробочка с парными обручальными кольцами. Они строгие, изящные, из белого золота, дорогие, кажется… — Что это? — вздыхает Ким. — Мой выбор, — отвечает Чонгук. — Еще на свадьбе Юнги я смотрел на тебя, безумно красивого, сексуального, немного пьяного, танцующего, как а последний раз, и думал, что хочу на тебе жениться. По-настоящему, а не по указке правительства. Хочу надеть тебе на палец кольцо и назвать своим, потому что люблю, а не потому, что так надо. Потом все как-то закрутилось с моей родней, Чаном... потом ты забеременнел, и я решил, что сделаю это, когда наш малыш родится. Сегодня я не прятался от тебя, мастер не успел закончить гравировку на кольцах вовремя, пришлось ждать. Тэ, я обещал, что не накосячу снова. Но слово не сдержал. Поэтому я больше ничего говорить не буду. Буду делать. Только дай последний шанс? Так и не встав на ноги, Чонгук подползает на коленях к мужу, обнимая его за талию и прижимаясь губами к шраму через тонкую футболку: — Прости меня, родной. Что сделал больно, что заставил сомневаться… не нужно. Я никуда от вас не денусь. Не потому, что должен. Потому что не смогу без вас. Я не устану благодарить тебя за сыновей, хоть всю жизнь буду перед тобой на коленях стоять, только не гони… Я люблю тебя, Тэ. Только тебя. — Встань. И убери это. — Тэ… — Теперь мне надо очень хорошо подумать, — устало говорит Ви. — Верю ли я тебе, хочу ли это «до конца жизни», как на этой сопливой гравировке… спишь на диване. Сейчас идем к друзьям и при ребенке делаем вид, что все нормально, он меня чуть ли не со слезами умолял с тобой не разводиться. И уже за одни его нервы я тебя прибить готов. Мне нужно время остыть. — Я понимаю, — шепчет Чонгук, — это еще не весь подарок. В Чеджу заново отстроили курорт. За границу нам нельзя, поэтому я купил путевки туда на месяц летом. Чониль подрастет, а у Чана будут каникулы. Я знаю, что все испортил. Но я никуда не уйду, даже если будешь прогонять. — Поживем — увидим, — пожимает плечами Тэ, слыша звонок в дверь. — Отец пришел. *** Остаток вечера проходит спокойно, хотя генерал Ким замечает настроение супругов. — Поругались? — спрашивает он сына, отведя его в сторону. — Не совсем. Просто его бывший действует на нервы, — Тэ решает не вдаваться в подробности. На самом деле, он Чону поверил, перестав блокировать метку и чувствуя его вину и желание быть рядом. Просто решил проучить, чтоб больше не страдал херней. Поэтому отцу не надо знать всего. — Потерпите немного, я добился того, что его мужа в январе переведут, — обещает отец, перед тем, как уйти домой, и от этой новости становится легче. Когда все расходятся, Чонгук долго торчит в душе, наконец, окончательно вымывая чужой запах, и до безумия ему хочется пропитаться другим — самым нежным и любимым ароматом. Хочется уткнуться носом в шею Тэ и заснуть впервые за эти долгие двое суток. Он уходит на диван, но сон не идет. Не хватает родного тепла под боком. Чонгук мается час, не выдерживает и идет в спальню. Тэ спит, с головой завернувшись в одеяло, и Гук просто садится на пол у кровати, опираясь на нее спиной. Хочется лечь рядом, прижать к себе мужа и не выпускать из объятий примерно никогда. Что бы ни было у него к Югему, все растворилось в другом чувстве — более сильном, крепком, взрослом… Вскоре срабатывает радионяня, Тэ подрывается с кровати, мгновенно просыпаясь, как по тревоге: сын захныкал, надо кормить. В темноте едва не запинается о длинные ноги Чона и шипит: — Еб твою мать! Ты хуле тут забыл? — Уснуть без тебя не могу, — шепчут в ответ. — Прости, что напугал… Чонгук хвостиком тянется в комнату к младшему сыну, с трепетом глядя, как Тэ его кормит. Альфочка еще совсем кроха, и Чон не представляет, как будет без них. Он присаживается к Тэ на стоящую в комнате софу и прижимается сзади к чужой спине: — Вы все, что у меня есть. Прости, родной. Ты всего пол вечера коснуться себя не даешь, а я уже на стенку лезть готов… — Я уверен, что мне тебя Господь послал, Чонгук, но вопрос — за какие грехи, — закатывает глаза Тэхен. — Иди спи… — Да, прости. Я пойду, — шепчет Чонгук, усилием воли отстраняясь и идя в гостиную. Он сидит на диване, вцепившись пальцами в волосы, прослушав тихие шаги. Его мягко гладят по спине, и он поднимает красные глаза на мужа. — Ты ревешь что-ли? — вздыхает Тэ. — Вот что с тобой делать… тащи свое кольцо и иди в спальню, двое суток не спишь, а тебе вечером опять заступать… Чонгук сначала ушам своим не верит, потом подрывается на ноги, в секунду находя коробочку в кармане брюк, и идет в спальню. Тэ сидит на кровати, Гук снова встает на колени, беря мужа за левую руку и надевая тому на палец металлический кружок, давая немое обещание беречь не только его тело, но и сердце и душу. Тэ молча повторяет действие Чонгука, надевая ему кольцо, а затем тихо говорит: — Ты же понимаешь, что третьего шанса не будет? Или ты только мой, или идешь нахуй… — Я только твой. И на хуй готов пойти только к тебе, — шепчет в ответ капитан Чон. — Можно обнять тебя? И прижимается к мужу, вдыхая яркий вишневый запах. Теперь все правильно. И за это «правильно» он убьет, душу продаст, наизнанку вывернется… но больше не подведет своего любимого старлея.