Англия. 23 мая 1618 год. Данфермлин.
Это была спокойная ночь. Редкое явление в этих краях. Свежий ветер дул со стороны залива Ферт-оф-Форт, навевая приятную меланхолию и тайную тоску по тем дням спокойствия, пускай и иллюзорного, которое столь ценно, что мы понимаем его цену только когда теряем это спокойствие. Когда бросаемся сломя голову в гущу событий, когда, поддавшись лжи, совершаем глупость, когда тешим себя пустыми мечтами. А потом мы ищем это спокойствие во всех самых причудливых формах. Кто-то уединяется далеко-далеко ради спокойствия внешнего, кто-то, наоборот, преисполненный порывом, стремится изменить мир ради спокойствия внутреннего. Не стоит бояться перемен. Это неизбежно. И когда они наступают, увлекая за собой нас, спокойствие тает, уходит. И снова возвращается, когда буря проходит стороной. Но сейчас, на пороге бессмысленного и беспощадного ада, предвестника перемен и ужаса, мы больше чем когда-либо не ценим спокойствие. Вот и в это мгновение, недалеко от Данфермлинского аббатства, места успокоения достойнейших шотландских королей, величайшая глупость готова свершиться. Один из присутствующих был одет в дорогие одежды семнадцатого века, волосы тёмно-красного цвета спадали на его плечи. Зелёные глаза, цепкие, внимательные, вглядывались в бескрайний океан, простёршийся над всем этим миром, который в своё время один великий французский философ назвал «Лучшим из возможных миров». Другой — совсем мальчишка — столь юн, но уже проклят знанием. Некоторых вещей лучше не знать, некоторые открытия лучше не делать. Красные глаза внимательно всматриваются в крест восточнее башни. Будто этот символ что-то значит, будто в нём всё дело. — Какой пустяк, Ваше Величество, — в голосе послышались нотки иронии. — Пустяк. Мужчина опустил взгляд на юношу. — У благополучия и достатка есть своя цена, — прозвучало, как если бы это была лекция. — Тебе ли об этом не знать. Поклон. — Ваше Величество, у меня и в мыслях не было подвергать сомнению ваше решение. Моя семья передана вам. Я лишь хотел заметить, какой это пустяк — начать войну. — Возможно, однако уже поздно становиться моралистами. Особенно тебе. На лице мужчины отразилась усмешка. И правда, каламбур был неплох. Не стоит обманываться внешностью или той пылью, что вам бросают в глаза. — Вы правы, Ваше Величество, мне далеко до моралистов. Впрочем, это суета и несуразица. В любом случае я выполню Свою часть уговора. Ведь это — деловой подход. Мужчина позволил себе смешок. Действительно забавно. Увидь кто-нибудь этот разговор со стороны, точно счёл бы за злую шутку. — Конечно, деловой подход. Тучи рассеялись, возвращая лунный блеск этому ужасному и прекрасному миру. Где-то за краем горизонта виднелись первые признаки зари. — А потом началась война…***
Порт Осаки.
Чем примечателен вечер? Уже не день, но ещё и не ночь. Унеслись куда-то далеко радость солнечных лучей, шум дневной суеты и блеск золотого диска. Всё это ушло во вчера. Столь близкое, но бесконечно далёкое, унёсшееся куда-то прочь, прочь от нас. Но в то же время нет в вечере и той убаюкивающей нежности ночной тишины. Когда уходят все сомнения, все тревоги и печали. Вечер — это пора грусти и надежды. Грусти по уходящему в прошлое дню. И надежды на лучший завтрашний день. Эти слова могли бы прозвучать красиво. Возможно, где-нибудь в роскошном поместье на берегу Средиземного моря или в прекрасных дворцах Санкт-Петербурга… Но, увы, вернёмся к реальности. А реальность такова. Густая и тягостная действительность, в которой завтра ничем не отличается от вчера и сегодня. Дни ползут блёклой вереницей однообразной работы, череды унижений ради куска хлеба и мелкой каморки, в которой предстоит гнить всю жизнь. Мир жесток. Однако разве не этот мир, страшный и прекрасный, впечатлял и вдохновлял? Джек Лондон, Эрнест Хемингуэй и многие другие стремились познать этот мир и воспеть его. Но вот день клонится к закату. Затихают голоса, звук работающей техники сменяется гулом кабаков, где можно залить все печали и сомнения в обществе шлюх и таких же обречённых бедняков. Танджиро шёл по мощёной дороге, с сожалением глядя на окружающий пейзаж. Если так подумать, то его жизнь явно… проще, чем жизнь этих людей. В ней всё понятно. Друзья — охотники. Враги — демоны. Как говорил граф Толстой: «Наша жизнь — это прямая железная дорога». У него, Камадо, есть смысл жить и сражаться. А что есть у них, кроме серых, мрачных дней? Тем временем наступила ночь. Подул свежий ветер с юга, сразу же смешавшись со смогом и вонью, но охотник сумел уловить слабый аромат, тонкую мелодь дорогих духов и гниющих яблок. Что-то совсем чужое, далёкое от реальности. От трудов и забот, от мира настоящего, знакомого нам. Скорее больше похожее на фарс, экзальтированную напыщенность и невоздержанность. Исходил этот запах от одного из кораблей. Судно, на первый взгляд, непримечательное, без изысков, таило в себе некую загадку, явную гордость того, кому оно принадлежало. На левом борту виднелась перевёрнутая надпись: «veritatem». Пожалуй, правильно было бы дать сигнал другим охотникам, но Танджиро решил для начала проверить правильность своих догадок, узнать, не обмануло ли его чутьё. Глупо будет, если это окажется ошибкой.***
Борт «Перевёрнутый истины».
Сказать что это странный корабль — ничего не сказать. Проникнуть на него для Танджиро с его физической подготовкой не составило никаких проблем, но дальше… На корабле не было никого, ни единой души. Ни охраны, ни экипажа. Проходя по пустым отсекам и палубам, Танджиро всё больше настораживался. Что-то было не так. На корабле, помимо грузового отсека и комнат технического назначения, были комнаты, предназначенные для пассажиров. Весьма состоятельных пассажиров. Обставленные с хорошим вкусом, они тоже пустовали. В одной из комнат юный охотник нашёл пустой на треть бокал вина и открытое письмо. «Приветствую, надеюсь, это письмо застало вас в добром здравии. Передаю также ту вещь, о которой условились мы в Вене. Смею надеяться, что вы тоже выполните свою часть уговора. Знаете ли, не терпится вернуть утраченное». Подпись: Д. Г. Танджиро воровато оглянулся, будто совершал кражу века, но вокруг не нашлось ни одного сознательного гражданина, чтобы сообщить или воспрепятствовать оному. Окружение хранило мёртвое молчание. А что сказать? Ничего. Юный охотник продолжил путь в глубь отсеков корабля. По пути всё больше стало попадаться ему странностей. Коридоры, оканчивающиеся тупиками без единой двери, комнаты, заставленные осветительными приборами, окна выходящие в ничто. Чем дальше, тем страннее. Открыв очередную дверь, Танджиро вышел отнюдь не в один из множества коридоров, а в просторную гостиную. Обставленную явно с военным нравом. Никаких помпезных изысков или громоздкой роскоши. Всё строго и вымерено. Со стен на почти идеальный порядок поместья смотрели военные мужи британского флота, а из открытых окон дул вольный южный ветер. Но не успел охотник осознать своё новое, возможно незавидное, положение, как дверь открылась, и в комнату вошли двое. Первый — высокий статный мужчина с военной выправкой, одетый по канонам военного сословия. Глаза тёмно-багрового цвета пристально скользили, подобно лезвию древнего, но острого клинка, по всей комнате. Второй — юноша в дорогом костюме: чёрный коут с золотой лентой, красный редингот и перчатки с раструбами. Ярко-алые глаза, как два кровавых водоёма, контрастировали с чуть бледным лицом юноши. Послышался разговор. — Отец, я признателен за ваше внимание, но могу ли я услышать причину, по которой вы меня вызвали к себе? — слегка склонив голову, проговорил молодой человек. Мужчина оценивающе глянул на юношу, вглядывались в спокойное, хорошо скрывающее беспокойство лицо. Подойдя к одному из портретов, не оборачиваясь, он ответил: — Я принял решение об отправке тебя в Эдинбургский университет. Там ты получишь соответствующее образование и сделаешь карьеру в правительстве. По-военному чётко и чеканно прозвучала фраза. Или скорее приказ. Юноша незаметно сжал кулаки, но лицо, лёгкое нервное напряжение, тень той бури, разрывающей его изнутри, выдавало его с головой. — Отец, при всём уважение, но я вряд ли подойду для этого. Вы же знаете, я собираюсь поступать на службу во флот… Мужчина поднял ладонь, останавливая тираду. — Твоё желание не имеет никакого значение. Единственное, что должно тебя волновать — это учёба и последующий карьерный рост в Министерстве. Если ты волнуешься за положение нашей семьи во флоте, то доношу до твоего сведения, Генри, это место займёт Кристофер, — всё с тем же холодом в голосе произнёс отец. — Могу я узнать причину вашего решения? Мужчина повернул голову и изобразил удивление. — Возможно, я слишком много времени провёл на службе и пропустил тот торжественный момент, когда стал обязанным объяснять что-то человеку, неспособному держать язык за зубами! — Под конец монолога лицо мужчины исказила ярость. — Но я сказал правду. Мужчина резко развернулся. Тёмные глаза будто вспыхнули, как во времена ушедшей в небытие юности. Воистину, ярость — самое чистое из проявлений человечности, самая честная эмоция. Чего стоят напускное милосердие, появляющееся когда это выгодно, кичливое хладнокровие, спадающее, если дело касается непосредственно тебя. Ярость же показывает истину без прикрас. — Да чёрт с ней, с правдой! Иногда надо и солгать! — сквозь зубы процедил мужчина. — По-человечески солгать. Господи, неужели я должен объяснять взрослому человеку такую элементарную вещь? Увольте! Развернувшись на месте и не удостоив сына даже взглядом, мужчина вышел в обвитую золотым узором дверь. Тишина саваном опустилась на мраморный пол, легла печальной тенью на пыльные портреты. Юноша, поддавшись негодованию, способному родиться только в столь юном сердце, ударил по портретной раме. И на секунду могло показаться, что лицо благородного предка исказила гримаса разочарования. В просторную гостиную вошёл человек.***
Борт «Перевёрнутый истины».
Танджиро смотрел на техническое отделение. Трубы, регуляторы давления и подачи пара. Исчезли, растворились в мыслях просторный зал и портреты, юноша и та странная история, запечатлённая в каком-то снимке человеческих эмоций. В гуле ударов сердца юного охотника слышались удаляющиеся в забвение отзвуки мелодии. «Какая же она всё-таки красивая, эта мелодия. Откуда же она, что за великий композитор сочинил её?» Танджиро пошёл дальше. Бесконечные коридоры, каюты, хранилища и вот, наконец-то, главный зал. Просторное помещение, освещённое газовыми лампами. Свет проходил и преображался в тот цвет, который соответствовал данному газу. По странному ритму стены начинали двигаться, то заслоняя лампы, то открывая их. Свет кружился в дивной пляске. Переливающееся насыщенным багрянцем и фиолетовым, плавно переходящее в спектр кобальта, сапфира и бирюзы, это сияние ясно походило на тлеющую на окраинах созвездия Гиад звезду Ареадль, мать всех Шепчущих, что крадутся по дорогам и чащам наших снов, ища самые чистые, добрые воспоминания. Или, смотря на это удивительное светопреставление, можно было бы вспомнить блики хвоста кометы Децааль, несущей в себе древнее дитя, потомка Иных Богов, рождённого из тысячи и одного парадокса. В углу стоял ларец. По периметру полумесяца, выгравированного на полу зала, расположились постаменты с диковинными артефактами. Своей пыльной ветхостью манила рукопись одного арабского поэта восьмого века; через десятисантиметровый слой стекла, укреплённого ферпитом — диковинным изобретением мрачных инженеров Кузни — можно было разглядеть сверкающий трапецоид, подарок одного из королей; большой сосуд с водой выставлен на третьем пьедестале, а рядом на платиновой табличке золотой вязью надпись: «Хали». Четвёртый постамент занимал изящный клинок, выкованный из людских желаний, заключивший в себя пения муз и звон лир, грустное веселье сатириков, честное лукавство и благородную хитрость. На пятом возвышении красовалось золотое кольцо, созданное когда-то великим завоевателем, который покорил весь мир и счёл его слишком малым призом в великой игре первородных сил, и до сих пор сапфир цвета утреннего неба венчал золотой шедевр. Шестым был ключ, вобравший в себя все тайны и секреты, спрятанные от глаз смертных и Богов. Постоянно изменчивая форма не давала возможности рассмотреть его. Древние манускрипты хранили сведения о городе, чьи мостовые и улицы белы от непогребённых костей, по чьим площадям и террасам блуждают демоны и безумцы, переставшие быть людьми и, наконец, о короле в серебряном одеянии и о его маленькой тайне за крохотной дверью, ключ от которой сложно найти и ещё сложнее воспользоваться им, не сойдя с ума. Седьмой экспонат — череп, превращённый в чашу. Наполненный до краёв алым вином — гость всех торжеств и пьянок — он источал вдохновенье и искреннюю радость поэта, воспевшего и жизнь, и смерть, и говор волн. То был подарок другу детства и верному преданиям барону. Весь зал хранил ту атмосферу таинственного приключения, в которое отправлялись в своё время почтенный капитан Гленарван или юный Джим Хокинс, которые прошёл, и это чистая правда, доблестный и бесстрашный барон Мюнхгаузен. И лишь одно не давало насладиться этой негой. Восьмой постамент. Причудливое устройство, помесь часов и музыкальной шкатулки. Складывалось впечатление, что оно неполное, будто часть целого. В зале было множество артефактов, но, несмотря ни на что, лишь только от этого произведения механического искусства исходил тот приторный аромат, след потустороннего мира. Дверь из дорогого красного дерева открылась, и в помещение вошёл человек. Покачиваясь из стороны в сторону, он напоминал игрушку на подвижных шарнирах, которой играет ребёнок. На этом престранном господине был надет зелёный костюм-тройка, жёлтый галстук с чёрной заколкой. Белые волосы походили на седину, а глаза цветом напоминали алый бархат. В руках он держал причудливый многогранник из тусклого металла. — Здравствуйте, простите за вторжение! — рассыпался в любезностях юный охотник, поклонившись. — Я Танджиро Комадо. Мне очень жаль, что я вас побеспокоил! Меня привели сюда поиски очень важной вещи и… кажется, я её нашёл. Мужчина выгнул бровь. — Правда? Очень занятно. Приятно познакомиться, Танджиро. Моё имя Кристофер Уайтхаус. Я здешний… управляющий. И всегда рад гостям. Скажите же, молодой человек, что же вы искали? Танджиро смутился и начал спешно перебирать варианты ответов. А правда, что он собирался делать? Украсть чью-то собственность? Ладно, предположим, а как теперь это сделать? «Здравствуйте, я охотник на демонов, и мне срочно надо украсть вот эту штуку». Будет сильно. — Вот, — с красным, как помидор, лицом Танджиро указал на механизм. Если бы было возможно, то он тут же, без лишних прелюдий провалился бы под землю. Через секунду Кристофер расхохотался. — Да что вы? Какая прелесть! — Но тут же взял себя в руки. — Понимаю, эта вещь необычная и очень дорогая. — Он начал ходить вокруг полумесяца. — Когда-то этот прелестный механизм сделал для меня и моего брата наш добрый друг и товарищ. Но потом… Наши пути разошлись — Он остановился возле третьего постамента. — И из-за досадной случайности это чудо раскололось. Танджиро подался вперёд. — Значит, есть ещё части? — Часть. Вторая часть. Видишь ли, я очень долго ищу её. Она — ключ к тому что мне очень дорого. — Он подошёл к ларчику и вставил многогранник в небольшое углубление. Крышка открылась, и господин извлёк вторую часть устройства. Неповторимая симметрия, нарушающая любые законы перспективы, внушала трепет. Мощнейшая аура иного мира, исходящая от двух артефактов слилась в единую какофонию такой силы, что у охотника закружилась голова и заложило уши. — Однако, требуется и некая плата. Всё имеет свою цену, юноша. За всё приходится платить. Внезапно дивный свет исказился под нужным углом, обнажив похожую на хитин кожу с металлически-зелёным отблеском, глаза, исчерченные странной сеткой, как у насекомых, и руки, заканчивающиеся острыми как бритва когтями. Через улыбку виднелись ряды острых клыков, а на дне глаз плескались огни далёкого от нашего мира измерения. Кое-где проглядывались перья, как у внеземных странников и учёных, великих Шаату, путешествующих между гранями возможного. Прошло лишь мгновение, но реакция охотника была молниеносной. Обнажив катану, Танджиро кинулся на того, кого недавно считал человеком, но теперь безошибочно лицезрел в виде чудовища, напоминающего монстра, встреченного ранее в лесу. Создание, успевшее вернуть человеческий облик, щёлкнуло пальцами, и тело истребителя сковала тьма, источник которой — сердце корабля. — Прекрасная реакция. Но, увы, тебя нельзя убивать. Грустно, а что поделаешь? Впрочем… — Кристофер соединил две части устройства воедино, — почему бы нам не позвать ещё двух солистов для ансамбля? Он щёлкнул пальцами, и на секунду его глаза сверкнули багрянцем. Ворон улетел.***
Порт Осака.
Кёджуро и Томиока тем временем осматривали портовые склады. Вот и пригодилась отличная физическая подготовка. Не для сражений, но для блестящего лазанья через забор и обратно. И, ввиду отсутствия какого-либо чутья как у Танджиро, оставалось только ожидать новостей… Которые не заставили себя долго ждать. Ворон приземлился на старую деревянную лодку, вытащенную на берег, и известил Столпов о том, что артефакт Камадо нашёл-таки, но ему нужна помощь. — Прекрасно! Тогда вперёд! — бодро огласил вердикт Столп Пламени.***
Нутро «Перевёрнутой истины».
Танджиро стоял всё в том же положении, в котором оказался десять минут назад. Он был беспомощен. Самое страшное — не быть слабым или глупым. Самое страшное — желать помочь, спасти, предупредить и не иметь возможности это сделать. Быть беспомощным и жалким перед лицом сил, гораздо более древних, чем маленький кусочек камня, младенец, кружащий вокруг матери-звезды. А странный господин стоял и крутил в руке бокал бренди. И всё так же лился свет. — Вы чудовище! — через зубы сказал Танджиро. Он так винил себя за то, что полез один на корабль и так глупо попался. Винил себя за наивность, за то, что не разглядел монстра в этом «человеке» с самого начала. — Не стоит сгущать краски, юноша. В этом мире много опасностей и чудес. И иногда очень трудно отличить одно от другого. Много ли мне надо? Душа и тело способное остановить мгновение. Всего-то! — Но зачем?! Зачем вам это?! Неужели вам это доставляет удовольствие, радость?! Господин в костюме покачал головой. — Скажу я тебе, мальчик мой, что делаю это не из тех меркантильных порывов, порывов наживы и личной выгоды, кои захлестнули мир. Чем больше ты живёшь, тем сильнее ценишь тех, кто рядом, они единственное, что ценнее золота и гораздо сильнее оружия. Я верну то, что мне дорого. Какова бы ни была цена. — Он скинул бокал в сосуд с водой. Вода вспенилась, забурлила. И растворила бокал без остатка. — Мне что-то подсказывает, что вы, молодой человек, поступили бы так же, если бы представился случай. — Никогда! Я не такой, я ни за что не предам человечность, как сделали это вы! Лицо мужчины побагровело. — Нахальный мальчишка! — взревел искажённый голос, и острый коготь проткнул плечо охотника. Конечности дрожали от неконтролируемого гнева. Что за пакость? Монстр? Человечность? Да что этот щенок видел? Все ужасы реального мира меркнут в сравнении с океаном потустороннего. С его жуткой логикой, кровожадной моралью и звериной справедливостью. — Могу заверить, я не посмотрю на твою ценность, муки могут быть куда более продолжительными, чем ты себе представляешь. Поверь мне. Из раны сочилась кровь, боль отрезвляющей волной прокатилась по всем органам чувств, будто бы и не было рядом огней и этих всех чудес. Лишь мрак и ужас древнего воплощения разрушения, зла, вреда. Стиснув зубы, Танджиро с вызовом глянул на чудовище. — И чем же я ценен такому монстру?! Я всё равно ничего не скажу об охотниках! Ни тебе, ни подобным тебе! Коллекционер расхохотался. Он уже хотел продолжить, но внезапно корабль сотряс удар, потом ещё, и, вот, перед Кристофером стоят два охотника. Два Столпа, если память Уайтхаусу не изменяет. — Прекрасно, поразительная скорость. Однако необходимо дождаться… — Первый стиль: Блуждающие огни! — Мгновение, и огненная линия расчертила расстояние между монстром и Столпом. Голова Кристофера с характерным чавкающим звуком упала на пол, а кровь, чёрная, как дёготь, начала заливать пол. — Хм? Он не демон… — Неплохо, господин Ренгоку. — Тело взяло в руки голову и умостило на прежнее место. — Но это бесполезно. «Кто сгорел, того не подожжёшь». У него и правда было плохое чувство юмора. Вот как надо! Уайтхаус со всей силы ударил Столпа Пламени в бок, отчего тот отлетел к стене. Раздался хруст. Видимо, сломалось ребро. Томиока, поняв всю серьёзность ситуации, готовился атаковать, но корабль, столь многострадальный, содрогнулся вновь. На этот раз Танджиро уловил вновь тот омерзительный запах варёного и горелого мяса. Неужели… В помещение ворвался огонь, и заплясали языки пламени, подражая отражениям беснующихся Иных, танцующих у подножия трона великого Султана, Безумного Идиота. И правда, что-то было в этом пламени жуткое. Оно пожирало даже железо. Под гром шагов в помещение вошёл гигант, тот самый монстр, напавший на юного Камадо и его друзей в лесу. Источающий всю ту же ауру величия и потусторонней ярости. За ним изящной походкой, призванной завладеть мыслями любого мужчины, вошла демонесса, во взгляде которой сверкало брезгливое презрение и стоическое высокомерие. И повторилось всё, как встарь. С той же механической, привычной чёткостью, повседневной скукой. Монотонная рутина, шарманка, играющая вот уже тысячу лет. Не было ни пафосных речей, ни драматических вздохов или криков. С механической безжалостностью истинных врагов охотники и демоны сошлись. В этом вихре пламени, воды и ярости смешалось и воплотилось всё. Все желания и стремления, все надежды и мечты. И грозен был гигант… И вот сошлись в бою Столп Пламени Кёджуро Ренгоку и Шестая Высшая Луна Даки. Рыцарь и Столп Воды Гию Томиока. Град ударов мечом встречался с вихрем ударов когтей и поясов и молниеносными взмахами огромным лезвием. Это была знакомая какофония битвы. Кристофер на секунду потерял такую трепетную, важную для него, как ни для кого другого, концентрацию, и Танджиро был свободен. Он поднял катану, но поздно. Что это было? Мало кто успел осознать. Заиграла мелодия, помещение озарила вспышка, которую Танджиро видел лишь однажды. Тогда какой-то богатый человек зачем-то приехал в деревню, в которой будущий охотник продавал уголь. Тот богатей использовал механизм, создавший такую же вспышку. Но это всё лирика. А тем временем вспышка прошла, и в наступившей тишине был слышен лишь хруст костей. Даки и Кёджуро в очередной раз схлестнулись и под действием неведомой, допотопной силы начали сливаться, как краски на холсте. Кости и кровь, разум и сердце. И в этот момент жизнь неслась, как поезд несётся к последней станции. Перед глазами Ренгоку предстал родной дом. Младший брат, столь чистый сердцем и душой. Любящая мать, такая статная, исполненная прямой чести и достоинства, добрая и ласковая. Отец — человек чести, справедливый, готовый в любой момент защитить. И задавался Столп Пламени лишь одним вопросом: достойно ли он прожил жизнь? Мог ли спасти ещё больше людей от демонов, или его смерть сейчас — каприз судьбы? Даки видела детство. Жестокое и бесчестное. В нём не было практически ничего светлого. Лишь постоянная борьба за жизнь, за банальное выживание. Единственным светлым пятном в непроглядном море серого однообразия был брат. Единственная опора. Тот, кто не предаст, тот, кто не бросит. Мда, возможно, что-то в этом мире стоит пощады, и творенье на что-нибудь да годится.***
Неизвестное место.
Вспомните детство. Что это было? Что сейчас стоит у вас перед глазами? Светлый беззаботный летний денёк, старый покосившийся бабушкин дом, чудное голубое небо над головой… И так же проносились давние воспоминания. Они прорывались через века и разворачивались прямо в зале. Вот два мальчика, играющие в диком саду родового поместья. Два юноши, к своим годам разбившие не одно девичье сердце. Двое молодых людей, выбравших разные дороги, разные стороны баррикад. Один за прошлое, другой за будущее. Двое мужчин, объединённых чем-то общим. Общей Великой целью.***
Нутро «Перевёрнутой истины».
Грохот стоял во всём помещение. На месте Ренгоку и Даки появился идеально гладкий шар красного цвета. Идеальное геометрическое тело вращалось в воздухе без каких-либо других средств. Просто висело в воздухе. И всё вокруг содрогалось от того ритмичного ужаса, кроющегося во всём его существовании: частота обращения, эта идеально гладкая поверхность, тот жуткий звук, на границе слуха. Музыка или пение. Это произошло непростительно быстро. Яркая вспышка, на мгновение ослепившая всех присутствующих за исключением двух. Шар искривился и начал поглощать окружающее пространство. Звук усилился, дойдя до оглушающей какофонии. Неведомая сила начала сдавливать шар, превращая его в идеально-тонкую поверхность, как кромка льда. На мгновение всё затихло, а затем, покрывшись вмиг трещинами, зеркало в иную реальность лопнуло. Порыв воздуха, в котором угадывался солёный привкус, опрокинул с ног Томиоку. Из дыры во времени и пространстве по ту сторону рационального кто-то шёл всё ближе и ближе к выходу. Первой показалась пасть, усеянная множеством клыков в несколько рядов, затем выглянула вся голова. Глаза буквально вываливались из орбит, двумя полусферами украшая рыбоподобное лицо. Ряды красных чешуек идеальными рядами покрывали поверхность головы. Затем из «дыры» показалось и всё остальное тело. Жуткая, монструозная аберрация. С трудом в этом можно было признать человека. Хитин, чешуя и кожа смешались и перепутались. Острые когти длиной в двадцать сантиметров поблескивали на свету. Массивная грудная клетка была спрятана за костяным щитом, при ближайшем рассмотрении напоминавшем броню, где-то даже угадывались очертания медалей и орденов, слившихся с костью, а за спиной прочные, как алмаз чешуйки, создали подобие плаща. Слева пристёгнут палаш. Ножны украшены золотом, эфес был выполнен в форме сжатой в кулак руки. На ножнах надпись: «People die for metal». Существо улыбнулось. Дверь в иной мир захлопнулась.