Аукционный зал. Время неизвестно.
Просторный зал был прекрасно освещён, убран и ухожен. Всюду висели дорогие картины, были расставлены скульптуры и иные произведения самого разного искусства. Стены были значительно обласканы дорогим деревом, позолотой и прочими изысками. Видно, не один архитектор по стенам поёрзал. Стояли кресла, много кресел. На них, умостив свои туши, сидели люди. Мужчины, одетые в дорогие фраки, которые еле сходились на их разбухших, заплывших жиром телах, женщины, разукрашенные, как новогодние ёлки, обвешанные золотом, бриллиантами, ювелирными побрякушками и прочим хламом. Косметика покрывала их лица, делала похожими на мумий или на цирковых артистов. Все о чём-то переговаривались, спорили и ворчали. Этакий улей. Только в котором в почёте не трудолюбивые пчёлы, а обнаглевшие от роскоши трутни, жирующие, набивающие брюхо чужим трудом. Выставили картину. Изящно-бездарная халтура, прекрасный пример творческой импотенции художника. Безвкусный пейзаж, липкий от патоки роскоши и чахлого богатства. На картине красуются зажиточные мужи и дамы. Танцуют. Наверное, картина вызвала бы умиление, если бы за любящими взглядами не крылась измена, за пышным убранством зала и роскошью украшений — наглым образом украденный труд. И где-то за пределами этой тухлой обители виделись бы нам разорённые деревни, голодающие крестьяне, жертвы войн. Воры и убийцы. Вот кто они, эти господа и дамы, графья и баронессы. Воры, разбогатевшие только тем, что украли у других. И убийцы, лицемерные паразиты, в который раз делящие мир. Ведь «без денег и свободы нет»! Весь этот сброд радостно аплодировал, бешено взвинчивал цену за бездарную картину. В итоге её выкупил какой-то жирдяй с отяжелевшей от колец рукой. Ах, друг мой, как это омерзительно, пошло и бездарно. Видел я здесь и этих лицемеров в рясах, помнишь ли, предлагавших мне не так давно исповедаться. Гори огнём их мелкая, ничтожная душа, гори оно всё огнём!Из старого письма. Отправитель и получатель неизвестны.
***
Поместье в окрестностях Фудзиямы.
Колонный зал был ярко освещён множеством свечей и факелов. В нём отсутствовали окна, а потолок уходил так далеко ввысь, что его не было видно. На колоннах висели гербы, гобелены и знамёна, овеянные славой и величием. На стенах покоились картины. Огромные, в два человеческих роста, полотна внушали приятный трепет и благоговение. Как живые! Посреди зала, в самом его центре, стоял Рендольф и, закрыв глаза, о чём-то думал. Раздались шаги. — Приятная ностальгия, — пропел голос. Мудзан, одетый по парадному, шёл по длинному коридору в зал.— Видно, годы превратили тебя в сентиментального старика. — Возможно, ты прав. — Рендольф поднял взгляд на одну из картин. Будто шёлковое одеяло укутало его в тот момент, тепло разлилось по уже остывшим жилам, и сердце будто бы зашлось. Одинокая слеза скатилась по щеке.— Все мы, друг мой, сентиментальны. Всем нам хочется вернуть убежавшие годы, прошедшие, как песок сквозь пальцы. Подумать только, как быстро пролетело время, — Рендольф задумался. — Как изменился мир. — Вряд ли. Мир остался прежним. Всё те же горы, скалы и равнины. И мы. Мецгер покачал головой и отвернулся от картины. — Нет, Мудзан, изменилось многое, и мы в том числе. Но как же измельчали люди. Превратились в кучку жадных, мелочных зверей, чья жестокость в борьбе за прибыль, ресурсы и тела не снилась даже первобытным дикарям. Француз достал трубку и раскурил её. — Возможно. В моих глазах они мало поменялись. Букашки, надоедливые насекомые, бегающие под ногами. Никогда это не менялось и не изменится. — Разве? — Мецгер внимательно посмотрел на прародителя. Но через секунду примирительно поднял руки. — Прости, прости. Но всё же меня приятно удивили охотники. Да, им недостаёт критического мышления, некоторым — мозгов, но есть экземпляры очень занятные. Они напоминают мне нас. Когда-то очень давно. — Нет. — Почему? Они так наивны. Красивая, но опасная особенность. Коварная особенность. Быть может, пройдут года — и мир преобразится. И вдруг эти дети изменят его? Сотворят настоящие чудеса… — Ты рассчитываешь это увидеть? Мецгер выпустил клуб дыма и направился в коридор, повторяя одну фразу: — Если буду жив, если буду жив, если буду жив…***
Пригород Токио. Ночь.
Два гражданина шагали по дороге. Один был одет слишком слащаво, чтобы описывать в деталях его внешний вид, он курил; другой был молодым человеком, чьё крепкое телосложение не скрывал даже деловой наряд. Лицо у второго субъекта было искажено невероятно недовольным выражением. Казалось, что всё недовольство мира отразилось на нём. — Нахрена ты напялил на меня эту требуху? — раздражённо звенел голос. Глаза метали искры. — Кайгаку, в приличном обществе принято одеваться со вкусом. Бывший охотник хмыкнул. — Если это хороший вкус, то лучше ходить голым. Не так стыдно будет. — Тебя так заботит мнение других? — Мецгер повернул голову. — Плевал я на их мнение, но специально наряжаться как клоун не буду. Мецгер повернулся обратно и выпустил очередной клуб дыма. — Кайгаку, ты совершенно прав, но там, куда мы направляемся, здравый смысл — нежеланный гость. — Кстати, а куда мы, мать твою, направляемся, не подскажешь?! Заставил вырядиться, как на поминки, и теперь мы идём неясно куда! Мецгер лишь пожал плечами. — Терпение, просто я кое-что нашёл и желаю вернуть это. — А сам нахрена попёрся, мог кого другого отправить, а главное — зачем меня с собой поволок? — Раздражению мечника не было предела. Руки до сих пор трясло. Это отголосок того нервного напряжения, преобразования. Последнее, что помнил Кайгаку, была речь Мецгера. Потом только боль, видения без смысла. Он очнулся в огромном каменном строении. Это был не то храм, не то город. Жёлтое небо расчерчивали молнии, гром разрывал пространство. Бывший охотник помнил, как продемонстрировал всю матерную брань, когда над ним пролетело нечто. Птица с перьями цвета золота, длинной шеей, которую венчала голова. Человеческая голова, а вместо лица была маска, выражающая безмятежность. Пройдя дальше, Кайгаку оказался в амфитеатре. Там были люди, точнее, статуи людей. Их лица выражали самые разные эмоции: удивление, печаль, веселье, горечь. На сцене были актёры в масках, у кого-то в руке — пугио, у другого было копьё, третий держал мешок с монетами, четвёртый стоял подле роскошного трона, пятый сидел на троне, вцепившись руками в голову, как если бы его мучили ужасные боли. На возвышении над сценой расположились статуи лордов в масках, Кайгаку сам не мог понять, откуда это знает. Четыре существа сидели на своих тронах. Застывшие во времени тираны. Они не двигались, не открывали рты, но голоса их звучали отчётливо. Один насмехался над всем. Другой презирал всех. Третий ненавидел всех. Четвёртый жалел всех. Ни один не обратил на Кайгаку внимания. Бывший охотник разобрал в их бессвязном бреде только постоянные упоминания Его. Слишком далёкого и скользкого собрата. Внезапно голоса стихли, а потом раздался хохот с такой силой, что можно было оглохнуть. Поднялся ураган, статуи актёров и зрителей рассыпались, как если бы они были сделаны из песка, и Кайгаку проснулся. До сих пор он не мог забыть их вой. Голос попутчика вывел его из раздумий. — …И, наконец, всякому уважающему себя джентльмену необходим верный и надёжный спутник. Мецгера, казалось, не смутила ни внезапная задумчивость Кайгаку, ни то, что его чуть ли матом не посылают. Дальше путь они продолжили в тишине.***
Богатый дом.
Нет ничего скучнее роскоши. Нет ничего на свете более однообразного, безвкусного и дрянного, чем роскошь. Все эти золотые вензеля, бокалы и обои, столы из дорогого дерева, картины, украшающие стены с теми же мерзкими обоями. Этот дом был именно такой. Кайгаку мутило. Нет, он не был неженкой или привередой. Но это место вызывало у него рвотный рефлекс. В первую очередь причиной этому были запахи. Духи, ви́на, парфюмы. Всё это сливалось в сильный и неприятный запах. Слишком сладкий, слишком горький, слишком резкий. Невоздержанность и похоть сквозили в каждом взгляде. Чревоугодие имело здесь почти что материальное воплощение. Особенно привлекала внимание одна дама. Было в ней что-то экзотическое, притягательное, запретное… На шее у неё среди груды блестяшек и побрякушек выделялась утончённая, в меру скромная и в меру дорогая подвеска с красным, как огонь, рубином. Что здесь делают наши герои? Ну, Мецгер ловко маскируется под такой же сброд, который их окружает, а Кайгаку играет роль его приятеля, стоя по возможности где-нибудь в сторонке. — О, месье Мецгер, всегда мы рады вашему визиту. Мецгер кивнул и поцеловал руку даме. — Фрау Фулшин, не описать словами, как я рад посетить ваш дом и этот чудный пир. — Да, он действительно чудный. Я слышала, вы увлекаетесь алхимией и всеми прочими, чудесными… преобразованиями! Мецгер кивнул. — Да, это правда. Наука вообще соткана из чудес. — Тогда не могли бы вы в конце вечера нам что-нибудь продемонстрировать? Я думаю, вы произведёте неизгладимое впечатление. Она загадочно улыбнулась. Крайне неприятная женщина. — С радостью. Мецгер улыбнулся. Мадам кивнула, на время попрощалась и пошла к гостям. Какая-то кучка располневших мужчин и кичливо вырядившихся барышень. Вечер проходил необычайно тягостно для бывшего охотника и его компаньона. — У меня к тебе один, но исключительный вопрос: чего мы ждём? Что нам понадобилось в этом гадюшнике? — Терпение, осталось немного. — Мецгер взял какой-то бокал. — Пей и веселись! Кайгаку залпом выпил. И ничего не почувствовал. Это началось сразу после пробуждения. Он потерял возможность что-то чувствовать. Ни боль, ни вкус пищи, ни алкоголь не могли пробудить в нём эмоции. Только раздражение, вызываемое всем вокруг, продолжало щекотать нервы, даря ощущение жизни. Ещё этот придурок. Странный гость, какой-то Казанова недорезанный. Да и мозгов хрен да ни хрена. Всё «ярко», «ярко»… Светлячок, блин. Но вот вечер приближается к своей кульминации. Раздался звон ложки о бокал, призывающий внимание гостей. — Дорогие друзья, не могу описать ту радость, переполняющую меня, когда я вижу всех вас. — По залу прошлось довольное гудение. — В завершении нашего вечера я хотела бы попросить месье Мецгера продемонстрировать те презабавнейшие чудеса, которые нам дарит наука. Рендольф улыбнулся, а Кайгаку спинным мозгом почувствовал, что сейчас что-то будет. Гость вышел в центр зала и, постукивая пальцем по набалдашнику трости, спросил: — Чего же изволит благодарная публика? — Он взмахнул рукой. Какой-то толстяк выкрикнул: — Что-нибудь яркое! — Яркое? Как пожелаете… Со всей силы Рендольф стукнул тростью о дорогой ковёр. Секунду ничего не происходило, а потом раздался взрыв. Стены сотряс потрясающий своей силой удар, будто отзвук какого-то оружия далёкого будущего. Окна и двери захлопнулись, а обои, ковёр и даже мрамор охватил огонь. Послышались крики, кто-то начал через хмельную пелену осознавать, что происходит. Огни создавали впечатление демонов в самом классическом понимании этого слова: черти и чудовища, порождения огня. Странные тени метались в отблесках пожара, будто проносились они по тонкой грани между нашим миром и той стороной. Кто-то стучался в двери, кто-то в окна, а Мецгер стоял посреди этого кошмара и смотрел. Кайгаку лишь пожал плечами. Ну, хотя бы духами не воняет. Внезапно… — Ха, и это ярко?! Скорее, не ярко, тупица! В сторону Мецгера совершил выпад мечами тот странный гость, которого заприметил Кайгаку. Явно не рядовой охотник. Столп. — Дыхание Звука. Четвёртый стиль: Похоронный звон Авичи. Полетели бомбы, раздался жуткий грохот, как если бы что-то тяжёлое грохнулось с очень большой высоты. Мецгер шагнул в огонь и пропал. Мечи разрезали огненную стену, но ничего, ожидаемо, не произошло. Раздался голос: — Зачем же нервничать? Я всего лишь исполнил их желание. Всё честно. Друг мой, берегись! Голос театрально обратился уже к Кайгаку, который стоял в стороне от всего этого «шоу». В последний момент Кайгаку смог отвести голову, перед тем, как в миллиметре от него пронёсся кунай. — Чёрт, промахнулась! — обиженно заявил женский голос. В Кайгаку полетело ещё несколько кунаев. Бывший охотник оскалился. — Ну ладно. «Гром и молния»! Раздалось три раската грома, руки юноши покрылись сетью электрических нитей, будто паутиной, сотканной великим пауком. Невероятная картина, только вместо красок электроны. Потом всё стихло, пока Кайгаку не разжал кулак. Невероятный выброс энергии смёл со своего пути кресла, мебель и троих девушек, которые прятались в тени дорогого интерьера. Кайгаку улыбнулся. Он чувствовал, как энергия бежит по его венам, щекоча нервы, он чувствовал, что жив. И не заметил он, как посерела его кожа, глаза превратились в два рубина, тело будто стало больше. Это был не человек, уже нет. Это зверь. Потрясающе! Не демон, а что-то более злобное. — Оставляю всё тебе. Развлекись, друг мой, а у меня назначена встреча. Встреча с судьбой. Голос стих. Последние мелодичные отзвуки унёс рёв пламени. Кайгаку взвыл, и тысяча разрядов вспыхнула вновь…