Железнодорожная станция.
Люди делятся на две группы: умные и дураки. Но как в первой группе выделяются особенно умные, так и во второй выделяются особенно отличившиеся. В своё время три врача, двое из которых имели диаметрально разные позиции по любым вопросам, единодушно признали Александра Петровича, человека лет двадцати с пшеничного цвета волосами и большими карими глазами, клиническим идиотом. Случилось это в то время, когда этот человек пребывал в приюте для душевнобольных, куда его направил жандарм Щёголев, не сумевший добиться от него признания в революционной деятельности. Вместо этого подозреваемый с полной непосредственностью делился со следователем своими знаниями, полученными из прочтения большого медицинского справочника и газеты «Биржевые ведомости», которую читал параллельно со множеством альманахов, листовок и ботанических сборников. После, вышвырнутый здоровым пинком под зад из сего славного приюта всех сирых, убогих и хитрых, был он направлен своими товарищами в Японию для ведения агитации среди рабочих и крестьян, поскольку прекрасно знал тамошний дивный и загадочный язык. Проблемы, в свою очередь, настигли его почти сразу же. На вокзале. — Добрый день, простите, ваше благородие, не могли бы вы мне подсказать, когда отправляется поезд до Рязани? — благоговейным голосом поинтересовался Знаньев. — В три часа дня, — басовито ответил тучный гражданин лет за полтинник в дорогом пиджачишке. — Вам бы, сударь, в другую сторону ехать, воевать за родину, а не драпать, — сердито проговорил мужчина. Знаньев встрепенулся, подобрался, как будто на плацу, и с самым ответственным видом, с которым обычно клянутся в любви или продают что-нибудь на базаре, заявил: — Я с превеликим удовольствием отдал бы за Государя императора свою жизнь хоть сейчас, обрушься армии кайзера или какого заморского султана на эту станцию, я бился бы за двоих, нет, за десятерых, за двенадцать! Мужчина раздражённо посмотрел на Знаньева, высморкался и спросил: — Тогда отчего же вы не на фронте? — Я с превеликой радостью туда направился бы, уверен это была бы замечательная прогулка, но, увы, проклятый ревматизм мне этого не позволил. Я был вынужден страдать, не в силах отдать жизнь за Государя императора, — с невыразимой скорбью в голосе ответил Знаньев. Потом его лицо будто осенило, и он продолжил: — Вспоминается похожая история, как однажды мне с моим другом Архипом Андреевичем критически не хватило рубля, чтобы выпить в пивнушке близ Старого Клячева, может, слышали, и нам стыдливо пришлось пробираться тайком с целью выкрасть бутылочку-другую. Нас тогда на этом деле поймали и хорошенько выпороли, но бутылку было уже не спасти. Кстати, если вам, ваше благородие, надумается завести собачонку какую интересную, то не найти вам лучшего исхода этого предприятия, кроме как поездки к Архипу Андреевичу. Он держит просто огромный ассортимент подобного зверья. Признаюсь вам, нигде больше, даже в Чмаровке, это в пяти верстах от Самары, я не видел таких породистых уродцев… — Хватит! — гаркнул мужчина и пошёл прочь от этого, как он безошибочно смог определить, идиота. Тут подъехал поезд, и Знаньев с дивной грацией впорхнул внутрь вагона.***
В пути.
Несчастья и проблемы преследовали Знаньева неотступно. Вероятно, происходило это по той причине, что сам пациент возмущал окружающее его пространство и находящихся в нём людей и животных. Особенно невзлюбили Александра Петровича собаки. О, какой жуткий переполох начинался, стоило им сойтись на одном клочке земли! Дамочки охали и ахали, придерживая рукой шляпки, мужчины же, фыркнув, продолжали читать газету, очевидно, пытаясь углядеть там что-то новое, но всегда натыкались на всё то же старое: то какой-нибудь гражданин под лошадь попадёт, то у очередной барышни кошелёк на Малой Бронной подрежут, то какой эсер кинет бомбу в очередного невзрачного чиновничка. Таким образом, решительно Александр Петрович избегал в жизни трёх вещей: собак, дешёвых, как, впрочем, и дорогих, газетёнок и добрых советов. Про последнее стоит рассказать поподробнее. Произошло это в то время, когда Знаньев ещё не погрузился в водоворот организационной деятельности, с которой, к его чести, справлялся более чем значительно. Характерно было и то, как резко менялось отношение Знаньева к происходящему вокруг, если дело касалось его подпольной деятельности. Было в высшей степени отрадно наблюдать за его работой. Так вернёмся же к добрым советам. В то время Александр Петрович работал редактором в провинциальной типографии. Его задачей было редактирование текстов, исправление некоторых неточностей, связанных с их содержанием. И всё было бы хорошо, если бы один доброжелатель не подсказал ему способ подзаработать немного денег. Нет, ничего сложного. Надо было просто подредактировать текст, содержание которого отличалось от тех сфер знания, в которых был силён Александр Петрович. Невозможно передать ту бурю эмоций, которая переполняла главу издательства, в тот момент, когда на глаза ему попалась газета с правками нашего доблестного борца за правое слово. Каким открытием для главы издательства стала миграция бизонов вдоль неспокойной реки Амазонки. Восхитительная новость о том, как в северных губерниях собрали рекордный урожай ананасов, вдохновляла и внушала гордость за Державу. А инструкция по вытравливанию моли с помощью керосина, водки и красителя «Титаник» приводила в восторг могильщиков и бывших земских председателей. Ох, и побили его тогда…***
Таможня.
Таможня представляла из себя то место, которое всегда, начиная со времён древних египтян и римлян, и, заканчивая нашим гуманным и добродетельным веком, было пастбищем самых предприимчивых, самых сознательных сынов и дочерей нашей Родины. И как удачно, что у Александра Петровича и здесь нашлись надёжные и верные товарищи. Точнее, товарищ. Наличие друзей, в принципе, необходимо, особенно если дело касается кабаков, налоговой и, конечно, таможни. Зайдя в таможенную избу, Знаньев тут же признал своего приятеля, Гавриила Семёновича Цепкина, управляющего таможни. Это был невысокий человек, чей оттягивающий служебный костюм живот недвусмысленно намекал на нелёгкую долю этого человека. Страшно даже подумать, сколько сил надо отдавать службе, чтобы организму требовалось так много еды. В личных качествах Гавриила Семёновича значились почти все добродетели, числящиеся в Библии, Уголовном кодексе и поваренной книге, которые можно было пробудить в нём по вполне сходной цене. И находилось немало желающих обратиться к этим добродетелям. Так некий гражданин города Александровска сумел провести целый выводок дорогих щенков под видом обычных дворняг. Тогда благородный кинологический порыв доблестного служителя таможенного дела смог усмирить увесистый мешочек монет. Несколько бутылок дорогого сливового вина затуманили взгляд блюстителя порядка и справедливости, позволив проникнуть через границу нескольким партиям экзотического «зелья». И вот доблестный блюститель границы сидит, поглощая бездонной утробой водку, закусывая её селёдкой с чёрным хлебом. Окинув оценивающим взглядом вошедшего, Гавриил Семёныч широко улыбнулся, вставая из-за стола. — Здравствуй, друг сердечный, проходи, присаживайся! Выпьем, поговорим о делах насущных. Видал, брат, какая заварушка гремит по всей Европе. Знаньев кивнул. — Да, сложно не заметить, — внезапно голос его дрогнул. — Такое горе… — Но тут, братец, каждому своё. Кто-то в окопах вшей тифозных кормит, а кто-то карманы набивает, да чай с вареньем пьёт. Видели такое, да не раз. Ты на меня, приятель, не гляди так строго. Я маленького человека не обираю, нечего с него брать, а от богатого не убудет. Помнится, в пятом году какое разгулье их было, какой гон! Ну, вздрогнули. Выпив да закусив, Знаньев встал. — Ты меня уж извини, Семёныч, пора мне. И так я задержался, — жмут руки. — Ну, с Богом. На том и разошлись. Как-нибудь после войны, после всех бед выпьют они ещё в кругу друзей, товарищей и братьев.