***
— Какого черта ты вчера нажрался? — Мин тормошит друга с утра, обливая его из чайника холодной водой. Джун только злобно фыркает и мотает головой. — Ошалел совсем? Мокро же! Намджун вскакивает и не может понять, что случилось. По волосам стекает противная прохладная вода, которая его больше разозлила, чем взбодрила. — Я надеялся на тебя, — шипит на него Юнги. — А ты растаял, как снег на солнце. — Можно подумать, я таких красавчиков встречаю каждый день! — фыркнул Ким и пошел за полотенцем. — И выпил я не так много, просто устал и потух. — Ага, от взгляда этих черных глаз, которые испепелили тебя и сожгли до тла. Джун, ты же вроде хотел встретить парижанку, а не парижанина? — Юнги топает за ним и нудит, зная о неоднозначной ориентации друга. В приюте, где воспитывался Намджун, преимущественно были мальчики, поэтому о сексуальном воздержании речь не шла. Ребята баловались по ночам взаимной дрочкой, а кто-то продвигался и дальше в самообразовании, зато руководство приюта не беспокоилось, что девочки, живущие там, будут подвергаться сексуальному насилию. Усмотреть за всеми воспитанниками нельзя, хотя на памяти Джуна было два случая, когда девушки «оказывались» беременными, но руководство об этом умалчивало, предпочитая усилить охрану между женским и мужским корпусом, да и только. На то, что происходило в мужской половине, закрывали глаза. О своей ориентации Джун не признавался Юнги долгое время хотя бы потому, что не хотел шокировать Мина своим прошлым. В приюте он хлебнул немало горя, там рассказов на десятки романов хватит, и у каждого ребенка — собственная трагедия. Но жить в общем доме с геем, да еще и незнакомцем, Юнги было бы не комфортно. Раскрылось все в один день, когда они с бандой блестяще завершили ограбление и пошли кутить по кабакам, где Мин и застал друга в одной из комнат с партнером своего пола. После Юнги поговорил с Кимом и поставил точку в этом вопросе, но между ними всегда была только дружба — Джун никогда не посягал на задницу Юнги хотя бы потому, что уважал его натуральность. Мину от этого было особенно спокойно, а отношения с другом стали еще более доверительными — изредка он мог только пошутить над ним, но всегда знал, что Намджун — гей, а не пидорас, и это большая разница. — Ну хотел, — растерянно говорит Намджун. — Ну не получилось. Ким разводит руками и улыбается так, что на щеках появляются обворожительные ямочки. Он такой весь светящийся, искренний и добрый, а у Юнги снова щемит в груди за друга. Он просто попал не в то место и не в то время, а мог бы стать не вором, а талантливым предпринимателем. Сейчас промышленники ого-го как развернулись — заводы и фабрики строят, а у Джуна за спиной только примитивное образование и психологическая травма от того, что мать подбросила его в приют еще младенцем, как вещь, от которой за ненадобностью избавляются. Нет человека — нет проблемы. — Не получилось у него! — Юнги улыбается, глядя на простофилю-друга, и думает, что хотя бы для одного из них поездка во Францию не стала бесполезной. Уж здесь Джун найдет себе развлечение. — Между прочим, у меня нарисовалась проблема покруче. Похоже, Черный Лебедь твоих будет… — Чего? — Джун хлопает глазами. — Не может быть! У них там что, это семейное? Откуда знаешь? — Он оказывал мне знаки внимания, а на прощание поцеловал. — А ты? — А я — кремень! — раздраженно бросил друг. — Хотя не могу не сказать, что чисто внешне он мне понравился. Не был бы еще таким стервозным. — Будто это что-то решает! — несдержанно выкрикивает Джун, глядя на друга-натурала. — Или решает? Юнги? — Да нет же, но… — Мин боится признаться, но все же доверяется единственному другу. — Но у меня встал на него. — Вау! Я так и знал! — восклицает Намджун. — Мне не показалось, что он тебя бессовестно клеил, не показалось! — Да что ты видел? Показалось — не показалось… Если бы ты выпил чуть меньше, то ты бы точно помнил, как Джин обнимал тебя за талию у кареты и что-то шептал на ухо! — А кто тебе сказал, что я не помню? — Джун повел кокетливо бровями вверх и улыбнулся еще шире. — У нас сегодня свидание, а я просто подыграл ему. Он пригласил меня в парк Монсо вечером в шесть. — Ах ты, засранец! — Юнги сдергивает с его голого плеча полотенце и лупит по спине, задыхаясь от смеха. — А еще друг называется! Намджун уворачивается от Юнги и ловко вытаскивает полотенце из рук. Мин намного ниже его, поэтому справиться с ним не составляет труда. — Не завидуй, актрису свою лучше не проворонь, сказочник! — Блядь, я романист…***
— Мне сегодня не по себе, — Чимин ходит по просторной гостиной, меряя шагами помещение. Дом на окраине Парижа — его собственность, оставшаяся от родителей, переехавших несколько лет назад в Марокко. Отец занимал высокую должность на службе в правительстве Франции, но его отправили возглавить администрацию в Африке, где в колониях прокатилась волна восстаний против французских властей. Обещанное время в один год тянулось уже почти четыре, а родители все не возвращались, оставив сыну огромное наследство, чтобы он ни в чем себе не отказывал. С детства Чимин был неординарной натурой, поэтому рано приобщился к искусству. Танцы стали его слабым местом, а субтильная фигура позволила без проблем еще со школьной скамьи найти подработку в небольшом театре, где молодого актера заметили и стали давать ему женские роли. Не потому, что не было мужских, просто Пак ставил это единственным условием, когда пришел в театр. Ему очень нравилось быть женщиной. Родители, узнав о страсти парня к переодеваниям, сначала забеспокоились, но потом сын объяснил, что это лишь увлечение и ничего страшного здесь нет — так нужно для постановок. Но через время он понял две вещи: первое, что ему все-таки нравится получать внимание, как женщине, и второе — он абсолютно равнодушен к женскому полу, как к объекту сексуального влечения. Любовь к женщине в себе и полное безразличие к женщинам вокруг — это все очень трудно помещалось в голове подростка, которому и без того крайне сложно принять свою ориентацию. К счастью, Джин, его двоюродный брат, переехавший жить к нему в дом после отъезда родителей в Марокко, чтобы быть за старшего, преуспел в преодолении этой проблемы. Он долгими зимними вечерами у камина выслушивал душевные метания Пака, пока и не посоветовал тому идти в самый престижный театр Камеди Франсез, чтобы реализовать себя. Сложнее стало в восемнадцать, когда в него стали влюбляться. Как в женщину. Поклонники таскали цветы и подарки, передавали через швейцара в театре, оставляли даже под дверями гримерки, неизвестно как проникая за кулисы. Танцор тщательно следил за тем, чтобы его не раскрыли, поэтому всегда выходил через черный ход или только поздно вечером с наступлением темноты. Сейчас, когда Паку двадцать пять, и он является не только актером, но и влиятельным бизнесменом, держащим в доле с Джином судоходную компанию, театр стал для него единственной отдушиной, где он мог почесать свои извращенные фантазии. — Зато ты вернул алмаз, а это огромная удача. Мы потеряли его след, и только жадность ребят из Англии и простодушие Чон Хосока помогли нам, — Джин пытается немного растормошить напряженного брата. — Я просто не мог его не вернуть. С того момента, как алмаз был украден, мой дед не находил себе места. Ты же помнишь, это подарок самого Наполеона Бонапарта. Я выполнил свой долг только и всего. — Да, дед бы тобой гордился. Жаль не дожил до этого дня, — загрустил Джин, вспоминая старенького Пака, который играл с внуками, когда они все собирались в его доме в центре города. Еще тогда он рассказывал про алмаз необыкновенной красоты, полученный от самого скандального революционера, но все думали, что старик выжил из ума. И только младший Чимин внимательно слушал деда, а тот выложил длинную историю о похищении камня. Перед смертью родственника Чимин пообещал, что семейная реликвия вернется в дом, но выследить бриллиант оказалось не так легко. Связи в криминальных кругах помогли Паку выяснить, где находится камень, кто его новый владелец, а уж договориться с гангстерами о его продаже стало проще простого. — Я волнуюсь не за камень. Сегодня 14 февраля, в Париж возвращается Ким Тэхен. И он явно придет в театр. Не хочу его видеть, — Пак дует губы, и его щеки становятся такими смешными, как у хомячка. — А все из-за Юнги? Ты влюбился в него с первого взгляда, признай это! — подкалывает его Джин. — Не спорю — красив, умен, знает языки, начитан и талантлив, не удивительно, что тебя привлек именно он. Знаешь, мозги это очень сексуально. — Да, признаю, я пропал, но он влюблен в актрису, а не в меня! — Ну так заставь его ее возненавидеть. Ты же актер, Чимин, да еще и красавчик — только у импотента не встанет на тебя. — Это можно, но она — часть меня, и ради Мина я не брошу театр, а уж тем более — переодеваться в женщину. Пусть принимает меня таким, какой я есть. Кстати, как твое свидание с его другом? Ты вчера пришел очень поздно, я уже спал. — Все просто отлично! — Джин облизывает губы, вспоминая вчерашние горячие поцелуи на лавочках парка, в тени деревьев, у пруда, в розарии, где Ким до крови уколол палец, когда хотел нарвать для него букет роз, а потом их чуть не оштрафовал жандарм, заметивший порчу муниципального имущества. — Ладно, пойду собираться, мне пора. — Что вы ставите сегодня? — Мою любимую «Сильфиду». — Оторвешься на все сто! Надеешься увидеть писателя в театре? — Джин подмигивает Паку, который уже завязывает бант. — Все может быть, все может быть, — нараспев тянет Чимин и машет рукой на прощание. — Не забудь переоформить сделки по перевозкам с промышленниками.***
Билет на «Сильфиду» лежал в кармане Юнги давно, и вот он сидит в третьем ряду, потирая вспотевшие руки об ткань идеально выглаженных брюк. Сегодня День влюбленных, и в театре не протолкнуться. Снова выключается свет и зажигаются софиты у сцены, к которой устремлены глаза всех присутствующих. Мин хмыкает и думает, что французы только и делают, что развлекаются — прав был Джин. Раздается громкая музыка живого оркестра, и на сцену выходят актеры. Первый акт Юнги стоически выдерживает, сглатывая ком лишь тогда, когда его любимая актриса в роли Сильфиды, конечно же, целует второго актера. В губы. Да, по сценарию, но все же неприятно и до удушающего ревностно. Мин даже отворачивается в тот момент, чтобы не чувствовать себя неловко, но не может отказать в удовольствии представить себя на его месте. На губах начинает печь, как только Юнги прикрывает глаза, а возбуждение увеличивается при виде порхающей актрисы. Трагедия Сильфиды показана настолько тонко, что Юнги снова залипает, проживая жизнь воздушной феи. Все противоречия — в танце, вся боль — в мимике, вся безысходность — в движениях. Писатель старается всмотреться в каждую черту лица, в каждый взмах руки, чтобы запомнить их и потом, дома, и еще не один раз в памяти прокручивать и восстанавливать под веками глаз, как картину, на которую он бы смотрел вечно. Второй акт проходит не менее напряженно, но Юнги уже забыл про постановку и потерял нить балета — перед его глазами только Сильфида в нежно-голубой пачке с блондинистыми волосами. Густо накрашенные ресницы, ярко красная помада и снова блестки по всему лицу — Юнги они напоминают звезды, врезающиеся ему под сердце. Каждую из них хочется поцеловать, слизнуть со щеки, с подбородка, спуститься на шею… Черт, он размечтался и пропустил конец постановки, когда зрители начали громко аплодировать и вытащили его из раздумий. Мин, немного опешивший, встал и набрался смелости посмотреть на сцену прямо на Сильфиду. Его глаза уже ждал напряженный взгляд — поклонника заметили раньше. Черт, эта кошка скалит зубы и улыбается только лишь ему, не разрывая взгляда. Юнги отчаянно пытается удержать зрительный контакт как можно дольше, но актеры в очередной раз кланяются и уходят, забирая с собой исполнительницу главной роли. "Мадемуазель Пак", только и шепчет губами Мин, впиваясь глазами вслед в оголенную спину танцовщицы. Она настолько худая, что натренированные мышцы играют на лопатках, когда актриса поворачивается в последний раз и посылает в зал воздушный поцелуй для Юнги. Мин млеет и точно знает: сегодня надо действовать — тянуть больше нельзя, иначе он с ума сойдет от ожидания и неопределенности. Люди расходятся, а Юнги топчется у кресел первого ряда, где есть небольшая дверь, ведущая в служебное помещение. Он заметил, как туда уже проскользнул высокий молодой человек с идеально уложенными каштановыми волосами — франт еще тот! Каково же было удивление, когда за незапертой дверью Юнги увидел узкий коридор, тускло освещенный редкими светильниками, и того самого красавчика, нагло зажимающего мадемуазель Пак в углу, заталкивая ее подальше от прохода. Юнги поспешил за ним, но остановился и решил послушать, чтобы не попасть впросак. — Я скучал по тебе, — неоднозначные звуки шуршащей пачки явно говорят о том, что эти двое обнимаются. Мин прилипает спиной к стене и замирает. — Зато я — нет. Пусти, и не появляйся больше здесь. Все кончено! У Юнги в ушах до боли знакомый голос, но он не может вспомнить, где его слышал. За углом продолжается возня. — Почему? У тебя появился другой? Я так и знал, что не нужно было уезжать в Брно! — Тэхен, наши отношения изжили себя, и ты прав, мне нравится другой человек! Давай расстанемся по-хорошему, Тэхени. — Пф, хорошо, Пак, но я слишком сильно тебя любил, чтобы отпустить все вот так! Ты делаешь мне больно! — Перестань, пройдет время, и ты забудешь меня… — Тебя? Никогда! — Тэхени, прости, но нет. Это должно было случиться раньше, возможно, здесь есть моя вина… — Твоя вина? Это лицемерие мне надоело! Шуршание возобновляется, и Юнги решает вмешаться. Прижатая к стене мадемуазель Пак не кажется напуганной, наоборот, молодой человек слишком неуверенно держит ее за тонкие запястья, словно раздумывает над тем, что делать дальше. С появлением Юнги она резко меняется в лице и отталкивает кавалера к противоположной стене. — Мадемуазель Пак, нужна помощь? — Юнги говорит громко и настойчиво, подходя к запыхавшемуся французу. — Месье, вы не умеете обращаться с дамами, прошу покинуть помещение. Француз по имени Ким Тэхен, закусив губу и откинув упавшие пряди волос с лица, напряженно смотрит на Юнги. — А ты кто такой? Раньше я тебя здесь не видел. Поклонник очередной? — Не ваше дело! — грозно наступает на обидчика Юнги, осматривая его с ног до головы. Несомненно, он очень красив и дорого одет, но это не дает ему разрешения так себя вести. У франта каштановые волосы, большие глаза, четко очерченная линия губ, привлекающая женщин, и волевой подбородок. Он нагловат и смотрит на Юнги сквозь полуопущенные веки, показывая всем видом свое пренебрежение. — Немедленно прекратите разговаривать в таком тоне! — Ты не местный что ли? — щурит свои карие глаза щеголеватый визитер и наклоняется немного ниже, чтобы разглядеть Юнги в полутемном коридоре. — Акцент у тебя английский, ростбиф! Неприязнь между англичанами и французами Юнги коробила всегда. Он отлично знал историю еще с колледжа и удивлялся, насколько часто конфликтовали их страны. Тысячи лет правители воевали за территории, а в итоге среди простого населения сформировалось жуткое неприятие друг друга. Так продолжалось столетиями, но в конце XIX века слышать обидно прозвище "ростбиф", которым французы окрестили англичан за любовь к мясу, Юнги было противно, словно они вернулись в далекую эпоху бескультурья и Столетней войны. — Да, и что? Культура не имеет национальности, а вам бы следовало поучиться у англичан, как вести себя с женщинами? — С женщинами?! — собеседник смотрит на Юнги, как на умалишенного, и громко смеется. — Ты че, совсем дурак? — Не тыкайте мне, мы с вами на брудершафт не пили! — Юнги свирепеет на месте, потому что обижать себя никому не позволит, да еще и при даме. — Ну погоди, англик, я тебе еще расскажу... — Исчезни, Тэ! — кричит ему из-за спины актриса. — Тебя весь театр слышит! Франт решает не начинать скандал и, развернувшись на каблуках, уходит, злобно зыркнув на Юнги. — Сочтемся, ростбиф! Попомни мое слово! — кидает красавчик обидное прозвище второй раз, чтобы окончательно унизить Мина. Выбирая, утешить мадемуазель Пак или кинуться надрать зад грубияну, Юнги делает ставку на первое. В конечном итоге, такая возможность познакомиться с ней поближе уникальна. — Мадемуазель Пак, вы испугались? — Мин оборачивается, чтобы унять страх актрисы, но она отрицательно кивает и спешит уйти. Ему неловко стоять рядом, поскольку Пак скорее раздета, чем одета, но видеть это на сцене — это одно, а здесь, в гримерках, когда между ними остаются лишь несколько сантиметров тесного коридора, лицезреть божественное тело особенно неудобно. Юнги решительно берет ее за руку в прозрачных голубых перчатках, чтобы успокоить, но танцовщица выворачивается и убегает вдаль по коридору, оставляя невесомую голубую ткань в ладони писателя. У Юнги сердце разрывается от стука, перекачивая кровь в сотни раз быстрее, чем обычно. Он осмотрелся, чтобы найти дверь, куда могла вбежать его ненаглядная, и отдать ей перчатку, но понял, что идея провальная — множество гримерок с одинаковыми дверями, снующие туда-сюда актеры и персонал мешали сосредоточиться, и Мин решил забрать перчатку себе, чтобы отдать ее у выхода. На улице прохладный вечер отрезвляет, но больше всего его приводит в чувство гогот за спиной — слишком раздражающий и знакомый. Юнги оборачивается и видит подходящих Намджуна и Джина, направлявшихся к театру со свидания. Мин деланно закатывает глаза и просит Всевышнего, чтобы это быстрее закончилось. Иногда его друг становится, как ребенок — вот именно сейчас такой Джун его и бесит. — Добрый вечер, господин Мин! — кланяется ему Джин, а Намджун только посмеивается. — Какая неожиданность! Господин Ким сказал, что вы сегодня решили посетить театр, и у меня есть здесь дела. Я рад нашей встрече. — Совсем не случайной? — подмигивает ему Юнги. — Отчасти. А вы чего домой не уходите? — спрашивает Джин. — Неужели тебе улыбнулась удача, и она согласилась пойти на свидание? — Намджун совершенно некстати заставляет Юнги краснеть, а Джин с интересом наблюдает, что же скажет писатель. — Нет, но мне нужно отдать ей перчатку. Обронила, — Мин решил не рассказывать, как она ему досталась. Их разговор нарушает хлопок двери, и оттуда показывается Черный Лебедь. Он явно не ждал здесь партнеров, но не меньше удивился и Юнги. — Добрый вечер, — запинающимся голосом сказал он. — Вы тоже были на «Сильфиде»? Надвинув шляпу, Черный Лебедь кивнул, бросив коротко: — У меня был билет на балкон, я видел вас в третьем ряду, господин Мин. — Все в порядке? — спросил Джин, напряженно поглядывая на блондина, поскольку из-за шляпы лица не было видно. — Да, Джин, все отлично! — Деловая встреча? — подсказывает Намджун и удовлетворенно улыбается своей догадке. — Да, можно и так сказать. Ну что, уже поздно, я домой, — Черный Лебедь кладет руки в карманы дорогого пальто и разворачивается, чтобы уйти. — Мне нужно отдать это мадемуазель Пак… — Юнги показывает перчатку и напряженно смотрит за теми, кто выходит. — Если хотите, я могу передать, — отвечает Черный Лебедь, и его губы трогает будоражащая улыбка. — Вы знакомы? — Юнги буквально хлопает себя по лбу. Конечно, они могут быть знакомы — известный парижский бизнесмен и актриса — почему бы и нет! — Боже, как же я не догадался. Черный Лебедь переминается на каблуках, явно торопясь. — А могу ли я вас попросить организовать нам встречу? Извините за наглость, но я бы хотел сам отдать это. — Не думаю, что это будет удобно, — вклинивается в разговор Джин, но на его руку тотчас ложится ладонь француза. Такая маленькая, словно женская, под теплом которой Джин сразу же замолкает. — Мы можем это устроить, все нормально, Джин. Но вы принесете свой роман, как и обещали. — Конечно, благодарю вас, месье, — кланяется Юнги в надежде, что поймал удачу за хвост. — Я передам вам его при случае. — Зачем же ждать? При встрече я хочу уже обсудить его с вами. Мы можем прогуляться к вашему отелю, если вы не заняты, и отдадите мне книгу, — Черный Лебедь слишком настойчив, но Юнги понимает, что за добро нужно платить. Если знакомство с мадемуазель Пак стоит экземпляра романа, то он подарит их ему хоть десять, только бы увидеться с актрисой. — Ну что? В каком отеле вы остановились? — В «Англетер», месье, — отвечает Юнги и оглядывается на Намджуна. Парочка стоит неподалеку и обнимается, словно никого не существует вокруг. — Отлично, это в десяти минутах ходьбы, а мы еще погуляем! — Джин машет им рукой, улыбается обворожительной улыбкой и утаскивает Кима в противоположную сторону. Похоже, невольно Юнги оказался в западне и оставаться наедине с новым знакомым ему слишком волнительно. Слишком. Когда друзья удалились, Черный Лебедь увел Юнги подальше от шума театра и выходящих оттуда людей. Небольшие улочки в Париже тесные и создают неуловимое ощущение интима, словно специально сталкивая тех, кто хочет держать дистанцию. Идти даже на расстоянии метра с деловым партнером для Юнги волнительно, а внутри все сжимается от воспоминания о недавнем поцелуе. Ветер, пробирающийся через не слишком теплое пальто, приносит в нос запах его одеколона с цветочными нотками. Такой не похожий на мужской и совсем не резкий, как привыкли использовать англичане. — Франция — интересная страна, — покашливает Мин, решая начать разговор первым и перехватить инициативу. Не хватало еще робеть перед этим мальчишкой, а ведь Мин уверен, что Черный Лебедь даже младше его. — Вы давно здесь живете? — Я француз по происхождению, и здесь жили несколько поколений моих предков. А вы, господин Мин? Почему все же решили переехать во Францию? Не рассказывайте, что только из-за актрисы — я не верю в сказки, — Лебедь слишком прямолинеен и даже немного грубоват, как для не очень близкого знакомого. Это подбешивает Юнги, но он все еще помнит, что ему обещали устроить свидание, поэтому не реагирует на колкости. — Не буду скрывать: я хотел путешествовать, а Намджун посоветовал начать именно с Франции. — Ну что же, возможно, вы найдете здесь свою любовь, — посмеивается собеседник. — Похоже, ваш друг преуспел в этом больше — мой кузен светится от счастья. — Позвольте уточнить, мы с Намджуном имеем разные предпочтения касаемо спутников жизни, — неловко заметил Юнги и напрягся — не сболтнул ли он чего-то лишнего. — Я бы не стал утверждать так категорично, господин Мин, — по интонации Лебедя фраза сказана с улыбкой, и боковым зрением Юнги замечает, как уголки его губ приподнимаются. — И вы это тоже знаете. Наглец! В свете тусклых фонарей, висящих на углах стареньких домов, лучи падают на пухлые губы, точеный подбородок и идеальные скулы. Юнги останавливается и, черт возьми, спрашивает сам себя: неужели Лебедь заметил? Он совершенно не хочет ему доказывать обратное, но ощущает, мать его, влечение к этому мужчине. Фривольного француза сейчас бы послать куда подальше и бежать от него, как от чумы, но ноги не несут, а все тело сковывает непонятной слабостью и желанием подчиниться. Еще немного и Юнги сойдет с ума! Он спешит за шагающим впереди собеседником и смотрит ему в спину. Да у него талия тоньше, чем у дамы, а соблазнительные бедра покачиваются так, что надень ему платье — от женщины не отличить! Мин вслушивается в стук высоких, но устойчивых каблуков, и с волнением вспоминает, что творили эти сапоги несколько дней назад. Не давая себе расслабиться, Юнги поравнялся с Черным Лебедем, и уже через пару минут они оказались на улице Бервик, где и располагался «Англетер». Первый этаж отеля был почти пуст. Вселялись несколько поздних постояльцев и на вошедших не обратили внимание. Мужчины поднялись по полутемной лестнице на третий этаж и зашли в номер. Юнги зажег фонари, а его гость расположился в кресле, ожидая обещанный роман. — Возьмите, пожалуйста, — писатель достал из чемодана экземпляр и протянул книгу. Француз с интересом пролистал первые страницы, а особенно — посвящение. — Моей таинственной незнакомке… — произнес гость, постучав аккуратными пальчиками с отросшими ноготками по деревянной ручке кресла. — Я обязательно прочту ваш роман. — Хотите чай? — предлагает Юнги из вежливости. — В Англии всегда пьют чай в пять вечера, и хотя мы не в Англии и сейчас почти одиннадцать, но я не могу быть негостеприимным. — Мы можем заказать его в номер? — звучит так интимно, что у Юнги по спине пробежали мурашки. — И немного вина, пожалуйста. — Да, конечно. Мин звонит в колокольчик в коридоре, и персонал записывает заказ. Ресторан уже закрыт, но бар работает круглосуточно, поэтому чай и вино приносят быстро. Черный Лебедь, болтающий ногой в кресле, снимает шляпу и кладет ее на край стола. Он тряхнул головой, пропустил через пальцы пушистые светлые волосы, запрокинул шею назад и размял ее от усталости. Юнги уставился на родинки — одну на шее и вторую чуть ниже, у ключицы. Удивительно, как этот парень красив и притягателен, словно гребаный бог. И до боли знаком. — Извините, мы с вами раньше не встречались? — решается спросить Юнги. — Джин говорил, что вы были в Англии, возможно… — Возможно, — хищно улыбается собеседник и высовывает язычок. — Вы говорите загадками, — недоумевает Юнги. — А вы уверены, что хотите их разгадать? — Истина в вине? — подмигивает Юнги, вспоминая крылатую фразу на латыни. — Правильно, именно поэтому я люблю вино. Оно помогает человеку раскрыться и говорить правду. Мы слишком скованы общественным мнением, страхом, совестью или другими условностями, не находите? Я не привык жить в таких ограничениях, да и вы — натура творческая, не загоните себя в рамки. Иначе бы вы не имели успеха, не правда ли? — произносит свою тираду Черный Лебедь и изучает реакцию Юнги. — Вы чертовски умны, упрямы и своенравны, — посмеивается Мин. — Нам выпала удача работать с таким партнером. — Гийом Мюссо говорил, что удача — это хотя бы раз оказаться в нужное время в нужном месте, — улыбается гость и крутит ножку хрустального бокала, рассматривая красное сладкое вино сквозь мерцающие грани. — Что же, мне кажется, это работает. — Вы снова говорите загадками. — А вы снова не хотите их разгадывать, — Лебедь приподнимает бокал. — Давайте выпьем за наше знакомство. Мне кажется, или вы боитесь меня? — Отнюдь, — Юнги поежился и ему стало неудобно. У него нет боязни, у него есть неловкость, но с первыми глотками вина она пропадает, а еще спустя десяток минут теплота, разливающаяся по телу, придает ему совершенное блаженство. Внезапно за окном раздался грохот, и Мин обернулся — фейерверк. От неожиданности он дернулся в кресле, испачкав напитком белую рубашку, но не особо расстроился. Все равно они собирались с Намджуном в прачечную. Юнги встал и подошел к окну, глядя на залитый светом квартал вдалеке. Громыхало где-то в парке Тюильри. — Это что? Праздник какой-то? Красиво. Он засмотрелся на открывающийся вид и немного взгрустнул от нахлынувшего одиночества. Мин даже не услышал сзади шагов Черного Лебедя, сапоги которого утопали в ворсистом ковре. — День влюбленных, — шепчет Лебедь на ухо, и писатель мысленно дает себе пощечину — как же он мог забыть! Близость гостя напрягает еще больше, и англичанин замирает. Это так запретно, волнительно, что Юнги кажется, он слышит стук своего сердца. А еще он кожей чувствует бешеную энергетику, сбивающую с ног. У него больше нет сил противостоять человеку за спиной, и он медленно разворачивается, смотря французу в глаза. — Месье… — Замолчите, Юнги, и я дам вам первую подсказку. Мин обезоружено закрывает рот и упирается в подоконник. Отступать некуда, поэтому он цепляется ладонями за край, чтобы устоять и не упасть перед сексуальным взглядом хищных янтарных глаз. Писатель проигрывает сразу же, а Черный Лебедь не отводит взгляд, чувствуя себя хозяином положения. Юнги от усталости и в полном смирении прикрывает веки и тут же ощущает на губах легкое прикосновение. Будь что будет, он не может противиться, не потому, что не может, а потому, что не хочет. В его силах оттолкнуть гостя, ударить его, но ничего из этого на ум не приходит, а Юнги только размыкает губы и впускает юркий язычок, сдавая свои позиции. Черный Лебедь врывается быстро, но он предельно нежен. Его губы мягкие и полные, на них остался сладкий вкус вина, который Юнги слизывает, стараясь отвечать на поцелуй. Писатель импульсивно кладет руки на талию партнера, а тот вжимает его в подоконник, упираясь своим стояком Мину в бедро. Терпеть больше нельзя, и их возбуждение становится совершенно неконтролируемым. Француз целует его, покрывая легкими прикосновениями подбородок, спускаясь по шее к ключице. У Мина кожа слишком бледная и тонкая, на ней моментально остаются красные отметины, которых тому хочется наставить по всему телу, но гость только проскальзывает рукой под пиджак и вытаскивает шелковую рубашку. Он ныряет рукой под ткань и кладет ладонь на впалый худощавый живот, от чего Юнги громко стонет, а в наказание получает укус возле кадыка. Так отрезвляюще больно и в то же время вставляет похлеще выпитого спиртного — Мину никогда не было так хорошо, и он готов Богу душу отдать, чтобы это не заканчивалось. На его член ложится маленькая ладошка, накрывающая половой орган, дергающийся от возбуждения. Мин воет, цепляясь руками блондину в волосы, но его подсаживают на подоконник. — Какой же громкий, детка, — затыкают писателя поцелуем. Юнги слышит «детка», и у него на хрен слетают все тормоза. Да, он хочет ему подчиниться, и только язык партнера мешает ему прошептать «папочка». Он притягивает Лебедя к себе за шею, но тот выныривает из объятий и опускается к брюкам, ловко расстегивая пуговицы. Мин неосознанно подается вперед и тут же получает желанную награду — внизу его член уже оказывается в проворных руках, а головку опаляет горячее дыхание. И черт бы побрал его фантазию, если бы это был сон. Реальный блондин, отсасывающий ему на подоконнике в отеле — такого он не придумает ни в одном своем романе! Черный Лебедь берет глубоко и насаживается ритмично, обильно смачивая половой орган слюной, хотя Юнги этого не требуется — он постыдно течет, как мальчишка в период полового созревания. Писатель смотрит, как его член проскальзывает в пухлых губах, исчезает во рту, он ощущает движения языка, вылизывающего вены, видит руки, перебирающие его напряженные до боли яйца, и, кажется, сходит с ума. — Подожди, потерпи немного, — слышит Юнги хрипловатый голос снизу. Партнер отрывается от его члена и медленно обводит головку по всей ее окружности, а потом ныряет языком в уретру, отчего Мин выгибается, толкаясь членом еще глубже в рот партнеру. Если так будет продолжаться, он кончит до постыдного быстро. Лебедь прекрасно видит, что Юнги на пределе, но не жалеет его и не останавливается, полностью руководя процессом, а спустя пару минут писатель с протяжным стоном изливается ему в рот. Француз принимает все до капли и выпрямляется, поцеловав напоследок низ живота, под бледной кожей которого просвечиваются вены. — Ты такой сладкий, — он выпрямляется и подмигивает Мину, покрасневшему и восстанавливающему дыхание. — Я дал тебе первую подсказку, дальше сам. Черный Лебедь подходит к столу и запивает спиртным, а затем пошло облизывается, и лучше бы Юнги этого не видел. — Сперма с вином — лучшее сочетание, а твоя только подчеркивает букет ароматов. Знаешь, это как компонент, которого не хватает, но похоже я нашел идеальный рецепт. Именно поэтому я предпочитаю вино, Юнги. Прощальный поцелуй в лоб — такой целомудренный и обманчивый, после которого гость забирает книгу, разворачивается и уходит, оставив ошарашенного писателя обдумывать произошедшее. Мин уставился на недопитую бутылку вина и понял, что еще долго не прикоснется к этому напитку.