·•════·⋆≼♞≽⋆·════•·
Себастьян закрыл дверь кабинета и позволил себе улыбнуться. Каблуки его начищенных до блеска оксфордов тихонько отстукивали ритм по непокрытой деревянной лестнице, ведущей на кухню. Топ-топ-топ-тип-топ. Хорей. Улыбка дворецкого стала еще шире. Юный граф, несомненно, обладал похвальным самообладанием. Держался он достойно. Тщательно следил за каждым выражением своего тонкокостного личика, но иногда мог забыться. И эта абсолютная кристальность лазурной синевы его глаза. Когда он был расслаблен. Либо отвлечён. Или же удовлетворенный миндальным пирожным. Этого зачастую было крайне недостаточно, и каждый раз трудно было удержаться между столь редкими задыхающимися мгновениями, когда ребенок колебался... Или, что еще лучше, терялся настолько, что призывал своего слугу, цеплялся и трепетал с замиранием сердца, прекрасный как грех. От боли. Или страха. Или от чистейшего ужаса. Скорчившись в подвале поместья Кельвин, погруженный в собственный адский кошмар. Призывая своего демона. Эти дрожащие приоткрытые губы, пальцы, вцепившиеся мертвой хваткой в плащ его слуги, и испуганное рваное дыхание, кислое от собственной желчи. Всего несколько мгновений, и Себастьян содрогнулся лишь при одном воспоминании. Он остановился в дверном проёме огромной жаркой кухни, не обращая внимания на весь хаос немытой посуды, оставленной на широкой столешнице и веселую, раскачивающуюся будто на волнах песенку Мэйлин, доносившуюся из буфетной. Все было так, как и должно быть: кипящие на медленном огне кастрюльки с бульоном и начищенный до блеска пол из красного кирпича. Никому бы и в голову не пришло, что в субботу вечером она на пару футов была завалена всевозможными обломками, а враги его юного господина проникнут в поместье и найдут свою смерть, поджидавшую их в самых темных уголках дома Фантомхайв. Невозможно было даже представить нечто подобное. Немыслимый темп выполнения графика обязанностей старшего дворецкого вернул прислуге хоть какое-то подобие нормального состояния, и жизнь поглотила смерть, не оставив после ни единого шрама. Лишь надежно укрытую от чужих глаз душевную боль, из-за которой его господин не мог забыться сном в своей постели наверху. Себастьян свернул в просторную кладовую по соседству с кабинетом управляющего. Чайный сервиз «Уайлман» зеленовато-голубого цвета стоял в одном из стеклянных шкафчиков, и демон рассеянно достал чистую фарфоровую чашечку с блюдцем. Господин становился все более резким. В большинстве случаев он отпускал дворецкого посреди разговора, еще до того, как тот успевал налить чай, чувствуя себя беспредельно униженным, разговаривая со своим слугой. Слепо ища отвлечения. Раздраженный собственным наслаждением, мальчик вновь и вновь был обеспокоен возникшим состоянием еще до того, как демон покидал комнату. Искушение — слишком незатейливая игра. Вся откровенность смертного желания была почти очаровательна, и Себастьян прекрасно знал каждое ее слабое судорожное проявление: расширенные зрачки, когда дворецкий просто понижал голос, напряженность в узких плечах. Застенчивые маленькие ручки. Дорогой Пэймон, он ведь всего лишь коснулся неприкрытого колена?! Явное замешательство господина было действительно прекрасным. Однако еще более соблазнительным было его холодное отступление, это мгновенное возвращение к привычной настороженности. Искушение — это так просто. Но стойкое сопротивление — это что-то новое, ледяное презрение — что-то настолько непривычное: особенное очарование, отражавшееся на этом аристократическом юном лице, несомненно, приводило в крайнее возбуждение, но его искреннее отвращение было поистине опьяняющим. Мальчишка презирал свои собственные нечистые желания, и это стало вызовом для Себастьяна. Так происходило каждый раз. Душу своего господина он уже заполучил. А вот юное тело оказалось слишком хрупким. Будь то лишь незначительная трапеза демон, возможно, мог бы уже заставить подчиниться свою жертву, так же легко, как он использовал циркачку, расколоть тщательно продуманный часовой механизм чистоты нравов господина и, наконец, удовлетвориться этой так стыдливо краснеющей плотью... И только Всевышний знает, как ему этого хотелось: каждую ночь, когда дворецкий задувал свечу и слышал сонную норку графа под мягкими белоснежными одеялами, ох, синяя преисподняя гребаного... Себастьян задумчиво провел языком по зубам. Терпение никогда не было одной из его сильных сторон. Но нет. Только не это, только не так. Мальчик лишь замкнется в каком-нибудь недосягаемом уголке своего ледяного маленького разума, и дворецкому останется всего лишь его прелестная нежная оболочка. А демон не собирался так легко отпускать своего господина. Насладиться плотью он мог где угодно, и чем заведомо занимался, охваченный собственной прихотью: безоружный аромат вожделения на коже смертного был безнадежно соблазнительным. Они ждали своей участи, как завороженные мотыльки, а Себастьян получал удовольствие с величайшей легкостью, как любое животное на земле. Как мог бы даже ребенок, если его достаточно спровоцировать. Столь одинокий. Оставаясь так долго в холодной постели, мрачной спальне, в полнейшей тишине огромного поместья. Однако этот ребенок был исключительным. Слишком далек, чтобы подчиниться чужой силе, слишком понятливый, чтобы поддаться соблазну ласковых иллюзий. Презирая эмоции и высмеивая чувства. Достаточно сознавая собственную красоту, используя ее как еще один инструмент. Юный аристократ гордился своим поразительным самообладанием, был стратегом до самого конца, и нужно было выудить его из этого нескончаемого водоворота. Открытый. Обнаженный от собственного стыда, бессильный скрыть порочность своего же греховного желания, и тогда... У него будет предостаточно времени, чтобы сломить его волю, как только граф начнет вымаливать об этом. Мальчишка отчётливо знал, что дворецкий пристально наблюдает за ним. И он смотрел в ответ. Игра, еще одна занимательная забава. Но, в конце концов, это вовсе не игра в терпимость. Рот Себастьяна скривила дьявольская ухмылка. Нельзя приближаться к леднику. Стоит правильно использовать теплоту и продуманно прибегать к воздействию. Плоть слаба, но дух... Что ж, дух стоит осквернить. Демон поднялся наверх, и плотоядная улыбка не сходила с его лица до самой двери. Когда вошел Себастьян, граф вновь был весь погружен в чтение. Одна стройная ножка перекинута через другую, ступня легонько подпрыгивала в узком сапожке на каблуке, и взгляд дворецкого медленно скользнул вверх по темному шелковому гольфу к обнаженному бедру. Усталый синий глаз был решительно опущен. Раскрытый блокнот покоился на колене, а графитовый карандаш был зажат между маленьких острых зубов. Он своевременно постучал по исписанной странице. Такая хорошенькая изящная ручка с высоко поднятым мизинцем. Как бы пискнул мальчик, если попробовать обхватить его языком? Пальцы отстукивали каждый удар. И три. И четыре. И пять. Крохотное человеческое сердце. — Вы все-таки решили использовать ямб, милорд. Тихое шипение вокруг карандаша. Себастьян заменил чашку с блюдцем, наполнив принесенную давеча чайную пару до краев, и молча поставил рядом с графом. — Интересно, отменит ли тетя Фрэнсис визит, если я скажу ей, что у меня грипп? — задумчиво. — Я бы не позволил этому случиться, даже будь у вас проказа, молодой господин. — М-м-м... Эстетика гостеприимства. — Нет, милорд. Я наслаждаюсь праздными развлечениями. — Разве это не твоя обязанность — помогать мне? — мальчишка фыркнул в тени своего бархатного кресла. — Не знаю, что натолкнуло вас на эту мысль, юный господин, — дворецкий посмотрел на графа. Сиэль нетерпеливо оглянулся на него, чопорно поджав розовые губы. — Мой долг — сохранить вашу жизнь, милорд. Я никогда не обещал сделать ее приятной. И это сработало просто на отлично. Синий глаз дрогнул, и мальчишка снова уткнулся в книгу. — Разве тебе не на кого наорать внизу? — Звонок к ужину будет ровно в шесть, господин, — и демон безмятежно заговорил, убирая чайный поднос: Je t'adore à l'égal de la voûte nocturne, Ô vase de tristesse, ô grande taciturne, Опять Бодлер. На самом деле не так уж плóхи эти слова для человека, слишком меланхоличного, чтобы хотя бы расчесывать собственные волосы, однако для вас они поэты. В конечном итоге разум не имеет никакой власти вопреки ощущениям. Нет, если вы будете поддразнивать очень, очень мягко. Et t'aime d'autant plus, belle, que tu me fuis... Пальчик графа замер на середине своего ритма. Он слушал. Тебя, как свод ночной, безумно я люблю, Тебя, великую молчальницу мою! Ты — урна горести; ты сердце услаждаешь, Когда насмешливо меня вдруг покидаешь, И недоступнее мне кажется в тот миг Бездонная лазурь, краса ночей моих! Себастьян осторожно прикрыл за собой дверь.·•════·⋆≼♚≽⋆·════•·
Сиэль молча отужинал, апатично помешивая жареные овощи вилкой. «Морковь. Зелень. И утром — тетя Фрэнсис», — мальчишка устало вздохнул. От нее веяло твердой решительностью, и в ее бодром и довольно властном присутствии он чувствовал себя ребенком. Как самый настоящий ребенок и ничего более, даже близко не похожий на племянника во всех ее неоправдавшихся ожиданиях, и на зятя, на которого она так надеялась. Пустой бокал Сиэля наполнился слабым всплеском молока. Завтра он велит Себастьяну подать ему шампанское за обедом. Будь он проклят, если в собственном доме будет выглядеть как младенец. По крайней мере, с дядей Алексисом не должно быть никаких проблем, если на столе будет бренди и свежая газета. Резкий лязг металла нарушил тишину в столовой, и мальчик поднял голову. — Прошу прощения, господин... — Мэйлин начала подбирать упавшие серебряные колокольчики, подол юбки в фартуке взметнулся вверх над ковром, когда она присела. — Я не увидела... Дворецкий застыл возле буфета, наполовину повернув голову. — Кухня, — резко сказал он. — Ох, но мистер Себастьян, сэр... — Сейчас же. Наклонив голову, она быстро убежала. Граф отхлебнул молока с легким холодным трепетом облегчения: сейчас не он попал в проса́к, и даже заставил себя не сесть чуть прямее в кресле. Сиэль скорее умрет, чем признается, что эта проскальзывающая нотка гнева в голосе слуги каждый раз заставляла его вздрагивать. Однако он не испытывал жалости к своей горничной с ее бесконечной неуклюжестью и крайне очевидным поведением в присутствии главного дворецкого. Неужели у нее нет и капли сдержанности? В конечном итоге она нуждалась лишь в красоте. Демон двигался по дому с бессознательной легкостью, как гибкие ветви дерева, подхваченные ветром. Как что-то настолько простое, естественное, словно это была не самая гнусная уловка. Как будто слабый проблеск света в глубоких глазах этого существа отражал хоть толику дружелюбия. Если бы она увидела зверя в его безудержной ярости, во всей нечеловеческой жестокости, то ужаснулась бы прекрасной маске. Сиэль знал. Он секунду помедлил и поставил стакан с молоком. Мальчик видел своего демона, насквозь пропитанного кровью, окруженного багровым пламенем, по самые запястья в истерзанной плоти врагов своего господина и почти смеющегося от неистового ликования, и он испытал леденящий ужас при виде этого. Ужас. Страх. Отвращение. И, возможно, что-то еще. Граф взглянул на бледное сосредоточенное лицо Себастьяна, однако дворецкий опустил глаза, подойдя к столу, затемнив его взмахом смоляных волос, когда он наклонился над ним. Слуга, несомненно, был красив. Тревожащая красота, искаженное проявление чего-то столь губительного. Как книга французской поэзии, лежащая наверху в кабинете Сиэля. «Цветы зла». Мальчишка отвел взгляд. Завтра приедет Лиззи. Граф преподнесет ей подарок, и свое стихотворение, как только его закончит. Аккуратно сложенное и спрятанное в букете, она найдет его, как только поедет обратно домой, сидя в карете рядом с матерью. Ее отец частенько дремал в углу. А брат Эдвард внимательно наблюдал за ней, красивое лицо морщилось от слишком напряженной настороженности при каждом упоминании имени Фантомхайв. Сиэль хорошо знал, что старший кузен не доверяет ему. Но Элизабет прочтет стихотворение и, возможно, обнаружит между строчек то, что в действительности сможет понять. Граф написал для нее сонет. Его радовала античность формы. Он мог спрятаться за структурой, вписать свои неуверенные мысли в пульсацию плавных строк. Сонет должен был разрешиться в финале, задать вопрос и затем ответить на него. Сиэль практически закончил, только зацепился за заключительный куплет. Вздохнув, он отставил тарелку в сторону. — Я не могу подавать десерт, пока ваша тарелка не опустеет, милорд. — Я не хочу морковь. — Тогда я не могу подать торт. — Прекрасно, — мальчик отодвинул стул, и тот зацепился за густой ворс ковра. — Милорд, — дворецкий подошел, чтобы помочь ему. — Это шоколадно-ореховый торт с... — Я не голоден. — Мой господин, — Себастьян посмотрел на него сверху вниз, и Сиэль, не мигая, выдержал прищуренный взгляд. Напряженность на губах дворецкого смахивала на раздражение. По крайней мере, граф надеялся, что это так. — Очень хорошо, — холодно сказал он, — Как пожелаете. Поднимайтесь наверх, я еще должен наполнить вашу ванну. И мальчишка был уже на полпути к своей спальне, когда осознал, что получил приказ от собственного слуги. Сиэль выругался на лестничной площадке. Неужели он развернулся и ушел так же послушно, как и Мэйлин? Оказался под влиянием этого твердого голоса... Граф чуть не хлопнул дверью, но нет, это было бы чересчур откровенно для клыкастой твари, бесшумно поднимающейся вслед за ним по покрытой ковром лестнице. Уже слишком поздно волноваться по этому поводу. Сиэль прислонился к подоконнику в затемнённой спальне, глядя на удивительное сияние заснеженного сада при слабом лунном свете. Ветер хлестал по старинному стеклу мокрым, прилипающим снегом, и мальчик невольно вздрогнул, прислушиваясь к успокаивающему шуму воды из открытой двери. Определенно было уже поздно. Он устал от Дня святого Валентина еще до начала всей этой бессмысленной праздничной канители. Сейчас ему хотелось только спать. Граф не смотрел на Себастьяна, пока тот спокойно раздевал его на коврике. — Надеюсь, вы не заболели, милорд? — Нет, — Сиэль шагнул и глубоко погрузился в горячую чугунную ванну. Вода, пахнущая розами, плескалась у его подбородка. — Не суетись. — Надеюсь, вы скажете мне, если вам нездоровится. Или, быть может, завтра вы просто намереваетесь притвориться больным, господин? — У меня болит голова, — сказал граф, — Хоть раз попридержи язык за зубами, — и это было почти правдой, хотя боль была всего лишь легким стеснением, натянутым вдоль всего позвоночника. — Я принесу ромашковый чай, если вы... — Я сказал, придержи свой чертов язык! — Разумеется, мой лорд, — демон опустился на колени рядом с ванной. — Прошу прощения. Сиэль наклонился вперед над поджатыми коленками, позволяя дворецкому провести льняной тряпочкой по узкой спине. Он почувствовал, как мокрая мягкая ткань прошлась по небольшой выпуклости проклятого клейма, и инстинктивно отпрянул, откинувшись назад с хмурым видом. Ручеек капелек отозвался эхом, когда Себастьян выжимал ткань, и граф проследил за движением влажных пальцев в перчатках. Длинные, тонкие, будто обнаженные кости скелета. Белый хлопок был практически прозрачен от воды и казался темным. Черные ногти просвечивали, как неясные тени. Дворецкий провел тряпкой по безвольной руке. Это было довольно легкое касание, однако Сиэлю захотелось отодвинуться. Возможно, дело было вовсе не в прикосновении, а от брошенного следа оценивающих глаз, как неосмотрительно. За ним наблюдали. Он чувствовал себя ошпаренным. И жар был вовсе не от воды, а от постепенно нарастающего кипения под кожей. Себастьян остановился у хрупкого плечика, и теплые пальцы скользнули за голову. Граф ощутил мягкое давление на основание черепа. Прикосновение было медленным, сильный большой палец массировал влажный затылок, и почему-то казалось, что пульсация отдавалась у него в животе. Было бы очень хорошо прислониться к ней, позволить весу отяжелевшей головы расслабиться в руках слуги. Мальчишка не проронил ни слова, лишь только отвернулся. Дворецкий убрал руку. Но было слишком поздно. Сиэль почувствовал подергивание сонной плоти между ног, и жар был опасен. Сейчас он был до ужаса открытым, полностью обмякший в прозрачной глубокой воде. Граф осторожно пошевелил ногой, и его согнутое колено показалось из водоворота воды. Он скорее ощутил, нежели увидел, как Себастьян повернул голову, но это нисколько не помогло, а только привлекло внимание дворецкого. Если он что-нибудь скажет, если эта чертова тварь осмелится заговорить... Слуга, тактично промолчав, вернулся к мытью своего господина. Сиэль закрыл безбрежную синеву. Жар как будто пронизывал его до самых костей, а в животе бурлило от жгучей волны стыда. Он чувствовал себя наполовину раздражённым от этого ощущения. Эти голодные глаза. Если бы он только мог раствориться в воде. Ткань медленно скользнула по горлу, и горячие капли с плеском разлетелись над его грудью. Дворецкий провел пальцем вдоль острой ключицы. Кончик легким, как перышко, движением коснулся его соска. Мальчик приоткрыл веки. Его руки слегка подрагивали в воде. Еще одно касание, скольжение по затвердевшему розовому бутону, и дрожь скрутила его внутренности в тугой узел. Он резко вдохнул. Повернув голову, граф увидел плотно сжатый изящный рот и отблеск удлиненного клыка на закушенной губе. Взгляд Себастьяна был тверд. Они посмотрели друг на друга, и Сиэль затаил дыхание. Одно слово, и он рассыпется. Если чудовище осмелится заговорить. В тишине мальчишка мог бы притвориться, что не чувствует прикосновения к своему дрожащему телу, ответной волны в паху и всей глубины этого прямого мрачного взгляда. Демон не сказал ни слова. Подушечкой пальца он также не шевелил. В ванной было слишком тихо. Сиэль встал в волнах дымящейся воды, онемев, словно его конечности были подвешены прозрачными нитями как у марионетки. Сложившаяся ситуация должна была заставить его быть более осмотрительным, но, казалось, скорее неуклюже замедляла, и он ударился лодыжкой о железный обод ванны, поморщившись, капая на коврик. Полотенце ощущалось толстым и тяжелым на хрупких плечах. Отвернувшись, граф выпутался из сильных рук и вернулся в темноту пространства своей спальни, где виднелся слабый огонек. В горле сжался комок, как будто он был близок к слезам. Дворецкий последовал за ним, разложив ночную рубашку в затемненной части огромной кровати. Руки неприятно покалывало, и, нетерпеливо встряхнув ими, он попытался избавиться от этого ощущения. Ледяной порыв ветра проскользнул под дверью. В камине ярко потрескивал огонь, однако он едва мог противостоять глубокому холоду спальни. Если зверь будет молчать, скоро все закончится. — Пожалуйста, поднимите голову, господин, — голос Себастьяна был вежлив и спокоен, едва нарушал тишину. Сиэль приподнял подбородок, когда слуга вытирал его быстрыми размашистыми движениями, пока он дрожал на ковре рядом с кроватью. Мучительное легкое касание к бедрам, как будто бы до крови затронуло затвердевшее покачивание между ног, мальчик лишь крепко сжал зубы. Он не смотрел вниз. Прохладный взмах батистовой ночной рубашки скользнул по телу, и он скрестил руки на груди. Еще одно мгновение. Дворецкий откинул покрывало, и граф с облегчением забрался в широкую тень кровати, опустившись на колени в самом центре. Он поджал под себя ноги и натянул одеяло на бедра. — Сегодня вечером в доме довольно сильный сквозняк. Нужно будет проверить дымовые трубы в этом крыле, — справа от него прозвучал тихий голос, когда дворецкий положил серебряное кольцо с перстнем своего господина на прикроватный комод. Свеча рядом с ним потускнела и покачнулась. — Хорошо, если ты так считаешь, — тяжелое покрывало лежало у него на коленях, и Сиэль сунул озябшие пальцы между бедер. Послышался почти бесшумный шорох тяжелой ткани, когда темный балдахин опустился над кроватью, звук был подобен птичьему взмаху крыла. — На этой неделе ожидается оттепель, — сказал Себастьян, — Распускаются ирисы. Если вас это устроит, милорд, завтра я велю Финни принести с живой изгороди несколько полевых цветов. Они менее ценны, нежели оранжерейные орхидеи, но по-своему волшебны. — Прекрасно, — мальчишка слушал краем уха. Напряжение под одеялом уже порядком утомило. Граф еще глубже уперся кулаками в подрагивающие коленки, чувствуя, как ответный гул разбушевался с удвоенной силой. Если бы он мог свернуться калачиком под тяжелой шерстью, небольшой холмик походил бы на снежный сугроб... — Ветки зимней вишни будут украшать холл, — прозвучал теплый голос. Низкий. Усыпляющий. — Дафна перед входом в поместье. Морозник и подснежники на столе. — Отлично, — сказал он, прочищая горло. Сиэль вздрогнул, провоцируя себя кончиком пальца. Жар его возбуждения уже пробрался сквозь тонкий хлопок ночной рубашки, и блестящая штучка подскочила от легкого прикосновения. — Чудесно, — тихо отозвался Себастьян. Возможно, это была насмешка. Он раскладывал еще одно пуховое одеяло у изножья, и в нос ударил запах камфоры. — Наберитесь терпения, господин, сейчас я вас покину. Если, конечно, вы сможете сдержаться еще хоть минуту. Безусловно, чертов ублюдок! — Следи за тем, что говоришь, — мальчик сглотнул, и его язык прилип к гортани. Это было совершенно глупо, проклятие! Ведь он мог просто притвориться, что неправильно все понял. — Надеюсь, я не обидел вас, милорд? — голос демона был мягким, почти что отсутствующим. Белый V-образный вырез рубашки дворецкого был едва виден у изножья, прежде чем между ними опустилась ткань. — У вас нет никакой необходимости стыдиться из-за моего присутствия. — Я не стыжусь, — прозвучало слишком настойчиво, даже для его собственных ушей. — Рад это слышать, господин, — успокаивающе сказал Себастьян, едва слышно за тяжелыми завесами. — Стремление к физическому удовольствию — это животный инстинкт, а не человеческая слабость. — Не думаю, что мне нужно твое позволение, — с презрительной холодностью. Эрекция в руке Сиэля должна была бы уже улетучиться, ослабевая от явного дискомфорта и негромкого учащенного дыхания злости, однако этого не произошло. Он жаждал разрядки. — Интересно, милорд, — задумчиво произнес дворецкий. — Вы смотрите на себя в такие моменты или предпочитаете закрывать глаза? — Ч-что... — хотел было возмутиться Сиэль, но не смог закончить и начатой фразы. Бесспорно, мальчишка всегда закрывал глаза. Это была просто физическая разрядка, и он не собирался зацикливаться на подобном. Сейчас его глаза были закрыты. — Может быть, вы пробовали делать это перед зеркалом? Слова медленно растекались по его внутренностям, как струйка горького расплавленного шоколада. Так же волнующе, как осторожное прикосновение пальцев, а в животе распространился судорожный трепет. Он прикусил щеку изнутри и откинул покрывало с колен, дрожа в ночном воздухе. — Или же, возможно, вам нравится, когда за вами наблюдают? Мысль об этих слегка удлиненных глазах, переливающихся своим демоническим пламенем, о блеске острого птичьего взгляда, пристально следящего за ним. Граф старался не думать об этом. Но он хотел это обжигающее воспоминание, и его тело все еще было разгоряченным от него. Медленное поглаживание пальцем в завитой паром ванне. Розовые пальчики ног напряглись. Его согнутые стройные ножки покалывало от холода, когда рубашка скользнула выше по бедрам. — Я старался представить это, мой лорд, и не смог, — голос Себастьяна за балдахином был медленным и мягким, как будто он что-то тщательно хотел объяснить. — Как крепко вы себя сжимаете. Сколько времени пройдет, прежде чем вы, наконец, прольетесь на белоснежные простыни. — Тебя это не касается, — слова отдавались дрожью, но граф надеялся, что они прозвучали достаточно сердито. Естественно, это был гнев. Горячий поток струился вдоль гибкого позвоночника. Демон думал о нем. Представлял, как он делает это... Занимается нечто подобным. Ах... Этим. Мягкая плоть была теплой в его влажной руке, и он вздрогнул от собственного прикосновения. Сиэль обвил свободным кольцом пальцев вокруг истекающей головки своего настойчивого члена. — Нет, как раз таки касается, — возразил дворецкий. — Я заметил, что вы еще не попросили меня уйти. Низкие нотки в бархатистом голосе. Мальчик судорожно сглотнул вязкую слюну, и начал усиленно покачиваться в такт движению руки, поджимая пальцы ног. Занавеска слева от него на мгновение колыхнулась. Он не осмеливался повернуть голову, лишь смотрел на пятнышко собственной тени и на склонившуюся в нерешительности рядом с ним. — Я уже знаю, что ваше удовольствие не безмолвно, господин. Однако мне интересно, о чем же вы думаете, когда ласкаете себя, — пауза. — О ком вы думаете? Сиэль рискнул посмотреть в сторону и увидел только глаза чудовища. Демонический блеск, как лезвие кинжала при свете огня. Было уже слишком поздно. Слуга видел излишне много и не преминет заставить его страдать из-за всего этого. И достаточно поздно передумать, с этим лихорадочным трепетом в руках. — Ох, — сказал Себастьян, — О-о-о, так вот как это выглядит. Этот голос. Мурлычущий. Граф почувствовал под рукой раскаленный пульс и издал еле уловимый звук, и яростно возненавидев себя за подобную несдержанность, затаил дыхание. Настороженные глаза опаляли самые краешки возбуждённого мозга. На некоторое время воцарилась тишина. — Раздвиньте колени, милорд, — прямиком из мрака. «Нет», — подумал Сиэль и подчинился. Слабое ёрзанье. Он наклонился вперед, упершись одним кулаком в матрас. Его лицо пылало, и внутри как жидкий огонь разрастался пузырь разгоряченной крови. — Сильнее. Мальчик расставил их еще шире, высоко задрав ночную рубашку, и почувствовал дрожь собственного дыхания на приоткрытых припухших губах, когда крепче сжал себя. По обнаженной впадине раздвинутых бедер, казалось, скатываются маленькие капельки пота, и усиленное сердцебиение наполнило все его тело. Оно отдавало вибрацией в самых кончиках пальцев. — Господин, — сказал демон, — Вы действительно выглядите очаровательно. — Заткнись, — шепот, — Не смей даже... ах... Лишь глухое завывание отдаленного ветра, собственное затрудненное дыхание, и щелканье скользкой плоти в собственной жесткой хватке. Румянец на щеках был лихорадочным, но от испарины на спине повеяло тошнотворным холодком. Голые коленки подрагивали на накрахмаленной простыне, и он задыхался от переполняющих чувств. Звук был резким, непристойным, и Сиэль пытался всячески заглушить его. Ему показалось, что демон что-то прошептал, и он повернул голову. О, это приглушенное веселье... Однако это были вовсе не слова, а только хрипловатый смех. Или нетерпеливое ожидание. Бисерный пот струился по плавным изгибам согнутых ног. Стремительный подъем, взрывная волна в животе, такая же головокружительная, как неизбежное падение, а затем затаенное дыхание, и его глаза крепко зажмурились. Неистовый жар расцвел внутри него, как страницы, охваченные адским пламенем. Тишина, покой, забвение и оглушающий рев крови в ушах. Колени судорожно поджались вокруг сжатого кулака, и он обмяк. Пальцы были покрыты горячими брызгами. — Ах, надо же, — послышался шепот. Занавеси вновь зашевелились, как будто в комнату ворвался ветер. — Ваше лицо было просто восхитительным. Если бы вы точно знали, что делаете со мной, интересно, осмелились бы вы когда-нибудь повторить нечто подобное, мой лорд. — Умолкни, — сказал он. Вся его грудь была влажной. — Ты... ты... — Сиэль вытер нос сжатым кулачком и принялся очищать мокрые пальцы другой руки о смятую рубашку. Затянутые в белоснежную перчатку пальцы Себастьяна коснулись его плеча, и граф замолчал. — Успокойтесь, — холодно отозвался демон. — Если вам это не понравилось, быть может, в следующий раз вы прикажете мне уйти? Я получил огромное удовольствие. Вы были очень любезны, господин. — Если ты думаешь, что это было в угоду тебе... — Сиэль замолчал, растерявшись, и подыскивая точные слова. Это зверь был во всем виноват. С этими голодными глазами, нежным поддразнивающим кончиком пальца в ванне. Его безмолвие. Его голос. И мальчик позволил твари увидеть себя таким, позволил ему наблюдать, о боги, если бы он только мог контролировать свое тело... — Да как ты смеешь! — дворецкий ждал, его рука все еще слегка ощущалась на хрупком плечике. У графа не осталось сил даже отмахнуться. — Ты действительно извращенец, — хрипло закончил он. — Это на самом деле так, — голос дворецкого раздался совсем рядом с его ухом. Сухой, как опавший осенний лист. Дыхание было горячим. Резкий запах железа ударил в нос. — И как именно это должно вас удивить? Липкая рука Сиэля вцепилась в ночную рубашку. — Доброй ночи, милорд, — тепло и вежливо, как всегда. — Надеюсь, ветер не потревожит ваш сон, — лёгкое постукивание под подбородком — награда маленького мальчика. И последняя занавесь опустилась. Золоченый отблеск свечей между ними колыхнулся, и граф услышал, как захлопнулась дверь. Он уткнулся лицом в подушку. Его глаза уже горели от слез.