Хроники Эдмории. Дары аймасов (книга вторая)

Пронизывающий холодный ветер разгулялся с рассветом, донося до вершины горы, увенчанной замком наследника Алиссандры шум пробудившегося от сна Сайен Руаг-Наара. По узким улочками городка двигались повозки с овощами, корнеплодами, птицей, бычьими и свиными тушами — торговцы спешили на рынок, чтобы занять лучшие места. Ремесленники тянули тележки сами, покрикивая на зазевавшихся горожан, требуя дать им дорогу. Пекари зазывали народ ароматными запахами сдобы, молочники разносили запечатанные бутыли с молоком и завёрнутые в холстину сыры к порогам домов, где их ожидали почтенные матроны. Между ранними «пташками» сновали собаки и голодная детвора: одни клянчили кости, другие мелочь. Бонаэлль, кутаясь в подбитый мехом плащ, стоял на краю уступа, глядя на мирное течение жизни Сайен Руаг-Наара с отсутствием эмоций на лице. Ему просто требовалось смотреть на что-либо, только бы не на пылавший за его спиной погребальный костёр. В ярком пламени, выкидывавшем в воздух раскалённые искры, догорали пять тел. Альбас-Кларэ решил оказать своим погибшим наложникам неслыханную честь — погребение в огне, принятое в семьях знати вампиров. Прознав про затею князя, Эммануил выразил тому своё недовольство, переданное через Вальхида, но Бонаэллю было наплевать на мнение наследника. Глухая чёрная тоска переполняла его душу. Призывы взять себя в руки и вернуть себя прежнего проскальзывали мимо его сознания. Прежним ему было уже не стать. Пальцы князя рефлекторно потянулись к укрывавшей щеку, глаз и лоб бархатной маске. Под ней пряталась повязка, пропитанная мазью, что лишь избавляла от боли, но не врачевала рану. Наказание фаворита всё ещё длилось и Эммануил лично следил за тем, чтобы в питье фаворита регулярно добавляли вербену, не позволяя ему восстановиться полностью. И страдания князя не ограничились одним физическим наказанием. В его память вплыли горчащие воспоминания: принц Морригана заставил его предстать перед близнецами Кальдер-Руа с окровавленным лицом и принести свои извинения за то, чего он не совершал. Он, заплетаясь языком, произнёс всё, что от него требовалось, глядя единственным неповрежденным глазом на торжествующую Элоизу — Элоизу, чьё лицо уже было девственно чистым, в отличие от его собственного, изуродованного чудовищными бороздами, обнажавшими кость скул. Он выдержал всё: и её «милостивое» прощение, и «заботливые» расспросы Манфреда о его самочувствии, и заверения Эммануила в том, что свой урок, он — Бонаэлль, запомнит надолго. Только оказавшись в своей спальне, куда его проводил и тут же оставил наследник Алиссандры, Альбас-Кларэ позволил себе выйти из онемения чувств и горестно взвыл. Вбежавший внутрь Вальхид подхватил забившегося в нервном припадке князя, осев вместе с ним на пол. С кровати сумел встать Азимель и присоединился к евнуху. Эльфийка была ещё слишком слаба, чтобы прийти на помощь, но когда вампира уложили на кровать, придвинулась ближе, согревая его своим теплом. Азимель крепко обнял его с другой стороны, сплетая свою руку с рукой светлой, и Бонаэлль затих, спелёнатый их телами, устремив наполненный тьмой взгляд в одному ему ведомое пространство. Так он пролежал всю ночь и следующий день, страдая от приступов то жара, то озноба, мучимый судорогами в мышцах лица. Плоть пыталась срастись, но действие вербены обрывало процесс регенерации. Рана вновь принялась кровоточить, причиняя невыносимые мученья. Князь больше не кричал, только тяжело дышал и время от времени скрипел клыками от боли. Азимель с эльфийкой терпеливо поили его водой, промокали тряпицей пот со лба, меняли дурно пахнущие кровью повязки. При этом все трое молчали, зато за всех болтал Вальхид. Именно он сообщил о том, что Эммануил отложил их выезд, вознамерившись отправиться в путь с опальным князем. Он же рассказал о том, что Эммануил велел казнить охрану, которой было поручено охранять гарем фаворита. Личных евнухов принц оставил в живых, понизив до мойщиков полов и приказав предварительно высечь. Альбас-Кларэ апатично слушал его болтовню. Смысл слов Вальхида доходил до его сознания лишь отчасти. Князя не трогала «забота» принца, решившего дать ему окрепнуть после того, как сам же и изуродовал. Все его планы и мечты теперь казались глупостью неразумного, излишне самоуверенного ребёнка. Он не хотел ничего, кроме того, чтобы его наконец оставили в покое. Забыли о нём и дали спокойно умереть. Но в покое его не оставляли: Вальхид терзал сплетнями, лекарь — перевязками, Азимель — лаской, эльфийка — неожиданным участием, а присылаемый Эммаунилом слуга — проклятой вербеной. На третьи сутки, едва солнце поднялось над горами, Бонаэлль впервые разомкнул губы, спросив, что сделали с телами его наложников. Как оказалось, несчастных ещё не захоронили. Вальхид был слишком занят князем, отдать соответствующий приказ было некому, потому останки несчастных перенесли в холодный подвал замка, где и оставили. Альбас-Кларэ огорошил Вальхида приказом организовать их сожжение, добавив, что намерен присутствовать на церемонии прощания лично. Евнух, всплеснув руками, попытался отговорить его от этой затеи, но Бонаэлль был непреклонен и, держась за плечо Азимеля, покинул спальню, чтобы отдать последнюю дань рабам, расплатившимся жизнью за дворцовые интриги детей ночи. У выхода из замка его встретил капитан стражи Арилорр-наара Белнарис Тальмир-Миир — немолодой седоволосый вампир с широкими плечами и величественной статью. Белнарис неотрывно смотрел на фаворита. О наказании князя в замке судачили все, кому ни лень. Капитан, в отличие от остальных, знал, во имя чего пострадал Альбас-Кларэ. Заносчивого фаворита он не любил, но ещё меньше был склонен одобрить лишённый благородства поступок наследника королевы. Тальмир-Миир был воином и рыцарем и никогда не стал бы вершить неправедного суда, каким бы ни была его цель. Впрочем, высказывать своего мнения о поступке принца он не стал. Капитан был предан наследнику всей душой и телом так же, как был предан его отцу — Альбинусу Гаэллат-Руа. Супругу королевы Алиссандры он был в своё время боевым соратником и другом. Как только Бонаэлль приблизился, капитан послал фавориту короткий кивок. Две толстых косы, лежавшие на груди, качнулись в такт движению крепкой шеи. С левого уха вампира свисала длинная подвеска с алым камнем. — Ваша светлость, — сухо выронил он, приветствуя князя. — Капитан, — в тон отозвался Бонаэлль, сверля его горящим лихорадкой глазом. Он был бледен, как смерть, и едва держался на ногах, однако голос его не дрогнул. — Тебя послали сопроводить меня? — Только если ты сам этого пожелаешь. — Тальмир-Миир знал, куда собрался фаворит. Видел устроенное неподалеку от замка кострище с телами. — Разумно ли было покинуть постель так рано, милорд? — добавил он, впустив в голос толику мягкости. Альбас–Кларэ потянулся накинуть на голову капюшон, скрывая израненную часть лица. Жалеть себя он не позволит. — У каждого из нас свои обязанности, Белнарис, — холодно ответствовал он, — и свои долги. Бонаэлль проплыл мимо воина, вслед за ним потянулись Азимель и эльфийка… Костер медленно догорал, и Бонаэлль успел притерпеться к тошнотворному запаху сжигаемой плоти. Город внизу гудел, наполненный жизнью. Время от времени кто-нибудь из горожан останавливался, чтобы поглазеть на дым, стелившийся у вершины горы, и вновь спешил по своим делам. Интересоваться происходящим в замке наследника было делом не безопасным. Каждый знал, что город был наводнен шпионами Эммануила, как и самой королевы. За доносы щедро платили. Неблагонадежность каралась смертью. Вальхид подошёл к князю, спросив того, будет ли он пускать прах по ветру. В руках евнух держал заранее приготовленную чашу. Погружённый в свои мрачные мысли Альбас-Кларэ остался стоять в прежней позе. Но когда евнух сделал шаг, чтобы уйти, фаворит протянул к чаще руку, затянутую в перчатку и зачерпнул серую горсть. К нему присоединились Азимель и эльфийка. Шагнув к краю уступа, князь поднял руку. — Да пребудет с вами покой и умиротворение тьмы Великой ночи, — выронил он, разжав пальцы, и позволил ветру слизнуть прах с его ладони. Вальхид неодобрительно покачал головой. Альбас-Кларэ употребил ритуальную фразу из погребальной молитвы вампиров. Такого нарушения традиций Бонаэллю не простил бы ни один дитя ночи, услышь его речь, произнесённую в честь рабов-людей. Азимель с эльфийкой встали над краем. Каждый из них отдал дань погибшим прощальным словом: Азимель — на общем, эльфийка — на языке остроухих. Бонаэлль, услышав эльфийку, вырвал себя из оцепенения, бросив на неё пристальный взгляд. Светлая почтила погибших наложников таким же образом, что и он. Покончив с прощанием, Альбас-Кларэ повернул обратно. В замке, завидев идущего по коридору князя и его сопровождение, прислуга спешила отойти к стенам. Никто не знал, считать ли наказание фаворита его отставкой. Ему кланялись, а за спиной злорадно перешёптывались, не спеша выразить сочувствие тому, кто сам никогда не выказывал жалости к ним. У покоев фаворита князя ожидал лекарь Эммануила — Гвидо, прибывший сменить повязку. Пройдя мимо него в открытую Вальхидом дверь, Альбас-Кларэ опустился на край кровати. Лекарь — сухой, жилистый полукровка, принялся аккуратно снимать слои повязки. При этом старик старался не дотрагиваться до неповрежденной кожи лица князя, покрасневшей от непрекращающегося жара. Альбас-Кларэ сидел, не двигаясь, но, когда Гвидо снял последний слой ткани, поднял руку, останавливая его манипуляции. — Подайте мне зеркало, — хрипло велел он. Стоявший неподалеку Вальхид обеспокоенно шевельнулся. Своего лица князь ещё не видел, впервые изъявив желание лицезреть то, что сотворил с ним Эммануил. — Не стоит, мой господин, — мягко произнёс евнух, — вы сможете посмотреть, когда его высочество сменит гнев на милость… — Помолчи, — оборвал он, — и подай мне зеркало. Вальхид остался стоять на месте, впервые не бросившись со всех ног выполнить его приказ. Он знал, что испытает князь, увидев то, во что превратилось некогда одно из самых красивых лиц королевства. Глаз фаворита налился красным заревом. Азимель, сидевший у его ног, встревожено коснулся коленки князя. Альбас-Кларэ поднялся на ноги и, пошатнувшись, взмахнул рукой, ища опору. Его цепко ухватили за запястье. Князь повернул голову. Рядом с ним стояла эльфийка. Светлая не смотрела на него, но крепко держала вампира за руку. Опустив его ладонь на своё плечо, она сама повела его к зеркалу, стоявшему в углу у ложа. Он следовал за ней, как слепой за поводырем, не отрываясь от стриженного затылка и острых кончиков ушей. Он сам обрезал её роскошные косы. Эльфийка была слишком красива, краше его самого, потому он испортил её совершенство. Бонаэлль помнил, как увидел её впервые на рынке рабов в Гезуйе — первую чистопородную светлую в его жизни. Прекрасную и гордую. Её голову не склонил даже рабский ошейник, опоясывавший шею эльфийки. Она казалась лучом света во тьме, очаровав его своим неприступным величием. Перед ним стояла та, кому должны были поклоняться, а он поставил её на колени. Купил, не торгуясь, и, сгорая от желания отобрать этот внутренний свет, которого не имел сам, овладел жадно и неуклюже, прямо в палатке работорговца, просто вышвырнув того вон, заткнув возражения кошелем с золотом. Он был её первым, отобрав то, что полагалось отдать супругу, но не потрудился даже узнать истинное имя своей новой рабыни. Воспоминание о его грехе мелькнуло и погасло, сводя с ума приступом острого раскаяния. Увидев своё отражение в зеркале, он с ужасом понял, что жившее в нём чудовище выбралось наружу, показав свой истинный лик. Гротескная маска с оскаленным ртом, кровавыми бороздами ран на левой щеке, провалом глаза, смотрела на него из зазеркалья, ткнув в очевидное — он заслужил своё наказание. Пусть не за Элоизу, но за то, что он сотворил со светлой, с Азимелем, со всеми теми, чьими судьбами он выстлал свой неправедный путь, будто гать. Он отшатнулся от зеркала и закрылся ладонями, прячась от выжигающего душу стыда и отчаяния. — Я чудовище… Эммануил объявился в спальне, едва затих последний звук его покаянного признания. Вальхид и Азимель сползли на пол, лекарь застыл в раболепном поклоне. Эльфийка встала на колени, скорее из привычки, чем по осознанной команде мозга. — Покиньте нас, — властно произнёс принц. Всех вымело, словно ветром. Дверь закрылась, оставив наследника и фаворита наедине. Возникнув за спиной Бонаэлля, Вальдер-Руа посмотрел в зеркало. Альбас-Кларэ медленно опустил руки. Пусть полюбуется тем, что сотворил с ним в угоду союзу с лжецами Кальдер-Руа! Но Эммануил не испытал ни малейшего угрызения совести. Если Бонаэлль ждал от него раскаяния, то ему следовало запастись бесконечным терпением. — Прикрой это чем-нибудь, — брезгливо приказал он князю. Альбас-Кларэ окаменел, задержав дыханье. Обида обожгла похлеще кнута. Повернувшись к нему спиной, Эммануил налил себе вина из серебряного кувшина с кванхильским вином. Его доставляли в резиденцию принца из земель далекого государства людей — Гондемаара. — Моя мать вызывает меня к себе, — выронил он, любуясь игрой багряных бликов в кубке. — Очевидно, ей уже донесли о том, что я намерен отыскать Страж-Камень и Избранного. Думаю, она обеспокоена тем, что я доберусь до потомков императора дроу первым, опередив её ищеек, и возьму то, что принадлежит мне по праву. Бонаэлль замкнулся в глухом молчании, и Эммануил, поставив кубок на стол, повернулся к нему. — Чего язык узлом завязал? — грубо бросил он. — Разве это был не твой план? Найти избранного, заключить с ним союз и свергнуть мою матушку. — Без меня. Вальдер-Руа поднял брови: — Без тебя? — вкрадчиво переспросил он. — Ты вознамерился бросить меня? — Теперь у тебя есть иные союзники. — Ревнуешь? — поддел он. Альбас-Кларэ передёрнулся от отвращения. В памяти мелькнули лица торжествующих Кальдер-Руа. Эммануил не позволил ему ни смыть кровь, ни обработать раны — приволок к их ногам залитого кровью и слезами, сделав его унижение ещё более полным. — Мне всё равно, — фаворит вскинул голову, в нём ещё остались силы, чтобы сопротивляться. — Понять так, что ты надумал меня покинуть? — голос наследника завибрировал холодом. — Не спросив моего согласия? — Я не твой раб. — Ты служишь мне! — рявкнул принц. — И уйдёшь только тогда, когда я тебе это позволю! — Ты уже взял от меня то, что было нужно. Использовал мой мозг, трахал моё тело. Я дал совет, придумал план, больше я тебе не нужен. Отпусти меня, и я уйду в храм… Он вскрикнул, когда Вальдер-Руа оказался рядом с ним и сжал железными пальцами его подбородок. — Храмовником надумал стать? — прошипел он в его испоганенное лицо. — В святоши подашься? Ты — моя шлюха, и останешься в этой роли навсегда! — Лучше сдохну, — простонал Альбас-Кларэ. Едва поджившая корка идущих параллельно друг другу порезов лопнула, щека стала мокрой. — Поищи другую подстилку. Элоиза подойдёт, если… не спалит тебя своей магией. — Заткнись, — прорычал наследник, впивая ногти в его кожу, — или я довершу начатое! Сдеру с тебя скальп и залью вербеной! Бонаэлль издал истерический смешок: — Давай, стану только краше. — А мне красота твоего личика ни к чему. Со спины ничего не видно, любовь моя. Он, выпустив его, с силой толкнул на постель. Альбас-Кларэ упал, ударившись боком и израненной частью лица и охнул, потянувшись к щеке. Ладонь окрасилась кровью. — Ты зверь… — прошипел он, окатив его шипящей ненавистью. — Ты ещё не видел всей моей звериной сущности, — заверил Эммануил, переворачивая его на живот и сдёргивая бриджи вместе с бельем. Разорвав рубашку, он обнажил его белое, худое тело и потянулся к завязкам собственных штанов. Боннаэль попытался уйти от насилия, но Вальдер-Руа, перехватив его за косу, вернул обратно и придавил к постели. Ярость — чёрная, жгучая, словно перец хатлак, выжигала наследника, туманя разум. Он налёг сверху, вживаясь в него каменным естеством. — Моей шлюхой тебе быть до конца своих дней, Наэлле, — выцедил он в его ухо, — и только от меня зависит, сколько из них тебе будет отмерено! — Моя семья пожалуется в Королевский Совет! Ты не можешь держать меня против моей воли! — Бонаэлль ахнул, впиваясь ногтями в руку принца, смявшую его плоть, безжалостно давя яички.  — Им наплевать на тебя, — Вальдер-Руа разжал хватку, только дождавшись его жалобного крика — Альбас-Кларэ судорожно хватал воздух открытым ртом, вцепившись в запястье своего мучителя. — Твой отец, отпустив тебя со мной в Арилорр-Наар, непрозрачно намекнул, что я могу делать с тобой что хочу. Глупый маленький Наэлле, ты не нужен никому, кроме меня. Никто не посмеет перечить будущему королю. А я им стану, и если ты будешь достаточно послушен, то, возможно, воплощу твою мечту. Ты ведь хочешь стать моей королевой, — он издевательски хохотнул, проведя ногтями по его выступающим рёбрам. Эммануил ошибался, Бонаэлль больше не мечтал ни о чём, кроме покоя. Но упоминание об отце свело его сопротивление на нет. Он, разом потеряв запал, сдался, позволив повалить себя лицом в подушки, раздвинуть ноги и связать руки за спиной снятой с волос лентой. Голову фаворита принц накрыл сверху подолом разорванной рубашки. Наследник не желал любоваться его уродством. Вальдер-Руа вошёл в него одним толчком до упора, не заботясь о подготовке. Князь сцепил челюсти, давя крик. Боль была чрезмерной, даже для его выдержки. Эммануил не щадил любовника — вдалбливался с немилосердной оттяжкой, не слыша его надорванных всхлипов, не замечая, что скользит по крови. Сопротивление князя делало его ещё более желанным и сводило Эммануила с ума. Спина фаворита взмокла от россыпи пота, мышцы плеч натянулись, грозя лопнуть от чудовищного напряжения. Вербена, гулявшая по венам Бонаэлля, не позволяла ему восстановиться, продлевая его муки. Сил на спасительное заклятье забытья, что избавило бы его от боли, князь не наскрёб. Бонаэлль был слишком ослаблен жаром. Об его чувствах Эммануил думал меньше всего, желая сломать вздумавшую противиться ему игрушку. По спальне поползло переплетение рыка, жалобных стонов и шлепков. Когда жестокий урок был закончен, наследник Алиссандры поднялся с истерзанного насилием тела, поправил сбившийся хвост волос и склонился над Бонаэллем. Альбас-Кларэ лежал, свернувшись в дрожащий ком, обняв себя за плечи. Дыханье наследника опалило его щеку, заставив нервно вздрогнуть. — По моему возвращению из столицы, мы с близнецами направимся на север, — он отвёл за ухо Альбаса-Кларэ взмокшую светлую прядь. — Для тебя ничего не изменилось, Наэлле, — Вальдер-Руа был почти нежен, так, словно это не он только что взял его силой, — ты по-прежнему будешь выполнять свои обязанности советника и делить со мной ложе, по моему пожеланию. Не противься мне, князь, для своего же блага. Помни, что я своего из рук никого не выпущу. Эммануил поцеловал его в висок — не из ласки, а ставя печать собственника и покинул спальню.