Лилия долин

И я почувствовал, как внутри тугим комом начинает ворочаться злость. Мало того, что меня выдернуло из родного мира, в котором у меня были какие-никакие перспективы, и закинуло чёрт знает куда! Так поначалу меня только чудом не убили озверевшие кочевники, потом выяснилось, что я должен помогать долбоёбу, позволившему себя убить, будучи при этом магом не из слабых… Ну ладно, убили, со всеми бывает… И необходимость оказать помощь Майтели я ещё сумел переварить… И да, с оборотнями сам подставился, не зная местных обычаев. Но, сцуко, почему этот поганый Тиль просто не оставил меня в покое? И нет, честно, я бы понял, если бы он меня просто завалил и трахнул. Не простил бы, но понял. Но вот так… Отдавать того, кто тебе вроде бы понравился, во всеобщее пользование? Чем я успел так провиниться, что заслужил всю эту мерзость? Тугой ком злости и обиды всё ворочался и ворочался в груди, не желая рассасываться. А шуточки, которыми мои конвоиры порой перекидывались с такими же, как они, молодыми парнями, моему успокоению не способствовали от слова совсем. Так что когда меня привели наконец-то к месту жертвоприношения, я напоминал самому себе закипающий чайник, с которого чудом ещё не сорвало крышку. Место жертвоприношения находилось в соседней с деревней дубовой роще. Через рощу вела довольно широкая и хорошо натоптанная тропинка, по которой меня и привели на поляну почти идеально круглой формы. В центре поляны высилось вырезанное из потемневшего от времени дуба изваяние, до боли напоминавшее знаменитую Капитолийскую волчицу, только с поправкой на местные реалии. Огромная мохнатая волчица заслоняла собой двух младенцев — девочку и мальчика. Поскольку младенцы были голенькие, тот факт, что это именно девочка и мальчик, сомнений не вызывал. А вообще неведомый мастер вырезал волчицу и детей потрясающе искусно — каждая шерстинка шкуры, каждая младенческая складочка на пухленьких телах малышей были переданы с потрясающей достоверностью. У ног волчицы лежал здоровенный плоский камень, на котором были уже разложены дары — плоды, лепёшки, орехи, куски жареного мяса, а также курились дымком две глиняные плошки — явно с местными благовониями. Пахло странно — не то чтобы неприятно, а как-то будоражаще. Старуха-шаманка уже была при деле. Она ходила вокруг статуи волчицы посолонь, окропляя её какой-то жидкостью из чаши. Две женщины — высокие и крепкие, с невозмутимыми лицами — собирали поодаль что-то, сначала напомнившее мне примитивный ткацкий станок, на котором наша соседка баба Надя ткала из всякого тряпья половики, которые в нашей деревне именовали «дорожками». Я сначала впал в недоумение, но потом понял, что на ткацкий станок эта хренова конструкция походила лишь размерами. Широкая, гладкая доска посередине, кольца с ремнями по углам… Понятно. Станок, только не ткацкий. По всей видимости, кульминационная часть жертвоприношения с моим непосредственным участием будет проходить именно на нём. Злость вновь заворочалась в груди, просясь наружу, но я каким-то седьмым чувством понимал, что пока её выпускать нельзя. Позже, может быть, позже… К тому же я ещё не спёр реквизит для моего сольного выступления. Старуха, увидев меня и моих конвоиров, холодно сказала: — Привели? Вот и хорошо, проваливайте покудова. У нас дел полно. — Но мы… — попытался возразить Тиль. — Явитесь со всеми, когда солнце сядет, — отрезала старуха. — Ишь, разлакомились… Молодняк поворчал, но старухе подчинился, и она, подозвав к себе помощниц, коротко скомандовала: — Вымойте его. Женщины синхронно кивнули и, подхватив меня под локти, потащили куда-то. Я попробовал было вывернуться — куда там. Было такое впечатление, что меня тащили не живые женщины, а деревянные големы. А бесстрастное выражение их лиц только способствовало этому впечатлению. Какие-то у оборотней женщины малоэмоциональные, или это просто личная особенность этих двоих? Женщины притащили меня к небольшому озерцу, на берегу которого стояли три каменных чаши. Ну, как чаши — каждая размером с небольшую ванну, и уже наполненные водой, успевшей нагреться на солнце. Мне коротко велели разоблачаться, а когда я замешкался, то схлопотал такую затрещину, что в голове зазвенело. Злость опять заворочалась внутри, грозя прорваться наружу, но я снова сдержался. Вместо этого я молча снял одежду, и обе дамы сноровисто плюхнули меня в первую ванну. Мыли меня долго, и могу сказать со всей ответственностью — таким чистым я не был ни разу в жизни, причём во всех местах одновременно. Меня мыли, тёрли кожу мягкими мочалками, поливали настоями каких-то трав, а потом просто прополоскали в третьей ванне с чистой водой, словно хорошо постиранное бельишко. И всё это с теми же каменными лицами. Если честно, то это очень унизительно, когда с тобой обращаются, как с неодушевлённым предметом — а именно так со мной и обращались. Потом меня выдернули из ванны, обтёрли куском полотна, бросили в качестве одежды второй кусок — более тонкий и белоснежный, а в качестве обуви — простые сандалии на тонкой подошве. Но я не стал протестовать — голова ещё гудела после первой оплеухи. Просто молча обернул бёдра полотном, надел сандалии и потопал обратно. Под тем же конвоем. Правда, на повороте я умудрился неловко споткнуться и чуть не упал, схватившись за одежду одной из женщин. За это я схлопотал ещё одну оплеуху, но дело того стоило… А ещё меня настораживал один момент — шёл я голым по пояс, прекрасная лилия продолжала оставаться на моём плече — во всяком случае, я сам её отлично видел — стоило лишь чуть скосить глаза. Однако обе женщины не реагировали на татуировку совершенно. А ведь мыли меня весьма тщательно. Не видят они её, что ли? Когда мы дошли до поляны, старая шаманка мирно сидела на пенёчке и курила трубку. Похоже, все свои дела она уже сделала. Рядом с ней сидел немолодой мужчина в богато расшитой рубахе и штанах из какой-то тонко выделанной кожи, заправленных в высокие сапоги. Полуседые волосы мужчины были тщательно расчёсаны и спадали на спину, на груди поверх рубашки красовалось грубовато сделанное золотое ожерелье-пектораль. Интересно, не папенька ли Тиля в гости пожаловал? Проверить, как идёт подготовка к ритуалу, и заодно на намеченную развлекуху поглядеть? Похоже, что так. Семейное сходство налицо. — Хороший вкус у моего сына, а, бабушка? — поинтересовался мужчина у шаманки. — Надо же, какого красавца заарканил. И зачем ты ему дважды отказал? — обратился он уже ко мне. — Стал бы моему сыну супругом и горя не знал бы. — Вообще-то, — спокойно сказал я, — я мало что помню. Вот и про обычай этот забыл. Так что если я и действовал неправильно, то не осознавал этого. А супругом вашему сыну я не стал бы ни за что. Мне подлецы в супругах не нужны. Бац! — мне прилетела очередная оплеуха — на сей раз от оскорбившегося за своё чадо папеньки. Да уж, скорость у этих оборотней потрясающая. Только что сидел — вроде такой спокойный, расслабленный — и вдруг быстрее молнии метнулся. — Не смей оскорблять моего сына, пащенок! — прошипел оборотень и снова замахнулся на меня. — Оставил бы ты парня в покое, Огги, — невозмутимо произнесла шаманка, выдохнув клуб дыма, который сделал бы честь средних размеров паровозу. — Не ровён час, прибьёшь, как тогда жертвоприношение проводить будешь? Или свой старый костлявый зад подставишь? Несмотря на весь драматизм момента, я трудом сдержался от того, чтобы не заржать. Похоже, старую шаманку злила беспредельная тупость её потомков, но реально противостоять им она не могла. Ну или ей нужен был особый повод. Вождь злобно проворчал что-то себе под нос, но даже замахнуться на старуху не посмел. А я решил продолжить своё сольное выступление. — Вас обидело то, как я назвал вашего сына? — спросил я, когда старуха усадила меня на пенёчек и начала смазывать пострадавшую щёку какой-то прохладной мазью. — А как ещё назвать того, который предаёт того, кто ему поверил? Я ещё раз повторяю — я не помнил ничего про этот обычай, я не хотел ничего общего иметь ни с вашим сыном, ни вообще с оборотнями, я просто шёл по своему делу и никого не трогал. Зачем вы так со мной поступаете? — Парень — сирота, — заявила старуха. — Огги, отговори Тиля от этой глупости. Пусть отпустит его с миром. Одно дело, когда участие в жертвоприношении обговорено и оплачено — земляным маслом, старыми кладами или услугами, и совсем другое, если участвовать в нём заставляют силой. Не стоит этого делать. Хуже будет. — Хуже будет, — рыкнул вожак, — если мы и в этом году не проведём ритуал. Мы тогда окончательно потеряем благоволение Небесной Волчицы… — Если вы изнасилуете парня, вы его так и так потеряете, — парировала шаманка. — Бабушка, перестань, — поморщился вождь. — Напоишь его своими отварами — сам хотеть будет. Какое это изнасилование? — Ты приказываешь мне сделать это? — спросила старуха каким-то странным, словно неживым голосом. — Да, приказываю, — ответил вождь. — И жертвоприношение ты благословишь. Это тоже приказ. — Дурак… — сокрушённо опустила голову старуха. — Как есть дурак… Но против твоего приказа я пойти не могу, прости меня, Небесная Волчица. Только и последствия теперь все на вас будут. На тебе, да на сынке твоём. Опомнись, Огги, заигрался ты. Хватит. — Молчи, старая! — рыкнул вождь. — Всё сделаешь, как я велю! Это приказ! — А ты, парень, — обернулся он ко мне, — не переживай. — Не ты первый, не ты последний. Не сможешь дитя зачать — отправишься на все четыре стороны. И масла земляного тебе отсыплю. Целый кошель. Ну что, согласен? — Нет, — спокойно ответил я. — Ну и ладно, — хмыкнул вождь. — Поговорим потом, когда дело сделано будет. И то, заболтались мы с тобой, а гляди — уж вечереет. И в самом деле, вечер подкрался куда раньше, чем мне бы хотелось. И поляну стали заполнять оборотни. Что характерно — только мужского пола. Единственной женщиной на поляне осталась старуха-шаманка. Даже те две дамы, которые помогали ей подготавливать ритуал, куда-то исчезли. А мужчины-оборотни всё прибывали. И если одежда тех, кто постарше, выглядела примерно так же, как одежда вождя, то все молодые оборотни щеголяли в вышитых замшевых безрукавках на голое тело, коротких штанах, которые обтягивали их, словно вторая кожа, и босиком. В принципе, поглядеть было на что, и будь я сторонним зрителем — глядишь, и полюбовался бы. Но при мысли о том, где в скором времени может оказаться та плоть, которая так вызывающе выпирает из коротких штанов, мне становилось нехорошо. А злость внутри росла и росла. Меня, кстати, пока никто не трогал — просто отвели к собранному «станку», усадили на пенёчек, да так и оставили. А попытавшись удрать, я понял, что шаманка и на пенёчек наложила те же чары, что у себя в доме — я неизменно наталкивался на плотную пружинящую преграду. А вечеринка шла своим чередом. Сначала все оборотни постарше хором исполнили какое-то песнопение, а молодёжь им дружно подвывала. Собственно говоря, из-за этих немузыкальных подвываний я и не мог разобрать, о чём шла речь в песне. Когда песнопение закончилось, сложенный хворост, повинуясь мановению руки вожака, вспыхнул, и зажёгся костёр. Старшие оборотни обошли его, потом в руках у них появились корзинки с дарами, которые они поочерёдно побросали в костёр. При этом пламя несколько раз меняло все цвета спектра, но это никого, кроме меня, не удивило. Наконец старшие завершили свою часть жертвоприношения, и вождь вызвал молодняк. Молодые оборотни, радостно оскалившись, тут же образовали круг вокруг костра, и вожак толкнул речь в том духе, что жертва уже заготовлена, так потрудитесь же, ребятки, во славу родного племени. Дружное завывание было ему ответом. Готовность потрудиться высказали все молодые, но хитрый мужчина решил допустить до моего тела только самых-самых. — Участие в жертвоприношении нужно ещё заслужить, — заявил он. — Нам нужны достойные! Вот кому это — нам? Лично мне никто из этих мохнозадых и даром не нужен, пусть хоть сквозь землю провалятся со своей дырой! Но моё мнение по этому вопросу никого не интересовало, так что оборотни приступили к выбору достойнейших претендентов на мою филейную часть. Выбор производился просто: перепрыгнул через костёр — молодец, топай к достойным. Не смог или струсил — оставайся без сладкого. Так вот — взмывающее почти на трёхметровую высоту гудящее пламя перепрыгнули ВСЕ. То ли физическая подготовка у молодняка была на высоте, то ли моя мрачная физиономия произвела на них неизгладимое впечатление. Но все двадцать четыре молодых оборотня (я так понял, что к телу допускались только те, кто ещё не имел супругов) смотрели на меня, как ребёнок на леденец, и только что не облизывались. Противно. — Близится полночь! — громко возвестил вожак. — Пора начинать жертвоприношение! — Подумай ещё раз, вождь… — проскрипела шаманка. — Пора начинать жертвоприношение! — с нажимом повторил вождь. — Всё ли готово? — Всё готово, — мрачно отозвалась шаманка. — Благослови же ритуал! — продолжал настаивать вождь. Шаманка промолчала, но всё-таки взяла в руки плошку с курившимися в ней благовониями и обошла вокруг костра, бормоча что-то под нос. Но мне показалось, что это было отнюдь не благословление, хотя кучка молодых озабоченных придурков думала иначе. Блин, на них штаны чуть не дымились… — Хур, Гмыр, привяжите жертву! — скомандовал вождь. — Поторопитесь! Двое молодых парней сорвались с места и понеслись ко мне. Но я совсем не хотел продолжения банкета и всё ещё пытался донести до присутствующих своё категорическое несогласие. Поэтому я вскочил на пенёк, ловко уворачиваясь от загребущих лап, и громко крикнул: — Не подходить! И подкрепил свой приказ кинжалом, поднесённым к горлу. Думаете, я зря терпел оплеухи от старухиных помощниц? На обратном пути, когда я якобы споткнулся, мне удалось вытащить из ножен у одной из них узкий кинжал и спрятать его в складках ткани, которую я на себя намотал. Честно, я надеялся, что старая шаманка поговорит с вождём, и тот, как че… то есть оборотень более взрослый и ответственный, чем его озабоченный сынулька, оставит меня в покое. Ну, или, по крайней мере, надавит на Тиля, чтобы тот отменил этот мерзкий ритуал. Ничего подобного, Мозги Тилю с папашей достались, похоже, одни на двоих, и те ущербные. И вообще, странные они какие-то все… Примитивные, что ли… Впрочем, возможно, оборотнями и должны править инстинкты? Парни, уже почти схватившие меня, застыли и с удивлением воззрились на вожака. Похоже, с настолько активной жертвой им до сих пор сталкиваться не доводилось. Но тот тоже временно потерял дар речи, и, получив благословенную тишину, я решил высказаться чётко и недвусмысленно. — Я не хочу быть жертвой! Меня привели сюда силой! Отпустите меня, и я уйду! Я не буду добровольной жертвой! Вы все станете насильниками! Оборотни слегка задумались, двое, которые хотели меня схватить, отступили на шаг, и я уже подумал, что достучался до разума мохнатых, когда на поляну выскочил Тиль. — Этот человек говорит неправду! Он заигрывал с нами! Он был готов разделить с нами ложе! — Это неправда! — возмутился я. — Неправда? Гирр, Арх, идите сюда! — позвал Тиль. — Что вы видели вчера в лесу? К Тилю поближе протолкались двое здоровенных оборотней, и один из них пробасил: — Мы искали Пары. Мы были все вместе, Гирр, Тиль и я. Этот красивый сидел на дереве, а когда увидел нас, то дал нам хлеба. Это может подтвердить Гирр. — Всем троим он дал хлеба? — спросил вождь. — Да, — ответил парень. — Хлеб мы взяли. А красивого оставили Тилю. — Вот! — закричал Тиль. — Он знал, чего хотел! Оборотни заворчали. — Неправда! — как можно громче крикнул я. — Я просто хотел угостить их хлебом! Я ничего не помнил об обычае! На мою деревню напали, меня ударили по голове, и я многое забыл… Я ничего такого не хотел! — Да он просто цену себе набивает! — заявил Тиль. — Тебе мало земляного масла, которое обещал отец? Он даст тебе ещё, только не срывай ритуал, он очень важен! Вот же ссскотина… Сумел всё с ног на голову поставить. Нет, недооценил я эту тварь мохнатую, явно недооценил! Понятное дело, оборотни скорее поверят своему, чем пришлому… И почему молчит шаманка? Она ведь знает, что Тиль лжёт… Не хочет подводить праправнука? — Хватайте его! — рыкнул вождь. — Вы слышали, что сказал мой сын? Двое, которые стояли молча, пока я пытался что-то доказать, снова рванули ко мне. Но я ловко перепрыгнул с пенька поближе к деревянной статуе и устроился между её лап, а потом громко крикнул: — Клянусь, что я говорил правду! Я не хочу быть жертвой! Если я что-то и нарушил, то по неведению! И потом по какому-то наитию добавил: — Услышь меня, Небесная Волчица! А потом я резанул кинжалом по руке. Боль была адская, тугой комок злости, засевший у меня в груди и не дававший дышать, наконец-то лопнул, внутри грудной клетки прошёлся опаляющий жар, так что я скорчился от боли. Кровь, стекавшая по разрезанной руке, окропила деревянные лапы статуи… и они вдруг шевельнулись. Сначала я решил, что мне это просто чудится от адской боли, но тут до моей щеки дотронулся мягкий язык, и жар внутри начал спадать, превращаясь в ласковое тепло. Я выдохнул с облегчением, и только тогда заметил, что сижу не между лап деревянной статуи, а рядом с поистине огромной волчицей — волчицей в белоснежной искрящейся шубе с яркими голубыми глазами. — Успокойся, малыш, тебя больше никто здесь не обидит, — ласково сказала волчица и мгновенно перекинулась в высокую и красивую женщину, одетую в прекрасные меха. В руке женщина сжимала короткое копьё-сулицу, её распущенные волосы, сдерживаемые серебристым, украшенным жемчугом и драгоценными камнями, обручем, развевались от нездешнего ветра. — Ну, привет вам, мои непутёвые дети… — холодно произнесла женщина-волчица. — Дождались? Ой-ой, это во мне так магия пробудилась?