Лилия долин

И если бы я знал, что ждёт меня в Грамине, то предпочёл бы завернуть в гости к М’Хшаа. Как говорится, ничто не предвещало… Но обо всём по порядку. Караван двинулся в путь, и даже мне, неопытному, стало ясно, что приближается цивилизация. Дорога стала шире и ровней, появились верстовые знаки — здоровенные каменные столбы с числом вёрст, оставшихся до границы Грамина. Кстати, местная единица расстояния отчего-то именовалась как старая земная, только звук «р» в середине произносился особо раскатисто, словно удваивался. С чего такой парадокс — я не понял, но списал всё на трудности перевода. Так вот, реденькая лесостепь стала постепенно сменяться лесом, здоровенные деревья у дороги давали густую тень, ехать стало значительно легче. А ещё нам у дороги попалось несколько часовенок, выглядевших очень старыми — просто тёсаный каменный блок со старательно вырубленной и украшенной грубоватой резьбой нишей, внутри которой стояла каменная фигурка божества. Божество было на удивление похоже на ласково улыбающегося Будду, простёршего правую руку в благословляющем жесте. Рядом с божеством стояли две каменные чаши — для пожертвований. Звали божество Данунах (каких усилий мне стоило не заржать — сам не знаю, но право, хорошо, что я сдержался. Точно бока бы намяли. Караванщики к этому относились серьёзно). Данунах был покровителем всех путешествующих — и купцов, и наёмников, и бродяг… И Тайче тоже, соответственно. Поэтому возле каждой часовенки караван тормозил и все желающие кланялись Данунаху и приносили жертвы, впрочем, не чрезмерные. В чашу справа складывали съестное — лепёшки, сушёные фрукты, кусочки камышового сахара. В чашу слева принято было бросать мелкие деньги. Ингар объяснил мне, что эти часовенки поставили давным-давно ещё те купцы, которые первыми проложили дорогу в Грамин, и что добрый Данунах позволяет всякому голодному путнику угоститься из левой чаши и взять небольшое вспомоществование из правой, но только в случае действительно крайней нужды. А коли путник таковой нужды не испытывает, то Данунах и наказать может. Судя по всему, местный народ в это верил — на дне чаши справа скопилось несколько пригоршней мелких монет, причём лежали они, судя по виду, довольно давно, и никто их не брал. Поэтому я, присмотревшись, тоже повторил за местными их действия — подходил к часовенкам, прижимал ладонь ко лбу, к груди и к животу и бросал в левую чашу куски лепёшки, а в правую — мелкие монеты. А ещё мне на обочине дороги попались цветы — симпатичные голубые цветы, чем-то напоминавшие колокольчики. Я нарвал порядочный пучок и некоторое время, устроившись в седле поудобнее, старательно плёл цветочную гирлянду. А когда нам попалось очередное святилище, я накинул эту гирлянду на шею статуэтке Данунаха. Смотрелось красиво, яркие голубые «колокольчики» красиво оттеняли потемневшую от времени бронзу. И тут произошло нечто странное. Я отчётливо увидел, как Данунах благосклонно кивнул мне головой и улыбнулся настоящей, а не бесстрастно-благосклонной улыбкой. Я моргнул. Нет, видимо, показалось. Статуэтка в нише была абсолютно неподвижна. Тем не менее я на автомате бросил в чаши кусок лепёшки и несколько мелких монет, вскочил на Юлия и рысью поскакал догонять караван. Как и предсказывал Сиджай Апонити, к днёвке мы достигли границы Грамина. Граница представляла собой огромный тёсаный камень с высеченным на нём гербом: страшенная чешуйчатая зверюга, более всего смахивавшая на тираннозавра, сжимавшая в лапах двуручный меч, три непонятных мне предмета, больше всего похожих на котлеты, высеченные справа от неё, и увенчивающая весь этот образчик средневекового искусства королевская корона, похожая на обруч, украшенный ромбовидными зубцами. Ниже герба был высечен девиз: «Да не оскорбит никто меня безнаказанно!», что лишний раз говорило о миролюбивом и толерантном характере граминских королей. — Ну вот! — произнёс Сиджай Апонити. — Добрались! — А где… эээ… охрана? — удивился я. — Стражи границы периодически её патрулируют, — объяснил купец, — они проезжим без нужды не показываются. А въездную пошлину мы сможем заплатить в первом же селении. И он тронул своего гмыха, пересекая границу. Вереница фургонов двинулась за ним. А вот я почему-то ощутил непонятное беспокойство, пересекая эту невидимую черту. На днёвку мы остановились на берегу озера, и Сиджай Апонити даже разрешил распрячь гмыхов. Соскучившиеся по прохладной воде зверюги рванули в озеро, растеряв обычную флегматичность. Впрочем, люди не отставали от гмыхов. За долгую поездку по степи никто не имел возможности нормально помыться, так что народ, кроме одной тройки охранников, оставшихся бдить, рванул в воду, на ходу срывая с себя одежду. Я сначала малость заморочился, но все прочие караванщики без всякого стеснения купались голышом, и никто этим не был шокирован. Впрочем, это было вполне логично — женщин в караване, после того, как нас покинули госпожа Галия и её служанки, больше не было. Так что я перестал заморачиваться, сорвал одежду и рванул в воду. О, какое же это было удовольствие! Меня поймёт только тот, кто долго не имел возможности вымыться! Нет, конечно, я регулярно пользовался очищающими заклятиями, подозреваю, что и другие караванщики тоже, ибо вонючим и чумазым в дороге никто не ходил. Но заклятья — это заклятья, а вода — это вода. Прохладная, гладкая, шелковистая… — Ох, Тайче, какая у тебя фигурка ладная! А под твоим тряпьём и не видно! — выкрикнул один из охранников. Второй тут же отвесил ему подзатыльник, пресекая нежелательный комплимент, но того это не остановило. Охранник, вроде его звали Тайгун, стерпел подзатыльник и отвесил ещё один длинный и замысловатый комплимент моей филейной части, похоже, он ждал, что я покраснею и начну стесняться. Ага, щасс… Видали мы таких наглых… Я подплыл с глубины к мелководью, поднялся на ноги, медленно повернулся и ехидно спросил: — Хорошо рассмотрел? Будет что вспоминать долгими зимними вечерами? Не для тебя такая ягодка выросла! И вновь уплыл подальше, попутно поймав брошенный мне кем-то из слуг мыльный корень. Охранники дружно ржали над незадачливым комплиментщиком, сватая ему в постоянные подруги собственную правую руку. А вот так ему и надо. Ибо нефиг. Я с наслаждением вымыл голову, ещё немного поплескался и, с сожалением покинув водичку, отправился отыскивать в своём мешке чистую рубашку и штаны. А потом с наслаждением смолотил три лепёшки с куском вяленого мяса и пригоршней сушёных фруктов. После днёвки караван снова двинулся в путь. Ещё некоторое время мы ехали по густому лесу, потом он стал редеть, появились признаки человеческой деятельности — поля с пасущимися местными коровами — их именовали бумбами. Бумбы напоминали этакие бочонки на ножках с маленькой головой и короткими рожками. Нрава они были кроткого и созерцательного и, увидев караван, дружно отрывали головы от травы и провожали фургоны глазами, меланхолически пережёвывая жвачку. Попадавшиеся кое-где пастухи на гмыхах махали каравану руками, караванщики махали в ответ, сплошная милота и благолепие. Пастбища сменились возделанными полями, фруктовыми садами и сенокосами. Везде работали люди, они так же махали каравану, кое-кто выкрикивал приветствия, но от работы надолго не отрывался никто. — Испольщики, — пояснил мне Сиджай Апонити. — Вся земля в Грамине принадлежит королю, крестьяне работают на ней, отдавая половину урожая. Если это просто королевская земля, тогда королю, если это дарованное владение, то господину. Тот половину оставляет себе, а королю отправляет оставшуюся четверть. — А, — понял я, — король дарует землю с крестьянами во временное пользование за службу, так? — Так, — с некоторым удивлением в голосе ответил купец. — Ты явно получил хорошее образование, Тайче. Обычно в такие вещи мало кто вникает. — А меняться землями их король не заставляет? — поинтересовался я. — Заставляет, — кивнул ещё более удивлённый Сиджай Апонити. — Каждые пять лет. Ты знаешь, для чего? — Для того, чтобы получивший имение не вздумал в нём укрепиться и поднять бунт против короля, — пожал плечами я. — Это работает… до определённого предела. — Во всяком случае, в Грамине это действительно работает, — кивнул Сиджай Апонити. — Хотя и не всем нравится. Но нынешний король обладает крутым нравом, и недовольные предпочитают молчать. — Что, в самом деле такой тиран? — спросил я. — Не то чтобы тиран, — пожал плечами купец. — Просто не любит, когда ему противоречат, и не обладает чувством юмора. Поэтому я бы посоветовал тебе, Тайче, в Грамине не отпускать шуток про короля и его семью. Плохо может кончиться. — Он осмелится казнить Тайче? — хмыкнул я. — Нет, просто посадит на месяц в яму, а потом с позором изгонит за пределы Грамина, — серьёзно ответил Сиджай Апонити. — Так что будь осторожен, Кири. Ты хороший юноша, я привязался к тебе, но если ты во что-то влипнешь, то помочь не смогу. — Хмм… — задумчиво протянул я. — А расскажи мне о королевской семье, почтенный Сиджай, чтобы я не затронул по неведению какую-нибудь неприятную тему. — Король Гайнерт был третьим сыном в семье, — начал рассказывать купец. — Наследником же был его старший брат Майкар. Но он погиб в последней войне с кочевниками, и титул Наследника перешёл к Гайнерту. — Но он же третий сын… А второй? — удивился я. — Второй по старшинству брат, Исанто, не мог быть Наследником. В пятнадцать лет во время охоты он неудачно упал с гмыха и повредил спину. С тех пор он не может ходить, хотя разум у него светлый. Но граминскую знать нужно держать в узде, это вряд ли бы получилось у калеки. Так что прежний король, назначая нового Наследника, сделал выбор в пользу Гайнерта. И не прогадал. После смерти отца Гайнерт быстро прижал знать к ногтю, сейчас они и пикнуть не смеют. В принципе сейчас в Грамине спокойно. Безопасно. Все, кто трудится, имеют возможность неплохо обеспечивать себя. Крестьяне не бунтуют. Есть только одна вещь, которая печалит короля… — Отсутствие Наследника? — небрежно спросил я. — И на сей раз в точку! — согласился Сиджай Апонити. — Король Гайнерт женился, ещё даже не будучи наследником на дочери одного из придворных, Альзе. Она родила ему двух дочерей… А потом — всё. Как отрезало. Гайнерт и Альзе в браке много лет, но сына как не было, так и нет. — А… а дочери? — удивился я. — Они не могут наследовать? — По законам Грамина — нет, — ответил купец. — Более того, их будущие мужья не могут получить престол через брак, как и их будущие дети. — Понятно, — кивнул я, — наследование строго по мужской линии. И как у нас с Наследниками вообще? — Никак, — пожал плечами Сиджай Апонити. — У старшего брата короля детей не было. Второй по старшинству брат не может иметь детей из-за своего недуга. Так что, если что случится — будет гражданская война и смена династии. Именно поэтому сейчас Королевский совет давит на Гайнерта, заставляя его разорвать брак с Альзе и взять себе новую жену. Гайнерт сопротивляется, он, похоже, действительно её любит. — Ну, любит — так в чём проблема? — хмыкнул я. — Пусть примет закон, разрешающий наследование по женской линии. Дочери –то у него есть, и, я так понял, достаточно взрослые. И не может быть, чтобы обе были дурами. — Да ты просто ниспровергатель основ, Кири! — расхохотался купец. — Допустить женщину к управлению государством! Этого граминцы даже представить себе не могут! Я помню, как шокировала здешнее общество госпожа Галия, явившись торговать в первый раз! По их мнению, всё, на что способна женщина — это сидеть дома, рожать детей мужу и вести себя тише воды, ниже травы. — Ну, в Джмелине тоже с этим не очень… — вздохнул я. — Не очень, — согласился Сиджай Апонити. — Но в Джмелине женщина может заниматься ремеслом, держать лавку, трактир или постоялый двор, поступить в медицинскую школу, стать нотариусом, проживать отдельно от родителей и не вступать в брак по принуждению и быть инициатором развода, если муж нарушает её женские права. Правда, у простолюдинок свободы поменьше, но её меньше и у мужчин-простолюдинов. А действительно способная женщина может сменить себе судьбу. — И много таких? — спросил я. — Немного, — признался купец. — Но куда больше, чем тридцать лет назад. В Грамине же всё гораздо сложнее. Женщина, оставшаяся без поддержки родных, может здесь заработать на жизнь только тремя способами. Служанка. Повивальная бабка. Шлюха. Всё. Даже женские роли в театрах исполняют молодые юноши. — Им бы ещё паранджу напялили… — проворчал я. — Я не знаю этого слова, — ответил Сиджай Апонити. — Но приличная женщина в Грамине не выйдет из дома без покрывала, скрывающего лицо и фигуру, служанки и охранника. — Сурово… — вздохнул я. — И что, королевские дочери тоже так живут? — Как раз нет, — ответил старый купец. — Старшая принцесса — Ракамерати — получила хорошее образование, она умна и талантлива. А ещё она обожает эпатировать общество, появляясь в мужском костюме. — И никто не возмущается по этому поводу? — В открытую — нет, — ехидно ответил купец. — Король Гайнерт любит дочь и поддерживает её во всём. Он охотно сделал бы её Наследницей, но косное граминское общество этого не примет. — А младшая, что с ней? — спросил я. — Младшей шестнадцать лет, её зовут Ракамерана. Между сёстрами разница в три года, но она ведёт куда более замкнутый образ жизни, чем старшая сестра. Увлекается науками, Гайнерт собирает для неё коллекцию редких животных. Живёт Ракамерана в собственном дворце на территории дворцового комплекса, у неё собственный штат прислуги, только они имеют беспрепятственный допуск в Изумрудное Гнездо — так называется дворец принцессы Ракамераны. — А что говорят о ней… подданные? Какие ходят слухи? — Ты смотришь в корень, Тайче, — вздохнул купец. — Никаких. — Так не бывает, — сказал я. — Точнее, бывает в двух случаях. Либо принцесса чиста и непорочна, как утренняя роса, либо… — Либо? — живо поинтересовался купец. — Либо её отчего-то опасаются. Даже боятся. А поскольку чистые непорочные души встречаются крайне редко, то я склоняюсь ко второму варианту. — И снова в точку! — всплеснул руками купец. — У меня создалось то же самое впечатление. О принцессе Ракамеране опасаются судачить даже записные сплетники. Это с Ракамерати всё просто — неделю охотилась наравне с мужчинами… потом участвовала в скачках… потом отвергла очередного претендента на руку и сердце… К ней… к ней странно относятся в Грамине. Многие не принимают её поведения, но симпатизируют, как бы странно это ни звучало. А вот о Ракамеране предпочитают молчать. — А может, она просто не так красива, как старшая сестра? — предположил я. — Вот и скрывается от всех? — О нет, обе принцессы Грамина редкие красавицы. Для обеих уже поступали брачные предложения… — И обе их отвергли? — Да, — кивнул Сиджай Апонити. — И если с Ракамерати опять-таки всё понятно, она слишком свободолюбива, да и отец не намерен неволить её замужеством, то при замкнутом образе жизни Ракамераны даже странно, что она не желает найти себе подходящего спутника. А она не желает. Более того, она объявила отцу, что вообще не видит себя замужем, а при попытке давления просто уйдёт из дворца и поселится где-нибудь в лесах, принося молитвы Небу. Вот, в общем, и всё, что я знаю о правящей семье. — Спасибо, почтенный Сиджай, это было занимательно, — вежливо склонил голову я. — Рад помочь, — улыбнулся в ответ старый купец. — Всегда лучше знать, чем не знать. Эк мы разговорились с тобой, Тайче. Дорогу до вечера скоротали и не заметили. Смотри — за этим поворотом будет большое село, в котором мы сегодня и заночуем. И в самом деле, стоило нам повернуть, как показалось большое село, стоящее в излучине реки. В принципе, ничего необычного — село как село, богатое, судя по добротным домам, окружённым прекрасно возделанными садами и огородами. Правда, дома были выстроены словно по одному образцу — двухэтажные, белёные с черепичными крышами ярко-красного цвета. Одинаковые низенькие заборчики палисадников под окнами, одинаковые деревянные ворота, ведущие во дворы, окружённые добротными деревянными заборами. Единственное разнообразие было в разнице кругов и точек, намалёванных на воротах синей краской. — Какой странный узор… — удивился я. — Это не узор, это традиционный граминский счёт, — пояснил купец. — Точка обозначает единицу, вертикальная черта — число пять, кружок — десяток, квадрат — пять десятков, треугольник — сотню… — А, — догадался я, приглядевшись к кружкам, точкам и чёрточкам, — это просто номера домов. Кружок и четыре точки — это четырнадцать, а кружок и черта — пятнадцать? — Правильно! — восхитился купец. — Да ты просто на лету всё схватываешь, Тайче! — Умно придумано, — заметил я. — Без этих номеров дома точно можно было бы перепутать. Они же все одинаковые. Или от жителей Грамина требуют и дома строить по единому плану? — Да нет… — пожал плечами Сиджай Апонити. — Просто так принято. Странно, я как-то раньше этого не замечал… «Ой, не зря ты, господин купец, мои песни слушал…» — подумал я, но вслух ничего не сказал. Тем более, что мы уже достигли границы села. Да-да, самой настоящей границы. Дорогу в село перегораживал добротно обустроенный (я лишний раз убедился, что граминцы — люди основательные) шлагбаум, выкрашенный в весёленький голубой цвет, а возле него дежурила пара стражников — здоровенных усачей с блестящими на солнце секирами. Заметив подъезжающий караван, усачи приосанились, но тут же, видимо, узнав Сиджая Апонити, приветственно замахали руками. Подъехав поближе к шлагбауму, караван остановился. — Доброго вам хлеба и мирных дней, почтенные стражи, — поздоровался Сиджай Апонити. — И тебе пусть будет отмерено той же мерой, уважаемый Сиджай, — по-приятельски отозвался один из стражников. — Ты, как обычно, всех опередил. — Торговая удача придёт к тому, кто бежит, а не к тому, кто на боку лежит, — добродушно отозвался купец. — Каковы дела в столице? — Сам знаешь, как до нас доходят вести, — ответил тот же стражник. — Но ни о чём тревожном мы не знаем. Да с тобой никак Тайче? — Точно так, — улыбнулся купец. — И один из лучших в своём деле, если не самый лучший. Дорога была не скучной, это уж точно. — О, это хорошо, — улыбнулся второй стражник. — Давно Тайче не посещали наши места, народ и соскучиться успел. Думаю, что на постоялом дворе Варлах даст вам хорошую скидку, если Тайче согласится рассказать что-нибудь и местным. — Ты как, Кири? — спросил меня Сиджай Апонити. — Не хочешь — не соглашайся, это в твои обязанности передо мною не входит. Я тебя только для своих людей нанимал. Я пожал плечами. Количество слушателей меня не особо волновало, и если это не помешает самим караванщикам, да ещё и сэкономить поможет, то почему бы и нет? Когда я озвучил эту фразу, оба стражника засияли, аки солнышко. Похоже, здешний народ реально соскучился по культурному досугу. Поэтому, быстренько подсчитав и получив полагающуюся въездную пошлину (с меня её не взяли, и не потому, что за меня платил купец, просто от такого рода пошлин Тайче освобождались по умолчанию), стражники быстренько открыли шлагбаум, и караван вступил на дорогу, ведущую в село. Вроде всё прекрасно, солнышко светит, птички поют, народ улыбается дружелюбно, но что-то меня царапнуло… — Скажи, почтенный стражник, — спросил я у того, который разговаривал с купцом — он показался мне более открытым и контактным, — а как часто раньше Тайче посещали Грамин? Я просто недавно этим занимаюсь, не по всем дорогам проехать успел… Стражник никакого удивления моим вопросом не выказал, просто прикрыл глаза, явно мысленно подсчитывая, а потом неспешно ответил: — Так примерно каждые две седмицы, господин Тайче. Но вот уже седмиц девять… а может и поболее… ни одного не было. — Спасибо, — вежливо кивнул я и тронул Юлия, нагоняя фургоны. Я пытался подсчитать, сколько времени прошло со дня моего попадания в тело Майтели. С неопределённым «а может и поболее» это совпадало. И мне это совсем не понравилось. Что-то внутри подсказывало мне, что мой путь в Грамине будет усыпан отнюдь не розами. Так в задумчивости я проехал через всё село, а когда караван остановился перед расположенным на окраине постоялым двором, вывеску которому заменяло деревянное резное изображение кружки, блюда со снедью и кровати, спешился, расседлал Юлия и самолично о нём позаботился. Вокруг творилась суета — фургоны загоняли в ограду, гмыхов распрягали и вели по направлению к длинному сараю, местные слуги носились туда и сюда, выказывая полное усердие, караванные не отставали от них, Сиджай Апонити толковал об оплате с вышедшим встречать нас хозяином постоялого двора — здоровенным мужиком, которому рубец через всё лицо придавал самый зверский вид, а деревянная нога — неповторимую походку… В общем, всё как обычно, но у меня где-то внутри потихоньку крепло чувство опасности.