Лилия долин

Не буду страдать ложной скромностью: меня ждал неизменный успех. И история (на сей раз я замахнулся на Вильяма нашего Шекспира и рассказал о вельможе по имени Отелло и его прекрасной жене Дездемоне), и маленький довесок в виде очередного анекдота о Хитром Тайче — для того, чтобы повеселить публику, и песня — всё прошло на ура. И да, на моём кошельке это сказалось самым благоприятным образом — в нём прибавилось и меди, и серебра. Даже на душе полегчало — ещё два дня, и я наконец-то сяду на корабль, который отвезёт меня на Манолику. А уж там разберусь, что делать со своей жизнью. Но пока вокруг меня продолжала твориться очередная чертовщина, и я невольно сравнил себя с Хомой Брутом, которому предстояло отчитывать панночку в течение трёх ночей. Надеюсь, что местный Эшиё всё-таки не является аналогом Вия, а то уж прямо не знаю, что и сказать. Итак, выступление моё было окончено, зрители стали потихоньку расходиться, и я демонстративно отправился по лестнице наверх в свою комнату. А вот у её дверей меня уже ожидала госпожа Маргелита, которая быстро сунула мне в руки объёмистый вкусно пахнувший узел и вывела через чёрную лестницу к сараю для гмыхов. Собственно, этот сарай был разделён на несколько частей. Сначала была пара «чистых» каморок, где обычно ночевали гмыхари, затем шли денники, а далее было что-то вроде склада — там хранили корм, сбрую, запасы соли (гмыхи её с удовольствием лизали) и прочие необходимые вещи. Гмыхарь на посту был только один, он объяснил это тем, что напарник приболел и остался сегодня дома и всю работу приходится делать ему одному. Однако в сарае царил порядок, все денники были вычищены, гмыхи задумчиво хрустели сеном и свежей травой, и гмыхарь поинтересовался, в чём причина моего внезапного визита. Я ответил, что Юлий во время прогулки вёл себя как-то не так и мне показалось, что он приболел. Парень моим словам ничуть не удивился, верховой хорошо объезженный породистый гмых стоил дорого, а уж для Тайче это не просто средство передвижения, а друг, товарищ и даже в чём-то брат. Поэтому гмыхарь проводил меня к деннику Юлия, который явно слышал наш разговор и талантливо изобразил умирающего лебедя — то есть опустил голову, понурился и прикрыл глаза. — А ты прав, Тайче, — согласился гмыхарь. — Похоже, твоему гмыху и впрямь неможется. Хотя, у нас есть одно прекрасное средство — массилинская горькая соль, мы ею всегда гмыхов пользуем, когда те прибаливают… — А как вы умудряетесь напоить их горькой солью? — удивился я, поскольку точно знал, что горького все гмыхи на дух не переносят. — Так через клизму же, — простодушно пояснил гмыхарь. — Привязываем гмыха покрепче, чтобы не баловал, и ведро зараз вливаем. Массилинская соль и желудок промывает, и живость прибавляет гмыху немалую — все недомогания как рукой снимает. Правда, денник потом долго отмывать приходится… Если бы не наивно-простодушное выражение лица гмыхаря, я бы решил, что он меня точно троллит. Юлий незаметно приоткрыл один глаз и покосился на меня, умудрившись одним коротким взглядом выразить всё, что он думает о столь нестандартном способе лечения. Я чётко понял, что в случае его применения я до утра точно не доживу, и тем, кто вздумает на меня покушаться ночью, не придётся особо напрягаться. Поэтому я быстренько сказал: — Клизма с горькой солью — это, конечно, здорово, но я сначала свой способ попробую. Есть у меня травки кое-какие… И я, с твоего позволения, здесь заночую — понаблюдаю за состоянием… — А мне-то что? — резонно ответил парень. — Гмых твой — лечи, как хочешь. И ночуй, если хочешь. Я тебе сейчас сенца принесу в денник, чтобы наблюдалось помягче. Нет, всё-таки он меня троллит. Ну и ладно — мне главное сейчас — здесь остаться. И чтобы свидетель был, что остался я ночевать в сарае не просто так, а чтобы выхаживать занемогшего гмыха. Поэтому я согласился на соломку и поделился с парнем содержимым своего узла, в котором помимо лепёшек, жареного мяса и пирожков с разнообразными начинками, оказались две глиняных бутыли местного некрепкого пива. Обрадованный внеочередным перекусом гмыхарь радостно приволок мне две огромных охапки сена, ополовинил мои запасы съестного, не забыв прихватить одну бутылку пива, и удалился к себе в каморку, где и отдал должное искусству повара госпожи Маргелиты. Спустя некоторое время оттуда стало доноситься громкое жизнерадостное похрапывание, и Юлий, уже успевший к тому времени сжевать все оставшиеся лепёшки и уже нацеливавшийся на сладкие пирожки, поинтересовался: — И к чему всё это, Кири? В ответ я как можно короче, но не забывая основных подробностей, рассказал о творящихся в Тиш-Апране странностях, Энгусе Кимби и непонятном Эшиё, а так же о совете госпожи Маргелиты переночевать не в доме. Юлий в ответ только кивал задумчиво головой, а я, когда закончил, спросил: — А ты ничего не знаешь об этом? Юлий задумчиво почесал ногой за ухом и выдал: — Наши редко в портовых городах появляются. Мы — жители лесные. Но вот дядька мой в Тиш-Апране бывал лет тридцать назад и еле ноги унёс. Да и то, потому что оборотень. Был бы человеком — не спасся бы. — А точнее? — с любопытством спросил я, подсовывая Юлию кусочек сладкого пирожка. Гмых пирожок принял с благосклонностью и начал рассказывать: — Дядька с детства непоседой был. Не сиделось ему в лесах, как порядочному оборотню, всё хотел мир посмотреть… Уж как только дед ни пытался в него ума вложить — не помогало. Дядьку даже в деревне Побегаем прозвали… В конце концов дед плюнул и отступился. Когда дядьке Побегаю исполнилось шестнадцать зим, дед заявил, что отпускает его мир посмотреть и себя показать. Обрадовался дядька, ушёл и пропал… на пять лет. А уж когда вернулся — такого порассказывал… Если все его россказни повторить, трёх суток не хватит, так что сейчас я передам только то, что он про Тиш-Апран рассказывал. — Говоришь, он и здесь побывал? — хмыкнул я. — Ага, — кивнул Юлий. — И даже на Манолику плавал… и на Острова… Подпоили его в кабаке, а очнулся уже на судне в открытом море. Некоторые капитаны мастера были так команду пополнять. Сначала-то ему тяжко было, а потом втянулся. Три года по морям ходил. Сперва юнгой был, потом палубным матросом. — Чту твоего дядю за редкий авантюризм, — улыбнулся я, — но хотелось бы поближе к теме. — Так вот, — начал Юлий. — Большинство матросов на судне, на котором дядька Побегай оказался, были как раз из Тиш-Апрана, вот они и рассказали… Понимаешь, Кири, Тиш-Апран — особый город с особыми порядками, он в Ассилии от других портов отличается. Изначально Тиш-Апран был вольным городом, только после долгой борьбы Ассилии подчинился. Но ассилийские короли кое-какие привилегии горожанам оставили. Слышал про «год и один день»? Я порылся в памяти и припомнил историю Средних веков. — Это что-то вроде того, что беглый крестьянин должен в городе год и один день прожить, чтобы свободным стать? — Точно, — кивнул Юлий. — Тиш-Апран единственный город, обладающий в Ассилии такой привилегией. — А чего ж сюда крестьяне толпами не сбегаются? — хмыкнул я. — А ты поди доберись ещё, — ответил Юлий. — Но не об этом речь. Видишь ли, Кири, обычно Эшиё в город назначает сам ассилийский король. А в Тиш-Апране не так. В этом городе существует Совет, в который входят десять ремесленных мастеров, десять капитанов, десять купцов и десять выборных от наёмных работников. А ещё представители от Высшей школы, адвокатов и целителей. Вот именно этот Совет в Тиш-Апране и выбирает Эшиё из самых достойных местных уроженцев. — Ну, пока всё звучит неплохо… — протянул я. — Неплохо, — согласился Юлий. — Но есть нюансы. Во-первых, Эшиё выбирается пожизненно и обладает неприкосновенностью. — То есть его ни снять, ни отстранить невозможно, — пробормотал я. — Именно так, — сказал Юлий. — Что характерно, этого не может сделать даже король. Единственный повод — государственная измена. — Как всё запущенно, — отозвался я. — А что во-вторых? — А во-вторых, получилось так, что за несколько поколений Эшиё стали избираться из представителей одной семьи — Кимби. — Чего? — почти вскрикнул я. — Так Энгус Кимби — родственник Эшиё города? — Видимо, да, — согласился Юлий. — Но, скорее всего, очень дальний. И вряд ли станет следующим Эшиё. — Понятно… Но пока я не услышал ни одного объяснения странностям, творящимся в этом городе, — заметил я. — Есть одна странность, — серьёзно сказал Юлий. — Дело в том, что моряки называли имя Эшиё Тиш-Апрана. Его звали Мангус. И он уже тогда был немолод и не обладал крепким здоровьем. — Может, нынешний Эшиё — его сын? Или внук? — предположил я. — Не знаю, возможно. — ответил Юлий. — Это тебе стоило твоего приятеля Энгуса расспросить. Что ж ты такое из виду упустил? Я призадумался и вспомнил, что всякий раз, когда я задавал вопросы о порядках в Тиш-Апране или самом Эшиё, Энгус весьма умело переводил разговор на другую тему или уходил от ответа. Ну да, дело становится всё более странным. И чего же всё-таки так боятся добрые горожане? Или всё-таки — кого? — А больше ты ничего из россказней дядюшки не помнишь? — спросил я. — Помню, — ответил Юлий. — Он рассказывал, что каждый вновь избранный Эшиё молится в храме Морской Богини Жананы и становится её мужем прямо на храмовом алтаре. — Богиня спускается к нему? — поразился я. После встречи с Небесной Волчицей и Данунахом меня бы такое уже не удивило. — О нет, — ответил Юлий, — дух Жананы сходит на одну из жриц, именно с ней и совершается брачный обряд… с последующим закреплением. — Прямо в храме? — И при свидетелях, — ответил Юлий. — Чтобы они могли поклясться любому, что новый Эшиё действительно стал мужем Морской Богини. А после этого Эшиё надевает белые одежды и садится в маленькую лодку с парусом. Он отплывает, полагаясь на ветер и волю Жананы, но должен обязательно вернуться через три дня и три ночи. С собой он забирает золотые украшения и шёлковые одежды, которые дарит Жанане, отдавая их морю, а Морская Богиня делает ему ответный подарок, который подтверждает законность избрания Эшиё. Именно на это даётся три дня и три ночи. — А что это могут быть за подарки? — спросил я. — Не знаю, — ответил Юлий. — Это каждый Эшиё хранит в глубокой тайне и всегда носит подарок при себе. Его и хоронят вместе с подарком Морской Богини. Всё. Больше я ничего не знаю. Я стукнул кулаком по стенке денника, вызвав недоумённое фырканье Юлиевых соседей, и мрачно заявил: — Вот же гад этот Энгус! «Присоединяюсь», — прошелестел Майтели в голове. — Гад, раз ты так думаешь, — согласился Юлий. — А почему? — Потому что во время так называемой прогулки он об этом милом обычае и словом не обмолвился, — досадливо скривился я. — Хотя мы даже в храме Жананы были. — Подозрительно, — высказался Юлий. «Подозрительно, — согласился Майтели. — Знаешь, я тут подумал, что с этим самым подарком Морской Богини что-то пошло не так. Отсюда и все странности, связанные с Эшиё». Я согласился с Майтели, но подумал, что всё запутывается ещё больше, и попытался систематизировать все сведения, которые только что получил, но проявить чудеса разума и логики мне была не судьба. Потому что гмыхи в соседних денниках как-то странно заволновались, потом я услышал, как скрипнула дверь в сарай, и тоненький детский голос произнёс: — Господин Тайче, господин Тайче, ты здесь? — Погоди-ка, — сказал я Юлию, — вроде как Шустик объявился. Надо глянуть, а то госпожа Маргелита за него волновалась. — Дверь в денник не закрывай, — пробурчал Юлий. — Просто так, на всякий случай. Я пожал плечами и покинул денник, не прикрывая дверь. Это действительно был Шустик, он стоял у открытой двери в сарай, словно не решаясь пройти дальше. И выглядел парнишка не лучшим образом — слишком бледный, какой-то больной… А ведь когда я встретил его у ворот, это был обычный здоровый и загорелый пацан. Правда, малость грязный и слегка оборванный, но ни больным, ни истощённым он точно не выглядел. Думаю, что добрейшая госпожа Маргелита систематически подкармливала сироту… А вот сейчас мальчик выглядел, словно после тяжёлой болезни. Ох, опять странность какая-то… — Шустик, — окликнул я мальчишку, — что с тобой? Ты заболел? И только тут я понял, что в сарае стоит странная, неестественная тишина. Не слышно было ни богатырского храпа гмыхаря, ни фырканья и перетаптывания гмыхов, ни шорохов и стуков. Ничего. — Я здоров, господин Тайче, — ответил Шустик. — Но мне нужна твоя помощь. Пойдём со мной, пожалуйста… Это очень важно… И мальчик протянул мне руку. Вид у него при этом был настолько трогательный и несчастный, что моя рука невольно потянулась к руке Шустика, но тут раздалось сердитое фырканье Юлия, и мой гмых вылетел из денника, злобно скалясь. Он в доли секунду преодолел расстояние, отделявшее его от меня, и весьма недвусмысленно встал между мной и Шустиком. Мальчик опустил руку и попятился. К такому повороту событий он явно был не готов. — Ты что творишь, Юлий? — сердито спросил я. — Мальчик попросил помощи… — Господин Тайче, — жалобно заплакал Шустик, — пойдём скорее со мной… Я всё объясню по дороге, это важно, очень важно… Могут погибнуть люди… Его голос оказал на меня какое-то гипнотическое воздействие, и я снова шагнул вперёд, пытаясь оттолкнуть Юлия и взять Шустика за руку. Но тут же мои виски словно иглой пронзило. «Не вздумай, — прошипел Майтели. — Мальчишка — нежить, неизвестно куда он тебя уведёт. Это не Шустик. Это нежить, принявшая вид Шустика. Копытный правильно делает — нечисть боится гмыхов и не может находиться рядом с ними долго». Я тряхнул головой, избавляясь от наваждения, и внимательнее взглянул на мальчика. За короткое время он стал выглядеть ещё бледнее, кожа его приобрела оттенок обрата, щёки ввалились, под глазами появились тёмные круги. И зубы… зубы в полуоткрытом рту показались мне игольчато-острыми. Меня передёрнуло. Что за хрень здесь творится-то, люди добрые? — Господин Тайче… — зарыдал Шустик, — Неужели ты не поможешь мне? Неужели ты трус? Помоги, там дети, дети, они могут умереть, если ты не поможешь… Голову сдавило словно обручем, снова стало возникать желание пойти туда, куда просил Шустик. Но Майтели не дремал, виски вновь пронзила боль, и желание подчиниться пропало бесследно. — Я никуда с тобой не пойду, пока ты не объяснишь мне, что случилось. — Ты трус! — воскликнул ребёнок, но на меня это уже не произвело особого впечатления. На коже мнимого Шустика стали явственно проступать зеленоватые трупные пятна, и я окончательно убедился в том, что Юлий и Май правы. В ответ на эмоциональную реплику нежити я просто пожал плечами, и тогда нежить просто бросился на меня, оскалив зубы, ставшие длинными, кривыми и изогнутыми. Я схватил скребок гмыхаря, но Юлий не дремал. Одно движение задней ноги, и «Шустик» отправился в полёт, стукнувшись головой о стенку денника. Раздался жутковатый хруст, и нежить сполз на пол. — Ты его убил? — охнул я. — Даже не надейся, — отрезал Юлий. — Эту пакость так просто не убьёшь. Минут через пять оживёт и снова в драку полезет. И так до рассвета. — А что с рассветом? — спросил я с чисто академическим интересом. — Ну… либо удерёт, либо развеется, — пояснил Юлий. — Солнца эти твари не переносят. «Какой у тебя, оказывается, гмых умный», — восхитился Майтели. «Сам знаешь, что это не гмых», — ответил я. «Знаю, но всё равно удивительно, — пустил парфянскую стрелу Май. — Раньше он такого ума не показывал…» «Наверное, надо было с ним чаще советоваться, — вернул пас я. — Сегодня он просто бесценным источником информации оказался». «Рррррррр», — высказался Майтели и умолк. Между тем неподвижно лежавший у стены «Шустик» начал шевелиться. Движения его были странными — медленными и рваными, а потом нежить ускорился… Выбитая из сустава рука с хрустом встала на место, голова нежити повернулась практически на сто восемьдесят градусов, и на меня уставились два немигающих абсолютно чёрных глаза, в которых уже точно не было ничего человеческого. Как я уловил поразительно быстрое движение нежити — сам не понимая, но когда он вновь бросился на меня, я отбил бросок ударом скребка, Юлий задней ногой добавил нежити ускорения в полёте, и «Шустик» с воем улетел в ночь. — Не добил… — вздохнул Юлий. — Скоро вернётся. — Может, на постоялый двор пойдём? — спросил я. — Даже не думай, — отрезал гмых. — Во-первых, тебя уже никто внутрь не впустит, местные, небось, амулетами обвешались и сидят-дрожат, чтобы сия чаша их миновала, во-вторых, как ни странно, здесь тебе безопаснее. Рядом с гмыхами нежить в полную силу действовать не может. Он бы уже тебя загрыз, не будь ты здесь. Или придушил, и утащил бы куда собирался. — Ясно… А до рассвета далеко… — вздохнул я и стал думать, как бы себя обезопасить. А то этот баскетбол с тушкой нежити стал меня уже немного утомлять. И тут мой взгляд упал на початый мешок с солью… и я припомнил бравых братьев Винчестеров, которые вовсю пользовались этим незамысловатым веществом для отпугивания нежити. — Скажи-ка, Юлий, а действует ли соль на нежить? — спросил я. Гмых в ответ яростно замотал головой: — Точно! Я где-то слышал, что нежить можно отпугнуть с её помощью. Правда, это было давно, и мне не выпадало случая проверить, так ли это. — Вот и проверим, — проворчал я и отправился к мешку, чтобы набрать побольше соли и насыпать на порог. Так, по крайней мере, «Шустик» не сможет войти в сарай. Ну, если моя придумка сработает, конечно. — Гмыхаря разбуди, — коротко скомандовал я Юлию, набирая соль в подол рубахи. Тот скрылся в каморке гмыхаря, но тут же появился оттуда и покачал головой: — Нежить чем-то одурманил и его, и гмыхов. Они живы, но не двигаются и не просыпаются. — Ещё веселее, — прокомментировал и я отправился к двери… и еле успел увернуться оттого, что дверь рухнула внутрь. За дверью обнаружился всё тот же «Шустик», который вроде бы стал выше ростом и как-то… плотнее, что ли. Он тут же бросился на меня, я же успел бросить в него горсть соли… и эффект превзошёл все ожидания. Места на теле нежити, куда попала соль, стали превращаться в ужасные гниющие язвы, он издал жуткий нечеловеческий вой, но всё ещё пёр прямо на меня. Я снова швырнул в «Шустика» горсть соли, он взвыл, пошатнулся и снова одним прыжком исчез за дверью. А я отступил в денник Юлия, не забыв прихватить с собой мешок с остатками соли.