Лилия долин

— Нет, я просто фигею, дорогая редакция! Дала ЦУ и свалила! — зло прошипел я. — Это ты сейчас с кем разговариваешь? — поинтересовался Юлий. — С Великой Пустотой, не иначе, — невесело усмехнулся я. — Влипли мы с тобой по уши, Юлий. Похоже, это не Храм будет защищать нас. Это мы будем защищать Храм. — Отмашемся! — усмехнулся Юлий. — У нас всегда получалось, получится и на этот раз. Особенно у тебя, Кири. — Знаешь, Юлий, притомился я малость от того, что вляпываюсь во все проблемы этого мира и решаю их… — вздохнул я. Юлий придвинулся поближе и обнял меня за плечи: — Кири, я понимаю, ты устал… Но нам осталось совсем немного. Скоро мы с тобой сядем на корабль, и, надеюсь, Жанана будет милостива к нам и быстро домчит его до Манолики. А там… Там всё закончится. И мы с тобой будем свободны, Кири… Я снова стану человеком и вернусь к Селюку и Зазе, а ты… «Кири, — прошептал Майтели, — Кири, прости меня… Это всё из-за меня… Не сдавайся, Кири, прошу тебя… Ты уже преодолел столько испытаний, не сдавайся же сейчас, умоляю… Ррррррр…» Я удивился этому рычанию, но потом понял его причину. Юлий от простых обнимашек перешёл к поглаживаниям — нет, никаких стратегически важных мест он и не пробовал касаться, но… — Эй, — рассердился я, — Юлий, ты это чего? Давно любви и ласки не получал? Так с этим не ко мне точно! «Верно-верно, — подзудил Майтели. — Пусть не тянут лапы свои всякие-разные копытные». «И ты тоже помолчи, — отрезал я. — Оба хороши!» — Ну вот! — рассмеялся оборотень. — Отошёл-таки! А то у тебя вид был такой, словно ты вот прямо сейчас собираешься лечь и помереть. Я словно встряхнулся. И в самом деле — переживать и рефлексировать нет ни времени, ни смысла. Нежитям на это глубоко… положить, и если я не хочу быть утащенным неведомо куда, то придётся отбиваться. Да, Кирюша, хотел проверить действие на нежить живительного русского мата? Тогда дерзай! — Всё в порядке, Юлий, — сказал я. — Повеселимся? Ты, кстати, соли-то насыпь… На всякий случай. Оборотень кивнул и, поскольку Храм был каменным, а в способности нечисти прогрызть камень сомневался даже я, Юлий просто рассыпал побольше соли у дверных проёмов. А вот стрельчатые окна были высоко… и это было опасно. Солью не посыпать, а по стенам нежить лазает очень даже неплохо. Юлий только успел разобраться с солью, когда за стеной Храма раздался тихий тоскливый вой. Ага, а вот и гости дорогие… Гости дорогие скреблись в стены, пытались прогрызть или процарапать деревянную дверь, но пока у них получалось плохо. То ли из-за того, что стены были каменными, а дверь — куда прочнее, чем в сарае, да и канделябр свою роль сыграл, то ли это место оберегали моления верующих и божественная сущность Жананы. — Может, ещё свечей зажечь? — спросил Юлий. — Светлее будет. Я слышал, нежить свет не любит. Перед моим мысленным взором встал Хома Брут, зажигающий свечи в старой сельской церквушке, и я чуть не рассмеялся. Впрочем, если Юлию так будет спокойнее, то почему бы и нет? И я кивнул, а оборотень заметался по Храму, зажигая полусгоревшие свечи в канделябрах. Или как там эти штуки называются? Во всяком случае, после всех его манипуляций в Храме стало гораздо светлее. Нежити за стенами заскулили ещё сильнее, невнятные вопли стали превращаться в слова: — Почему ты не хочешь помочь нам, Тайче? — Мы страдаем, Тайче, нам плохо, больно… — Помоги, Тайче… — Выйди, выйди, только ты можешь нам помочь… — Тайче, спаси нас, неужели ты такой трус? Меня стало потряхивать. Неужели Шустика и остальных ещё можно спасти? — Не вздумай, Кири! — крикнул Юлий. — Нежити коварны, они хотят выманить тебя! Умом я это понимал, но жутковатый жалобный скулёж, казалось, ввинчивался куда-то под череп, мне вдруг захотелось сделать то, о чём меня просили нежити, но я усилием воли стряхнул это наваждение. На несколько минут за стенами наступила тишина, а потом нежити снова стали скрестись в стену. — Они в окна лезут! — крикнул Юлий. — Кири, если у тебя есть план, то самое время его применять! Молодец, вовремя вспомнил. Я поудобнее перехватил тракку, тем более, оконные рамы жалобно заскрипели под напором нежитей, полетели стёкла, в окнах показались жуткие физиономии нежитей, наиболее шустрые из них готовились спрыгнуть вниз, Юлий перехватил поудобнее один из канделябров с почти прогоревшими свечами, готовясь дать отпор, и я провёл пальцами по струнам… Народное творчество полетело в массы легко и без всякого усилия: — Как у нашего Мирона На х$% сидит ворона. Как ворона запоет, У Мирона х$# встает. Я пляшу, махну рукой: — Ты откуда, х#й такой? — Из деревни Блудово! А ты, пиз@а, откудова? В двадцать лет у дяди Глеба Поднимался х@й до неба. Да и после сорока Подпирает облака! Опа! Опа! Америка, Европа. Азия, Евразия. Я лежу над тазиком! Косит дядя на лугу, Х#й повесил на дугу. Девки сено ворошат, Х#й попробовать спешат. Знаменитый дед Авдей Не боится ста б&ядей. Он берет их по одной И е@ет как заводной! Из-за леса выезжает Конная милиция. Становись-ка девки р@ком — Будет репетиция! Я приехала в колхоз Имени Мичурина. Так и знала отъ&бут Словно сердце чуяло! Мимо тещиного дома Я без шуток не хожу. То им х#р в забор просуну, То им ж@пу покажу! Опа! Опа! Застыла кровь от воплей! Страшно грешным умирать, Буду я всю ночь орать! На мосту стоял прохожий На еб%ну мать похожий. Вдруг откуда ни возьмись Появился в рот еб#сь! Полюбила парня я, Да оказался без х#я. Да на х#я ж мне без х#я, Когда с х#ем до х#я! Как у нас на опушке Соловей еб&т кукушку. Только слышно на суку: «Чирик, п#$дык, х#як, ку-ку!» Мы с миленком у метра Целовались до утра. Целовались бы еще, Да болит влаг@лищо! Опа! Опа! Могилка и ограда! Я вернулся за тобой! Что молчишь, не рада?* Действие народного творчества оказалось для нежитей губительным. Сначала они просто замерли, как мухи в янтаре, а потом бочком-бочком, как-то по-крабьи, начали спускаться вниз. Но не внутрь, что меня очень порадовало, а наружу. В очередной раз за стенами Храма затихло, и я, допев очередной куплет, замолк и опустил тракку. — Фууу… — высказался я. — Юлий, кажется, первый штурм мы отбили. Юлий, как ты думаешь, далеко ещё до рассвета? Юлий? Ты в порядке? Оборотень действительно вёл себя как-то странно — он отвернулся к стене, сложившись вдвое и, зажав рот руками, мелко подрагивал. — Юлий… — уже всерьёз обеспокоился я. — Что с тобой? Оборотень медленно повернулся, и я увидел его красное лицо. А уж рот он зажимал обеими руками. — Тебе плохо? — ещё больше обеспокоился я. — Неет, — простонал Юлий, отнимая руки от рта, — мнеее хорошооо… Ха-хаа-хааа! И этот паразит самым бессовестным образом заржал, временами вставляя короткие комментарии: — Внууукам расскажууу… у-а-ха-хааа… Как Тайче… ха-ха-хааа… гонял нежитей… ха-хаааа… неприличными песнями… уа-ха-ха… Я вздохнул, ещё раз прислушался к царившей за стенами Храма тишине, покопался в узелке госпожи Маргелиты, обнаружил непочатую баклажку ягодного напитка и с наслаждением отпил несколько глотков. Что-то у меня в горле стало пересыхать… Юлий наконец отсмеялся и заявил: — А мне-то казалось, что невинный, неопытный юноша… У нас, оборотней, тоже принято произносить хулительные словеса и срамные речи на празднике Плодородия, но такого я в жизни не слышал. — А в глаз хочешь? — поинтересовался я. — То, что я в нашу первую встречу не прыгнул радостно в твои объятия, и что я не стремлюсь спать с кем попало, ещё не делает меня невинным и неопытным. А хулительные песни… Какая разница, если помогает? — Да я не в претензии… — засмущался Юлий. — Ты это… слова напишешь? Очень хочется на празднике Плодородия в состязании победу одержать… наконец-то. Так-то у меня всё хорошо — и бегаю, и борюсь, и всё такое… Но вот с хулительными словесами просто беда — ничего в голову не лезет, когда парни соревноваться начинают… Поэтому меня ещё ни разу не признавали Лучшим… А хочется. Теперь заржал уже я. Но частушки записать пообещал. Хочет Юлий официально быть первым парнем на деревне — так пусть будет. Главное для нас — пережить эту ночь… да и следующую тоже. «До рассвета ещё часа три осталось… — прорезался Майтели. — Ты отпугнул, но не убил нежитей, Кири». «Хочешь сказать, что они могут вернуться с подкреплением?» — озаботился я. «Хотелось бы мне сказать нет… — вздохнул Майтели, — но три часа — это слишком долгий срок для нас. За три часа многое может случиться» «Не каркай, — ответил я. — Пусть возвращаются. Есть у меня ещё одна заготовочка». Но Майтели всё-таки накаркал. Пока мы с Юлием под шуточки-прибауточки приканчивали ягодный напиток, я почувствовал (не буду объяснять чем, думаю, что всё и так понятно), что атмосфера за стенами Храма начала меняться. И не лучшую сторону. — Кири, — высказался Юлий, услышав новые завывания — на сей раз даже более громкие, — похоже, что нежити возвращаются. Нежити подтвердили это ещё более громкими завываниями — на сей раз нечленораздельными. Похоже, они поняли, что уговорами нас выкурить из Храма не получится, и решили действовать по-другому. — Кири, мне кажется, или они что-то тащат? — спросил Юлий. Глухой удар в ворота Храма подтвердил, что ему не кажется. Видно, действия нежитей кто-то скоординировал, и они притащили что-то тяжёлое, чтобы выбить дверь и прорваться в Храм. Удары были такой силы, что двери трещали, а канделябр, которым их подпёр Юлий, начал гнуться. — Ой-ёй, — проворчал Юлий, — могут и прорваться. И он снова поднял другой канделябр, который так и не пригодился ему в первой стычке. Двери трещали всё сильнее, и я убедился в справедливости слов оборотня. — У тебя есть ещё что-нибудь в загашнике, Кири? — спросил Юлий. — Пора бы уже и применить! И этот накаркал. От особо сильного толчка канделябр согнулся, а одна из створок ворот рухнула внутрь. В проломе показались жуткие физиономии нежитей… причём это были уже не дети и подростки вроде Шустика и его приятелей. Это были вполне себе взрослые мужчины и женщины, выглядевшие примерно так же, как зомби в ужастиках. Только ещё пакостнее. Некоторое время нежити просто стояли и пялились на нас, а потом один из них — в жутко отслаивающихся ошмётках кожи и прогнивших лохмотьях — сделал шаг вперёд, вступил на полоску соли, споткнулся и жутко завыл. Но тут остальные не дали ему выпрямиться, они сшибли его с ног и стали переходить по его телу, как по мостику. Юлий сшиб первого наглеца, тот отлетел назад, сшибая с ног своих же. И тут я снова запел, а нежити замерли при первых же звуках моего голоса: — В заповедных и дремучих страшных Муромских лесах Всяка нечисть бродит тучей и в проезжих сеет страх: Воет воем, что твои упокойники, Если есть там соловьи, то разбойники. Страшно, аж жуть! В заколдованных болотах там кикиморы живут — Защекочут до икоты и на дно уволокут. Будь ты пеший, будь ты конный — заграбастают, А уж лешие так по лесу и шастают. Страшно, аж жуть! А мужик, купец иль воин попадал в дремучий лес, Кто зачем: кто с перепою, а кто сдуру в чащу лез. По причине попадали, без причины ли, Только всех их и видали — словно сгинули. Страшно, аж жуть! Из заморского из лесу, где и вовсе сущий ад, Где такие злые бесы — чуть друг друга не едят, Чтоб творить им совместное зло потом, Поделиться приехали опытом. Страшно, аж жуть! Соловей-Разбойник главный им устроил буйный пир, А от их был Змей трёхглавый и слуга его — Вампир. Пили зелье в черепах, ели бульники, Танцевали на гробах, богохульники! Страшно, аж жуть! Змей Горыныч взмыл на древо, ну раскачивать его: «Выводи, Разбойник, девок — пусть покажут кой-чего! Пусть нам лешие попляшут, попоют! А не то я, матерь вашу, всех сгною!» Страшно, аж жуть! Все взревели как медведи: «Натерпелись — сколько лет! Ведьмы мы али не ведьмы, патриотки али нет?! Налил бельма, ишь ты, клещ, — отоварился! А ещё на наших женщин позарился!..» Страшно, аж жуть! И Соловей-разбойник тоже был не только лыком шит — Он гикнул, свистнул, крикнул: «Рожа, ты, заморский паразит! Убирайся, — говорит, — без бою, уматывай И Вампира, — говорит, — с собою прихватывай!» Страшно, аж жуть!.. А вот теперь седые люди помнят прежние дела: Билась нечисть грудью в груди и друг друга извела. Прекратилося навек безобразие — Ходит в лес человек безбоязненно, Не страшно ничуть!** Стоило мне допеть, как началась та самая сплошная жуть. Похоже, нежити приняли последние строки песни как руководство к действию и стали с остервенением грызть друг друга. Жуткое зрелище. Действительно жуткое. Нежити кидались друг на друга, отгрызая головы и конечности, рвали плоть и наносили когтями страшные раны, из которых вытекала не кровь, а какая-то вязкая сине-чёрная жидкость. Те, у кого отгрызали или отрывали головы, тут же рассыпались неопрятными кучками костей и вонючего праха, а вот остальные… Даже с оторванными ногами и руками они ползли, продолжая вцепляться в противников, да и сами оторванные конечности, отвратительно извиваясь, стремились схватить врага. Глаза нежитей светились жутковатым красным светом, они не издавали ни звука, так что вся жуткая вакханалия сопровождалась лишь характерным хрустом, треском и звуками, похожими на то, как будто рвали на части мокрые гнилые тряпки. На нас, что характерно, нежити вообще внимания больше не обращали и в Храм проникнуть не стремились. Так что я мог видеть только происходящее через зияющий дверной проём, а вот Юлий вообще не изъявил желания любоваться этим незабываемым зрелищем, он отвернулся к стене, зажав рот, судя по всему, борясь с рвотными позывами. Я его вполне понимал, зрелище было прегадкое, мой желудок тоже стремился подобраться к горлу и выплеснуть содержимое, но отвести взгляд я был не в силах. Наконец все звуки стихли, и я рискнул выглянуть из дверей. И тут же сам зажал рот рукой. Немаленькая площадь перед Храмом была завалена останками нежитей, похоже, здесь нашли свой конец все кошмарные создания, сотворённые Йем-Тию. Ох, как же жалко Шустика и прочих ребятишек… Вот так всегда — взрослые засранцы стремятся к власти, интригуют и убивают, а страдают невинные и беззащитные… — Ох и намусорил ты здесь, Тайче, — раздался за моей спиной знакомый голос. — Добрым горожанам, а также братьям и сёстрам придётся потрудиться, чтобы всё это прибрать… Я обернулся. У зияющей дыры, в которую превратилась одна из створок ворот Храма, стоял брат Милькар. — Ты! — рыкнул я. — Ты ещё смеешь меня в чём-то упрекать, ж-жрец? За то, что я сейчас разгрёб дерьмо, которое копилось в твоём городе годами? За то, что защитил Храм вашей Богини от осквернения? Где был ты и твои братья, когда в Храм рвались нежити? Отсиживались в безопасных подвалах, понадеявшись на очередное пророчество? А я вам кто? Мясо для нежитей? Пришлый Тайче, которого не жалко? Брат Милькар примирительно поднял руки: — Прости, Тайче. Я думал пошутить, чтобы снять напряжение, но шутка вышла неудачной, признаю. Конечно, я благодарен тебе. Мы все тебе благодарны, Тайче Кири. И мы постараемся тебя защитить… — От кого? — усмехнулся я. — Не будь самонадеянным, Кири… — вздохнул брат Милькар. — Уничтожив нежитей, ты разворошил змеиное гнездо. — Это я понимаю. Но почему вы ничего не сделали раньше, вы — жрецы Жананы и ты лично, брат Милькар? Почему вы позволили нежитям опустошать город? Вы ведь знаете, кто за этим стоит! — Знаю, — согласился жрец. — Но мы не могли рисковать жизнью Дитя Жананы. — Зато жизнями других детей — очень даже могли! — рявкнул я. — Отстань от меня, жрец, а то, боюсь, я спою что-нибудь такое, о чём буду жалеть! Юлий! Раздалось знакомое цоканье копыт. В горячке я и не заметил, что небо начали золотить первые лучи рассвета, и Юлий вновь стал гмыхом. Я вскочил на него и сказал жрецу: — Я отправляюсь отдохнуть. Нам не о чём с тобой разговаривать, святой брат. Жрец только вздохнул, но ничего не сказал в ответ, отвесив мне глубокий поклон. А я дёрнул поводья гмыха, пробормотав: — Давай к госпоже Маргелите, Юлий… Спать хочу, умираю просто… Гмых шевельнул ушами и взял с места в карьер. А мне показалось, что в тени одного из домов, почти неразличимая, притаилась высокая фигура в чёрном, которая обожгла меня злобным взглядом. Я моргнул. Фигура исчезла. *Слова, в основном, народные. **Владимир Высоцкий