Лилия долин

Всех учащихся и учащих с праздником! Мужчины выстроились в шеренгу, откинули с лиц капюшоны, показав самые обыкновенные лица — скуластые, с крепко сжатыми губами, очень похожие друг на друга. А потом один из них холодным голосом сказал: — Госпожа велела тебя наказать… И почему мне кажется, что для наказания они выберут один, о-очень специфический способ? — Потрясающе! — выдал я, стараясь не показывать того, что меня начинает ощутимо потряхивать. — А за что? Я вашу госпожу сейчас первый раз в жизни увидел, и ничего плохого ей сделать не успел. Где логика? — Неважно, — невозмутимо ответил один из пятёрки. — Госпожа приказала — мы выполняем. Раздевайся. Тебе наказание, а нам — приятно. Точно куклосы. Слишком уж похожи друг на друга, эмоций на лицах минимум, да и объясняются они как-то… не по-человечески. Интересно даже, зачем в них такую способность вложили, как желание (и умение) заниматься сексом. Хотя… разве что в качестве поощрения. Чтобы приятное с полезным совмещать. Да уж… Не знаю, какой была настоящая матушка Майтели, но эта Махаламма — просто спятившая сука. Ммм… И тракки под рукой нету, чтобы спеть, как следует… Хотя… Может, так попробовать? — Я стесняюсь спросить, — выдал я, — вы меня бить собираетесь или трахать? — Кхм… — выдал один из моих оппонентов. — А тебе какая разница? Хотя второе — однозначно приятнее. — Да? — выдал я, вспомнив незабвенного Бубу Касторского в контрразведке*, и изобразив счастливую невменяемость. — Столько счастья и сразу? Родненькие мои, так я ждал этого момента всю жизнь! И я, на ходу расстёгивая рубаху, рванул к мужикам. Они отчего-то такому счастью не обрадовались и как-то попятились. — Эй, парень, ты чего? — наконец-то один выдал более или менее человеческую реакцию. — Тебе нравится, когда тебя насилуют? — А чего меня насиловать? — радостно завопил я. — Я сам отдамся! С пятью одновременно я, правда, ещё не пробовал, но при творческом подходе… Тут я припомнил одну пародистку** из моего мира и дурным голосом завопил: — Ну, воооооозьмитееее мееееняяяяя! На лицах абсолютно всех потенциальных насильников отразилось глубокое сомнение в моей психической нормальности, и один неуверенно предложил: — А давайте его просто побьём. Хоть пар спустим… — Да-да, — страстно возопил я, старательно пуская слюни. — Накажите меня-я! Сделайте мне больно-о-о!!! Ну, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!!! Очень хочу! Просто мечтаю-ю-ю!!! Мужики попятились куда более интенсивно, крайний из них упёрся спиной в дверь и толкнул её ногой, открывая, и выдал: — Ты… это… погоди… Нам посоветоваться нужно… И вся пятёрка задом просочилась обратно в дверь, стараясь не смотреть на меня. Дверь захлопнулась, а я ей капризно пожаловался: — Ну, вот так всегда. Как только что-то наклёвывается интересненькое — так сразу посоветоваться… Такие мужчины… Эх… Дверь ожидаемо на мои слова не отреагировала, и я отошёл к стене и опустился на пол. Я прекрасно осознавал, что своим фиглярством выиграл для себя только короткую передышку. Вот сейчас «мама»-Махаламма вправит своим подчинённым мозги, и вот тогда… Тогда мне несладко придётся. Что ж делать-то? И тут из соседнего угла раздалось тявканье, удивительно напоминающее смех. А потом прямо перед моим лицом в воздухе повисла классическая «собачья улыбка». — Эээ… Лис? — выдал я. — А кто ещё? — последовал ответ. — Ну ты даёшь, Кирилл, ты ж им все шаблоны порвал напрочь, нанёс, можно сказать, профессиональную психотравму… Улыбка начала странно изгибаться, а хихиканье не прекращалось. Я рассердился и выдал: — Не надо под Чеширского кота косить, ты ведь всё-таки Белый Полярный Лис и хорош сам по себе. — Полагаешь? — и рядом со мной материализовалась пушистая тушка на коротких ножках. И чего его все боятся? Милаха же. — Ты не боись, я тебя не брошу, — заявил Лис, нагло плюхаясь рядом со мной. — Я к тебе привязался, интересный ты человек, Кири… Я вздохнул, и рука сама потянулась погладить этот умилительный меховой шарик и почесать за ушком. Лис блаженно зажмурился и заявил: — Ты гладь, гладь… Вопросы есть? — Само собой, — отозвался я, погрузив руку в длинную мягчайшую шерсть. — Что с Майтели? — Всё хорошо, — ответил Лис. — Ты всё правильно сделал. Парень разозлился, кровь Демиургов наконец-то заработала как надо, и его перенесло туда, где он сможет без проблем пережить изменения. Это больно и для него — очень долго. Для мира это время пройдёт куда быстрее, но… — Но? — уточнил я, разминая пальцами пушистый загривок. — Приготовься к тому, что того Майтели, которого ты знал, больше не будет, — ответил Лис. — Он изменится. Очень сильно изменится. — Надеюсь, в лучшую сторону? — спросил я. — Ну, как сказать… Влечение к тебе у него сохранится, — ехидно ответил Лис, — а вот возможностей для того, чтобы заполучить тебя, у него будет куда больше. Демиурги — жуткие собственники, знаешь ли. Но есть надежда, что он будет адекватен настолько, чтобы выслушать твоё мнение по этому вопросу. — Приятно слышать, — проворчал я. — Скажи, Песец, а этому миру реально нужен Демиург? Боги сами не управятся? — Ты же сам видел, — вздохнул Лис. — Справились они? Скорее забились по норам, каждый отвечал за свою епархию, друг с другом своих действий не координировали — а что в итоге? Разброд и шатание, такой перспективный мир чуть не загубили, паразиты… да ещё эта ведьма придурочная… — Махаламма? — спросил я. — Ну да, она самая. Так по погибшему мужу горевала, что решила его оживить. — Оживить? Демиурга? — Я и говорю — придурочная, — махнул пушистым хвостом Лис. — Демиурга очень сложно уничтожить. Практически невозможно. Но если он погибает, то погибает навсегда. Окончательно. Так и случилось с отцом Майтели. — Но что тогда случилось с Махаламмой? — спросил я. — Нефиг баловаться тем, в чём ничего не понимаешь! — недовольно фыркнул Лис. — В своих попытках оживить любимого мужа Махаламма притащила из астрала бестелесную сущность давным-давно развоплощённой, но очень могущественной и злобной волшебницы. Эта сущность захватила тело Махаламмы, уничтожив душу его законной хозяйки, и вознамерилась достичь высшего могущества, став правительницей здешнего мира. К счастью для Майтели, она не могла уничтожить его напрямую… но об этом ты уже знаешь. И лже-Махаламма принялась за интриги, благо ей это было не впервой. Она сумела обвести вокруг пальца очень многих, так что её стали считать чуть ли не живым воплощением добра, верности и скорби. — Скажи, Майтели знал о том, что его мать фактически мертва? — глухо спросил я. — Тебе это так важно? — грустно спросил Песец. — Не знаю, — честно ответил я. — Наверное. Но если он знал… Получается, что Майтели совсем не такой, как я о нём думал. — Это плохо? — хитро прищурился Лис. — Не знаю, — ответил я. — Но моё отношение к Майтели… Оно может измениться. — Пустое! — фыркнул Лис. — Ты умный и добрый, ты сможешь со всем разобраться, если будешь слушать не только сердце, но и разум. Знаю, в твоём мире многие считают, что голос сердца важнее всего, но это не так. Большинство непоправимых ошибок совершается, когда разумные начинают слушать только своё сердце и жить только эмоциями и чувствами, напрочь позабыв о доводах разума. Хотя бы потому, что последствия совершённых поступков им может подсказать только разум. — То есть, — спросил я, — нужна золотая середина? — Именно, Кирюша, — вздохнул Полярный Лис. — Если бы все придерживались золотой середины, у меня было бы куда меньше поводов к ним наведываться. Некоторое время мы помолчали. Я рассеянно гладил Песца, не забывая почёсывать за ушами, а он просто наслаждался. Ну, правильно, наверняка его мало кто осмеливается просто подойти и погладить. — Да вообще никто, — вздохнул Лис. — Только орут все, если фигня приключается: «Полный Песец! Полный Песец!» Ну да, я — Полный Песец! И что? Я рассмеялся и сказал: — Ну, вообще-то ты очень милый. — Ага, — согласился Песец. — И подкрадываюсь незаметно. Кстати, с тобой ужасно жаждет поговорить лже-Махаламма. — Снова предложит мне разнообразить сексуальный досуг? — хмыкнул я.  — Не, её слуги уже успели разболтать остальным о том, какой ты ненормальный, так что желающих нет. — Так они ж куклосы, — удивился я. — Разве они могут не подчиниться? — Так они и подчиняются, — заржал Лис. — Только вот готовность к действию никак не наступает. Так что милая дама решила не мудрствовать лукаво, а казнить тебя. — Хм, — задумался я. — Казнит? — Думаю, не успеет, — философски заметил Лис. — Ты главное, не переживай сильно, я тут чутка пошаманю — пусть женщина будет при деле. А тебя я по-любому вытащу. И тут же растаял в воздухе. Эх, ну что ж за планида-то у меня? Наговорят с три короба, а потом раз — и нету. И вообще, что-то я устал. Да и есть хочется, но вряд ли в здешнем отеле мне предоставят уютную кровать и сытный ужин. Я пошарил в кармане в надежде обнаружить там хоть что-нибудь съестное… нашёл невесть как завалявшийся там кусок чёрствой лепёшки и с энтузиазмом его сгрыз. Успех меня окрылил, и я продолжил поиски, сожалея об отсутствии верной тракки. Что-то мне чем дальше, тем больше хотелось нести культуру в массы. Интересно, восприимчивы ли к моим песням куклосы? Я продолжал поиски в карманах уже чисто из вредности, и вдруг пальцы натолкнулись на что-то твёрдое и слегка шершавое. Я вытащил неизвестный предмет из кармана и с некоторым недоумением уставился на него, а потом хлопнул себя по лбу. Надо же! Как я мог забыть! Это же та самая свистулька, которую дал мне маленький М’Хшаа Тишью. Ладно, раз уж нет тракки, отчего бы не воспользоваться этой глиняной малюткой? И я начал насвистывать на свистульке незамысловатую мелодию, перемежая её куплетами очередной любимой песни: — Когда из яви сочатся сны, Когда меняется фаза луны, Я выхожу из тени стены, Весёлый и злой. Когда зеленым глаза горят, И зеркала источают яд, Я десять улиц составлю в ряд, Идя за тобой. Не знаю, что было тому причиной (надеюсь, не мои вокальные экзерсисы, хотя возможно всё), но воздух вокруг стал ощутимо потрескивать и искриться. Я растерялся и замолчал, но потрескивания не прекратились, более того, меня словно что-то под руку толкало — пой! И я снова вывел незамысловатый мотив и запел дальше: — Твоя душа в моих руках Замрет, как мышь в кошачьих лапах, Среди тумана не узнает меня, И ты на годы и века Забудешь вкус, и цвет, и запах Того, что есть в переплетениях дня. Ты спишь и видишь меня во сне: Я для тебя лишь тень на стене. Сколь неразумно тебе и мне Не верить в силу дорог. Когда я умер, ты был так рад: Ты думал, я не вернусь назад, Но я пробрался однажды в щель между строк Я взломал этот мир, как ржавый замок, Я никогда не любил ворожить, но иначе не мог. Искры в воздухе стали собираться в цепочку, цепочка образовала кольцо вокруг меня, и искорки стали водить хоровод, который изгибался самым неожиданным образом. Странное, но красивое зрелище, которое рождало у меня в груди ощущение тепла… — Когда я в камень скатаю шерсть, Тогда в крови загустеет месть, И ты получишь дурную весть От ветра и птиц. Но ты хозяин воды и травы, Ты не коснёшься моей головы, А я взлечу в оперенье совы, Не видя границ. Тебя оставив вспоминать, Как ты меня сжигал и вешал: Дитя Анэма умирало, смеясь. А я вернусь к тебе сказать: Ты предо мной изрядно грешен, Так искупи хотя бы малую часть. Искорки прекратили свою пляску, собрались в сияющий золотистый шар, этот шар впитался в дверь и исчез… как и сама дверь. Остался только зияющий проём, который словно приглашал меня выйти прогуляться. — Ты спишь и видишь меня во сне: Я для тебя лишь тень на стене. Я прячусь в воздухе и в луне, Лечу, как тонкий листок. И мне нисколько тебя не жаль: В моей крови закипает сталь, В моей душе скалят зубы страсть и порок, А боль танцует стаей пёстрых сорок. Я никогда не любил воскресать, но иначе не мог. Когда останемся мы вдвоём, В меня не верить — спасенье твоё, Но на два голоса мы пропоём Отходную тебе. Узнай меня по сиянью глаз, Ведь ты меня убивал не раз, Но только время вновь сводит нас В моей ворожбе. Я снова вывел мелодию на свистульке, поднялся на ноги и шагнул в зияющий дверной проём. Ничего страшного там не обнаружилось — просто обычный коридор подземелья, освещённый теми же самыми чешуйчатыми грибами на потолке. Я шёл вперёд, продолжая насвистывать мелодию, и вдруг на меня из-за поворота бросились два куклоса… абсолютно одинаковых вплоть до жилки на виске… с обнажёнными мечами в руках. Но мне отчего-то не было страшно, я отнял свистульку от рта и запел следующий куплет: — Опавших листьев карнавал, Улыбка шпаги так небрежна. Дитя Анэма не прощает обид. Ты в западню мою попал, Твоя расплата неизбежна. Ты знаешь это — значит, будешь убит. Куклосы замерли, застыв в неестественных позах, а затем то отвратительное подобие жизни, которое позволяло им функционировать, покинуло их тела, и они просто грохнулись на пол и замерли. А я двинулся дальше. — Ты спишь и видишь меня во сне: Я для тебя лишь тень на стене. Настало время выйти вовне, Так выходи на порог. Убив меня много сотен раз, От смерти ты не уйдёшь сейчас, Но ты от злобы устал и от страха продрог, Я тебе преподам твой последний урок. Я никогда не любил убивать, но иначе не мог. Коридор закончился окованной железом дверью, но стоило мне приблизиться, как рухнула и она. А за дверью оказались ступеньки, ведущие наверх из подвала. А ещё… Ещё мне показалось, что там, наверху, происходит нечто весьма неожиданное для обитателей этого места. И не слишком для них приятное. Чтоб я такое пропустил? Нет уж. К тому же стоит разузнать, что там с Юлием… И я стал медленно подниматься по ступенькам. — Я никогда не любил ворожить, Я никогда не любил воскресать, Я никогда не любил убивать, Я никогда не любил, Но иначе не мог…*** *Кирилл вспоминает старый советский фильм «Новые приключения неуловимых». **Елена Воробей. ***Канцлер Ги.