Педагоги

Сложно понять свои чувства. Сложно. Северус редко когда пытался проводить анализ своей противоречивой личности. Слишком многое доставляло ему боль. Да, он во многом не мог разобраться, а по молодости сделал слишком много ошибок. Он понимал, что в чём-то не виноват, как, например, в своём происхождении. Бедная странная нелепая семья, состоящая из пьющего отца и умной, но некрасивой матери, которая совершенно не была готова ей становится. Северус поначалу не знал, что может быть по-другому. Никому не нужный мальчик, одномоментно вдруг ставший нужным всем. За этой иллюзией нужности он гнался много много лет. Ему хотелось быть нужным Лили Эванс, а потом всем приятелям на факультете. Кто бы мог подумать, что страсть к наукам может оказаться столь полезной? Он хотел быть нужным самому величайшему темному магу века, а в итоге стал нужным его сопернику, столь же выдающемуся магу современности. Точнее он стал нужен им обоим. А что же нужно было ему самому? Иллюзия дружбы? Возможно, будь у него друзья, он никогда бы и не пленился идеями Тёмного Лорда о вечной жизни в теле и власти волшебников над маглами. Но делал ли он хоть когда-нибудь шаги навстречу этому миру? Или он боялся? Пытался ли он дружить ещё хоть с кем-то кроме Лили, кто был более близок к его сердцу, а не потому, что так сложилась судьба? Неверно, нет. Даже сейчас в кругу людей, которые приняли его, пытался ли он стать более открытым? Из всех сотрудников в Хогвартсе Северус сблизился лишь с Дамблдором, но и это была скорее рабочая необходимость. Однако из их общения Снейп вынес довольно интересные выводы. Видимая радушность и дружелюбие директора были не более чем искусной иллюзией, маской доброго волшебника. Дамблдор был велик и умён, но отнюдь не прост и не открыт. Возможно, именно поэтому молодому зельевару и старому интригану было так легко общаться между собой. Северус, в отличие от директора, просто не делал вида общительного душки. Хотя, как верно заметил о нём Альбус, внешний вид сурового нордического чернокнижника, который так старательно отыгрывал Северус, тоже был обманчивым. Это было чистой правдой. Нежный и лирический, умный и созерцательный — Снейп не хотел, чтобы кто-то видел его таким. Легче было завернуться в слои чёрной ткани и напустить на внешний вид грозность и пустоту, распугивая всех и каждого. Чтобы никто даже и мысли не смог допустить, что этот страшный человек слаб, что он плачет по ночам, что он трепетно смотрит на природу, любит поэзию и вино, и ночами бродит по замку, любовно трогая гобелены, стены и перила. Что проходя по коридору четвертого этажа, он обязательно незаметно для остальных дотронется до маленькой руки статуи девочки-колдуньи. Иногда, просыпаясь слишком рано для подъёма, Северус долго лежал в постели. Он снова закрывал глаза и слушал хрупкую предутреннюю тишину, а потом, крепко обняв подушку, плавно перемещался в мир блаженных грёз. Бродить в иллюзиях между сном и реальностью было так хорошо. В этих мечтах было всё: теплый уютный дом, любимая женщина, потрескивающий камин, чашка крепкого горячего чая и долгие беседы зимними вечерами о прекрасном и возвышенном. Снейп нежно прижимался щекой к тёплой женской груди, пахнущей молоком, ощущая в своих волосах тонкие пальцы. Он скользил по краю межмирья, почти проваливаясь в океан безбрежного счастья, но новый день безжалостно вынимал его из мира идиллии. Иллюзии рушились, и начиналась обычная мрачная и серая, до боли однообразная и предсказуемая жизнь. Иногда Северус с тоской думал, а что на самом деле иллюзорнее: тот мир, который он видел во снах, или мир, который он видел перед глазами? Ощущения одиночества особенно нарастали ближе к декабрю. Вся эта предновогодняя суета претила зельевару, не знавшему в детстве радостей сочельника. Северусу в дни всеобщего веселья становилось грустно. Он не умел улыбаться и веселиться, как Дамблдор, с толикой лёгкого очаровательного безумия, не умел делать благородного вида, как Флитвик, не умел травить анекдоты, как профессор Верджинус, не мог разудальски напиться, как Хагрид, не мог хихикать над банальностями, как все женщины Хогвартса разом. Он всё время пытался или слинять, или сидел в углу тихо-тихо, в тщетной попытке слиться со стеной. Дамы постоянно вытаскивали его на какие-то игры и танцы, хотя он настойчиво отказывался. И снова он был благодарен Минерве Макгонагалл за то, что она никогда не пыталась нарушать его личной неприкосновенности. Несколько раз между ними случались пространные разговоры. И каждый раз Северус отмечал изысканный вкус и ум этой женщины. Какое-то время он даже таил иллюзию надежды, что сможет подружиться с Минервой. Но это было чистой воды бредом. Подружиться с Минервой? Легче было очаровать какого-нибудь из питомцев Хагрида. Как всегда, в жизни Северуса всё решил случай. Однажды, во время прогулки по окрестностям Хогвартса, он наткнулся на профессора Макгонагалл, которая проводила своё время точно также. Коротко поприветствовав коллегу, Северус уже было собрался ретироваться, но тут Минерва завела разговор на самую трепетную для зельевара тему: — Вы знаете, я так люблю это время года, когда деревья ещё не зацвели. Стоит гулкая тишина, которая вот-вот взорвётся пением птиц. Наш замок отражается в спокойной, словно зеркало, глади озера. И всё словно предчувствует весну. При этих словах у Северуса что-то щёлкнуло в груди. Да, он ощущал то же самое, но сказать об этом стеснялся. — Я очень рад за вас, Минерва, — скромно выдавил из себя он, что скорее со стороны больше выглядело как: «Отстань, мне не до твоих изливаний». В первый раз на этом их разговор и закончился. Но случился и второй, и даже третий, что заставило Северуса задуматься о смене привычки. Однако в равной степени сколько ему досаждали эти разговоры, ровно столько они и манили. Это было самое странное смятение внутри обычно холодно размышляющего, потрёпанного жизнью волшебника. Стихи и трогательная мечтательная нежность — только для него одного, впустить ещё кого-то в этот мир, Снейп не мог и не хотел. Но Минерва всё равно вошла в этот крайне интимный мир, нарушая иллюзию одиночества. Зачем Снейп продолжал её туда впускать, ведь ему было нескончаемо больно от иллюзии сопричастия? Он боялся контакта, боялся слабости, боялся потери. И всё равно даже через отторжение и боль в утренних грёзах являлось строгое красивое лицо, обрамлённое запахом прелой листвы или пробивающихся почек. И везде, абсолютно везде потом стоял её запах — запах женщины, что отдавал привкусом парного молока и мелиссы. Странное сочетание и странное определение, но именно так для Северуса пах Феликс Фелицис. Минерва Макгонагалл — женщина с запахом жидкой удачи, что может быть комичнее и одновременно трагичнее? Женщина, чья грудь, обтянутая неприступными и самыми неподходящими для мечтаний платьями, не давала ему покоя. Снейпу было стыдно от своих мыслей. Минерва — коллега, которая была старше его на пятнадцать лет, сухая и чопорная шотландская ведьма, что нагло нарушила его мечты, заняв в них львиную долю. Было удивительно, что их первая и короткая случайная встреча у озера вылилась в нечастые совместные лесные прогулки с долгими беседами о природе и чувствах. Но им обоим внезапно эти вроде бы простые и пространные разговоры доставили удивительный уютный внутренний комфорт. В них не было жеманства или притворства, желания показаться оригинальным. Разница в возрасте не чувствовалась совсем, точно так же как и при беседах с Дамблдором, отчего Северус сделал вывод, что подобное ощущение статной авторитетности, это ещё одна защитная маска прежде всего неуверенных перед неопытными. Северус был приятно удивлен падением ещё одной иллюзии — иллюзии того, что Минерва Макгонагалл никогда не сможет переступить порога своей официальности в отношениях с ним. Впервые Снейп жалел о том, что его руку украшает метка. Он знал, что Минерва была в курсе всех его судебных тяжб. Конечно, не стоило отрицать возможности, что её откровенность всего лишь хитро завуалированная попытка втереться ему в доверие. Снейп на своём веку повидал много чего, всяческой мерзости. Но что-то ему подсказывало, что профессор просто сочувствует, как могла бы сочувствовать женщина с большим сердцем. Что профессор, возможно, как и он, также одинока.