Брюнетка медленно открывает входную дверь, разувается и, сделав шаг от порога, падает прямо на ковёр без сил. Дома никого не было, и эта пустота сегодня, как никогда, радовала девушку. Ей нужны были лишь тишина и покой.
Перевернувшись на спину и растянувшись по полу в позе морской звезды, она поднимает глаза и неотрывно смотрит в потолок на протяжении бесконечно долгих двадцати минут. Ей не хочется есть, не хочется пить, не хочется думать и, наверное, даже не хочется жить. От последней мысли по всему телу бегут мурашки, и девушка хорошенько трясёт головой, елозя по полу и портя и без того не безупречную причёску.
В последнее время темноволосая всё чаще ощущает одиночество. После происшествия в аэропорту прошло достаточно много времени. Дни, быстро сменяя друг друга, перетекали в недели, а недели превращались в месяцы. Но воспоминания — страшная штука, как оказалось.
Первые недели после приезда было тяжело морально. Девушка подолгу сидела в темноте, уставившись в одну точку и прокручивая в голове весь тот монолог Юдзуру. Фразы «Я отпускаю тебя», «Соулмейт мне только мешает» разбивали её раз за разом, причиняя боль на физическом уровне. Она хотела прекратить чувствовать это. Прекратить вспоминать эти слова, его взгляды, его заботу в прошлом, нежность и мягкость, которую он дарил.
Спустя несколько дней, заполненных бесконечным самокопанием девушка, наконец, решается рассказать бабушке о том, что произошло. Внимательно выслушав её сбивчивый невнятный рассказ, женщина по-философски заключила, что японец — козёл, и не нужен ей такой вовсе, чем на минуту подняла настроение внучке. А на аргумент, что он её соулмейт, бабушка беззаботно ответила, что ничего страшного в этом нет: найдём другого, даже лучшего. На этом и порешили. Пусть Вселенная пойдёт куда подальше со своими родственными душами. Такой настрой ей нравился.
По прошествии ещё недели стало тяжело физически. Как и ожидалось, фигурист начал усиленную подготовку к новому сезону. Каждодневные синяки и постоянные боли по всему телу стали частью и её жизни. Казалось, Ханю пытается убить их. Всё это доставляло брюнетке, готовившейся на тот момент к поступлению в университет, огромный дискомфорт в повседневной жизни. Жизнь соулмейт портил даже без своего прямого присутствия.
Вскоре она забила на уроки. А после того, как, возвращаясь домой, не с того не с сего упала на асфальт, корчась от сильнейшей боли, решила и работу перенести на дом. В тот момент ей казалась, что лодыжка горит огнём, а кости ломаются на мелкие кусочки. Всё, на что она была способна на тот момент, это беспомощно задыхаться. Всё могло бы закончиться плохо, если бы рядом с ней не оказался добрый незнакомый дедушка, который без промедлений вызвал скорую. Несколько дней спустя ей стало известно, что Ханю в тот день повредил лодыжку, выполняя четверной Аксель на одной из тренировок. Травма была настолько серьёзной, что юноша вынужден был даже сняться с соревнования, в олимпийский сезон.
Хотелось сильно на него накричать, хотя она никогда не считала себя несдержанной, но на тот момент в душе всё же позволила себе позлорадствовать. Не только у неё одной жизнь летит в тартары.
После становилось только ещё хуже. Теперь её здоровье начало резко ухудшаться. Все эти недосыпы, нервные срывы и постоянный страх, что с ней опять может произойти что-то плохое, оставили существенный отпечаток на её состоянии. Чужая боль продолжала чувствоваться отчётливо, усиливая свою собственную. Как на зло, японец не переставал себя калечить, не давая передышки для восстановления. У девушки появилось ощущение, что фигурист совсем забыл об их родстве, об их связи или как раз наоборот, помнил и пытался угробить их обоих как можно скорее.
Девушка срывалась, сахар всё чаще и чаще доходил до критического показателя, заставляя снова и снова прибегать к инсулину. Брюнетка становилась раздражительной, часто злилась без причины и отказывалась контактировать с окружающей средой. Последним тревожным звоночком стала бессонница. Она действительно плохо спала: много ворочалась, периодически просыпалась, не в силах заснуть опять. В мыслях был только Юдзуру Ханю, а перед глазами — белый потолок, на который из памяти транслировались моменты с самим фигуристом. Она ни на миг не забывала о нём, хотя очень старалась.
Из потока мыслей её вырвала вибрация мобильного телефона, на экране которого высветился знакомый контакт.
Она быстро приняла вызов, растягиваясь в искреннем, но всё ещё вымученной улыбке.
Шома набирал подругу прямо с катка, наплевав на все тарифы и переплаты. Закончив тренировку и попрощавшись со всеми, он облокотился на борт, слушая гудки, но они быстро закончились, и на экране появилось лицо знакомой девушки.
— Выглядишь усталой, — без приветствий начинает фигурист. Выглядит девушка и правда измотанной, хотя и пытается скрыть всеми способами.
— И тебе привет, Уно. И ты выглядишь прекрасно, — в ответ брюнетка показывает руками «класс» и улыбается самой что ни наесть в её арсенале мягкой улыбкой. — Ты только с тренировки?
— Да, только закончил. Но всё же меня пугает твоё состояние, ты вообще спишь?
— Не беспокойся так. Я сплю. Правда сплю, — отвечает темноволосая с интонацией, всегда вызывающей у спортсмена тревогу. Она даже приподнимается, принимая сидячее положение, и тем самым показывая, что у неё всё хорошо. Но фигурист научился за это время различать малейшие изменения в ней. Он ей совершенно не верит.
— Сколько часов? — голос становится более серьёзным. По её лицу видно, что она спала плохо или вовсе не спала этой ночью.
— Где-то четыре-пять. Это точно.
— За сколько дней? — уточняет японец, сразу поняв, что хочет сделать его подруга.
С противоположной стороны раздаётся усталый вдох. Её поймали. Раскусили очень быстро. Брюнетка обречённо опускает взгляд и усиленно трёт переносицу. Сразу видно, что она и впрямь устала, синяки под глазами отчётливо заметны даже через тёмный экран смартфона. Шома несколько месяцев наблюдает, как уменьшается в объёмах подруга, даже замечает, как меняется её кожа, как со временем принимает уже совсем не здоровый сероватый вид. Это его пугает. До жути. Но сделать он ничего не может. Похожие изменения он видит и ещё в одном человеке.
— Слушай, вам надо поговорить. Ханю, он…
— Нет, пожалуйста, не надо, — устало перебивает она, хмурится, словно вспоминая что-то плохое из прошлого. Шома вынужденно меняет тему на что-то более непринуждённое.
Рассказывает о последних событиях жизни, об аниме, которое посмотрел не давно, про тренировки в Японии и как сам Стефан Ламбьель прилетел, чтобы лично присутствовать во время сборов. Спортсмен говорит с энтузиазмом, рассказывая всё в подробностях, иногда эмоционально размахивая при этом руками. Собеседница слушает молча местами тихо, но искренне смеётся. Фигурист, глядя на неё тоже подхватывает, Уно без мерно рад и горд слышать её смех и быть её причиной. После случившегося он пытался отвлечь её, сначала рассказами, затем своими тренировками, а после, общими разговорами в ходе, которых оба забывали о внешнем мире. Возможно, он так старался не позволять гнетущим мыслям захватить её, отвлечь, как можно дольше. Что теперь совместные звонки, стали частью их повседневной рутины, что без друг друга уже было не обойтись.
Закончив разговор с улыбкой на лице, фигурист замирает на месте, прикрыв глаза, мысленно уходя куда-то в свой мир. Он ощущает безмерную лёгкость.
— Я понял, что с тобой… — Стефан появился со спины неожиданно, заставляя японца вздрогнуть. К таким привычкам тренера Шома за три года так и не смог привыкнуть, каждый раз ловя мини-инфаркты при его появлении. Тем временем мужчина продолжил свою мысль. — Ты же «того» в эту девушку.
Уно пристально следит за движениями тренера. Первое время до него никак не доходит, что Ламбьель имеет в виду. Что это значит «того»? И этот его хитрющий взгляд. Фигурист продолжает туманно разглядывать мужчину, и только через минуту размышлений до него наконец доходит.
— Чего?! — он несколько растерялся и резко отпрянул от бортика, чуть не роняя свой телефон. — Не говорите глупостей, я не мог влюбиться… — бубнит Шома, на что швейцарец снисходительно, по-дружески хлопает его по плечу, понимающе кивая при этом. От разговора их отвлекают посторонние звуки, доносящиеся со стороны входа. Уно точно так же, как и Стефан, встречает взглядом приближающуюся фигуру Юдзуру. На нём — любимое слегка измятое худи их общей знакомой, с которым он не расстаётся ни на день. «А вот причина, почему не могу полюбить», — добавляет про себя фигурист, громко выдыхая.
Ханю шагает медленно, немного при этом шатаясь, его руки спрятаны в карманы огромной толстовки. По лицу видно, что он погружен в свои мысли и ни в чем, кроме них, не заинтересован. Взгляд опущен на резиновый пол. Чёлка почти закрывает глаза. На голову натянут капюшон, а из ушей торчат провода наушников. Уно пристально следит за ним всё то время, пока он приближается, и не может заставить себя оторвать взгляда.
Юдзуру Ханю всё такой же усталый и разбитый. Но почему никто вокруг, кроме его, Шомы, не замечают этого?
Как бы Уно ни хотел признавать этого, но текущее состояние Юдзуру выдаёт его физическое и моральное истощение. Его глаза, всегда ярко горящие и живые, теперь выглядят тусклыми, и без того не слишком выделяющиеся щёки совсем впали, обнажая весьма выразительные скулы. Ханю в целом выглядит больным и совершенно разбитым.
Перед глазами сразу встаёт недавняя картина с темноволосой девушкой, у которой состояние было примерно такое же, если не хуже. Те же симптомы, те же усталые взгляды и больной вид. Соулмейты одновременно теряли жизненные силы. Ведь им обоим плохо, они не могут существовать по отдельности. Почему они даже не пытаются поговорить?
У Шомы, наблюдающего за ними со стороны, сердце разрывается. Он понятия не имеет, что с ними делать, как помочь и стоит ли вообще лезть. Родственные души несколько месяцев существуют, именно существуют по отдельности, умирая от тоски друг по другу, молчат, не рассказывая о том, что происходит с ними, заглушая боль и тихо ненавидя друг друга. Это неправильно.
Сколько ещё это будет продолжаться? Когда они прекратят изводить себя?
— Как думаете, человек, у которого уже есть соулмейт, может полюбить другого? — медленно произносит Уно, вновь вздыхая, когда Юдзуру приземляется на скамейку рядом. Пытается всеми силами избежать прямого контакта с Ханю, который с шокированным взглядом ждёт, пока Шома посмотрит прямо ему в лицо и прояснит свои слова. Однако Уно смотрит на всё, что угодно, но не на него, уже жалея о своём вопросе.
***
На часах восемь сорок утра. Ханю сидит на скамейке в пустой раздевалке, смотрит то ли на тёмный экран смартфона, лежащего у него на коленях, то ли куда-то сквозь него.
Одному спокойнее.
Он пытается убедить себя в этом вот уже несколько месяцев. И выходит у него это просто из рук вон плохо. Тому доказательство — фотография на экране блокировки, которую он готов рассматривать по несколько часов в день. Фотография с его соулмейтом. Ещё пока счастливым соулмейтом, крепко обнимающим его, с румяными щеками и радостной широкой улыбкой. Каждый раз глядя на картину, японец чувствует, что его сердце приятно трепещет от воспоминаний о тех событиях. Потом в сотый раз автоматически в памяти всплывает момент их последнего расставание и боль возвращается, разрывая сердце на части.
Больше полутора лет Юдзуру не видел родственную душу и не слышал о ней, но не забывал ни на секунду. Первую неделю было сложно. Шома, как единственный свидетель всего происходящего в его жизни, злился. Юдзуру чувствовал это почти на физическом уровне множество раз, однако воспитание и привязанность не позволяли младшему сокоманднику высказать всё то, о чём он думал, в слух. Со временем тот приубавил пыл, от чего легче не стало. Стало только хуже, ведь Ханю не слепой: он понимал, что происходит.
Лишь вчера Уно, после странного разговора о его соулмейта, позволил себе сказать одну короткую, но режущую фразу:
— Ты её не заслуживаешь.
Юдзуру много раз думал так же, но слова, прозвучавшие из чужих уст, на столько его потрясли, что ни о чём другом он больше думать не мог.
Кажется, пропасть между сокомандниками возросла.
***
Щелчки фотоаппаратов почти не мешали. Ханю за свою многолетнюю карьеру привык к ним, они стали частью его жизни. Сейчас Федерация официально запросила разрешение на присутствие и съёмку тренировки сборной Японии, которую, конечно же, одобрил комитет, и об этом уже успели оповестили спортсменов. Количество прибывших журналистов посчитать не удалось: их было много — толпа стояла за бортиком с огромными фотокамерами, микрофонами и другим громоздким оборудованием. Время от времени журналисты подзывали спортсменов на интервью. Предстоящая Олимпиада подогревала интерес публики к фигурному катанию, что, по всей видимости, и становилось причиной такого ажиотажа.
Сегодняшняя тренировка была бесполезной тратой времени. Юдзуру понял это, как только на арену зашли посторонние, с самого порога ставшие осыпать вопросами самого опытного члена команды. Японец осознавал свою популярность в полном мере и всегда относился снисходительно к шумихе вокруг себя, но сегодня он был в не в том настроении, чтобы общаться с посторонними и в сотый раз давать одни и те же комментарии. Слишком раздражённый, слишком несобранный. Слишком много внимание сосредоточено на нем сегодня.
Двухкратный олимпийский чемпион продолжал невозмутимо выкатывать дорожку шагов, игнорируя внешний мир. Несколько раскатистых широких связок, поворот, шаги, ещё один поворот… Погруженный в себя, фигурист не замечал вокруг ничего, лишь жалостливый скрип льда под лезвиями. Повернув голову, он вдруг замечает невысокого роста женщину, которая активно и, кажется, уже весьма раздражённо машет ему рукой в подзывающем жесте.
Ханю подходит на разрешённую дистанцию и останавливается рядом с журналисткой. Пока женщина роется в сумке в поисках какой-то, очевидно, очень важной вещи, без которой она не может начать интервью, Юдзуру скользит взглядом по синей кромке борта. Наткнувшись взглядом на Шому, который, оказывается, всё это время стоял тут, совсем рядом, и, по всей видимости, и теперь точно так же собирался отвечать на вопросы журналистов, он неглубоко кланяется в знак приветствия.
— Сперва хотели бы поздравить Вас с первым золотом в этом сезоне. В шестой раз в своей карьере Вы стали чемпионом Японии, что чувствуете по этому поводу? — начинает журналистка, обращая всё внимание Ханю на себя.
— Благодарю, — безразлично произносит он. — Чемпионат Японии для меня много значит на самом деле, я очень рад выиграть на своей Родине, — медленно продолжает японец, а в голове внезапно всплывает прошлогодний чемпионат, первая встреча с соулмейтом. Этого ещё не хватало. В районе сердца болезненно внезапно кольнуло, и парень по инерции положил руку за грудь, слегка сжимая пальцы.
— Была неплохая попытка четверного Акселя.
— На тренировке выходило лучше.
— Как на счёт Вашей травмы?
— Ничего серьёзного. Восстановление продолжается, но, как видите, я уже в состоянии соревноваться. Буду тренироваться изо всех сил.
Вопросы простые, однообразные. Как он и ожидал. Пытаясь полностью сконцентрироваться на словах журналистки, он то и дело передёргивает плечами и потирает свободной рукой висок. Но сохранять концентрацию, тем не менее, с каждой секундой становится всё сложнее и сложнее. Женщина продолжает задавать вопросы, постоянно опуская глаза в блокнот, старательно делая вид, что не выучила их все наизусть. Уно, стоящий рядом, активно переминается с ноги на ногу, и это начинает раздражать. Ханю чувствует, как с мокрой чёлки на лоб падает холодная капля пота. Проводит рукавом по лицу, потом опускает руку вниз, опять смотрит на журналистку. Прислушивается к неразборчивым словам чужого тренера и следующему за ним негромкому смеху Каори, ловит лёгкий ветерок от проехавшего мимо Юмы и долго-долго думает. «Ему-то легко», — произносит он про себя. — «У него впереди вся карьера ещё, и нет всех этих проблем». Снова трясёт головой и возвращается глазами к стоящей за бортом женщине.
— Правда, что у Вас появилась девушка? — неожиданно спрашивает она, с трудом решаясь на подобный вопрос.
— Нет, — коротко и твёрдо отвечает Юдзуру.
— А как же слухи про Fantasy on Ice? Там определённо было, на что посмотреть. Особенно Ваше поступления в конце для «особенного человека»? — голос женщины звучит игриво, последние слова она выделяет, специально провоцируя.
Ханю хмурится. Будучи ужасным ценителем личных границ, он никогда не позволял себе вмешиваться в чужую жизнь и крайне не любил, когда кто-то пытался вмешаться в его, особенно когда это делали столь беспардонным образом.
— Нет никакого особенно человека, — сказал, как отрезал, даже голос почти не дрогнул. Но почему свои же слова лезвием прошлись по сердцу. Рядом раздался громкий кашель.
Ошеломлённая сменой настроения чемпиона журналистка, недолго думая, переключается на другого спортсмена, всем видом показывая Юдзуру, что ей-то в принципе до него никакого дела нет, она и без него интересный материал соберёт. На, что фигуристу хочется закатить глаза.
— А у Вас есть особенный человек, Шома?
— У меня есть близкая подруга, — парень бросает единственный за сегодня осуждающий взгляд на старшего сокомандника и продолжает. — Она меня очень поддерживает, я безумно счастлив появлению в моей жизни такого человека.
Ханю держится до последнего, сильнее и сильнее сжимая руку в кулак. Они оба понимают, о ком идёт речь. Юдзуру физически чувствует, как его бледное обычно лицо начинает краснеть от злости. Но все слишком увлечены Уно, его эмоций никто не замечает. Следующая фраза приводит Юдзуру в чувство.
— Хотите, я ей позвоню? — Шома достаёт телефон. Надо убираться, на сегодня достаточно. Юдзуру Ханю быстро кланяется, прощаясь, и уходит прочь.
Время и место для проявления злости совсем не подходящее, да и повода для неё нет, однако фигурист её чувствует, раздражённо встряхивает плечом и направляется прямиком к выходу. Почему Уно так трепетно говорит о
его соулмейте? Внезапно в памяти всплывает фраза: «Как думаешь, человек, у которого есть соулмейт, может полюбить другого?»
