***
Когда идёшь по тусклой брусчатой дорожке, ведущей с парковки прямиком ко входу в школу, то никто не смотрит на тебя. Все слушают музыку, болтают, размышляют, рассматривают рисунки на собственных подушечках пальцев — всем на тебя всё равно. Но когда заходишь в класс, на тебя обязательно посмотрят, даже если ты персона нон грата, просто интуитивно, просто потому что кто-то новый ворвался в окружение. Обычный инстинкт, человеческое любопытство, реакция на внешний раздражитель. Так и произошло, когда я вошёл в открытый класс математики, стараясь издавать как можно меньше звуков, чтобы, если повезёт, совершенно не привлекать внимания. Казалось, я не шагал, а медленно плыл, но некоторые из одноклассников всё же обернулись, краем глаза уловив движение у задних парт первого ряда. Я сел за тот же стол, что и вчера, только в новом кабинете. Кабинет «Программирования и высшей математики» номер четыре-ноль-семь. Одно лишь название заставляли руки трястись и колени дрожать у некоторых, особенно гуманитариев. Не всех, но Венти был явно при смерти и лежал лицом на парте. Кажется, его тетрадь была мокрая от слёз. Или он напускал слюны, потому что спал. Было трудно предположить в отключке он или уснул. — Привет, Сяо, — я поднял голову в сторону исходящего приветствия и заметил махающего мне ладонью парня, который сидел на третьей парте третьего ряда. Он по-дружески улыбнулся мне, облокотившись локтём на парту, что следовала сразу же за его, на четвертую, и девушка, цокнув языком, недовольно закатила глаза и с силой спихнула его руку со стола, заставляя того нахмуриться и что-то шикнуть ей в ответ. — Привет. Я, обречённо громко вздохнув, рваными движениями достал из чёрного рюкзака, что находился на моих коленях, тетрадь, учебник высшей математики и несколько карандашей с ручкой, в беспорядке расположив их на школьной парте. Скинув рюкзак на пол рядом со стулом, я почувствовал на себе чей-то взгляд, поэтому обеспокоенно вскинул брови, исподлобья ища причину сего чувства. Итэр. Он рассматривал меня через плечо, пока не был мною замечен, а затем быстро бросил обеспокоенный взгляд в сторону третьего ряда и отвернулся. Он намекал мне на то, что лучше бы мне не связываться с тем парнем в будущем? Странно и непонятно. Итэр в принципе выглядел сегодня каким-то нервным или испуганным, постоянно теребил краешек толстовки и вертел между пальцев синюю шариковую ручку. Люмин сегодня по какой-то причине отсутствовала. — Всем доброго утра, — мисс Гуннхильдр резко вошла в класс, кладя на учительский стол стопку толстых тетрадей. — Я проверила на каникулах ваши работы, что вы сдавали перед новым годом и хочу сказать, что вы молодцы. Тарталья, отличная работа, молодец. Он горделиво издал смешок. Видимо, другого и не ожидал. — Что же, давайте начнём с повторения топологии, — мисс Гуннхильдр выглядела немного взбалмошной и немного уставшей, словно мало спала или не спала вовсе этой ночью. Относительно, я её понимал, проспав на несколько часов меньше положенного. — Кто-нибудь хочет дать определение топологии? — она чересчур болезненна. — Да, пожалуйста, Барбара. Барбара поспешно вскочила, приглаживая короткую школьную коричневую юбку на бёдрах и вышла из-за парты, с волнением поглаживая закрученные в аккуратные милые кудри блондинистые волосы. — Топология — это раздел математики, изучающий свойства пространств, которые остаются неизменными при непрерывных деформациях. — А ещё явление непрерывности, — добавил Тарталья с места, в отличие от Барбары. Я перестал слушать и уткнулся взглядом в окно, подперев голову кулаком. Одно из окон было приоткрыто на проветривание, поэтому по обнажённым щиколоткам приятно гулял лёгкий морозный ветерок, обволакивая ногу в крепкую ледяную хватку, от которой шли мурашки по спине. Я посильнее натянул рукава толстовки на ладони и начал переписывать геометрические примеры, которые решал у доски какой-то парень. Я перевёл взгляд на Тарталью, который, расслабившись, сидел на стуле. Странно, что не он отвечает. Я немного приподнялся на месте и посмотрел в его тетрадь, а потом снова на доску. Решил на пять примеров дальше, чем отвечающий ученик. Проведя неровную линию, соединяющую две точки в геометрической фигуре, я отложил карандаш к одиноко лежащей ручке на край парты. Математика трудная наука, но я был относительно рад, что сегодня была именно топология, я смог бы нормально ответить, если бы мисс Гуннхильдр захотелось спросить меня. Но она так и не спросила. — Кабинет номер четыре-один-семь, — пробубнил я себе под нос, сверяя номер кабинета, выгравированный золотыми цифрами на небольшой чёрной табличке, которая была прибита уж слишком высоко над дверью, с номером из списка, напротив которого стояло ровное пояснение «кабинет французского», написанное аккуратным почерком мисс Гуннхильдр. Кабинет находился в другом крыле школы, пусть и на этом же четвёртом этаже, поэтому мне пришлось приложить некоторые усилия, чтобы найти нужную дверь. Казалось, что это всё дело заняло у меня целую вечность, но часы говорили, что лишь всю перемену и три минуты от начала урока. Сначала я хотел постучаться, но дверь раскрылась прежде, чем костяшки пальцев коснулись деревянной поверхности. — Оу, — высокая девушка слегка наклонилась ко мне, изучая большими яркими зелёными глазами. — Это ты, милый. Я думала, что ты потерялся, поэтому решила прийти к тебе на помощь, а ты уже сам нашёлся. Преподавательница мило улыбнулась мне, перекинула длинные кудрявые русые волосы с одного плеча на другое и слегка отступила в сторону, чтобы я мог пройти в класс. — Присаживайся с Итэром, он сидит один, — мисс Вьен протянула руку, которую мягко обволакивал тонкий фиолетовый атлас, с несколькими яркими браслетами на запястье и с небольшой улыбкой пригласила меня сесть к нему. Итэр сидел на самой последней парте на том же неизменном первом ряду у окна, в большой мягкой светло-персиковой толстовке, рукава которой были почти полностью натянуты на худые ладони, открывая вид только на пальцы, а небольшие стопы в аккуратных серых кедах были повернуты друг к другу и соединялись воедино носками. Только сейчас я заметил в его волосах тонкий жёлтый ободок, почти сливавшийся с цветом его золотистых волос, на котором было несколько маленьких аккуратных голубых гиацинтов. Итэр не сильно обращал внимания на учителя, бесстыже перелистывая что-то пальцем в телефоне, но как только мисс Вьен произнесла его имя, он отвлёкся и положил телефон на край стола. Заметив меня, он помахал мне ладонью, так широко улыбаясь, что ему пришлось зажмурить глаза. Он заправил выбившуюся прядь волос за ухо и слегка пододвинул вещи на свой край, когда я присел рядом. От Итэра пахло гиацинтом, совсем такими же, как на его ободке, и свежей маковой булочкой. Наверное, он ходил с Тартальей в обеденный зал после математики. — Давайте начнём с небольшого сочинения о том, как вы отпраздновали новогодние праздники, — мисс Вьен уселась за учительский стол и раскрыла перед собой учебник, медленно пролистывая несколько страниц и водя по ним тонким пальцем с аккуратным перламутровым маникюром. — И обязательно опишите ваш новый год. Я тихо вздохнул. Я не любил писать сочинения, особенно о том, что я делал на каникулах и выходных. Я бы мог много чего придумать, но придумывать я тоже не особо любил. Я учил французский в прошлой школе, а в этой твёрдо решил выбрать другой язык, чтобы их мелодичный говор вновь не окутывал мои уши стабильно по два раза в неделю на пятьдесят минут. Даже не знаю, что на меня нашло в кабинете директора, когда он спросил про второй иностранный. Наверное, моя биологическая мать-француженка в тот момент пнула меня ногой по заднице, чтобы я не уклонялся. — Здесь не нужен артикль «une», — Итэр указал кончиком ручки на последнее написанное мной предложение, но заметив мой непонимающий взгляд тут же отстранился на свою сторону и нервно провёл пальцами по щеке. — Просто ты пишешь о своей двоюродной сестре и употребляешь неопределённый артикль для женского рода, но тут притяжательное местоимение, поэтому просто ma cousine. — Спасибо, — я перевёл взгляд с лица Итэра в тетрадь и как можно аккуратнее зачеркнул неправильно употреблённый артикль. Я вновь взглянул на Итэра. Он ничего не писал, просто перебирал пальцами ручку, изредка задевая колпачком тонкий лист тетрадной бумаги. Неожиданно он отвлёкся от своего занятия и снова обратился ко мне. — Могу ли я взглянуть? — не дожидаясь моего разрешения, Итэр бесцеремонно схватил меня за руку и аккуратно наклонился к моим пальцам, внимательно разглядывая рисунки на кольцах. Одной ладонью он крепко сжимал запястье, кончиками пальцев касаясь внутренней стороны моей ладони, а другой проворачивал кольца по фалангам. Тепло. Но ощущение тепла было совершенно другим, нежели, когда я поймал Барбару за руку в жилом комплексе, где мы столкнулись. — Ты знал, что кельты не верили в смерть, а верили в перерождение и возрождение, поэтому все их узоры созданы таким образом, что не имеют ни начала, ни конца и символизируют бесконечность бытия? — он поднял на меня взгляд, а я ничего не мог ответить, только слегка приоткрыл губы. Он посмотрел на них и неловко улыбнулся, уводя взгляд в сторону и убирая с моих рук свои. Стало холодно. — Прости… Прости, я слишком много болтаю, я знаю. — Всё в порядке, — я снял одно кольцо с пальца, до которого он не успел добраться и положил на его сторону парты. — Если хочешь, то можешь и это посмотреть. Он удивлённо посмотрел на меня, но кольцо с парты взял, тихо звякнув им. Он держал его одними кончиками пальцев, словно оно было сделано не из крепкого серебра, а из хрупкого горного хрусталя: одно неловкое движение — бам, кольцо упадёт и рассыплется в пыль. — Тебе нравятся кельты? — спросил я его шёпотом, поймав недовольный взгляд учителя в нашу сторону. — О, — он словно очнулся и аккуратно провертел кольцо вправо, — не совсем. Я просто люблю историю. Историю и литературу. Он поднёс свободную руку к своей худи и постучал указательным пальцем себе по груди, где, оказывается, был светло-жёлтый значок с аккуратной надписью «Верлибр». Я пригляделся и увидел на прикреплённом к груди значке вырисованную фигуру девочки в синем платье с книгой в руках. — Я состою в литературном клубе. Я подпёр голову кулаком. Не удивительно, что Итэр именно в литературном клубе. Он… выглядел слишком хрупким, чтобы состоять в клубах по плаванию или инженерском клубе, например. — Могу ли я… померить? Неожиданно спросил Итэр, кидая взгляд в мою сторону. Он явно ничего не ждал. Не ждал от меня просто ответа, не то что разрешения. Мои вещи — это мои вещи. Их нельзя трогать, надевать или брать с собой, потому что каждая вещь для меня по-особому дорога. Никто не имел права портить мои вещи. Но я кивнул. Итэр не мог её испортить. — Да. Он удивлённо, но довольно улыбнулся, осторожно, одними лишь кончиками пальцев, перехватил кольцо и начал надевать его поочередно на каждый палец. — Оно мне огромное… Только на большом пальце держится. — Просто пальцы очень худые. Итэр замолчал и перестал улыбаться. Я задел ту тему, которую не должен был задевать?***
— Встретимся на физкультуре? — мы не разговаривали с Итэром до самого конца урока и только тогда, когда мы собирались после звонка на перемену, он заговорил снова. Я мельком кивнул и скинул тетрадь в рюкзак. Когда я поднял на Итэра глаза, он был у двери, где его ждали Тарталья и Венти, уже переодетые в физкультурную форму. На самом деле, мне было неудобно это признавать, конечно, одновременно неудобно и одновременно интересно, почему он так отреагировал на мои слова про худые пальцы. Я обидел его? — Сяо, — я обернулся. — Мне, как старосте, следует показать тебе, где раздевалка. И извини, что не встретил тебя сегодня утром. Наверное, долго искал класс, верно? Альбедо. Кажется, так его звали. Он до сих выглядел немного обиженным и разочарованным с прошлого английского, когда я обошёл его по баллам. Краем уха после урока я слышал, как одна из девушек в классе говорила о том, что я первый старшеклассник, набравший больше девяноста баллов у мистера Тёрнера помимо Альбедо. Сегодня он был с тем же самым неаккуратным пучком на затылке и со свисающими светлыми прядями у лица. Альбедо несколько раз ладонью смахнул волосы с глаз, но они всё равно вернулись на свои места буквально через секунду. — Не особо, — я промотал в голове пятнадцатиминутную полемику с охранником, который пытался мне объяснить, где находился кабинет четыре-ноль-семь. — Быстро нашёл. — Ладно… — Альбедо покачал головой, поправляя на плече лямку бело-синего рюкзака. — Идём, а то перемена не резиновая. Я бы мог и сам найти мужскую раздевалку, второй раз за день изрядно потрепав нервы охраннику на ресепшене у входа, но решил сильно не перечить словам одноклассника, тем более старосты класса, и послушно последовал за ним, накидывая рюкзак на спину. Альбедо выглядел статно. В красивых дорогих выглаженных брюках, на которых были ровные стрелки, идущие вдоль стройных ног, на теле выстиранная до блеска полупрозрачная белоснежная рубашка с позолоченными маленькими пуговичками и с дорогими часами на левой руке. Ко всему этому аристократическому образу чертовски не вязался этот рюкзак, тут больше подошла бы какая-нибудь мужская деловая чёрная сумка из натуральной кожи с портмоне. Мы спустились с четвёртого этажа на первый и завернули в третью дверь после лестничного пролёта. Первая вела в комнату, где, как сказал мне Альбедо, находились швабры и вёдра для персонала, а вторая была дверью в женскую раздевалку, за которой слышались смех и девчачьи визги. Мы вошли в мужское помещение, и я с удовольствием отметил, что человек в раздевалке было немного, из знакомых лиц был только Венти, у которого явно ещё был стресс после урока высшей математики, но он всё равно с неподдельной весёлостью натягивал бирюзовую футболку на облегающую белую водолазку. Итэра не было. На удивление. Какая разница, Сяо. В раздевалке было душно, видимо, из-за того, что размерами она не блистала, поэтому один из парней старательно пытался открыть окно, но в таком положении, чтобы оно не распахивалось до конца мимолётным дуновением ветра. Вокруг было шумно. Почти каждый что-то говорил кому-то, рассказывал про вкусные пирожки с малиновым вареньем из обеденного зала, а кто-то жаловался, насколько сильно он не выспался за эту ночь. Мне досталось хорошее место в углу раздевалки со свободной целой половиной скамьи. Я стянул через голову худи и повесил его на небольшой крючок за капюшон и понял, что все замолчали. Тишину взорвал удивлённый и восторженный крик Венти. — Вау, Сяо, у тебя такая здоровская татуировка! — он в момент оказался рядом со мной, восхищёнными глазами рассматривая чёрные линии, вьющиеся вдоль моей правой руки от самой ключицы и до запястья. — Когда ты её набил? Кто её тебе набил? А родители не ругались? Она что-то значит? Было сильно очень больно? Я отдёрнул руку, когда его пальцы коснулись моей татуированной кожи и поскорее натянул футболку на тело, пытаясь скрыть хотя бы часть тату и отвечая лишь на последний вопрос: — Терпимо. Все продолжили разговаривать, видимо, удостоверившись в том, что кормить их любопытство я не собирался. Хотя, отчасти, я их понимал: не у каждого второго семнадцатилетнего выпускника школы встретишь громадную иссиня-чёрную татуировку на всю руку. — Преподавателя не будет, — сообщил Альбедо, щёлкая телефоном и откладывая его на скамью, где лежал портфель и спортивные вещи в беспорядке. — Опять? — отчаянно завыл какой-то парень с бледно-голубыми крашеными волосами, которые были растопырены и взъерошены в разные стороны. — Чун Юнь, пожалуйста, — Альбедо был одновременно и сочувственным, и настойчивым. — Ты ведь знаешь, что баскетбольные мячи закрыты в кабинете на ключ, а он есть только у нашего препода. — Не думаю, что с тобой что-то случится, если ты снова не поиграешь в баскетбол, — рядом с ним, на лакированной скамье, сидел ещё один парень с синими волосами, только его оттенок был намного ярче, темнее и насыщеннее. У них в школе прикол такой — красить волосы в синий? Я машинально потрогал кончики своих крашенных волос. Чем я был лучше? — Это уже третье занятие, когда мы занимаемся сами, — Чун Юнь обидчиво надул губы и уткнулся лбом в холодную стену мужской раздевалки. — Он будет на следующем занятии, не беспокойся, — Альбедо стянул с плеч расстёгнутую рубашку, аккуратно вешая её на небольшой крючок и разглаживая сверху вниз, чтобы она не сильно помялась. Он стянул резинку с волос, быстрым движением рук собрал локоны в высокий хвост и перевязал в два оборота. Передние пряди, естественно, снова упали на лоб. — Сяо, — он обратился ко мне, второй раз пытаясь перевязать волосы так, чтобы все оказались в хвосте. Безуспешно. — Спортивный зал вон за той дверью. — он указал куда-то в сторону. — Если переоделся, то можешь идти заниматься. Чем хочешь, преподавателя не будет. Я мельком кивнул Альбедо, завязывая шнурки на правом кроссовке. Альбедо ответил что-то утвердительное, но я уже особо его не слушал, тем более, там было что-то не очень важное, типа «ага». Спортивный зал был намного просторнее того, в котором я занимался, когда учился в китайской школе. Там он тоже был красив, но в ужасных ядовито-зелёных тонах и с плохим освещением, поэтому, если физкультура стояла первым уроком, мы всегда занимались в полумраке. Этот зал был другим. В мягких бежевых тонах с лакированным начищенным паркетом, светлый и без запаха моющих средств, с красиво расчерченными белыми линиями для совместных игр. Бегать не хотелось, играть в баскетбол, футбол или даже в простые салочки не хотелось тоже. Хотя пробежать несколько кругов мне стоило. С тех пор как я и Чжун Ли переехали в этот город, я так и не выходил на вечернюю пробежку. То ли не было сил, то ли желания, то ли охоты теряться в незнакомом городе. Я присел на скамью, которая находилась дальше всего от занимающихся спортом людей, и опустил взгляд в пол. Было душно. — Тебя ведь Сяо зовут? — я поднял взгляд со своих кроссовок и моментально наткнулся на обнажённое женское бедро. Пришлось поднять глаза ещё выше. Меня внимательно разглядывала пара бледно-зелёных глаз и макушка с длинными чёрными волосами. — Меня вчера не было, если бы знала, что к нам такой красавчик переведётся, то обязательно пришла бы. Это была та самая девушка, что сидела сразу за парнем, что махал мне сегодня на математике. Я опустил взгляд обратно на обувь, поправляя шнурки и затыкая их за внутреннюю сторону кроссовок, чтобы не мешались при беге. Девушка стояла в некомфортной для меня близости и гоняла во рту чупа-чупс с неприятным гулким стуком леденца о зубы. — Меня зовут Мона. Не дождавшись ответа, она сама представилась и по-дружески протянула мне ладонь, которую я использовал, чтобы подняться с лавки. От неожиданности она широко распахнула глаза и поддалась вперёд, чуть не выронив изо рта конфету. — Сяо, да, — я расправил плечи и шумно выдохнул, надеясь, что теперь она оставит меня в гордом одиночестве. — Скарамучча рассказал мне о тебе, — она кивнула куда-то в сторону, и я повернулся в ту сторону. Скарамуччей звали того самого парня, который поздоровался сегодня со мной на высшей математике. Сейчас он играл в футбол с параллельным классом в позиции полузащитника. Игра была несерьёзная, судя по отсутствию специальной формы и шлема. Он не заметил наши с Моной взгляды, так как стоял к нам спиной, скрестив руки на груди. Рядом с ним стоял Тарталья, что-то бурно рассказывая и жестикулируя, на что Скарамучча периодически закатывал глаза и сжимал ткань спортивной футболки с каким-то логотипом популярной и дорогостоящей фирмы. Итэра рядом с Тартальей я не заметил, как ни странно. — Родители Тартальи и Скарамуччи ведут общий бизнес и хорошо дружат, поэтому они знакомы с детства, пусть и не общаются почти что в школе, — Мона напомнила мне о своём существовании. — Итэр считает, что Скарамучча не очень хороший человек, и, когда Тарталья разговаривает с ним, он всегда играет с другими друзьями, например, с Венти, или уходит в литературный клуб почитать, — именно поэтому он обернулся на меня, когда я в ответ поздоровался со Скарамуччей? — Уходит в литературный клуб? — я переспросил, потому что это не звучало как то, что следовало бы делать на уроке физкультуры. — Да, — Мона как-то странно вздохнула. — У него часто болит голова или что-нибудь ещё. На физкультуре сильно не следят за посещаемостью, главное, сдавай нормативы вовремя, поэтому он часто уходит. Но вместо нормативов всё равно пишет рефераты и доклады… — она задумалась. — А почему ты интересуешься? Я только хотел ответить, что ничуть не интересуюсь, но стук по плечу меня остановил. — Вы подружились? Скарамучча. Он поддел пальцами край футболки, задирая и оголяя живот, чтобы вытереть тканью пот со лба. Видимо, они с Тартальей побегали или просто позанимались, пока я разговаривал с Моной. Скарамучча повёл плечами и разлохматил волосы на макушке. От него пахло каким-то дорогим парфюмом, пренебрежением и потом. Хотя в классе он показался мне немного другим, пусть в его взгляде и проскальзывали нотки недовольства. Скарамучча перекинул ногу через лавку и сел на то место, где пару минут назад сидел я. И всё же, его аура была просто убийственной. Она проникала под кожу, разрывая мышцы и суставы, выворачивала сухожилия наизнанку, ломала кости и выпаривала в бледный розоватый дым кровь. А потом либо прорывала сердце, либо перекрывала дыхательные пути. Третьего не дано. Шаг в пропасть или шаг в каньон. Думаю, его аура была даже более смертоносной, чем у Сэ Зая… — Не хочешь вступить в спортивный клуб? Я покачал головой. Уверен, Мона предлагала это, потому что Скарамучча состоял в нём и, возможно, она тоже. Хотя, скорее, она походила на ту девушку, которая делала домашнее задание на год вперёд и всем говорила, что не готовилась, а в свободное время любила пролистать несколько километров новостной ленты в социальной сети. Один день близкого контактирования с таким общительным человеком, как она, и мне понадобился бы годовой абонемент к Чжун Ли. — Какой смысл вступать в клуб, если полгода до окончания учёбы осталось? — Скарамучча облокотился на лавочку, властно расположив руки на спинке. — Думай, что говоришь, Мона. Я перевёл взгляд с парня на Мону. Она не выглядела обиженной, словно такая манера общения была самой обычной между ними двумя или чересчур завышенный уровень постиронии Скарамуччи был доступен лишь для сознания и понимания Моны, потому что любой другой человек скорее всего обиделся бы на такой тон и слова. Но она просто хмыкнула и достала из спортивной сумки стопку каких-то плотных разноцветных картинок, приглядевшись к которым, я понял, что это были карты Таро. — И какой у меня сегодня будет день? Неужели Скарамуччу действительно беспокоили такие антинаучные вещи? — На идиотов расклад не делаю, — она быстро перемешала карты в руках. — Я хотела погадать Сяо. Возьми восемь штук. Она перемешала стопку дважды и, разложив её веером, протянула в мою сторону. Я скептически взглянул сначала на неё, а затем на карты. Не то чтобы я действительно верил в подобное, типа астрологии или карт Таро, гаданий на кофейной гуще или изучению линий на ладонях, я находил такие вещи интересными, пусть и не особо научными. Я протянул руку к картам и наугад вытянул семь, а последнюю взял с правого края. Мона кивнула и протянула теперь неполную колоду карт Скарамучче, чтобы тот подержал их в руках. Несколько окон в зале были открыты, да и ветер сегодня был довольно сильным, пусть и дул с перерывами, но мог запросто разнести все карты по школьному паркету, спортивным дорожкам и всему залу, тем более они выглядели довольно дорогими и совершенно новыми, с красиво позолоченными уголками и красочными живыми картинками, а класть их обратно в сумку Мона, видимо, не хотела. Скарамучча, на удивление не возражая, взял у неё колоду, аккуратно привёл её в порядок и сжал пальцами, крепко удерживая, чтобы ни одна карта не выскользнула из его рук. Он так сильно сжимал их, что, казалось, сожми он сильнее, и они все разом треснут посередине. Мона не обращала на это никакого внимания, рассматривая вытянутые мной карты, ловко перебирая их пальцами. Её лицо не выражало никаких эмоций, поэтому я даже не мог понять, что именно вытянул: будущее счастье или будущее горе. — И что говорят карты, Мона? — Скарамучча поддался вперёд, рассматривая цветные рисунки на картах таро, словно понимал хоть один процент из всей астрологии и гадания, что существовали в этом мире. Мона раздражённо свела тонкие брови к переносице, её явно бесило то, что её друг лез не в свои дела, поэтому она прикрыла карты ладонями, и Скарамучча был вынужден вернуться на место слева от меня. — Говорят, что Сяо ждут большие перемены в этом году, сильная привязанность и любовь, проверенные сложностями и неудачами, и творческая деятельность во второй половине года. А потом Мона нахмурилась и быстрым движением сгребла карты в колоду.