«Тахикардия под дождём, ну и пусть
Я знаю точно, что убью твою грусть
Держись, я с тобой через эти года
Я такой, как ты, вместе навсегда»
Три дня дождя. «Демоны».
(Несколькими часами ранее)
Разумеется, Арсений был ужасно недоволен, что вместо обеденного перерыва ему придётся бегать по магазину с длиннющим списком, который настрочил Позов.
«Всё для детей!» — Заверил он, дописывая в 105 пункте упаковку сока «Добрый сад».
Нет блять, злобный огород!
Да, Попов был недоволен, но его спасало недовольство Нурлана, который сидел на переднем-пассажирском и пыхтел так сильно, что запотели окна. Он просто источал ненависть, заполнив своими длиннющими ногами всю переднюю часть автомобиля. И было видно, как тот хотел выброситься на трассу. Правда, останавливала его не столько блокировка дверей, сколько секрет, который случайно всплыл наружу во время их разговора на складе.
Телефон Сабурова тогда громко заверещал у него в кармане, и, взглянув на имя контакта, тот стал ещё активнее провожать незваного гостя — у врача до сих пор на халате остался чёткий отпечаток нурлановых подошв.
Арсений, не желая столкнуться с полом, ухватился за его руку, случайно вынуждая его мазнуть пальцем вправо и принять вызов.
Это было ужасно комично — замерший с вытянутой рукой Нурлан, чья нога упиралась в чужую поясницу, бледнел на глазах с той же скоростью, с какой вылетали слова из телефона:
— ПриветНурик, выступлениечерезтричаса, обещаюполныйаншлаг! — Тараторил голос, перебивая какую-то уж больно знакомую отбивку. -Тыунаспрямзвезда, черезгодужеБелогонагнёшь, да?
Оказывается, вот куда исчезал Нурлан — он выступал в одном из ресторанчиков Москвы как начинающий стендапер. Арс бы ни в жизнь не поверил в это, но, взглянув на фармацевта, у которого даже глаза больше стали, он понял, что все шутки ушли в монолог, а тело самого Попова отлично сохранится в дальней части склада.
Поспешное предложение навсегда забыть об услышанном без чужого вмешательства за небольшую услугу (а именно поездку за вещами для нового пациента) спасло Попова от смерти молодым и красивым.
Как Нурлан на это согласился — неизвестно, но ехали они сейчас не сколько на топливе, сколько на бомбеже этого нервного казаха.
За пределами весёлой клиники с будто покрашенными газонами и улыбающимися под феназепамом лицами царила самая настоящая серость. Разноцветные листья, которые всегда радовали Арсения, были покрыты пылью и грязью от проезжающих машин. Склизкими бурыми тряпками они прилипали к асфальту, измельчаясь в бесцветную кашу под сотнями тысяч куда-то несущихся ног.
Осень напоминала ему о Питере, где он заканчивал мед и где он и познакомился с Аней. Сколько времени прошло? С каких пор он ежедневно проезжает не по разводному мосту, а по грязному шоссе?
С каких пор на её месте сидит Сабуров, посылающих нахер каждого пешехода или водителя, даже если он просто стоял и занимался своей жизнью?
— Нет, ну ты посмотри на этого ублюдка! — Сабуров, открыв окно, заорал на резко тормознувшего впереди автомобилиста. — Ты свои водительские права из какой жопы доставал? Из своей?! Ну так и засунь их обратно!
Иногда Попову и вправду казалось, что фармацевт — энергетический вампир, питающийся негативом.
Что ж, поселиться в России было для него самой лучшей идеей.
Желая как-то отвлечься от созерцания собственной жизни, что огненной колымагой катится в Тартар, Попов выворачивает динамики, заполнив салон бойким голосом радио-ведущего.
Тот, впрочем, раздражал их своей бодростью недолго, объявив какого-то неизвестного психиатру исполнителя.
Хотя не то чтобы он прям «шарил».
«
Я отправлюсь в дальний путь и забуду сигареты на балконе
Я вернусь и посмотрю в зеркало на пороге
Чтобы демоны, демоны, демоны меня не одолели
Демоны, демоны, демоны меня не одолели»
Демоны…
Арсений задумчиво вжал ногу в педаль тормоза, останавливаясь на красном свете.
Ах если бы демоны боялись зеркал. Он бы тогда стал терапевтом или стоматологом… Но пока что получается, что демоны наседают всё сильней и черной вязкой жижей, словно дементоры поглощают даже малейшие намёки на счастье из жизни Попова.
Через какие-то ничтожные для машины сотни метров виднелось огромное белое здание Ашана. Красная птица тупо следила своим глазом, как они неотвратимо подъезжают к парковке.
— Напомни ещё раз, я тебе нахуя? — Дипломатично развернулся к мужчине Нурлан, наклонившись так, будто хотел вытрясти из ушей навязчивый мотив песни. Его колено упёрлось в рычаг. — Или ты меня просто решил обменять на другого узбека из сырного отдела?
— Так ты же казах… — Идея была заманчивой. Жаль, что с маркетинговой точки зрения не выгодной — единственное, что хорошо удавалось начинающему комику, это толкать дурь. Сыры и колбасы он бы запихивал покупателям за шиворот, и вряд ли бы ему светило за это звание «работник месяца».
— Да хоть калмык! — Сабуров не сколько обращался конкретно к Арсу, сколько невнятно бурчал своим низким голосом, выбираясь из машины. На удивление, машин на парковке было много. Неужели всем так приспичило затарится на всю жизнь гречкой и туалетной бумагой именно в обеденный перерыв? — Ебаный стыд, если сейчас в ашане не распродажа казанов, то я не знаю, какого хрена здесь столько людей!
— Вот и распугаешь их своей токсичностью! — На самом деле причину, по которой Арс взял фармацевта с собой, он и сам не очень-то понимал. Но сама перспектива сиротливого блуждания по этому громадному магазину приводила его в ужас. И хоть бросили его совсем недавно, одиночество уже терзало его с чудовищной силой.
Нацепив «намордник» на себя и Нурлана (хотя вряд ли это сделало его менее опасным), мужчины прошли через крутящиеся двери, чуть поёживаясь от холодного ветра. И когда погода успела стать такой мерзкой?
Оценив высокие технологии (вытащив из «тележного паровозика» одну тележку в обмен на 10 рублей), Попов «въехал» через раму входа.
Колёсики и охранники неодобрительно скрипели из-за этого ребячества.
Обернувшись, чтобы найти Сабурова, Арсений с удивлением заметил, что рядом его не было. Заебись, ни минуты в магазине не пробыли, а уже потерялись.
Попов решил подождать его у отдела с тапочками. У Антона была очень длинная стопа, и подыскать ему шлёпки оказалось трудновато.
Вообще, перебирая в памяти прошедший сеанс диагностики, Попова постоянно пробирало какое-то странное, трепетное чувство. Будто он общался не с больным мальчишкой, а держал в руках старинную вазу, которую нужно было отреставрировать с нечеловеческой аккуратностью, ведь один твой выдох и она просто рассыплется.
Этот парень действительно был похож на хрупкий предмет декора, на скульптуру или портрет с плаката «как распознать анорексию». Шастун отказывался раздеваться и Арсений не настаивал, но в своей бесформенной одежде, на фоне голубых стен он выглядел белым, как мел. Тени на лице — на впалых щеках, под горящими зелёными глазами, казались синими. Попов будто никогда в жизни не видел таких худых запястий.
В чём же вообще трудность лечить шизофреников? В чём трудность говорить с Антоном, раз сейчас все его мысли занимают моменты из их беседы?
Будто из горы чешек, слева вылез Нурлан, с деловым видом засовывая телефон в карман.
Шизофрения не лечится.
— Нам придётся двигать булками быстрее, Щербаков на срочной операции, а мы вместе сегодня выступаем… должны были… — Оперативно забрав список из рук задумавшегося Арсения, Нурлан, кивнув сам себе, кинул в тележку большое махровое полотенце и чуть поменьше — для рук.
— Пациент критический поступил? — Насколько Попов понял, именно Алексей Щербаков затащил Сабурова в клуб Стендапа, а друзьями они были с меда. Правда, этот любитель прыгать через заборы был намного успешней, и работал заведующим отделением травматологии.
— Да тоже парня какого-то избили, при смерти привезли. Голова, органы внутренние повреждены, ушибы… Ещё сказал, что у них у самих в отделении дурдом какой-то — прибежал мужик поехавший, ломанулся к стойке, ни бе ни ме, руки трясутся, орёт: «Он жив, он жив?». Медсестёр перепугал. Благо, к самому парню не пустили — не родственник, не пойми кто вообще.
— Ну, руки трясутся - это неудивительно. Может тремор у человека?
— А у второго травмы. — Нурлан уже устремился к другим стеллажам с зеркалами и расчёсками. — Мы же в игру «Капитан очевидность» играем, да?
И опять же, зачем это всё людям? Зачем они вообще учатся на врачей? В любой момент к тебе на стол могут положить что-то, что с натяжкой можно назвать человеком. Как после такого можно нормально спать?
Как сам Арс может спать после того, что он видит в психиатрической больнице? Почему же ему так нравится его работа?
Шампунь. Мягкая маленькая мочалка. Гель. Куча носков и нижнего белья — последнее он бросил не глядя.
Шизофрения не лечится. Если её можно отследить на ранней стадии, то можно помочь человеку, но не вылечить полностью. Научить его жить с этой болезнью, мириться с тем, что его мозг и душа разрушаются. Наблюдать, как вместо личности остаётся лишь оболочка: кричащая, непонимающая и безумная. Где-то далеко в своих грёзах счастливая, но безумная.
Человек не спит. Его мучают параноидальные мысли. Нервозы, непонятные шумы и бредовые идеи. Он перестаёт есть, верить окружающим людям. Он медленно чахнет дома, не смея признать, что с ним что-то не так. Это весь мир вдруг изменился. Неожиданно, в один ужасный день, наступает «прозрение».
Звучит смешно, что кому-то приходят сигналы из космоса на утюг или он свято верит, что любимого кота заменили на монстра-оборотня. Что в зеркале живёт твой клон, а семья на самом деле следит за тобой, расставив везде прослушку и камеры. Даже в ванной. Даже в полке для специй. Это нелепо. Это смешно.
А больные люди верят. Верят и слушают, что нашёптывает им на ухо шизофрения.
Шизофрения — абсолютно кошмарная болезнь, которой достаточно любой тяжёлой и травмирующей ситуации, чтобы спустить курок и выстрелить тебе в голову отборным сумасшествием. И весь твой разум и адекватность кровавым узором оседают на стенах.
Несколько лет без лечения и внимания и бред пускает корни, оплетая мозг, сердце, глаза, уши. И остаётся только гадать, какую же картину видит больной, какие голоса слышит. В основном все видят лишь последствия, когда уже мало что можно исправить.
Сок. Фрукты. Йогурты.
Что же стало этим «курком» для Антона?
— Да тут блять надо визу оформлять, чтобы до сраного отдела с печеньем добраться! — Нурлан подпинывал тележку вперёд, с лицом топографического кретина оглядываясь вокруг. Увидев работника, разгружающего продукты на бесконечные полки, Сабуров подошёл к нему, бодро тараторя что-то на казахском.
Возможно что-то вроде: «Весь мир — казан, а мы в нём — прилипший рис ко дну».
Ну извините, на казахском Арсений знал только мат.
Арсений ждал фармацевта с разведки, рассматривая не таблички с названием отделов, но блуждающих вокруг людей. Безликие в одноразовых масках, они шарахались от навстречу идущих. Их тяжело гружённые телеги, словно многотонные крейсеры, огибали друг друга, поскрипывая на маленьких тонких колёсиках.
Мужчины, женщины, дети… Сразу вспоминается статистика, что за свою жизнь мы можем 7 раз пройти мимо маньяка или убийцы…
— Я всё узнал, трогай, возничий! Видишь того «короля Ашана?» — Длинный тонкий палец Сабурова указал на работника на уборочной машине. — Туда нам надо, быстрей, быстрей!
А Попов стоял, неосознанно убрав руки с ручки тележки и засунув их в карманы. В одном из них пальцы нащупали нагретый телом экран телефона.
— Мне нужно позвонить отцу пациента, может, что-нибудь ещё понадобится… Иди сам пока!
Не дожидаясь ответа, многовероятно возмущённого, Арсений неожиданно сам для себя побежал. Побежал подальше от Нурлана, от толпы этих затарившихся на недели вперёд семей.
Спрятавшись за стеллажом со специями, Попов скопировал сообщение предусмотрительного Позова, который ещё с самого утра скинул своему коллеге номер Андрея Шастуна.
И что же он ему скажет?
«Здравствуйте, вы своего родного сына без сменной пары трусов оставили, я тут в ашане сижу, ему ещё чё-нибудь надо?»
Взяли после первого же гудка.
— Говорите. — И снова приятный, властный тенор. И почему жизнь окружает Арса придурками с красивыми голосами?
— Здравствуйте, я Арсений Сергеевич Попов, лечащий врач вашего сына. Мы назначили курс лечения и начнём его с завтрашнего дня, но для полноты картины хотелось бы узнать кое-что… — Попов осёкся, поняв, что звучит не очень авторитетно для лечащего врача. Хотя, родителю явно плевать.
— Продолжайте. — Голос никуда не спешил, и будто бы не слушал, что там себе тараторит в трубку Арсений. Даже мимолётное чувство вины возникло, что он лезет с такими малозначительными вещами к такому занятому человеку.
— Как вы думаете, что спровоцировало у Антона шизофрению? — Не вопрос, шёпот, будто он шагнул за что-то запретное. Молчание по ту сторону затянулось. — Если вам неудобно отвечать на этот вопрос, мы могли бы встретиться вживую и…
— Нет, я слишком занят. — Попов не смог сдержать взметнувшихся вверх бровей.
«Ах ты ж сукин сын, слишком занят, чтобы обсудить лечение своего сына?!»
— Мой сын был странным с самого рождения. Эта его страсть к рисованию… Одержимость своей мазнёй — она передалась ему от матери. Она тоже, как я подозреваю, была психически нездорова, но я понял это слишком поздно.
Антон говорил Арсу о маме — говорил неожиданно много, хотя явно не желал идти на контакт. Он совсем не помнит её, даже имени.
Но сколько нежности сквозило в этом тихом: «Она была художницей»
— Можете поподробнее… Любые детали. Всё это повысит эффективность курса. — Попов вжался в продукты, спиной чувствуя грани коробочек и упаковок.
— Ошибка моей молодости, я думал, она просто не от мира сего. Мы недолго встречались, а после я взялся за ум и оставил её. Каким-то чудом, спустя три года или около того, я узнал, что родился Антон. Она совсем не заботилась о нём — вечно пила и курила при нём, он ползал по грязному холодному полу. Она никогда не любила держать окна закрытыми… Я забрал Антона у неё. Возможно, это ещё одна моя ошибка.
Голос не изменился ни на такт. Всё тот же бесконечно уверенный в своей правоте голос. В нём не звучало уточнение, в чём же заключалась ошибка — в самом факте существования Антона или в том, что он отнял его у матери?
— Если она была больна, то вероятность наследственной болезни около 5 процентов. — Увы, это нельзя было проверить.
— Она неизлечима.
— Да, я знаю. — Арсений потёр переносицу пальцами. Входило ли в его служебные обязанности стоять у продуктовой полки и лезть к человеку, который уже всё для себя решил. — Спасибо за информацию…
Попов уже был готов попрощаться и отключиться, как услышал неожиданно-поспешное:
— Если он попросит рисовальные принадлежности — бумагу или ещё что-то… Купите ему.
Возможно, врачу это только послышалось в равнодушной песне гудков.
Оторвавшись от телефона, заявляющего, что разговор длился 3 минуты 42 секунды, Арс увидел недовольно хмурившегося работника в зелёной безрукавке. Недовольного, видимо из-за того, что за эти 3:42 он себе так ничего и не выбрал.
Хотя теперь его список пополнился ещё на несколько пунктов.
— И где здесь канцтовары?..
***
Если бы всем было не похер, пара странных мужчин с доверху забитой тележкой вызвали бы кучу вопросов. Ведь покупки — это целая история. Купил презервативы, бутылку добротного вина (разумеется, по не менее добротной скидке) и коробку конфет? Кому-то перепадёт.
Купил рафаэлло и смотришь тоскливо? Надеемся, тебя простили.
Купили целую гребаную тележку, будто увозите своего ребёнка-студента в лагерь со всем новым? А из какой дурки вы сбежали и нахуя вам безопасная бритва вкупе со скетчбуком?!
Разумеется, из дурки «Всё в порядке».
Но всем было насрать, и всё это пробили, и всё это засунули в огромные, приятно шелестящие пакеты. И в очереди стояла любопытная, гнетущая тишина — вроде и хочется громко шепнуть, а не два ли это пидора, да уж больно злой один из них.
Злой и высокий.
И калмык.
***
Антону снится мама. Она сидит к нему спиной, завернувшись в пёстрый платок и прижав к груди одно колено. Вторая нога в плюшевом тапочке чуть покачивается в такт неразборчивой песенки.
Антон маленький. Впервые за последние три года потолок так далеко. Он белеет, он такой белый, что слепит глаза. Он сидит на полу и дрожит от холода.
Он зовёт её. «Мама» воздушное, не имеющее веса слово, беззвучно вырывается из его рта паром.
«Мама» — это не пар, это сигаретный дым, и Шастун затягивается в наслаждении, чтобы выдохнуть ещё — больше, громче:
«МАМА».
Женщина поворачивается, но он не видит её лица за облаком сигаретного смога. Она растворяется в нём, растворяется вместе с тапочками, платком, незатейливой песенкой.
Теперь видно её картину. Большой человеческий глаз, смотрящий на кашляющего, размахивающего длинными руками Антона с заботой и жалостью.
Радужка была одновременно синей, как море, в которое ему хотелось сброситься в это мгновенье, и небесно-голубой, как небо, в которое он так жаждал улететь.
Шастун захотел закончить её — он сел на стул, поджав колено к груди. На руках сотни мурашек, пальцы чуть дрожат, не слушаются. Кисть с чавканьем вбирает в себя краску.
Мазок. Ещё один. И ещё. До автоматизма привычные движения, а в голове так пусто. Вокруг туман, туман из сигаретного дыма, не видно ничего, кроме мольберта.
И вдруг…
Все мазки были красными. Алыми и жирными, все его мазки, подобно крови, блестели на картине. Глаз будто был залит ею. Он испортил это чудесное полотно, эту синеву глаз!
Теперь глаз казался бурым и абсолютно равнодушным, словно у мертвеца.
«Нет… НЕТ!» — Шастун отбросил кисть, руками размазывая краску по холсту. Все чистые, нежные цвета обращаются в бурую грязь.
В отчаянии, Антон пытается стереть краску с рук — но её будто становится всё больше. Он дрожит, дрожит, а вокруг сизый сигаретный дым. Он соскребает краску ногтями, но её становится всё больше и больше.
Ещё мгновенье, и алая краска начинает капать на пол.
Алая. Алая, потому что кровь…
Попов, оставшийся на ночном дежурстве, врывается в дверь, навстречу крикам, таким обыденным. Антон, выгнувшись дугой на постели, прижимал к груди расцарапанные до крови руки и издавал нечеловеческий вопль. Под ногами Арса оказалось сброшенное одеяло.
— Тише, тише. Ты в абсолютной безопасности, с тобой твой лечащий врач, ты в своей палате… — Голос врача еле пробивался сквозь заложенные уши.
Шаг. Ещё один. Бесшумная походка по тёплому одеялу.
— Тебе приснился кошмар. Ты поранил себя… Немного. Ничего страшного.
Спокойный голос. Это его работа.
Каждая мышца натянута и взгляд не отрывается от мечущегося на простынях парня.
Это тоже его работа.
Палата слишком большая или это он так медленно идёт?
— Тише… Тише… — Арсений касается Антона рукой, и тот обмякает на подушках, будто этим касанием из него выбили весь воздух из лёгких. — Всего лишь… Небольшие царапины.
Попов садиться на край кровати, притягивая Шастуна к себе. Не столько объятие, сколько обездвиживающий захват. Не нужно больше крови...
Пациента колотит, его холодный мокрый лоб бессильно упирается в его шею.Какой же он холодный.
Окровавленные пальцы сжимаются на его плечах. Звенящая тишина. Судорожный вздох…
И снова оглушающий крик, практически в самое ухо.
Попов держит его за голову, чуть поглаживая подушечками пальцев отросшие светлые пряди, пытаясь хоть как-то заглушить крик. Непроизвольно баюкает, раскачиваясь на кровати из стороны в сторону.
Халат трещит, натянутый на плечах до предела.
— Тише… Тише…
Крик надрывается, переходит в хрип. Бульканьем из уставшего горла выходят всхлипыванья.
Тело снова дрожит, вжимаясь от судорог тощей грудной клеткой с выпирающими рёбрами в грудь Попова.
Дыхание теперь обжигает открывшуюся кожу шеи. Чужие руки смыкаются на лопатках Арсения в отчаянном объятии.
Сейчас он нужен ему так сильно, что даже вдохи редкие и короткие — нельзя отстраниться даже на миллиметр.
Возможно, он никогда и никому ещё не был так важен, как сейчас этому высокому мальчишке.
Вот почему он так болен своей работой.
Эти объятия. Никто не вжимался в него так, никто кроме пациентов больницы не искал в нём опоры, щита, поддержки. Отвергнутые обществом, беззащитные перед неожиданными приступами ярости или паники. Они все цеплялись за него, оставляя на белой ткани халата слёзы или кровавые разводы. Они вгрызались в его плечо зубы, чтобы сдержать рвущиеся от фантомной боли вопли, выплеснуть наболевшее.
Нигде кроме стен этой больницы он не чувствовал себя таким нужным.
