«Я пишу тебе это из комнаты Собираю слова по вокзалам Мои мысли горечи полные На листке и под одеялом Моя юность кажется вечностью Через призму стеклянных бутылок Видно улицы бесконечные И посады панельных могилок»
"Молчи" Кис-Кис.
Антон не ел. С блаженной улыбкой и затуманенным от лекарств взором он часами сидел, самозабвенно покачиваясь взад-вперёд, даже не обращая внимания на остывающую, покрывавшуюся отвратительной коркой еду. Как ребёнок, он баловался с ней, лепя из хлеба непонятные искривлённые фигурки и оставлял сушиться эту армию големов на батарее, пока они не скрючивались совсем обезображенными сухарями. Хорошо хоть он не размазывал её по стенам. Арсений же наблюдал и надеялся, что не накаркает. Почему-то Попов будто помешался на Антоне. Он был готов стоять за дверью и пялиться не отрываясь. Его вводили в транс эти покачивания, это баловство с едой. Он следил за его руками и пальцами, которые не замирали будто ни на секунду. Он помнит эти руки, тонкие и хрупкие, как спички. Сейчас они туго перевязаны бинтами, а царапины с той ночи уже давно не приносят боли. С тех пор Шастун не подпускал его близко. Он будто вообще не замечал его, и это бесило. Хотелось вбежать в палату и что было сил сжать зажившие раны, снова вскрыть их, почувствовать горячую кровь под пальцами. Ощутить взгляд больших зелёных глаз на себе. Арсений надеялся, что это нормально. Он ведь всего лишь хочет помочь. Дать этому бедному парню ещё один шанс на счастливую жизнь. Ведь так? Медсёстры отгоняли его от двери, провожали озадаченными взглядами. Ах если бы можно было просто повесить на спину листок с надписью «всё нормально» и скрыться за нею, как за стеной. Да, он выглядит немного помято и ведёт себя самую малость странно, но так выглядит любой брошенный бытовой инвалид. Когда его отгоняют от дверей, Попов заливает в себя растворимый кофе. Теперь он сбегает из квартиры настолько быстро, что даже не успевает не то что переварить его в турке, а просто насыпать в неё зёрна. Приходится давиться этой непонятно-серой бурдой, сминая и отправляя в мусорку бесконечные пакетики из-под оживляющий на пару часов смеси. Просто он загружен работой, только и всего. Пациенты без него натурально сойдут с ума. И он без них в этих чёртовых стенах тоже свихнётся окончательно. Вот и сейчас, зависнув на низком старте у кулера и прихлёбывая нескафе из обжигающего пальцы стаканчика, Арсений изредка поглядывал в коридор, поджидая момент, когда уже можно будет снова занять свой наблюдательный пост. Не то чтобы он один страдал хернёй — Позов, скорешившийся с какими-то желторотыми интернами, объяснял им, как делать лабораторку про органические и неорганические кислоты с металлами. Он что-то втолдычивал им, водя ручкой по обезображенным конспектами листам университетской тетради, видимо подсказывая, как записать уравнение нужной реакции. Уже теряя терпение, он даже повысил голос, объявляя всей ординаторской, что «сюда ты суёшь проволоку, а сюда — цинк». — А не ебанёт? — Прошептал с восторгом один из практикантов, смотря на Диму, как на Бога, снизошедшего с небес вместе с зачётом за злосчастную лабораторную. — Не должно. — Снисходительно поправил Позов очки, возвращая им тетрадь. Почему-то страдали хренью они, но подойти Павел Алексеевич решил именно к нему, абсолютно застав в расплох: — Что, мозги выпали? Высматриваешь? А всё, стащили, больно ценные они сейчас… — Прошептал он ему в самое ухо, наслаждаясь тем, как от неожиданности врач подавился, выплёвывая горячий напиток на отглаженный, ещё пахнущей стиркой халат. — Ну-ну, не стоит так убиваться, зато ты у нас красивый. Красивым и без извилин неплохо живётся. Слабо похлопав Арсения по спине, Воля выглянул в коридор, рассматривая дверь в палату номер 8. В руках у него была история болезни. — Пациент всё также не принимает пищу? В таком случае нам придётся заморочиться с искусственным кормлением. Говоря это, Паша раскрыл книжку, на последних страницах которой красовалась художественная мешанина, больше похожая на попытки переученного левши писать правой ногой. И, всё же, Воля бегло вчитывался в строчки, которые, к стыду Арсения, были написаны им. Ну а что, у каждого свой творческий путь… Что ему, стихи писать? А что насчёт искусственного кормления... Морока та ещё, зато Антон начнёт набирать массу. Хорошая идея, но вряд ли Шастун будет послушно лежать и смотреть, как питательная жидкость проникает в его желудок через зонд, — Всё в порядке, просто он хочет курить и отказывается есть, пока ему не отдадут пачку. Детские капризы. — Попов утирал слёзы, запивая боль в горле остывающим напитком, пока зам изучал карточку Антона. Павел Алексеевич скептично пожал острыми плечами — будто кто-то потянул пришитую к его плечам вешалку вверх. Дочитав, он пренебрежительно ударил книжкой Арсения: — Это ты, конечно, хорошо намазюкал, но обосновывать-то кто будет? Пушкин? — Съехидничал он, но, вглядевшись в растерянное и тупое (а по мнению зам.отделения, таким было лицо каждого первого работника их больницы) лицо врача, пробормотал — Допиши симптомы, говорю, а то только использованные препараты пишешь. Кивнув, Арс положил историю болезни на кулер, обещая заняться этим чуть позже. А вообще, не то чтобы отказ от еды был действительно проблемой — многие из пациентов первое время отказывались от пищи точно также, не доверяя врачам или чувствуя себя некомфортно в незнакомой обстановке. Многие вообще искренне не понимали, зачем им еда, ведь они питались энергией Солнца, а по ночам маленькие человечки таскали им десерт прямо в постель. А люди ещё говорят, что на свете нет магии! Послушали бы психбольных, и пожизненный запас сюжетов для «мистических историй» на тв3 им обеспечен. Арс уже было хотел идти к своему малоежке, но Воля, будто что-то вспомнив, быстро притянул его обратно. — Точно, чуть было не забыл, зачем вообще подошёл! Тебе пора топать домой, Антоном пусть займётся Позов. А то Шеминов сейчас нервно надышал мне в трубочку, что твои вечные дежурства больше смахивают на рабскую эксплуатацию умственно отсталых заключённых, а я не хочу выслушивать от него лекции по типу «крепостное право отменили в 1864». Так что дуй домой, прими ванну, выпей какао с зефирками… Превратись снова в человека, одним словом. Попов еле удержал себя от того, чтобы кинуться к календарю. Неужели его смена уже закончилась? Мысль отдать Диме Шастуна казалась настолько болезненной, будто пролитое кофе прожгло грудину. — Да нет, что вы, Павел Алексеевич, я полон сил! — От негодования Арс судорожно облизал губы. — Может, у нас кто-нибудь ушёл в декрет и я встану вместо неё? Вы же знаете, сейчас все вокруг рожают, нужно же поднимать демографию с колен… Воля поморщился, остановив словесный фонтан врача. И умоляющий взгляд «пожалуйста-не-оставляйте-меня-одного-дома-прошу» совсем не помог. — Нет, рожать никто у нас в отделении не планирует и расписание своё ради тебя не сдвинет. Я тебе сказал — неси свою рожу домой… — Павел Алексеевич растягивал слова, словно говорил с маленьким ребёнком. — А значит ты берёшь свою рожу в руки и кабанчиком домой отсыпаться идёшь и на глаза мне эти три дня не попадаешься. Я понятно объясняю? Ясно. Так ясно, будто это отчётливое «пиздуй отсюда» арбузом с высотки приземлилось прямо на Попова. Воля решил, что утруждаться выражаться ещё более понятно выше его гордости и терпения, поэтому покинул ординаторскую к громогласному вздоху облегчения всех лежащих и уставших медработников. Арсений же, стоило худосочной фигуре Павла Алексеевича скрыться за поворотом, ломанулся в туалет, хлопком двери испугав мирно посапывающего санитара Макара. Не то чтобы Паша пугал его до мокрых штанов, ему просто нужно было посмотреться в зеркало. Неужто всё так плохо? Всё не так плохо. Не плохо. Хуёво. Ну не может за неделю человек стать пугалом, не может! Его будто бы переживали и выплюнули в испачканный халат! Арс шокировано касался заросшего многодневной щетиной лица, будто бы и не видел своего отражения все эти дни. Его глаза всегда были такими синими, или это из-за фингалов под глазами они кажутся ярче? Расширенные от кофеина зрачки сверлили бледный ебальник, пытаясь найти хоть один аргумент в пользу того, что это на самом деле какой-то розыгрыш или, на худой конец, плохое освещение. Но жизнерадостная яркая лампочка под потолком злорадно жужжала, освещая состарившееся будто лет на 10 лицо Арсения. — Ладно, возможно, мне не повредит пару часиков сна. Верно? — Отражение криво улыбнулось, не давая чёткого ответа. Выйдя из ванной, Попов услышал какой-то шум в коридоре. — Что там такое? — Арсений, уже собравшийся снять халат и переодеться в штатское, воодушевлённо кивнул в сторону двери в коридор. — Мы послали туда Макара. Ну а если и это не поможет, я вызову полицию… — Медбрат, пускающий слюни на подушку, довольно похлопал себя по карману телефона. Тут же раздался громоподобный крик Макара: — ПРЕКРАТИТЕ СЕЙЧАС ЖЕ! Нурлан Алибекович! Все из ординаторской тут же позабыли о своём желании не выходить до последнего, ломанувшись к дверям. Попову захотелось прихватить с собой огнетушитель, но вряд ли это поможет. Вряд ли хоть что-то поможет, даже регулярная армия, ведь… Павел Алексеевич опять сцепился с фармацевтом. Еле пробравшись через толпу восторженных служащих больницы, которые уже делали ставки, кто кому и что отгрызёт, Арс смог увидеть Макара, который, несмотря на всю свою физическую мощь и громадность, еле сдерживал извивающегося Нурлана. Тот пинал воздух длиннющими ногами, попеременно матеря то кипящего до неестественной красноты злого Волю, то заключившего его в медвежьи объятия медбрата: — Схуяли я не могу подойти к больному, ты, спидозник в халате?! — Сабуров пытался дотянутся до Воли ногой, но Макар вжался в противоположную от него стену, стараясь ничего не сломать или вывихнуть сбесившемуся врачу. Или не дать ему что-то сломать или вывихнуть другому. — С рояля, на котором тебя ебали! — Воля демонстративно выкинул на пол пачку сигарет. — Какого хуя ты даёшь это моему пациенту? Пиздуй в свой Шанхай, заебал, чёртов наркоман, шлюха китайгородская! Что за цирк ты устроил в моём отделении?! Иди и дальше соси свои пилюли, может, наконец сдохнешь от передоза? От потока мата этих двоих вяли растения на подоконниках и живых уголках, которым и так не особо сладко жилось — больные часто поливали их презираемым компотом или киселём, который их заставляли пить в столовой. Фикусам и хлорофитумом эти напитки тоже не особо нравились. Но это… У Арса от такого фонтана ругани собственная желчь вышла из-под контроля и подступила к горлу. Старички больницы посмеивались, записывая особо остроумные реплики на диктофоны, а новички и интерны то краснели, то зеленели, не понимая, зачем столько агрессии и что это за китаец, необыкновенно искусно владеющий исключительно-могучей частью русского языка. — Ты кого шлюхой назвал, ебунище мудистое?! — Поняв, что до Паши ему не добраться, Нурлан решил направить свою агрессию на Макара, пытаясь отдавить медбрату ноги. При этом не замолкая ни на минуту, будто у него во рту прорвалась дамба всей существующей и несуществующей нецензурщины. — Да ебись ты злоебучим проебом, понял? Тримандаблядская ты пиздопроёбина! А ещё ты знаешь, кто #$%*&@#$%**^$$@@%# !!! — Поток матов перестал котироваться, так как Сабуров перешёл на казахский, где, правда, местами проскальзывали горячо любимые и понятные любому россиянину «ебал», «на хую» и «мать». — Нет бы хоть слово благодарности, уюбище! — В конце пламенной прямо-таки адским огнём речи, Нурлан феерично-точно харкнул прямо в Павла Алексеевича. Сделав глубокий вдох, очень мудрый и опытный зам.отделения вытер слюну с плеча и с рыком бросился на фармацевта с кулаками. Попов решил, что всё же не хочет задерживаться в больнице, ведь ещё немного и их всех вскоре будет допрашивать полиция как свидетелей жестокого убийства. Метнувшись обратно в ординаторскую, с громким ором «разойдись!», врач-без-пяти-минут-на-выходном-или-навсегда-уволенный выдёргивает из огнетушителя чеку и окатывает обезумевших дебоширов сухой белой смесью. Это только в фильмах огнетушитель кончает минут 10, а в ужасной реальности же не прошло и полминуты, как уже помирившиеся Нурлан с Пашей, с ног до головы белые, пинали Попова по коридору прямиком к выходу. И если вы подумали, что это метафора, то нет — Арса действительно натурально спустили с лестницы прямо на улицу. Катя же, наблюдая всё это шоу «сдохни или умри» по камерам, лишь сердобольно и с жалостью выглянула из своей каморки — убедиться, что врач ещё в состоянии сесть в машину. Попов действительно был в состоянии… Состоянии нестояния. Он лежал на земле у ступенек, вглядываясь в пасмурное чёрно-белое небо. Крючковатые щупальца деревьев будто выкачивали из него все цвета. Халат всё ещё был на Арсе. Из кристально-белого, каким он был ещё утром, он превратился в серо-бурую тряпку. Нужно будет сказать уборщицам протирать полы в коридорах тщательней. Оторвав культяпки от земли, Арсений Сергеевич с раздосадованной тоской снял его с себя, запихнув в ближайшую мусорку. Учитывая, что туда кидали всё, начиная от галлюциногенных веществ и конвертов из-под взяток и заканчивая фильтрами дорогих сигар и самодельными заточками, этой мусорке было начхать на какой-то там испачканный халат. Всем в этой больнице было на это наплевать. Потому что «Всё в порядке» Уже выходя на парковку, Попов увидел приближающегося к нему журналиста. Нет, он узнал его не из-за супер-навороченной камеры, стоящих как минимум три почки и одну селезенку. Узнал он его по горящим глазам, которые точно видели его фееричный вылет из больницы. Арс попытался запрыгнуть в машину, самому себе крича «Газуй!» но не успел — газетчик с улыбкой во все 33 зуба наставил на него объектив, подобно ружью. — Газета для мужчин-истериков «Ты где?!», Александр Чудотворцев, ответьте на пару вопросов! — обвешанный микрофонами, петличками и звукозаписывающими устройствами парень придвинулся к машине так, чтобы встать у водительской двери, тем самым отрезав путь к отступлению. — Нет. — Арсений уже представил, какие фотографии этот компроматчик успел сделать. Не хватало только интервью с Поповым, который еле сдерживается, чтобы не сказать прямо в одну из его петличек: «Меня тут выебали огнетушителем, какие вопросы?» Похоже, вопрос был чисто-риторическим, потому что журналист начал говорить, не замолкая — лишь жужжал фотоаппарат, фокусирующийся на помятой врачебной роже: — Можете представиться? Вас же только что уволили? Именно поэтому вас выкинули из больницы и вы засунули свою униформу в мусорную корзину? Что можете сказать о начальстве? Обвините ли вы его в жестоком отношении к сотрудникам? А к больным? Правда ли, что у вас содержится клон Путина, который президентствовал с с 2002 по 2008 год? — Зрачки журналюги пульсировали, будто были готовы лопнуть от возможности скорой сенсации. — Нет. Попов устало протёр глаза, не желая уточнять, на что именно он дал ответ. Может, на всё сразу. Холодный ветер забирался под тонкую рубашку — свою куртку Попов оставил в ординаторской. Возвращаться туда нельзя, хотя бы эти три дня. Ну, если Воля не отправит её по почте вместе с извещением об увольнении. Причём пошлёт он её по почте России через Сибирь и Архангельск, чтобы та пришла как раз к моменту, когда она будет в пору Арсеньевским внукам. И это если мечтать, что у Арса они когда-нибудь будут. Хотелось сесть в машину, включить обогрев сиденья и прикипеть к тёплой спинке, задремать на пару часов, слушая хиты из 90-х под вой обтекающего машину ветра. Всяко лучше возращения домой. Всяко лучше всего этого. Журналиста это не устроило. Уже более настойчиво, Александр вцепился в его запястье с ключами: — Можно чуть подробнее о методах лечения ваших пациентов? Есть ли особо тяжёлые случаи? Попов вспомнил об Антоне и тоска навалилась с большей силой — три дня в одиночестве, в одиночестве без Антона. Интересно, он вообще будет по нему скучать? Поймёт, что его не было столько дней или для него это не больше часа? Позов работает, к Шастуну доступ заказан. Ну и чем ему заниматься? Спиваться в одиночестве? А что, звучит так заманчиво. — Мы запускаем туда всяких репортёрешек, выдаём бойцам остро наточенные пластиковые ножи и заставляем драться до смерти. Выброс адреналина во время боя позитивно сказывается на нервной и умственной деятельности, а также помогает снизить уровень агрессии пациентов. Не хотите помочь в лечении? — Уже Попов схватил Чудотворцева за руку, специально надавливая острым выступом ключей на голый кусок кожи. — Что за хрень вы несёте? — Журналист пискляво попятился от машины. — Мы, вообще-то, серьёзное издание, а я… Попов не стал дослушивать, помогая журналисту отойти от его машины сильным толчком: — Да-да, Александр Чудотворцев. Поэтому, сотвори чудо, съебись с глаз моих. Гордясь собой, Арс завалился в машину, вслушиваясь в мурлыкающий шум заводящегося мотора. К счастью, он заглушал всё, что происходило на улице. Журналист что-то говорил в петличку, паралельно фотографируя уезжающего в закат Арсения. — Мне пиздец… — Попов вздохнул, выезжая за территорию, и, кивнув удивлённому охраннику, включил первую попавшуюся радио-станцию. — Мне пиздеееец! — Заорал он, восторженно сигналя непонятно-кому в так играющей песне: «Молчи, когда бухой сосед на свою тёлку кричит Когда в подъезде снова кто-то мрачно торчит Когда в квартиру напротив приезжают врачи Эта песня звучит, моя песня звучит» А Арсению надоело молчать. Будто с пинками негодующего зам.отделения из него вышибло все остатки нервов. Слёзы полились из уставших, горящих глаз. Да, всё нихрена не нормально. Именно сейчас, наедине, в тёплой маленькой машине, он понял, как же сильно устал. Крыша автомобиля будто бы ненадолго приняла на себя всю тяжесть ухода Ани, тяжесть нечеловеческого графика, который Попов сам себе устроил, лишь бы забыть об одиночестве, таком непривычным и диким после стольких лет отношений. Арс плакал, выкрутив музыку до предела, она била по ушам, по грудной клетке, вышибая всё новые слёзы. Избитое тело болело, забитые мышцы ног неприятно пульсировали, когда Попов выжимал педаль газа на свободных участках дороги — такой неожиданной обыденности для карантинной Москвы. Всё нихрена не в порядке. Не нормально. Не нормально! «Мое счастье в том, чтобы вырасти И уехать подальше отсюда Нету повода больше для грусти Здесь я точно счастливой не буду Здесь меня никто не удержит Не заставит с собой быть рядом Тут покоиться чья-то надежда Мне такого исхода не надо А пока наплевать на жалость Задыхаясь вновь от удушья Не смотри, опусти глаза вниз Не слушай!» Припарковавшись наконец у своего подъезда, Арс, всхлипывая, приложился головой об обод руля. И ещё раз. И ещё. Не смотреть, не слушать, молчать… А как же не чувствовать? Он пытался отключить в себе эмоции всё это время, но вот теперь он сидит и ревёт, спрятавшись в какой-то металлической банке, среди таких же металлических банок. Об этом он мечтал, уезжая из Омска? Тогда у него были мечты, юношеские амбиции, любимая девушка под руку… Он уезжал в сияющую Москву, уезжал устраиваться на желанную работу, помогать людям. А теперь? А теперь он один и почему-то абсолютно несчастен. Несчастность для взрослых — это нормально, но если бы он знал об этом, то вскрылся бы листом бумаги прямо на ЕГЭ. Подняв руки от мокрых ладоней, Попов заметил, как на него с подозрением оглядываются бабушки, оккупировавшие лавочки. Наскоро вытерев следы мимолётной слабости рукавом и собравшись с духом, Арс как можно быстрее выпрыгнул в продрогший от холода осенний воздух, захлопывая дверцу, чтобы не возникло соблазна залезть обратно и просидеть в салоне до вечера. Совершив быстрый, но не вызывающий подозрения марш-бросок до подъезда, он чуть замедлили ход перед старыми кошёлками, настойчиво высыпающими на бедных откормленных голубей фонтан из крошек. Оглушённые такой бомбардировкой птицы даже не додумались взлететь при виде Арса, лишь лениво расступаясь у самых его ботинок. Это могло бы вызвать умиление, если бы не ровный слой раскисшего от дождей и грязи птичьего помёта, что ковровой дорожкой вёл к самой двери с истёртыми кнопками домофона. Арс давно не возвращался домой засветло — было видно обшарпанные, потёртые от тысячи касаний кирпичи стен, безликие, выцветшие до нечитаемости объявления, полинявшим полотном приклеенные друг на друга… Занавешенные от любопытных глаз окна на первых этажах, за которыми жужжали телевизоры, и мультяшные персонажи радовали вернувшегося со школы ребёнка очередным мозгоразжижающим сюжетом про дружбу и силу добра. Хуй на… Под бездушный писк открывающейся двери и недовольный шёпот старушек за спиной, Попов позволил пропахшему сигаретами и мочой подъезду проглотить себя. Лампочки как всегда не горели, на узких площадках царил мрак — лишь тусклый свет угасающего солнца просачивался через слой грязи на немытых окнах. Повсюду громоздились привязанные к батареям велосипеды, самокаты и коляски, пожухлые герани осыпались на неровно выложенную плитку. Десятки дверей, почти пустых — все ещё на работе. За ними кого-то ждут дети, домашние питомцы, остывающие котлеты, вечерний выпуск КВН, в конце-концов, где уже полюбившиеся всем «Физтехи шутят» и «Лицей без панацей» доводят жюри до истерики какой-нибудь дуростью. Арсу даже не хотелось вспоминать, что же ждёт в квартире ЕГО. Он не воспользовался лифтом — тот не работал, а даже если работал, то скоро всё равно рядом с ним сядет какая-то бабка с объявлением «вход в туалет — 10 рублей». Лучше на 4 этаж пешком, чем хоть секунда в этом отходнике. Стараясь не приваливаться ни к перилам, собравшим на себе все вич-инфекции, какие только есть, ни к исписанным будто бы Волей и Нурланом стенам, Попов кое-как доплёлся до своей двери. Она ничем не выделялась — обычная металлическая дверь со слепым глазком и скучной цифрой 36 посередине. На миг мужчина даже позволил себе помечтать, что за ней вдруг окажется Аня. Что она отчитает его за срач и затолкает в ванную принимать человекоподобный вид. Он будто бы уже чувствовал аромат домашней выпечки, просачивающейся через щель в двери. Но мечты остались мечтами, и за дверью его квартиры оказалась привычная тишина. Разумеется, никого. Разумеется. Пришлось самому заталкивать себя мыться. Сил раздеваться не было, поэтому, удачно навернувшись прямо в ванную, Арс решил искупаться прямо так. Выкрутив один из вентилей душа на полную, он сжался под мощным напором ледяной воды. Холод сковал его голову, опутал щупальцами мокрых волос лицо, устремился под быстро намокающую одежду. Стуча зубами, Арс поскорее включил горячую воду, которая в этот раз нагревалась будто бы вечность. Понемногу оттаивая, Попов подставил лицо под тёплую воду. Журчанье воды оглушало, успокаивало. Поток капель давил на зудящие от слёз глаза, сил открыть их уже не было, да и не хотелось. Конечности, неудобно упирающиеся в края слишком маленькой ванны, отказывались шевелиться. Из-за одежды возникало ощущение, будто кто-то обнимал его, обнимал всем телом, положив голову на его тяжело вздымающуюся грудь. Это было настолько приятно, что Попов зацепился за это ощущение, начисто позабыв, где вообще находится. Вылезающие из воды ноги и локти мёрзли, поэтому Арс всё больше старался погрузиться в воду, укладываясь почти калачиком и прижимая покрытые свежими синяками колени к груди. Из-под мокрых ресниц ничего не было видно, вода лилась и лилась на него, забираясь в рот при каждом желании вздохнуть… Как же хорошо. Вода в ванне поднималась всё выше, стук капель становился всё более густым, убаюкивая скорчившегося в поиске тепла мужчину. Разморённый теплом, Попов заснул, проигрывая в голове бессмысленный поток мыслей — об Антоне, о ссоре Павла Алексеевича с Нурланом, о репортёре, о заедающей в голове песне из радио. Если стало тише (молчи) Значит, всё в порядке (молчи) Завтра будет легче (молчи) Навряд ли Завтра будет легче…