«Нам слышно, как осыпаются потолки И мы становимся частью слепой толпы Темно в городе и в нас темно нам» Hawaiian Sadness — «Дискотека социофобов»
Арсений медленно тонул, опускаясь на дно. Он барахтался в окружающих его пузырьках, но толща воды, цепляясь за одежду, утаскивала его вниз. Искажённые лица наверху протягивали ему руки, но он не мог, не мог дотянуться до них. Воздух медленно покидал его, вынося беспомощные крики на поверхность. Люди, сначала подающие ему руки, вдруг стали отдаляться, отворачиваться, уходя дальше по своим делам. Забывая о нём. Как больно. Как больно в лёгких без воздуха, как больно, что никто не хочет ему помочь. Как больно, он умрёт здесь один, и никому нет дела до одного мертвеца, затерявшегося среди сотни затонувших кораблей. Арсений просыпается, судорожна хватаясь за борты ванной и выныривая под бьющий сверху поток. Не видно. Ничего не видно под слепленными от воды ресницами. Вокруг грохочет вода — сверху, за бортами, она закладывала уши. Сердце судорожно тряслось в груди, пока Попов пытался захватить мокрыми губами воздух. Нащупав непослушными, сморщившимися от долгого нахождения в воде пальцами вентиль, Арс немедленно выключил душ, поражаясь разом окружившей его тишине — лишь вода в ванне плескалась от его судорог. Арсений пытается успокоиться, но паника настолько сильно давит на виски, будто ещё чуть-чуть и голова лопнет, испачкав бездушный блестящий кафель горячей яркой кровью. «Вдох-выдох, Арсений. Успокойся. Ты жив. Ты жив.» «А точно ли ты жив?» На ватных ногах он выбирается из ванны, вода из которой быстро исчезает в сливе. В мокрой одежде холодно, слишком холодно — он тут же замерзает, постукивая зубами. Ступни заледенели, стоя посреди всё разрастающейся лужи, а он всё стоял, не в силах стянуть липнущую ткань с тела. Подумав, он включает душ снова, до самого кипятка, ожидая, когда маленькая комнатка наполнится горячим паром. Да, так намного лучше. Раздевшись догола, мужчина облокотился о стиральную машинку, которой он, если честно, не очень умел пользоваться. Переполненная корзина для белья скромно на это намекала. Он. Чуть. Не. Утонул. Вашу ж мать. Арсений вдыхает пар, чувствуя, как горячий воздух согревает лёгкие. Он никак не мог надышаться. Телефон, брошенный на стиралку, высветил имя контакта и издевающе-жизнерадостно завибрировал в его руках, когда мужчина попытался сдвинуть зелёный кружочек вверх мокрыми непослушными пальцами. — Ты там живой? — Попов чуть не расплакался от того, насколько несмешно ему от приветствия Димы. — Не сломал ничего, пока блинчиком по ступенькам летал? Это телефон продолжал вибрировать или Арсений никак не мог успокоится? — Ну ладно, не расстраивайся. Тебе коллеги уже собрались делать памятник. Вот, скидываются. Правда, набралось только рублей 500 и хватит лишь на фикус. Зато приличный и с горшком. Назовём его в твою честь и сойдёт, а то возгордишься ещё. Позов вещал, даже не догадываясь, что мог бы больше и не дозвониться до своего друга. Никогда. — Впервые больница видела, чтобы Павел Алексеевич так слаженно с Нурланом работал! исторический момент! Это стоит отметить. Как раз три дня выходных — успеешь напиться, напиться и ещё напиться. Ну и отоспаться бы не помешало, а то ходил как мешок с дерьмом… — Дим… — Слова давались с каким-то противным бульканьем. — Не кори друзей за честность — кто бы ещё так честно тебе сказал, что трупы на поздней стадии разложения выглядят свежее, чем ты? Тебе бы правда не помешало сходить куда-нибудь и развеяться. В клубе давно бывал? Арсений передумал делиться с другом произошедшим. Стараясь отвлечься от этого, он поудобней прижался к влажной от пара стиралке: — Как там Антон? — Ну да, как и ожидалось, лишь о работе. Помешался ты на этом парнишке конкретно. — Дима не очень весело хмыкнул в трубку. — Он через медсестёр попросил сигареты, и Нурлан решил толкнуть ему немного. Из-за этого они с Павлом Алексеевичем и сцепились. А так всё нормально — он даже есть начал. Говорит, спокойней стало, а то ему было не по себе от того, что кто-то наблюдал за ним постоянно. Наблюдал… Неужели сам Попов и стал причиной его тревоги? О нет, он не внесет этого. — Да-да, пациент оказался не любителем темы сталкерства. Не отчаивайся… — Позов на секунду отвлёкся на бубнящий на заднем фоне шум. — О, кстати, у нас тут цирк продолжается, хоть и главный клоун уехал, хех. Там у мужика из 2 палаты опять обострение случилось, он пытался дозвониться кому-то по ложке и то, что он кричал в неё- просто феерия. А мне работать пора. Не всем же в этом мире с ума сходить. Дима отключился. С минуту Арсений гипнотизировал телефон, который уже плохо реагировал на его касания — пальцы лишь размазывали по экрану влагу. В ванной, мутной и горячей от пара, ударился и разбился о кафель истеричный, задыхающийся смех.***
Понимая, что ещё чуть-чуть, и ему придётся вернуться в больницу уже в качестве пациента, Попов очень быстро пересёк холод квартиры, оставив за голой спиной мокрую ванную и комок потяжелевшей скользкой одежды, мужчина тут же завернулся в рулет из одеяла и обложился подушками, дабы обмануть себя тем, что уже темно. Получалось прекрасно, уставший мозг радостно поймал за хвост дрёму, гарантируя полный отруб на несколько часов. Уже засыпая, Арсений рассеянно заметил, что подушка Ани потеряла её запах. Теперь в их кровати пахло лишь несвежим бельём и едким ментолом шампуня.***
Проснулся Попов глубоким вечером — где-то в полпервого ночи. Из сна его будто вырвали, столь резко и бесцеремонно, что он даже не был уверен — а снились ли ему вообще сны или он всё же просто забыл его? Тишина обнимала его размышления, перебивая своей густотой мысли. Спать больше было нельзя, иначе голова нальётся свинцом, и его набитое пухом и вялостью тело не сможет дотащить её куда-нибудь дальше квартиры. Но чем тогда себя занять в тёмной квартире, чтобы не разбудить столь чутких соседей. Арсений не хотел терять их расположение — они с Аней и раньше были хорошими и тихими сожителями, а теперь, когда Попов в принципе старался не появляться в давящих стенах, вообще считался ангелом и был удостоен приветственного кивка при столкновении у мусоропровода или незатейливого разговора у почтовых ящиков. Предложение Димы сходить в бар и развеяться с каждой секундой одиночества становилась всё притягательней. Решив не откладывать, Арсений отлип от кровати, неприятно ёжась — и почему в их пятиэтажном муравейнике до сих пор не включили отопление? Но одеваться было ещё слишком лень — разморенное долгожданным сном не на просиженным диване в ординаторской тело, содрогаясь от волны мурашек, медленно побрело к окну, по инерции перешагивая через скрипящие участки. Москва не собиралась спать, даже зевать боялась, не переставая моргать покрасневшими от недосыпа иллюминациями фонарей и лампочек. Она обманывала себя, что ночи нет, подсвечивая небо и лишая своих жителей прекрасных звёзд. Когда-то его привлекла такая вот ночная Москва — он променял всё на эти огни, этот не прекращающий свою адскую скорость темп, где только и остаётся, что слепо бежать куда-то. Мотылёк, моль, разбившаяся о стекло и присохшая к раме, променявшая эти огни на свою прекрасную, единственную свечу. Свеча догорела и ушла. Возможно, вернулась в Питер — меланхоличный мрамор, по которому ходить можно лишь степенно, который освещает лишь белая ночь, сбивающая с толка сон приезжих. Он променял всё это, чтобы стоят и смотреть из одного муравейника на другие, наблюдать за горящими квадратами окон из своего — тёмного и зашторенного. — Я вышел к тебе на 15 минут… — Тихо прошептал Попов, вспоминая чей-то стих и прижимаясь к ледяному льду стекла лбом. — Смеяться, курить и стоять нараспашку… Внизу — поток машин. Куда люди сорвались в такой поздний час, почему сидят в этих консервных банках? Неужели их кто-то ждёт, кто-то из горящих окон? — И вместе смотреть, как, качаясь, бредут… Ладонями — по стеклу, непонятные символы. Он машет тем, кого ждут, машет тем, кто ждёт. Но они не видят. — Под небом без звёзд многоэтажки. Поддавшись соблазну огней, Арсений распахнул такой свободный и теперь вместительный шкаф. Он решил пойти туда, где до упаду напиваются и танцуют те, кто решил оставить свои постели пустыми в эту ночь. Какая-то футболка, какие-то джинсы - он не включает свет, не желая тратить столь драгоценное время на то, чтобы привыкнуть к яркому свету. Вылетает, сбегает из квартиры - снова. Но уже не в больницу - ни к садисту-Воле, совсем не уважающим никого вокруг, ни к равнодушному, дикому и охочему до зрелищ персоналу, ни к Антону. Он сбегает и от них - в самый ближайший бар, чтобы легче было доползти обратно до дома. А то, что он будет именно ползти, гарантировано. Здание клуба чуть подрагивало вместе с фундаментом от мощности динамиком, дрожало от музыки, укачивая подпирающих стены пьяниц и трущихся друг об друга студентов. Светодиодная вывеска била по зрачкам, приклеиваясь к радужке, окрашивая её в холодный пульсирующий неон. Синяки под глазами и помятое ото сна лицо лучше любого паспорта, правда два вышибалы чуть затормозили его у входа, сомневаясь, стоит ли пускать деда на танцпол - вдруг его от светодискотеки хватит инфаркт? С желанием накидаться так, чтобы спирт вытекал из ушей, Арсений протискивался через волну рук и тел, бьющихся в экстазе под резонирующий в груди ритм. Буквально врезавшись рёбрами о столешницу, он, задыхаясь от воодушевления, поманил к себе бармена рукой. - Что будете зака... - Бармен даже не заговорил - в его руку настойчиво вжались мятые тысячные купюры. - Самое вставляющее, что у тебя есть. Бармен с сомнением посмотрел на Арсения - растрёпанный, помятый, с расширенными зрачками. Сомнение сменилось пониманием. - Ваш заказ принят. Под стойкой ловкие руки растворили в крепкой алкогольной смеси крохотную пилюлю, выуженную из неприметного пакетика за шейкером. Попов нетерпеливо барабанил пальцами по дереву стойки. Он действительно давно не был в подобных заведениях, и под коркой сознания логика пыталась развернуть его назад и уйти подальше. Он уже не так молод, чтобы пережить желанную пьянку и многочасовые танцы в кругу людей, которым плевать на полутораметровую дистанцию, пандемию и всё, что с ними связано - в них по бутылке спиртного, а китайская зараза, несомненно, на дух не переносит крепкую русскую сорокоградусную. Тем временем напиток был готов, и Попов поспешил залить обжигающим рот пойлом остатки здравомыслия. Он здесь не для того, чтобы трезво думать. Когда он ещё мог подумать, что зря это всё затеял, алкоголь петлёй затянулся на горле, опаляя его градусом, ударяя в голову и выжигая оттуда всё разумное и адекватное, что ещё находилось в пустой Арсеньевой черепушке. "В час, когда выпадают Бледно-розовые языки Мы зимой прилипаем к тоске холодной И обои скребем по лофтам И спускаемся в черных лифтах" Его тело стало лёгким невесомым. как воздушный шар, в чреве которого зажёгся огонь, Попов оттолкнулся от стойки, оставив после себя пустой стакан с подозрительным осадком, который бармен поспешил тут же вымыть. Туда, на танцпол, стать частью продолжения чьих-то рук, вжаться сильнее в бьющиеся в конвульсиях тела, слепо блуждать по безымянным лицам, безумным в своей эйфории. В глазах рябит, по стенам, по чужой коже блуждают яркие пятна, и всё кружится, восхитительно кружится... "Ночь и мы разложимся На доске гладильной И в 12 прижмется ко мне Белокурый драгдилер мой Прижмется ко мне Словно буква к букве в письме" Арс не разбирал слов, но что-то в душе согласно подвывало, расшатывая его изнутри, заставляя двигаться на износ, поднимая руки вверх, к блестящим разноцветным прожекторам. По венам текло концентрированное искусственное счастье, а уставшее от волнений сердце с радостью впитывала его, ускоряя свой бег. "Танцуй на дискотеке кричащих в себя Среди закрытых под кожей людей Вырванных как вишневые косточки Из своих тишиной перемазанных стен" Арсений от восторга ухватился за плечи танцующего рядом парня, крича прямо ему в лицо: - Это про меня! Эта песня - про меня! - С детской радостью затряс его мужчина, на что парень, такой же адекватный и трезвый, как и врач, одобрительно заулюлюкал, тут же теряя к Попову интерес и исчезая в толпе тел. Мир расплывался перед глазами, тело горело от резких движений, по вискам тёк пот. Ему давно не было так хорошо. "Завтра ты станешь просто набором костей А сегодня как сука танцуй Не люби никого, но танцуй Танцуй" - ... Как сука танцуй! - Подпевал Арсений, выдыхая весь воздух из лёгких, потому что он был не нужен ему, да. Ему вообще не нужно было дышать. Какой идиотизм, кто вообще это придумал? "Можно сжечь себя, выйти из пустоты Чтобы вспомнить, что у губ твоих вкус воды Сладкой ваты и жуткой литературы Даже если в кости стучаться пули Я не вспомню на вкус ничего как ты" В него упёрлась грудью размытая женщина. В ней было размыто всё - движения, цвет платья, даже лицо. Арсений рассмеялся ей в лицо - это было так смешно. Ну кто ходит по улицам таким размазанным? Женщина танцует подле, водит руками по плечам, лицу, волосам, размазывая Попова в пространстве. Ещё чуть-чуть и он просто растворится среди танцующих. Она слепо скользит по его губам языком, слизывая вкус алкоголя, и этот вкус ей нравится - она прижимается всё ближе, вдавливаясь своим упругим телом в его грудь. "В час когда Кухонным ножиком на спине пишут слово "если" Начинай пересчитывать следы предыдущих ножей Начинай пересчитывать" Арсений не чувствует этих пухлых мягких губ, этой большой груди, прижатой к его торсу, женских изгибов - Попов видит Антона, видит его тонкие и искусанные губы. Тот требовательно целует его губами вкуса крепкого никотина, сладковатого сигаретного дыма. Арсений покорно разжимает зубы, открывает рот - иногда больным нужно подыграть. "Какой глупый, сам жмётся ко мне, вжимаясь в объятия, а потом голодает из-за того, что я смотрю на него. И ты ещё избегал моих касаний, хаа...Это же твои пальцы сейчас на моих плечах!" - Не отталкивай только, я вылечу тебя, вылечу... - Самозабвенно гладит женщину по волосам Арсений, загнанно дыша ей в ухо. - Ведь я такой же безумец, как и ты. Я точно помогу тебя, не отталкивай... "Танцуй на дискотеке кричащих в себя Среди закрытых под кожей людей Вырванных как вишневые косточки Из своих тишиной перемазанных стен" А Арсений послушно танцевал, согласно кивая, кивая всем телом - да, его вырвали, вырвали из тихих стен, он был закрыт, закрыт тяжёлой плотью, костями, кожей. Но сейчас ничего нет - он ничего не весит, ничего не чувствует. Ему надоело кричать в себя. Женщина исчезла - видимо туда же, куда и парень парой минут назад. В сторону бесконечной выпивки. Последовать за ними? Заманчиво. "Завтра ты станешь просто набором костей А сегодня как сука танцуй Не люби никого, но танцуй Танцуй" Колышущейся волной люди вынесли его к стойке - острову в этом всегда штормящем море. - Повтори... умоляю... - Просил Попов у столешницы и зачарованно поглаживая отполированное дерево. Бармен сочувственно вздохнул, но послушно повторил чудодейственный напиток, попросив в два раза больше. Арсений послушно вытряхнул из кошелька купюры, удивляясь, какой же бармен дурак - зачем ему эти бумажки?***
5 утра. Арсений, хихикая, плёлся по тротуару, держась за уползающие из-под ладоней шершавые стены. Набредя на круглосуточный магазин, мужчина вдруг вспомнил, что в его холодильнике пусто. Алкоголь постепенно выветривался под сильным пронизывающим ветром. Но не до конца. Гонимый голодом, мужчина чуть не врезался в двери, которые, с удивлением для него, разъехались в стороны. Вот это магия. Уцепившись за тележку, чтобы не упасть, и навалившись на неё животом, Попов, не прекращая блаженно улыбаться, на ватных ногах поскользил мимо бесконечных стеллажей продуктов. Он кидал в огромную тележку шоколад и глазированные сырки, печенье и газировку. Потом, видимо прозрев, Арсений поспешно выложил банки с лимонадом и заменил её на пару бутылок алкоголя. Вот теперь что надо. Кассирша даже не потребовала надеть маску, видимо, не желая портить хорошее настроение Попова, вываливающего продукты на ленту. Но мужчина, как разумный человек, нацепил на себя сразу три одноразовых маски - одну на глаза, другую на нос, а третью на рот, чтобы точно никакой вирус не попал. И, кажется, опьянел снова от собственного же перегара. Кое-как расплатившись и отдав удивлённой кассирше чаевые, мужчина довольно распихал покупки по карманам джинс и пальто, не замечая подвоха в том, что карманы почему-то переместились вовнутрь. Так, в надетом наоборот пальто он, любовно прижимая к себе бутылку бренди, вышел из магазина и решил сократить путь до дома через узкий переулок, через который, если честно, никогда и не ходил. А если предельно честно, даже не знал, приведёт он его вообще в нужную сторону. И какая сторона нужная? Арсений пытался сориентироваться, но мозг, казалось, не мог оценить обстановку под слоем осенней грязи и пыли. Вокруг дома, куда-то деловито бредут, теряясь верхушками в холодном киселе тумана. Захотелось вернуться в магазин и купить киселя, а не вот это всё. Поняв, что совершенно не знает, куда ему податься, Попов решил сесть прямо на дороге, будто бы надеясь зацепится вывернутым воротником за боковое стекло проезжающей машины или быть любезно допинутым до родного подъезда редкими прохожими. Надеясь скрасить ожидание, Арсений выудил из штанов батончик сникерса, решив полюбоваться туманом за столь изысканной трапезой. Подняв голову вверх, Попов увидел то, что его не только кристально отрезвило и отбило аппетит навсегда, но и сузило зрачки до размера маленькой песчинки. На крыше, дрожа и качаясь от ветра, стояла чёрная фигурка человека.