Мальчик, который собирал звёзды

«Ты свет в окне, когда я на пути домой Ты стал моей судьбой Скажи, какой ценой?» «Человечек» Green Apelsin       Антон чувствовал себя лучше. Лекарства, эти разноцветные пилюльки, как сухие таблетки акварели, растворялись на языке и умиротворяли монстров, что жили под металлической, прибитой к полу кроватью. И на высоком потолке в туалете, когда Шастун не смотрел. И за дверью. За прочной дверью со стеклянным окошком. Пока оно только смотрело. Ледяными свёрлами смотрело.       Единственное, что тревожило его — это скука. Дни повторялись — менялась лишь крупа в тарелке на завтрак, да на лице Арсения медленно появлялась щетина. И всё. Те же стены, та же белизна сменяемых по расписанию простынь. Те же стаканчики с таблетками. Те же вопросы Арсения. — Что по монстрам — больше не достают? — И что-то чиркает в своём блокноте. — Нет, я даже с одним поладил — общаемся с ним ночью. Он живёт в стене. — Абсолютно уверенно, будто говорит о соседе.       Одобрительное угуканье. Пауза на очередную заметку. — А вас не пугает ТОТ монстр? — Шастун спрашивает тихо, чтобы ледяные свёрла не услышали. — Который смотрит на тебя за дверью? — Попов невесело смеётся, видя уверенный кивок. — Не знаю. Как он выглядит?       Больной поспешно начинает перелистывать альбом — фотографии нездоровых образов Антона.       Среди грязных, сюрреалистичных рисунков тонкие пальцы нашли чёткий, проработанный портрет в три четверти.       И можно было бы сказать, что Арсений никогда не видел такого похожего на него портрета, если бы не воткнутые прямо в белок глаз сверла. — Он похож на меня.       Художник внимательно вгляделся в мужчину, а потом на чуть помятый рисунок. — Где?       Антону действительно стало лучше. Он чувствовал это. Но кажется, врачу это не нравилось.       Сегодня они прорабатывали его последний приступ — и Шастун было начал отрицать его существование, если бы не пятна, так и не смывшиеся со стен. Антону стало лучше. Он понял, что действительно болен. ***       Максим истерично хохотал, вновь и вновь комкая снятую больничную пижаму и бросая её в камеру, проедающую его равнодушным взглядом.       Даже здесь, далеко от семьи, на него смотрят с равнодушием, и как же это его бесит!       Но бесит недолго, ведь за камерой, неживой, наполненной проводками коробочки, сидит Катя, не знающая, является ли это изменой мужу — пялится на абсолютно обнажённого мужчину вот уже который час?       Единственный период времени, когда больной не скакал перед камерой — визиты Арсения, и, о пресвятой Павел Воля, вот бы врач не вылезал из его палаты. — Тебе комфортно быть голым? — Попов из раза в раз пытался подступиться к истинной причине косплея греческой статуи, но пациент будто бы играл с ним в словесный пинг-понг. — Если бы кто-то составил мне компанию, было бы намного комфортнее. — Максим потянулся к его бедру, но Арсений снисходительно заметил, что ключей от двери или пропуска с территории у него с собой нет.       Рука разочарованно убралась обратно.       У Арсения была версия такого радикально-вызывающего поведения. Даже несколько. Либо Максим настолько пресытился забавами для детей, родившихся с золотым сервизом во рту, что уже не знает, чем себя занять, либо у него действительно есть какая-то травма сексуального характера из детства или юношества. — Когда вы начали мастурбировать? — в блокноте психотерапевта наползали друг на друга слова и фразы, которые с каждым часом общения безжалостно зачёркивались. — И как часто? — С 16-ти дрочу 23 часа в сутки. Вот, даже руку стёр. — В доказательство пациент показывает руку, на которой действительно есть раны. Правда совсем не похожие на мозоли.       Попов с интересом профессионального, но порядком заебавшегося уролога оглядел пах парня. — Не похоже. испытывает возбуждение от происходящего — Тебе нравится, что люди тебя боятся? Чувство адреналина? Интерес? — Мне просто нравится, что они смотрят на меня. — Лениво, болтая ножками. Прячет взгляд.       Капризный, избалованный ребёнок. адреналин от чувства опасности, непредсказуемости реакции — Любишь себя? — Нервное пощёлкивание ручкой. — Нет, и вам не советую — вы не в моём вкусе. — Улыбается, и на загорелых, сытых щеках мелькают ямочки.       Взгляд блуждает, останавливаясь где-то слева, в районе камеры. нарциссизм способ удовлетворения эго и тщеславия (?) — Когда впервые посмотрел порно? Когда лишился девственности? Как к теме секса относятся в твоей семье? — Арсений расстреливает Максима вопросами, видя, как на последнем слове над молодым человеком загорается статус «ранен» — Я не помню. — Корябает кожу на груди. — Часто впадаешь в истерики? — Нет. — Врёшь. «Истеричная личность.» «Проблемы в семье.» «Попытка привлечь внимание.»       Попов захлопывает блокнот, закидывая ручку в широкий нагрудный кармашек халата. — Спасибо за беседу, она была очень продуктивной. — Арсений идёт к выходу, в его спину врезается смятый комок одежды. — И перестань танцевать перед камерой — на тебя никто не смотрит. — Мразь! — Дверь захлопнулась, никак не комментируя злость пациента. — Мразь… «А впрочем…» — Никто не смотрит, говоришь?.. ***       Дни шли своим чередом — природы грязью сбрасывала краски на мокрый асфальт, как ящерица — старую кожу. Скоро должен был прийти снег.       Попов до сих пор доедал сладости, которых накупил три дня назад. Консультировался с психологом насчёт анализа работ Антона. Из раза в раз приходил и одевал Максима, которому светить своим задом перед медсёстрами прямо доставляло.       А вот если его в таком виде увидит чувствительный Макар, то Максима доставят в травматологию.       Снег не пришёл, но осадки в виде маленьких проблем так и сыпались на голову — то Матвиенко потребует, чтобы вернули гитару (и он выдернет струны и попробует ими задушиться), то окажется, что гитару эту кто-то спиздил, то Нурлан опять начнёт толкать больным сигареты, а увидевший курящих пациентов во дворе Антон начнёт бесноваться и тоже будет канючить парочку.       Если честно, Арс и сам подсел на успокоительные. Не то чтобы он достиг такого же дзена, что и спокойные родители истерящих в магазине детей (у него нет столько феназепама), но и с огнетушителем на людей бросаться больше не хочет и в истерике по больнице бегать не хочет.       Дневная смена закончилась, необыкновенно-приподнятое настроение ласково подпинывало его на выход. Даже Воля по пути не попался — удача, да и только. — До свидания, Арсений Сергеевич. — Катя помахала ему ладошкой из-под монитора. — Спасибо ещё раз за этого пациента, а то я думала, что он всю неделю своим добром передо мной светить будет.       Попов с интересом вернулся к ней, заглядывая в экран с нужной палатой. Максим мирно спал, закутавшись в одеяло. — Всегда к вашим услугам. — Отличное настроение вырывалась свистом с губ, растекалось в груди. Всё и вправду налаживается. С этими мыслями он добрался до парковочного места, шарясь в куртке. Странно, где же его ключи? Топчась у машины в полутьме, он наступил на что-то звенящее. Шарясь по холодному асфальту, пальцы подцепили выпавшие ключи. — Фух, а я думал, потерял… — Пробормотал облегчённо, падая на сиденье.- Сегодня определённо твой день, Арсений.       Мужчина выехал с территории, вклинился в бесконечных пульсирующий поток машин. Привычная пробка. Ничего страшного. Ничего страшного. Кроме… — Здрасте. До парка Горького не подвезёте?       Маленькие снежинки проблем, вроде обидных слов Павла Алексеевича или подколок Нурлана смешались в одном огромном снежном шаре и упали ему на голову в виде Максима и Антона, каким-то образом материализовавшихся в его багажнике.       Дзен просто треснул на дохрениллиарт осколков. — КАКОГО ХУЯ БЛЯТЬ!       Арсений с силой вцепился в руль машины, собираясь вырвать его с корнем. Он орал так громко, что сидящие по бокам в своих чёрных иномарках водители удивлённо косились — нет, вечерние пробки вещь бесячая, да, но не настолько, чтобы впадать в истерию. — КАК ВЫ ЗДЕСЬ ОКАЗАЛИСЬ?! — Попов в панике развернулся, разочаровано скребя руками по пассажирскому седенью       Не мог дотянуться и свернуть этим идиотам шеи.       Его широкий багажник, оказывается, мог вместить не только пакеты с месячным продуктовым запасом, но и сложившегося в книжечку испуганного Антона с довольным, завёрнутым в плащ Максимом. — Здорово, да? Антоха с Матвиенычем подружился, тот сегодня ваши ключи нашёл, но они тупыми оказались, вот и отдал Антону. — Максим барабанил руками по заднему сиденью, надеясь на похвалу. — Арсений Сергеевич, оказывается, монстром в стене был всего лишь Сергей, представляете?! Вот радость! — Антон вытянулся, возбуждённым взглядом вглядываясь в глаза Попова. И тут же шугаясь обратно. — ААААА, монстр! — Шастун дёргается, прячась за Максима. — Максим, мы перепутали машины, это машина монстра-со-свёрлами! ААААААААА! — Не ори, шизик! — Парни клубком путаются в тесном пространстве — с сиденья свешиваются их ноги, колотящие обивку и крышу. Арсений даже перехотел их убивать — ведь его скоро убьют самого.       Воля точно откусит ему голову, когда узнает, что Арс прошляпил ДВОИХ своих пациентов. Попадёт и Кате — та настолько избегала смотреть на палату Максима, что проглядела его побег. Стоп. А как они умудрились удрать?       Психиатр было набрал в лёгких воздуха, чтобы спросить, но сзади стоящие машины жутко засигналили ему — пробка тронулась.       «Ладно, успокойся, Арс, успокойся» — Мужчина лихорадочно соображал, какую сказку придумать, чтобы Павел Алексеевич ограничился лишь физическим надругательством. Они сейчас оба в его машине. Целые и невредимые. — Слушайте сюда. — Арсений через зеркало посмотрел на нежданных пассажиров. — Вы никуда не сбегали. Павел Алексеевич скоро уйдёт домой. Мы сейчас доезжаем до поворота и возвращаемся в больницу. — Ага, может, тебе ещё и отсосать? — Максим покрутил пальцев у виска. — Я что, больной, в дурку возвращаться?       И снова рассерженные гудки автомобилистов позади него. Если Арсений будет везти машину, повернув голову назад, то максимум, до куда они доедут — это до полицейского участка. «Думай, идиот, думай!» — Попов ожесточённо бил кулаком по дверце заблокированных дверей.       Это он, несомненно, виноват в сложившейся ситуации. И с чего он думал, что справляется? Всё в его жизни пошло по пизде, неужели он мечтал о передышке?       В его машине два придурка с нестабильной психикой. У него нет с собой успокоительных и один против двоих, несмотря на худобу Антона, вряд ли вывезет. Стоит ли идти у них на поводу? — Если… Если я сделаю… — Попов поправил зеркальце заднего вида так, чтобы видеть горящие глаза Максима. — Чего именно ты хочешь? — Хочу увидеть отца. — Горящих глаз Арс так и не увидел — при упоминании депутата глаза парня потемнели и потухли. — Просто хочу его увидеть. Он будет выступать в парке. Его предвыборная речь.       Из-за плеча парня выглянул напряжённый Антон. — А чего ты хочешь? — Пока Попов двигался по пробке черепашьим шагом, было время подумать. Определённо, везти пациента к отцу, который наверняка и является причиной его ненормального поведения — ужасная идея.       Просто отвратительная. Ещё 100 метров. Скоро будет свободный проспект. Каких-то жалких 100 метров. — Антон, это же я. Арсений Сергеевич. Твой врач. — Попов перехватил его затравленный взгляд, и укорил себя за агрессию при парнишке. — Нам нужно вернуться в палату, без лекарств тебе станет очень очень плохо. — Психиатр закопошился в бардачке, молясь найти что-нибудь сладкое.       Пальцы набрели на небольшую упаковку таблеток. «Феназепам» — Всё в порядке. — Шастун напряжённо вглядывался, будто бы пытался разглядеть Арсения Сергеевича через мутную завесу. — Смотри, это чтобы тебе снова не привиделись монстры. — Мужчина помахал практически пустым блистером. Откопав в портфеле воду, Попов кинул бутылку на заднее сиденье. 80 метров.       «Может, их забыл Нурлан?» — Арсений нервно теребил упаковку. Лекарства в машине он точно никогда не хранил. Две таблетки.       Руки двигались сами — пальцы лопнули упаковку прямо над пересохшими губами. Разгрызя таблетку напополам, Арсений проглотил часть, чудом не оцарапав острым краем гортань. А вкуса вроде бы и не было. — Съешь оставшуюся часть, а целую передай Антону. — 60 метров до поворота. Достаточно повернуть направо и они доедут до клиники минут за 10 — полоса не так забита, да и светофоров мало. — А что нам будет за это, док? — Максим нахально улыбался в узком горизонтальном зеркальце, но воду с лекарством с сиденья поднял, передовая это Антону. — Пока не знаю, но если не выпьете, то меня уволят, я сопьюсь и умру, а к вам приставят почасовую охрану, будут привязывать ремнями к кровати на ночь и никогда не выпустят на свежий воздух — абсолютно спокойно врал Арсений, ведь из всего сказанного правдивым была лишь его бессмысленная и жалкая смерть. 50 метров. Давай же. Антон почти оторвал от бутылки крышку, запивая таблетку. Максим не торопился, но и уверенности в своей безнаказанности поуменьшилось. — А взамен… Взамен я… — Пробка неожиданно начала двигаться быстрее. 30 метров. — Отвезите меня к отцу. И мы вернёмся. — Максим почти перегнулся через спинку пассажирского — ещё чуть-чуть, и схватит Попова за плечо. И невозможно остановиться, блять! — Налево, сворачивайте налево! 20 метров. — Не отвозите меня к отцу, нет! — Перепуганный Антон перегнулся тоже, и его длинные руки смогли не только достать до подголовника, но и коснуться затылка доктора. 10 метров. — Чёрт! — Ёбанный ты шизойд, не к твоему отцу едем, а к моему!       Парней резко мотнуло вправо, из-за чего Шастун больно ударился скулой о плечо Максима. Только после этого Арсений понял, что попал. Потому что свернул не к больнице.

***

      В парке царило оживление — неожиданно тёплый для такой поздней осени вечер выгнал всех из пока ещё неотаплиеваемых квартир— толпы людей дрейфовали по площадке, лениво кучкуясь у воздвигнутой сцены, окружённой стеной из стендов и транспарантов, с которых дружелюбно улыбался баллотирующийся на новый срок депутат. Однопартийцы в белых футболках и кепках мелькали в толпе, пихая в озябшие руки толпы буклеты, хоть мероприятие уже подходило к концу.       Антон в восторге оглядывался. Он так давно не видел столько людей. Разглядывая чужие лица с маниакальной жадностью, он покорно шёл за Арсением, крепко вцепившемся в его ладонь. На его плечах болтался плед, нашедшейся в машине. Не выпускать же больного в медицинской пижаме?       Другой рукой Арсений держал за шиворот плаща Максима, рвавшегося к помосту как соскучившейся по прогулке пёс. Ему не было холодно — напротив, его щёки пылали от какого-то непонятного счастья.       Может, Арсений Сергеевич ошибался, и его отношения с родителем были не совсем плохими?       На уголке площадки небольшая группа людей зачарованно раскачивалась в такт лившейся музыки.       Попов вытянул шею, завидуя Антону, который осматривал плывущие и огибающие его головы сверху вниз и давно забыл, какого это — вставать на носочки.       Толпа окружала юную девушку, укрытую от ветра длинными чёрными волосами. Её прекрасный голос сильно заглушали колонки у помоста, резонирующие какую-то заезженную попсу. «Цветной с тобой мой мир А может быть я сплю?»       Её маленькие покрасневшие пальчики дёргали струны будто бы дрожащей от нежности гитары, а песня лилась, лилась под нестройный ритм падающих в гитарный чехол монет и купюр. Уличный фонарь освещал её одухотворённое лицо, открытые губы. «Будь у меня один шанс, чтоб повернуть время вспять После тебя ничего не стала я б менять»       Пение Попову понравилось — если бы у него выросла третья рука, то он непременно вытряхнул девушке несколько бумажек из потёртого кошелька. «Артист без творчества, солдат с контузией Что было до тебя — одни иллюзии»       Арсению даже стало жалко, что он был занят выгуливанием этих больных. Предвыборная компания его совершенно не привлекала, а вот уличные музыканты напоминали ему о Питере — единственном городе, которому осенняя серость была как никогда к лицу.       Антон сжал ладонь Арсения, блаженно закрыв глаза. То ли от принятого лекарства, то ли от трогательной песни он будто бы и забыл, где находится и кого держит за руку. — Я так люблю гитарную музыку, Арсений Сергеевич. — Прошептал он, так тихо, что Попов еле услышал это в окружающем их шуме.       Люди вокруг зашевелились, потоком стянулись к сцене — популярные треки сменились на торжественный визг фанфар. — Хочешь… Чтобы я сыграл тебе что-нибудь? — Арсений разглядел вышедшего на подмостки ведущего, наверняка собиравшегося объявить о завершении предвыборной программы. «Мой человечек, которого так боюсь потерять» — Нужна гитара… — Шастун водил ладонью по лицу, будто пытаясь стереть остатки сна. — Максим говорил что-то, но… Я не помню… — Антон перевёл слезящийся затуманенный взгляд с Арсения на его пустую вторую руку. — Где же он? Неужели он тоже… Ненастоящий?       Попов медленно, будто это могло бы исправить ситуацию, посмотрел на свою ладонь, пару секунд назад цепко державшую Максима за больничную рубашку.       Даже пошевелил пальцами и сжал их в кулак.       Пошарил в пространстве около себя, почти веря, что Макса действительно не было с ним с самого начала — иначе как он мог исчезнуть без единого шума? — Блять.       И снова — на носочки. Найти безумную макушку среди сотни голов, пока тот не испортил своими выкрутасами всё мероприятие.       И почему-то Попов быстро его увидел. Тот расталкивал собравшуюся в поддержке партию у сцены, забираясь на неё будто бы без усилий — замерзшие руки вздымались к его ногами в тонких больничных тапочках, пытаясь стащить вниз, к толпе. Крики паром растворялись в воздухе, вдруг ощутимо похолодевшем. Арсению конец. — Бежим! — Антон не двигался с места, будто не понимая, что дёргает его в толпу. — Бежим!       Попову хотелось выть: депутат накатает жалобу на больницу, если его сын решит закосплеить античную статую прямо во время предвыборной компании. А уже Воля не то что накатает, а проедется по Арсению катком. И вышвырнет с работы уже по настоящему. Но Антон… Его нельзя было бросать. Нельзя было бросать… Что же делать?! — Я хочу послушать ещё музыку. — Бормотал Шастун, приклеившись к брусчатке подошвами. — Зачем уходить? И тут у Попова появился план — безумнее, чем Антон и Максим вместе взятые. — Девушка, девушка! — Толпа чуть рассосалась, и уличная гитаристка осталась практически наедине. — Хотите заказать песню? — Голос у неё был чуть напряжённый, дрожащий — который час она уже поёт?       Арсений неопределённо дёргает головой, кидая в полный мелочи и сторублёвок чехол от гитары красную пятитысячную купюру. Девушка смотрит под ноги неверяще. — Тело не продаю… — Улыбнулась она встревоженно, но купюру подняла, разглаживая её уставшими пальцами и поднимая её выше, к фонарю — разглядеть бы в этой полутьме, не из банка ли приколов к ней привалило такое богатство.       Что же ей нужно сделать за такие большие деньги? Спасти Арсения. — Можете присмотреть за ним, пока я не вернусь? — Следом за деньгами последовала помятая визитка с номером. — Он слабоумен, умом лет 12, а мне нужно срочно отлучиться.       Антон же расслаблено кутался в плед, рассматривая гитару, будто и не о нём говорили вовсе. — Но чем я могу помочь? — Девушка удивлялась всё больше. Времени было совсем мало. — Просто пообщайтесь с ним. Сыграйте ему что-нибудь. Он не опасен. Абсолютно не опасен. Красивый женский рот округлился, собираясь выдохнуть ещё один вопрос. Но у мужчины не было времени на это.       Отпустив Антона, Арсений Сергеевич бросился в толпу, толчками пробираясь к сцене, откуда уже доносилось многоголосье встревоженных криков.       Вырвавший микрофон из рук опешившего ведущего Максим, бегал по сцене в голубой пижаме, где-то уже умудрившись просрать плащ, будто бы крича: «я из психбольницы, которая берёт дохуя денег и ничего не делает!» И он действительно кричал: — Я сын, я его младший сын! — Вскочившие было на сцену волонтёры остановились, вглядываясь в первые ряды и ждя новых указаний. Ведь столкнуть с помоста сына виновника сия мероприятия было бы непростительно. - И мой отец - лжец!       Толпа повеселела, загудела — тут и там поднялись вытянутые руки с мобильниками, снимая всё это недоразумение.       Попов был уже почти на месте, но охранники преградили ему путь. Что они блять делали до этого? — Я врач, психиатр, больного надо госпитализировать — задыхаясь от холодного воздуха просипел он вышибале, но тот отмахнулся от него, да так, что толкнул мужчину к прессе.       Любопытные объективы и микрофоны на удочках мухами тут же зажжужали вокруг него.  — Не верьте ему, он не сможет о вас позаботиться! — Надрывался парень со сцены, уворачиваясь от неумелых попыток ведущего отобрать микрофон. — Он не смог позаботиться обо мне! Отец бил меня за то, что я тупой, притворялся, что меня не существует! — Крик сорвался на скулёж — Арсений с такого расстояния практически видел, как обжигают замерзшее лицо слёзы. — Он запирал меня в кладовой из-за плохой учёбы! Он не даст вам любви, не даст! Я ведь…в-ведь… Я просто хотел внимания! Я так хотел его внимания, а он свёл меня с ума! — Задыхающийся, истерический смех прокатился по площади. Максим хохотал, широко раскрыв рот, не обращая внимания на текущие слёзы. — Он упёк меня в психушку, чтобы я не смог сказать этого! А я смог сбежать, я уличу его во лжи, блять! — Наконец взявшие себя в руки охранники протолкнулись к помосту, хватая парня за руки. Микрофон с противным грохотом упал на доски помоста. А Максим всё повторял, повторял так громко, будто и не нужно было никаких усилителей голоса. — Это его вина, его! Я безумен, безумен… Я просто хотел ебаного внимания! Отец, отец!       Щёлкали камеры, что-то говорили в объектив корреспонденты. Кто-то упал без чувств в вип-ложе. Совсем потерянные организаторы то подходили к упавшему микрофону и пытались его поднять, то неловко убегали за задник сцены.       Для Попова это уже не имело никакого значения.       Развернувшись и пытаясь абстрагироваться от этого хаоса, Арс на удивление-твёрдыми пальцами набрал Павла Алексеевича. — Если это не чп государственного масштаба, я засуну мобильник тебе прямо в ушное отверстие. — Голос домашнего, уставшего человека, которого от времени с семьёй отвлекает проблемный имбецил с работы был будто последней привычной для Арсения вещью, за которую вообще можно было уцепиться.       На что Арсений надеялся? Чем он думал, когда согласился, когда поворачивал руль, когда парковался на месте? Ведь теперь вся его жизнь это… — Пиздец, Паш. Пиздец.