Собачий поцелуй

В гостиной поместья Розье было тихо. Тяжёлые портьеры из синего бархата были стянуты серебристой тесьмой, открывая обзору вид из окна. Правда, сейчас он был весьма однообразен: сплошная темнота, среди которой бушевала снежная крошка, врезаясь в стекло. Метель печально стонала, и от этого звука становилось холодно даже в прогретом камином помещении. Языки пламени лизали почерневшие поленья, с треском раскалывающиеся под их натиском; на полу и стенах плясали длинные тени. Оливия сидела в кресле, забравшись туда прямо с ногами и куталась в плед. На её коленях лежала раскрытая книга, но девушка уже давно оставила попытки читать. Всё равно у неё ничего не получалось. Строчки плыли перед глазами, слова путались, упорно не желая складываться в предложения, смысл текста ускользал от неё моментально. Со стороны казалось, что Оливия увлечена снегопадом, который совершенно внезапно обрушился на Дербишир двадцать пятого декабря, но на самом деле она вообще ничего перед собой не видела. Это было худшее Рождество в её жизни. Роскошно украшенная двухметровая ель, стоявшая в углу гостиной, не особо улучшала настроение девушки. Её любимые золотистые огоньки, мерцающие на пушистом зелёном дереве, не приносили ей радости. Всё казалось тусклым, и праздновать совсем не хотелось. Пальцы Оливии теребили рождественский подарок Сириуса — изящные серёжки с маленькими гранатами. Ей очень нравились эти камушки глубокого красного цвета, цвета Годрика Гриффиндора, но даже они сейчас не вызывали в ней никаких эмоций. Безразличная ко всему, она словно была не здесь, где-то очень далеко от дома. В последнее время это стало для неё вполне привычным состоянием: безмолвное отсутствие. И если в Хогвартсе Оливия ещё хоть как-то держалась, концентрировалась на учёбе и общении с друзьями, то дома на неё обрушилось страшное опустошение. Будто всю душу дементор высосал. Внутри всё заледенело, и это ощущение было ей слишком знакомо, оттого и пугало. Точно такое же чувство жило с ней много лет после смерти мамы. Видимо, то была защитная реакция её организма. Заморозить все мысли, эмоции, поставить жизнь на паузу, отстраниться. Всё вокруг просто казалось странным сновидением, даже время замедлило свой ход и теперь текло иначе, хотя Оливия всё равно не могла понять, каким образом она очутилась в этой точке. Будто кто-то нацепил на неё маховик, крутанул его с размаху, и вот Розье пропустила почти целый месяц. Происходящие события казались ей далёкими и какими-то чужими, каждый день Оливия словно смотрела фильм, а актриса в главной роли была кем-то очень похожим на неё саму. Иногда память подбрасывала ей день похорон, и это было неприятно, но она никак не могла отогнать жестокие видения. В нос будто наяву ударял густой запах ритуальных трав и плавящегося воска, в ушах начинало звенеть, и её буквально силой затягивало в воспоминания, выбраться из которых было той ещё задачей. И хотя ей казалось, что её сознание в те дни тонуло в тумане, она запомнила всё в деталях. В тот день, когда Оливия получила записку с ужасным известием, отец послал в школу официальное прошение, чтобы его дочь освободили от занятий на какое-то время и отпустили домой. Конечно, Дамблдор не возражал. Тем же вечером Розье шагнула в камин в директорском кабинете и оказалась в поместье. Кристиан был так бледен, что Оливия всерьёз опасалась, как бы он сам не умер от горя. Смерть единственного сына знатно его подкосила… Тело Эвана тоже доставили домой из больницы, но Оливия не нашла в себе сил даже взглянуть на него, тогда как отец проводил почти всё время рядом со своим мальчиком. Организацию похорон взял на себя Долохов, который в те дни находился в поместье Розье практически постоянно. Только благодаря его присутствию в доме хоть как-то поддерживалось подобие жизни. Кристиан не захотел никаких гостей, ничего помпезного, никаких случайных любопытных глаз. Только самые близкие. По мнению Оливии, самых близких набралось более чем достаточно. Она не хотела видеть и половину из этих людей. Церемония проходила в крошечной часовне, что примыкала к фамильному склепу Розье. Некоторые чистокровные семьи до сих пор чтили древнейшие традиции волшебников, корнями восходящие к средневековью и тесно связанные с кельтами, так что Долохов отыскал друида для свершения ритуала. Хотя Оливия хорошо помнила, что похороны матери были выдержаны в классическом европейском стиле, без всяких «штучек», но мировоззрение Волдеморта и Пожирателей Смерти предполагало возврат к истокам, к настоящей, природной магии и отказ от всего, позаимствованного у маглов. Они презирали их традиции. Погода была под стать событию: пасмурная и мрачная. Свинцовые облака висели низко, то и дело с неба проливалась неприятная ледяная морось. Холод стоял собачий, и Оливия была рада укрыться от всего этого в тёплой и светлой зале. Помещение было довольно маленьким, и гости толпились внутри, пытаясь рассредоточиться вокруг алтаря. Оливии полагалось стоять в первом ряду, подле отца, так что ей пришлось пройти мимо всех, выдержать их взгляды, полные сочувствия, искреннего или же напускного. Она набрала в грудь побольше воздуха, сжала кулаки и сделала шаг, затем ещё один. Каблуки ботинок гулко стучали о камень, и каждый раз ей казалось, что сейчас её нога не найдёт под собой пол и провалится в пустоту. Идти было как никогда тяжело. Её кузины Нарцисса и Белла с мужьями стояли позади всех, дальше — тётка Друэлла, сестра отца, которую Оливия терпеть не могла, и её супруг Сигнус (наименее любимый дядя Сириуса). Здесь были однокурсники Эвана: два молодых человека, чьих имён Оливия не помнила, и заплаканная девушка. Та самая, с которой он танцевал на выпускном балу и с которой они потом ехали в карете. Кажется, её звали Агата. Светлые волосы украшала чёрная сеточка, под глазами размазалась тушь. У дальней стены стоял низкорослый мужчина с длинной бородой, как у Дамблдора, и в белоснежном балахоне, его лицо скрывала тень от капюшона. Он слишком сильно выделялся на фоне чёрных траурных мантий остальных. Оливия совершила последние шаги и остановилась рядом с отцом. Долохов стоял по другую сторону от Кристиана, он был единственным здесь, кого девушка привыкла видеть во всём чёрном. Это был его любимый цвет. Отец сразу же вцепился в ледяную ладонь дочери, она сжала его дрожащие пальцы в ответ. Оливия подняла взгляд, и в груди противно заныло. Каменный алтарь, по краям исписанный завитушками рун, оказался слишком близко, и теперь она отчётливо могла видеть профиль своего старшего брата. Черты его лица заострились, тёмные волосы были аккуратно уложены, неестественный румянец украшал бледную кожу. Друид отлично поработал над его внешним видом, можно было даже подумать, что он всего лишь спит, но от этого Оливии становилось только хуже. Эван был завёрнут в белый саван, на его груди лежал венок из веточек кипариса. В чашах курились благовония: терпко и сладко пахла рута, в контраст ей по помещению разливался свежий хвойный аромат, исходящий от тлеющих еловых веток. Всюду горели свечи. Белёсая дымка постепенно заволокла часовню, делая всё вокруг ещё более нереальным. У Розье начала кружиться голова, хотелось выйти на свежий воздух, но это было бы неуместно, так что ей оставалось только терпеть. Полился поток малопонятной для Оливии речи — друид начал церемонию прощания с чтения особых заклинаний. Он говорил на одном из кельтских языков, но Розье не имела понятия, на каком именно. Девушка лишь периодически улавливала знакомые с уроков Древних Рун слова. Символы на алтаре вдруг вспыхнули голубым свечением, а затем плавно погасли. Волшебник смолк. Он взмахнул палочкой, и тело Эвана слегка приподнялось над алтарём. Друид двинулся по узкому переходу, соединявшему часовню со склепом; гости поднялись и последовали за ним. Эван медленно плыл впереди всей процессии. Оливия двигалась машинально, продолжая держать отца за руку. Скрипнула дверь, открывая перед ними тёмное помещение. Пахнуло затхлым, застоявшимся воздухом. Долохов наколдовал свет: на стенах зажглись несколько факелов. Раньше здесь было только три саркофага — для родителей Кристиана и для Марион Розье, а теперь появился четвёртый. Точно такой же, как и остальные, только открытый. Друид плавным движением кисти опустил тело Эвана внутрь мраморного гроба. Родственники столпились вокруг, Оливия оказалась прямо перед мёртвым. Ей вдруг жутко захотелось коснуться его, но она не знала, было ли это уместно. Волшебник в белом достал откуда-то палочку Эвана и вложил её в его руку. Палочке полагалось покоиться вместе с хозяином. — Да примут его Мерлин и Моргана! — провозгласил друид. Нестройный хор голосов эхом повторил за ним, и крышка стала медленно задвигаться. Оливия решилась, подалась вперёд и тронула Эвана за руку, быстро сжав его пальцы. Они оказались такими ледяными и странными, что она тут же отстранилась, чувствуя себя так, будто её окатили водой. Оливия впервые в жизни дотронулась до мёртвого человека и теперь жалела об этом. Ощущения были ужасными. Развернувшись на деревянных ногах, девушка кое-как вышла на улицу, пропуская мимо ушей соболезнования родных. — Бедный мальчик, мой племянник, — говорила тётя Друэлла своим дочерям, промакивая уголки глаз шёлковым платком. Её голос раздавался позади Оливии. — Ушёл совсем юным. Теперь род Розье прервётся, как ни прискорбно. — Ваша кровь продолжит течь в нас, мама, в наших детях и в детях Оливии, — ответила ей Белла. — Да, но фамилия… Дальше Розье уже не слышала их разговор, скрывшись за кустами роз, которые сейчас представляли собой печальные голые стебли. Оливия чувствовала нарастающую панику, воротник мантии душил, и она с силой оттягивала его, совершая короткие, резкие вдохи. Ветер бросил ей в спину чей-то оклик. Кажется, это была Нарцисса, но Оливия не остановилась. Ноги сами вели её куда-то, жухлая трава шуршала под ногами, на волосах оседали мелкие капельки дождя. Она не ощущала холода, только болезненный спазм, засевший в грудной клетке. Собственные заледеневшие руки теперь казались ей руками покойника, онемевшие пальцы ей не принадлежали. Она опустилась на холодную мокрую скамью у выключенного фонтана, вцепилась в каменное сиденье. По щекам побежали горячие слёзы, крупными каплями они падали ей на колени, делая чёрную ткань мантии ещё темнее в этом месте. Голова гудела, зрение стало нечётким, всё расплывалось. Оливия не могла поверить, что судьба послала ей всё это вновь. Снова переживать смерть близкого человека, снова испытывать боль. Ей было страшно, что с отцом тоже могло что-нибудь случиться, и она испытывала гнев от невозможности противостоять воле событий. Отсутствие контроля над собственной жизнью бесило её. — Мисс, вы же вся дрожите! Мисс может заболеть! Оливия вздрогнула от чужого тоненького голоска и сперва даже не поняла, откуда он исходит, а потом увидела возле своих ног домовиху Дейзи. Было видно, что она тоже плакала, но перед хозяйкой взяла себя в руки. Розье осознала, что у неё в самом деле зуб на зуб не попадает, и ей тут же стало невероятно холодно, будто кто-то вернул её телу способность чувствовать. Она шмыгнула носом и поднялась на ноги, позволяя Дейзи взять её за руку и трансгрессировать. Оказавшись в своей комнате, Оливия бессильно осела на пол, обхватывая колени руками. Домовиха набрала ей горячую ванну и буквально заставила раздеться и залезть в воду. Разглядывая клубы пара, вьющиеся под потолком, Розье наконец перестала трястись. На смену злости, страху и горю пришло блаженное оцепенение. Внутри всё затихло. С того дня прошёл почти месяц, а её состояние не менялось. Оливия ожидала спасения от возвращения в Хогвартс, потому что дома ей всё время казалось, что из-за угла вот-вот выйдет Эван. Ей слышалось всякое: будто кто-то занимается в тренировочном зале или стучит кофейной чашкой в столовой, но каждый раз это оказывалось лишь плодом её воображения. Ей чудилось, что в тени коридора стоит высокая фигура, что скрипят половицы и дверные петли. Она сходила с ума. Школа действительно принесла облегчение, но и там всё было не гладко. Друзья ходили вокруг неё на цыпочках, боясь сказать или сделать что-нибудь не то, и это невероятно раздражало. Даже Ремус решил забыть о ситуации с раскрытием его тайны и вёл себя так, будто ничего не случилось. Они все вели себя тихо, ей же хотелось, чтобы кто-нибудь её растормошил. Чтобы Сириус выдал какую-нибудь идиотскую шутку, а она бы рассмеялась над ней до колик в животе. Или чтобы Поттер опрометчиво ляпнул что-нибудь, и тогда Оливия бы разозлилась на него, сорвалась, накричала. Но друзья берегли её нервы, а она всё больше впадала в эмоциональный анабиоз. Аделин, кажется, тоже была в растерянности и не совсем понимала, как себя вести с человеком в подобном состоянии. Томас пыталась разговорить Оливию, и иногда ей это даже удавалось, но лишь ненадолго. Розье предпочитала проводить время в библиотеке, в полном одиночестве. Тупая зубрёжка экзаменационных материалов помогала ей оставаться в здравом уме, не терять нить адекватности. Правда, она не была до конца уверена, что информация откладывалась у неё в мозгу, формируя новые знания, но так она хотя бы могла отвлечься. Но хуже всего оказалось сочувствие, которого она совсем не ждала. В коридорах ей кивали встречные слизеринцы, их жалостливые взгляды вызывали у Розье приступы тошноты. Даже Снейп бросил ей стандартную фразу о соболезновании! А как-то после ужина на выходе из Большого зала её догнал Регулус. Блэк выпалил целую речь, очень трогательную, между прочим, сжал Оливию за плечи, а потом убежал прочь. В его глазах она увидела настоящее сожаление, ему она действительно поверила. Только вот Рег сочувствовал ей потому, что потерял своего товарища, такого же обладателя Чёрной метки, как и он сам. И другие слизеринцы исходили из того же мотива. И она понимала, что её то друзья соболезнуют только ей, им плевать на смерть Эвана, внутри они наверняка радуются, ведь одним Пожирателем стало меньше. Друзья жалеют её, не его. Оба варианта казались ей отвратительными, она бы предпочла, чтобы все просто закрыли свои рты и перестали твердить о том, как им жаль. Напольные часы пробили шесть раз. Оливия даже не обернулась на звук, но спустя несколько секунд всё же бросила взгляд на дверь — в гостиную вошёл отец. Кристиан выглядел неважно: он осунулся, заметно состарился и похудел. Впрочем, Оливия и сама теперь смотрелась не лучше. Все её мантии висели на ней мешком, а под глазами залегли тени, ведь нормального сна у девушки не было уже очень давно. Мистер Розье подошёл к дочери и остановился в нескольких шагах от неё, вперив такой же пустой и равнодушный взгляд, как у неё, в окно. — Оливия, — сухо и тихо произнёс он, — нам нужно поговорить. — Я слушаю, — отозвалась девушка, слегка нахмурившись. Они с отцом толком не говорили в последнее время. — Не здесь. Я хочу кое-что тебе показать, идём в мой кабинет. Он развернулся и отправился к себе, видимо, ожидая, что дочь непременно пойдёт за ним. Оливия вздохнула и поднялась с кресла, ощущая тысячи мелких иголочек, впивающихся под кожу затёкших ног. Ей совсем не хотелось беседовать сейчас, но она не могла просто взять и проигнорировать отца. Покинув гостиную, девушка спустилась по лестнице и свернула в нужное крыло. Стучать она не стала, сразу толкнула приоткрытую дверь и оказалась в кабинете мистера Розье. Сам он уже был здесь, стоял, подпирая высокий шкаф спиной. — Садись. — Он указал на стул, и Оливия послушно опустилась на него. Повисло тяжёлое молчание. Кристиан не спешил начинать, Оливия не знала, что говорить. У неё возникло нехорошее предчувствие, от которого засосало под ложечкой. Отец казался ей напряжённым и каким-то расстроенным, будто бы даже напуганным, и это начинало тревожить Оливию. Что он там собрался ей показывать? Что-то ужасное? На своей жёрдочке встрепенулся Эркюль, шуршание его крыльев разрушило тишину, и Кристиан немного оживился. Он прочистил горло, спрятал руки в карманах мантии, потом снова достал, схватил какую-то статуэтку с полки и принялся крутить её в руках. Его поведение было странным, Оливия не могла вспомнить, когда видела его таким рассеянным в последний раз. Девушка закинула ногу на ногу и стала нетерпеливо покачивать ступнёй. — Пап? — наконец позвала она в надежде, что отец скажет уже, что хотел. — Ох, Салазар, помоги мне! — пробормотал он, и Оливия вздёрнула брови от удивления. Кристофер вернул статуэтку на место и шагнул к дочери. — Милая, я принял решение. Ты не выйдешь за Эйвери. — Что?! У Оливии глаза на лоб полезли от этого заявления. Даже туман в её голове рассеялся, и она предельно ясно осознала себя в настоящем впервые за весь этот месяц. Только теперь ей стало страшно за отца. Наверное, он окончательно потерял рассудок. Он ведь так долго работал над этим союзом, упрашивал её, смягчал углы между Оливией и Ренделлом, ставил ультиматумы, ругался с ней… К чему столько усилий, если теперь он решил всё отменить? Оливия не верила своим ушам. Наверное, она просто что-то не так поняла, но отец продолжил её удивлять. — Я потерял всё! Потерял жену, а теперь и сына, и всё из-за него! — зашипел он, расхаживая туда-сюда перед Оливией и хватаясь за голову. — Я не хочу потерять ещё и тебя. Я не отдам тебя ему, не отдам… — Что ты такое говоришь? — растерянно спросила Оливия, ничего не понимая. — При чём тут мама вообще? Разве она не от болезни умерла?.. — Нет, нет, — махнул руками Кристиан. Оливия опешила, чувствуя, как сердце ухнуло куда-то в желудок. — Вы с Эваном ничего не знали, вы ведь были детьми, я не мог вывалить на вас такую неприглядную правду. Но, думаю, сейчас ты уже достаточно взрослая, чтобы знать. Он резко остановился и распахнул дверцы, скрывающие Омут памяти. Серебристое сияние приковало взгляд Оливии, страх неприятно навис на её плечах, заставляя вжаться в стул, но девушка пересилила себя и встала, приближаясь к отцу. Кристиан перебирал многочисленные склянки с воспоминаниями, что-то бормоча себе под нос. Оливия вся превратилась в натянутую струну, готовую лопнуть в любой момент. Наконец мистер Розье достал нужный пузырёк, бережно откупорил его, наклоняя над чашей. Серебряная нить скользнула в переливающуюся субстанцию и закрутилась спиралью. — Будет тяжело, — предупредил отец, глядя дочери в глаза. — Но это необходимо сделать. Кристиан жестом пригласил дочь к просмотру, и она, сглотнув ставшую вязкой слюну, медленно склонилась над Омутом, нерешительно опускаясь всё ближе и ближе. Как только кончик её носа коснулся серебристой субстанции, Оливия ощутила, как проваливается вниз. Падение постепенно замедлилось, она приземлилась на мягкую постель, спружинила на перине и спрыгнула на пол. Она обнаружила себя в родительской спальне. С первого взгляда обстановка в комнате была точно такой же, как и сейчас, но приглядевшись, можно было заметить явное присутствие женщины: на спинке кровати висел шёлковый халат, на прикроватном столике лежал гребень для волос, стояла баночка с кремом. Оливия с лёгкостью могла воспроизвести в памяти его запах, так всегда пахли мамины руки. Послышались шаги, дверь открылась, и Оливия ощутила, как из лёгких разом вышел весь воздух. В спальню вошла Марион Розье, такая, какой она её запомнила… Красивая, с идеальной осанкой женщина, но она выглядела уставшей. Марион щёлкнула заколкой на затылке, и тёмные волны волос упали ей на плечи. Вслед за ней в комнате появился и сам Кристиан, лет на десять моложе, чем сейчас. Его жена присела на кровать, принимаясь расчёсывать пряди гребнем. Её губы были сжаты в тонкую линию, она была чем-то очень недовольна, Оливия хорошо знала такое выражение лица своей матери. Кристиан встал прямо перед ней и мягко заговорил: — Мари, я прошу тебя, не злись. Женщина только вскинула голову и хмыкнула. Должно быть, папа чем-то очень её расстроил… — Ты же знаешь, я ничего не могу сделать, — продолжил он. — Правда? — холодным тоном осведомилась мама. — Не можешь или не хочешь, Крис? — Отец приоткрыл рот, чтобы ответить ей, но его секундной заминки было достаточно, чтобы Марион окончательно вскипела. Она отложила гребень и встала перед мужем. — Это очень тёмный человек, очень опасный… У меня от него мурашки по коже! А ты притаскиваешь его в наш дом, где живут наши дети, Кристиан, ты с ума сошёл! То, чем вы здесь занимаетесь, это же просто… Просто омерзительно! — Мари, я не могу ему отказать, — закричал отец. Ссора набирала обороты, и Оливия невольно вспомнила, как часто слышала их крики в последнее время перед болезнью матери. — Волдеморт не тот человек, которого я могу выставить за дверь! — Зачем тебе всё это? Вы вместе учились, я понимаю, но… Зачем? Ты хочешь власти? Хочешь уничтожить маглов? — Нет, Салазар, конечно нет! В школе я был дураком, я не понимал, что он не шутил, что его намерения настолько серьёзны, — с горечью в голосе произнёс Кристиан. — Я думал, мы закончим Хогвартс и разойдёмся каждый своей дорогой, но оказалось, его глупые татуировки были вовсе не так просты. Я не могу выйти из этого, по крайней мере живым. Это было баловством для меня, а теперь… — Хорошенькое баловство, — язвительно заметила Марион. — Merde! — прошептала она ругательство, и Оливия невольно улыбнулась. При ней мама никогда не позволяла себе таких словечек. — Послушай, Мари, — ласково начал отец, взяв её руки в свои. — Рано или поздно он придёт к власти, мы будем на хорошем счету. Это выгодно для нас. — Он говорил очень уверенно, убеждал жену, а она смотрела на него с недоверием. — Что бы там ни было, с нашей семьёй всё будет в порядке, это я тебе обещаю. Я не допущу, чтобы вы пострадали. Ты мне веришь? Марион помедлила немного, прежде чем согласно кивнуть. Она вздохнула и шагнула ближе к мужу, позволяя ему заключить её в объятия. Оливии было больно смотреть на них, она бы всё отдала, лишь бы только снова обнять маму, но это было невозможно. Сжав кулаки, она почувствовала, как впиваются ногти в ладони. Родители говорили что-то ещё, но звук становился нечётким, а картинка вокруг размылась, заменяясь новой. Спальня исчезла, вместо неё Оливия очутилась в кабинете, но это всё ещё было воспоминанием, а не реальностью. На этот раз Марион стояла у стола, а отца не было. Женщина растапливала фиолетовый кусочек воска над конвертом. Несколько тягучих капель упали на бумагу, Марион взяла тяжёлый штамп с витиеватой буквой Р и вдавила его в расплавленный воск, оставляя печать. Привязав письмо к лапке Эркюля, она выпустила птицу в сумеречное небо. Миссис Розье уже собиралась покинуть кабинет мужа, когда её внимание привлекло нечто необычное: странный шёпот прокатился по комнате, Оливия тоже его услышала, и каждый волосок на её теле встал дыбом. Послышался стук и грохот: ящик стола, обычно запертый на ключ, вдруг весь затрясся и выкатился наружу. Марион хлопнула глазами, ничего не понимая, а потом подошла, чтобы закрыть его, бросила взгляд на содержимое. Внутри лежал обыкновенный чёрный дневник, с виду ничем не примечательный, но рука Марион сама потянулась к нему. Женщина достала плотную тетрадь, положила перед собой на стол. Тонкие пальцы пролистнули пожелтевшие страницы — пусто. Внутри не было никаких записей, только инициалы, написанные красивым почерком: «Т. М. Реддл». Никого по фамилии Реддл женщина не знала, поэтому лишь пожала плечами. У неё было полно дел, нужно было идти, но что-то в этой тетради было такое, из-за чего ей не хотелось выпускать её из рук. Что-то странное завладело ей, какое-то помутнение рассудка. Она подумала (Оливия будто услышала эти мысли в своей голове): зачем Кристиану сдался этот дневник? Что плохого случится, если она заберёт его себе? Ей он гораздо, гораздо нужнее, чем её мужу. Крис никогда не вёл дневников, а вот она всегда что-нибудь записывала. Ощутив невероятной силы желание завладеть этой тетрадкой, Марион крепко прижала её к груди, которая сейчас вздымалась глубоко и часто. Оливия наблюдала за этим пугающим зрелищем, затаив дыхание. Происходило что-то плохое, она чувствовала, хоть и не понимала, что именно. В ту же секунду, как миссис Розье спрятала дневник в своей мантии, она закричала. Так громко и пронзительно, что Оливии пришлось зажать уши. Внутри у неё всё перевернулось от этого звука. Её мама согнулась пополам, а потом рухнула на колени. Оливия почувствовала острую, режущую боль в груди и животе, это было просто невыносимо, но так работали воспоминания. Всё, что испытывал человек в тот момент, передавалось тому, кто его просматривал. В кабинете появился Ксавье. Увидев хозяйку в таком состоянии, эльф в панике схватился за уши, совершенно растерявшись. Да и что он мог сделать? Марион перестала кричать, теперь она лежала на боку, а из глаз у неё катились кровавые слёзы. Оливия застыла, в ужасе разглядывая мать. Ксавье догадался трансгрессировать и привести отца. В первые секунды Кристиан тоже не понимал, что здесь произошло, а потом он увидел на полу дневник, и его лицо исказила гримаса страха и гнева. Он был зол, но напуган больше, и ещё больше желал спасти жену. — Что же ты наделала, Мари… — шептал он, поднимая её на руки. В тот же миг Оливию потянуло обратно. Воспоминание оборвалось. Она снова стояла в кабинете, но уже в настоящем времени. Отец стоял рядом с таким мрачным видом, что ей стало не по себе. Он закрыл створки шкафа, и серебряное сияние исчезло за ними. У Оливии было столько вопросов… Она всегда думала, что её мама заболела чем-то неизлечимым, а потом умерла, но то, что она увидела сейчас… Это было нечто тёмное, страшное. И это было каким-то образом связано с Волдемортом. Ей хотелось услышать объяснение, и в то же время она боялась этого. — Что это была за тетрадь? — спросила она наконец очень тихо, едва слышно. — Что произошло? Отец тяжело вздохнул и прикрыл глаза ладонью. Он медленно прошёл к столу и опустился на стул, его взгляд скользил по столешнице из тёмного дерева, избегая встречи с глазами дочери, как будто ему было стыдно. — Этот дневник дал мне Тёмный Лорд, — произнёс он чуть дрожащим голосом. — Он приказал защитить его от кражи. — Зачем? — спросила Оливия, хмурясь. — Он не объяснил, — усмехнулся отец. — Я и сам не понимал, что такого важного в простой тетрадке, да к тому же пустой, но вопросов не задавал. Он сказал, что защита должна быть действенной и… мощной. Такой, чтобы вор понёс наказание, а тетрадь осталась в целости. — И что же ты сделал? — уточнила Оливия, чувствуя, как внутри всё холодеет. — Наложил на дневник довольно сильное проклятье. Очень тёмное, ужасное. Лицо Кристиана исказила боль, глаза увлажнились. Он опустил голову и замолчал на какое-то время, пока Оливия пыталась переварить услышанное. Выходит, её мать погибла из-за отца… И из-за Тёмного Лорда. От этой информации стало труднее дышать. — В тот день я должен был вернуть дневник Тёмному Лорду, — снова заговорил мистер Розье. — Я не знал, что Мари… Я не думал! Если бы я мог это предотвратить, но ты сама видела, эта вещь словно жила своей жизнью. Тетрадь уже была проклятой, сама по себе, она хотела, чтобы Марион забрала её, и я не понимаю, как такое вообще возможно. — Голос отца сорвался на хрип, ему было тяжело говорить, но он продолжал. — Каждый день я думаю о том, как собственными руками убил свою жену… Это гложет меня уже столько лет, и боль не утихает ни на минуту. — Поэтому ты так закрылся после её смерти? — резко, почти грубо спросила Оливия. — Из-за чувства вины? — Отец кивнул, и её глаза наполнились слезами. Она чувствовала такую злость в эту секунду, и это опьяняло после месяца эмоциональной пустоты. — Ты был нужен нам! — закричала она. — Мне и Эвану. Но вместо того, чтобы быть со своими детьми, ты жалел себя! — Прости, дорогая, — пробормотал Кристиан. — Я так виноват… — Он поднялся и дёрнулся в сторону дочери, но она остановила его жестом, не позволив подойти. — Что было дальше? — требовательно спросила она. — Мама мучилась от твоего проклятья два года, а потом умерла? Или, может быть, ты сам убил её из милосердия? — язвительно поинтересовалась она, и отец замотал головой. — Я искал лучших целителей, лучших ликвидаторов проклятий, но ни один не смог ей помочь. Проклятье было слишком сильным. Единственное, что можно было сделать — замедлить его действие. Мари попросила увезти её во Францию, домой. Она не хотела, чтобы вы видели её страдания. — Где сейчас тот дневник? — Оливии было плевать на самом деле, она спросила это лишь для того, чтобы не дать себе наговорить отцу гадостей. — Я снял с него проклятье, и Тёмный Лорд отдал его на хранение Малфоям. Оливия хмыкнула, теряясь в урагане эмоций. Значит, эта дрянная тетрадка лежит где-то в доме Нарциссы. Вещь, из-за которой вся её жизнь омрачилась бесконечной скорбью. Ей было так гадко на душе, она просто не хотела принимать всё это. А отец! Она не представляла, как он вообще жил с таким грузом всё это время. И ей было его жаль, конечно, но гораздо сильнее ощущалась обида. Оливия не была готова к такому. Кое-что оставалось для неё за гранью понимания. — Почему ты не перестал прислуживать ему? — горько спросила она. — Почему не уехал отсюда как можно дальше? Разве ты не считал его тоже виноватым в случившемся? — Милая, я не мог этого сделать… Ты уже слышала, что я говорил твоей маме в первом воспоминании. Он никого не отпускает просто так. Ты либо с ним, либо мёртв. И я, признаюсь, думал о том, чтобы умереть, но что бы тогда стало с вами? Я не мог так поступить, оставить вас круглыми сиротами. Слова отца немного остудили её пыл. Она и представить не могла, что Кристиан Розье всерьёз раздумывал о самоубийстве. Что такая дилемма вообще возникла в его голове: бросить детей на произвол судьбы и облегчить свои страдания, или продолжать терзаться, но не давать слабину ради неё и Эвана. Наверное, если бы Кристиан тоже умер, их с Эваном забрала бы Друэлла… Кто знает, какой была бы тогда их жизнь. — И почему ты решил расторгнуть помолвку? — уже гораздо спокойнее спросила девушка. Она подошла вплотную к столу и села на краешек, пристально разглядывая отца. — Потому что с меня хватит, — внезапно твёрдо заявил он. — Я больше так не могу. Моя жена погибла из-за нелепой просьбы Тёмного Лорда. Эван погиб из-за войны, что развязал Тёмный Лорд. И я не хочу ждать, когда с тобой тоже что-нибудь случится по его воле. Он говорит, что хочет подчинить грязнокровок, но я вижу, что и чистокровные попадают под удар. Это уже слишком. — Папа, — осторожно начала Оливия, склоняясь ближе к нему. — Ты же понимаешь, что нам этого не простят? Ни Эйвери, ни Сам-Знаешь-Кто, ведь он был так рад образованию новой ячейки великолепного чистокровного общества! — Плевать я хотел на Эйвери, напыщенные индюки! — выпалил отец. — Я должен был выдать тебя за их бестолкового сынка только потому, что Тёмный Лорд посоветовал вас поженить. Конечно, это был выгодный союз для обеих сторон, и мы бы обрели многое, но я не стал бы настаивать. Ты не хотела замуж, я знаю, и мне было очень тяжело видеть тебя несчастной, но я просто боялся сказать ему слово против. Прости… Оливия всё больше и больше удивлялась. Перед ней открывались факты, о которых она и не подозревала, даже помыслить не могла! Она всегда считала, что отцу просто плевать на её чувства и желания, что он хочет сыграть выгодную партию, заключив этот брак, а остальное неважно, но всё оказалось гораздо сложней. И теперь Оливия была совершенно растеряна. Но не успела она обрадоваться отмене свадьбы, как мистер Розье поразил её вновь. — Ты спрашивала, почему я тогда не уехал, и я сказал, что это было невозможно, но сейчас я понимаю, это было трусостью. Я боялся, что он найдёт нас и убьёт, но ведь есть способы спрятаться. И на этот раз мы так и поступим. — Что? — опешила Оливия, не веря своим ушам. Кристиан поднялся с места, подошёл к дочери и взял её за плечи. — Мы уедем. Не будем ждать, когда ты закончишь школу, я и сам смогу обучить тебя всему необходимому, а диплом тебе и вовсе не понадобится! Наших запасов золота хватит на беззаботную жизнь даже моим правнукам. И потом… — Нет! — Оливия прервала воодушевлённый поток речи отца, и он уставился на неё в недоумении. — Папа, я никуда не поеду. — Это ещё почему? Она нервно рассмеялась, совершенно не зная, как ответить на этот вопрос. Могла ли она рассказать ему о Сириусе? Ну, теперь, когда отец решил сбежать от Волдеморта, он вряд ли станет ругать её за отношения с предателем крови. Но всё же вряд ли одобрит её намерения остаться в Англии, да ещё и сражаться. Она и сама до сих пор удивлялась своему решению, которое было вполне в духе гриффиндорцев с этими их храбростью и благородством. Семь лет назад распределяющая шляпа раздумывала между Когтевраном и Слизерином, и это было неудивительно. Розье всегда в первую очередь думала о себе и своих близких, ей было плевать на высокие цели, общее благо и прочую ерунду. Наверное, это Сириус так на неё повлиял. Они были вместе почти год, и всё это время она невольно впитывала его взгляды, перенимала образ мыслей, пересматривала своё отношение ко всему в этом мире. Наверное, она в самом деле стала другой. Оливия из прошлого мыслила точно так же, как и её отец сейчас: собиралась убежать от проблем куда подальше, чтобы спокойно наслаждаться жизнью, а что там будет со всей этой историей с Пожирателями и захватом власти — неважно. Её это не касалось. Теперь же она не могла поступить так эгоистично, ведь на кону стояли людские жизни. Теперь эта война приобрела для неё личный характер. Неважно, поймёт ли её отец. Скорее всего нет, но Оливия была твёрдо уверена в своём решении и точно знала, что нужно делать. План созрел в её голове буквально за несколько секунд. Побег, запланированный Кристианом, был слишком опасен. Разрыв помолвки слишком очевидно расскажет Волдеморту о том, что один из самых верных союзников не просто пропал, а именно предал его. Её идея была гораздо изящней и отводила все подозрения от отца, указывая лишь на неё одну. Самопожертвование — ещё одна вещь, характерная для гриффиндорцев… — Папа, ты не будешь разрывать помолвку, — уверенно сказала она, заглядывая отцу в глаза. — Я закончу Хогвартс. — Но… — Мы поступим иначе. Сделаем вид, что ничего не происходит, будем вести себя спокойно, ничего подозрительного. Как только учебный год закончится, меня спрячет Дамблдор, а ты уедешь, исчезнешь, будто тебя и не было. — Ви, ты спятила? — Отец смотрел на неё как на душевнобольную. — Ты хочешь просить помощи у Дамблдора? Оливия медленно вдохнула и выдохнула, прежде чем ответить. — Я уже это сделала. Орден Феникса даст мне убежище. Но я не уверена насчёт тебя, пап, вряд ли они станут помогать, ну, ты знаешь… У тебя ведь метка и всё такое… — С каких пор Орден занялся благотворительностью? — искренне усмехнулся мистер Розье, как будто Оливия рассказала ему шутку. Он не верил, что она говорит серьёзно. Оливия прикусила губу, поморщившись. Меньше всего ей хотелось, чтобы отец узнал о том, что она стукачка, но другого выхода не было. Иначе он ничего не поймёт. — Папа, — неуверенно начала она, — есть кое-что, о чём я должна тебе сказать. Ты прав, Дамблдор не помогает просто так. Я дала им кое-какую информацию взамен. Кристиан приоткрыл рот в изумлении. Его глаза выражали глубокую степень неверия, кажется, он был в шоке. Оливия же стояла, боясь пошевелиться, ожидая его реакции. Выражение лица мистера Розье постепенно менялось от удивления до отрицания, но, наконец, он нахмурился и печально кивнул, принимая сказанное Оливией как факт. Кристиан взял себя в руки и включил деловой тон, каким он пользовался с детьми в исключительно серьёзных случаях. — Что ты им рассказала? — Ничего особенно важного, — пожала плечами девушка. — Не то чтобы я вообще знала какие-то планы и тайны Тёмного Лорда, — фыркнула она. — Я всего лишь назвала имена его приближённых. — Кого именно? — уточнил отец. Оливия неловко прочистила горло, её рука устремилась к серёжке в ухе, принимаясь нервно теребить её. — Всех. — Её голос прозвучал на пару тонов выше обычного, и нелепый смешок сорвался с губ. — Кроме Руквуда. Пап, они и так почти всё знали, мои слова толком ничего не изменили, — попыталась оправдаться Оливия. — Я ведь не давала официальных показаний мракоборцам, так что они даже не могут использовать эту информацию, чтобы добраться до тебя или кого-то ещё… — Ви, — перебил её отец, выставляя руку вперёд. — Я тебя не виню. Конечно, я и не подозревал, что ты поступишь так, но сейчас это правда неважно. — Оливия почувствовала невероятное облегчение, будто все мышцы разом расслабились. Она слабо улыбнулась, а потом отец задал ей вопрос: — Но почему Руквуд? Чем он удостоился таких привилегий? Оливия смутилась, не зная, что сказать. Она не была готова обсуждать с отцом тот вечер и грязные лапы Фенрира на своём теле, это было слишком. Ему не обязательно знать об этом, это его только расстроит. К тому же, ей всё ещё было очень, очень стыдно за то, что она скрыла имя Руквуда от Ордена, и лишнее напоминание об этом было совсем ни к чему. Отец явно воспринял её молчание по-своему. — Дорогая, ты знаешь, что он работает в Министерстве, да? — с усмешкой спросил мистер Розье. Девушка кивнула, и он рассмеялся, качая головой. — Решила не помогать Ордену так уж сильно, молодец! Правильно, пускай хоть что-то сделают самостоятельно, козлы. Он всё продолжал посмеиваться, а Оливия не спешила разубеждать его. Пусть лучше думает так, чем узнает правду. — Но если они и так знали про всех нас, чем же ты оказалась полезна? Ни за что не поверю, что этот старик Дамблдор решил тебе помогать от чистого сердца. — Ну, кое-чего они всё-таки не знали, — улыбнулась Оливия. — Например, про Каркарова. — Скользкий тип, — скривился отец. — Никогда мне не нравился. — И про оборотней. Они были очень расстроены, узнав, что волки перешли на сторону Сам-Знаешь-Кого. — Да, эти твари… — Кристиан поёжился. — Никогда не пойму, зачем он привлёк их. — На войне все средства хороши, — равнодушно сказала Оливия. Теперь она имела немного другое мнение об оборотнях, хотя и не могла заставить себя испытывать хоть каплю жалости к Фенриру. Люпин наотрез отказывался говорить о том, что случилось в Хогсмиде, но Сириус поделился с ней кое-какими подробностями. Ничего хорошего в ту ночь не произошло, это уж точно… Там был Сивый и ещё двое волков из его стаи, они попытались увести Ремуса с собой, но Чарли успел как раз вовремя. Они с Блэком не позволили им этого сделать. Сириус сказал, что от взгляда Фенрира у него душа в пятки ушла. Его безумные, жёлтые глаза потом снились ему в кошмарах. — Оливия. — Кристиан вырвал её из воспоминаний, и она посмотрела на него. — Я всё ещё не понимаю, почему ты хочешь остаться? Почему мы не можем уехать сейчас? Ну вот, ещё одно обстоятельство её жизни, о котором отец даже не догадывается… И если он воспринял предыдущую информацию спокойно, то эта ему вряд ли понравится. Хотя теперь, кто знает? Может быть, он даже обрадуется, ведь речь пойдёт о любви, а отец желает ей счастья. Оливия прикрыла глаза, посчитала до пяти. Какой-то вечер откровений, честное слово, у неё уже просто не осталось сил на всё это. Но, несмотря на трудности, впервые за месяц она чувствовала себя живой. Несмотря на всё, что она сегодня узнала, Оливия испытывала облегчение. Все эти тайны, секреты, недосказанности давили на неё так долго, а теперь она наконец-то от них избавлялась, и, чёрт возьми, это было так приятно! Озвучить всё, что висело на шее мёртвым грузом, скинуть балласт, чтобы свободно взлететь. Она и мечтать не могла, что сможет поделиться всем этим с отцом, и ей ничего за это не будет. Сейчас Оливия как никогда чётко и ясно понимала: они семья. Что бы ни случилось, они есть друг у друга. Она подняла глаза, чтобы встретить напряжённый отцовский взгляд. Он ждал ответа, ждал объяснений, и она даст их ему. Теперь Оливия была уверена — отец поймёт. — Я люблю Сириуса Блэка, папа. А он любит меня.