chanel

По холодным улицам вместе с гулом неутихающего города гуляет прохладный ветер. Когда они спускаются с лестницы на землю, Дженни вполне чётко сознаёт себя пленницей, которая, чудом открыв стальную клетку, оказалась у распятья сотен дорог. Под ногами смешанные с песком щебень, вокруг город, понятия о котором она никакого не имеет, и рядом Лиса, которая почему-то улыбается, счастливо вскидывая голову и молча разглядывая свободное на несколько часов иссиня-чёрное небо. Оно утопает в звёздах, поглощено их несметным количеством, они вырисовывают на нём узоры, чертят линии, создают образы, которым человек, по глупости своей, дал названия. Лису переполняют эмоции, она почти смеётся с того, что всё-таки вышло. Когда открывала окно и выбиралась наружу верить в это было глупым мечтанием, но теперь Дженни рядом и Лиса в очередной раз убеждается в этом, на ощупь находя её руку. – Так вот, – неожиданно срывается с её губ, когда она разворачивается к зданию, зло и победно хмуря брови, – да пошла ты, Дюпон, ясно? Надеюсь, что тараканы о тебе позаботятся, ведь только им ты и нужна, чёртова мегера.. Дженни от чего-то смешно, она смотрит на это представление с полсекунды, чтобы потом залиться смехом. Вид такой Лисы – победно-усмехающейся – её забавляет. Дженни ей гордится, она никогда не отступает от своего. Никогда не оставляет начатого, никогда не отказывается от своих слов. У Дженни от этого вспышками в голове взрывает раз за разом, когда она смотрит на её лицо, улыбается предельно счастливо и замечая эти искры в глазах напротив, думает, что Лиса просто замечательная. – Ты уверена была, что замком удержишь меня в той комнате...какая же ты идиотка, – снова выкрикивает ещё громче. Глазами бегает по окнам отеля, надеясь увидеть в них те самые – зло смотрящие в ответ. Ей хочется пожелать Дюпон спокойной ночи, пожелать приятных снов и напоследок добавить, что она отлично справляется со своей работой, потому сбегать от неё никто никогда не хотел. – Ты злопамятна, – усмехается Дженни, точно также поднимая голову на горящие окна. – Пусть знает, некоторым людям стоит не забывать, какие они ужасные. – Дженни молча кивает словам, поджимает губы и изо всех сил твердит себе не подобиться Лисе, но соблазн в новом загоревшемся окне оказывается слишком велик. – Спокойной ночи, Дюпон, я слышала штрафы за побеги большие.. В мотивах не осталось мысли прослыть серыми мышками, они не хотели больше сбегать, хотели, чтобы побег этот стал гласным, чтобы о нём услышали, чтобы Дюпон наказали. Они не договаривались заранее, но здесь, в окружении только тихого шелеста ветра, всё стало очевидно до глупости. Дюпон не заслуживает, об этом знают все, но говорят только двое, сейчас, выкрикивая странные слова на всю улицу, смеясь с этой ситуации и надеясь, что Дюпон обязательно слышит. Сидит на своей кровати и слушает их через стиснутые челюсти. Им хочется верить, что сейчас она ненавидит их сильнее прежнего, потому что они в ответ ненавидят её точно так же. И это не месть, не кара за содеянное, просто плата по долгам, за все обиды когда-то оставленные в душе, за покалеченные судьбы, сломанные мечты, не сбывшиеся надежды и ограничение свободы слова. О правах никто не говорил? Тогда они решают напомнить об этом самостоятельно и совсем не важно, что кроме пьяных зевак на балконах соседних домов их никто не слышит, что до местной полиции это, скорее всего, не дойдёт и что в новой недельной газете не напишут о некой мисс Дюпон, которую яро ненавидят две сбежавшие девочки. Они о тирании не рассказывают, о том, кто они, тоже, и нет у них в мыслях, дать подобного обозрения. Просто хочется выговориться. Высказать наболевшее и накричать, точно так же, как Дюпон поступает повсеместно. Это стало для них успокоением, лекарством, после которого незамедлительно полегчало. Ведь видеть в окнах девочек, которые привыкли слушаться и которые сейчас сидели на подоконниках с глазами по пять копеек и мыслью, что этим двоим точно конец, концерт понравился. А это и было всё, чего они так сильно хотели. Теперь все знают и Лиса с Дженни определённо счастливы. – Неплохо, – кричит кто-то с балкона, когда голоса их утихают, – таких их, этих училок. – он смеётся прокуренным голосом, добавляя что-то от себя, высказывает женщине, о которой успел наслушаться, и ему совсем не стыдно, что он ничего о ней толком не знает. Начинает он с того, что нужно уважать детей и не обижать их на при каких условиях, потом говорит, что раз они по пожарной лестнице вниз спускаются глубокой ночью, то Дюпон как человек просто несносен. Он продолжает и после, когда Лиса с улыбкой тянет Дженни за собой вглубь улицы, продолжает и тогда, когда они скрываются за домом, растворясь в ночной тишине так же, как и его голос постепенно угасает среди прочего шума. – Как думаешь, что она сделает? – на губах Лисиных тлеет какое-то предвкушение, она идёт вперёд едва не в припрыжку, ощущения после столь ярких эмоций теперь не находят себе выхода. – На этот раз не обойдёмся запертым замком, – у Дженни в глазах до боли странный осадок, не приходилось концерты закатывать на публику и уж тем более не приходилось публично унижать Дюпон, поэтому на языке всё ещё горечь, а в сердце какой-то немыслимый трепет, который никак не проходит. Её мелко трясёт и всё ещё кажется, будто последствия от этого могут оказаться хуже, чем представляется самой изощерёной фантазии. Кто знает, что напридумывает Дюпон своим пропитанным змеиным мозгом. Думать об этом Дженни совершенно не хочется. – Она ничего не сделает, просто не может, – Лиса хмыкает, уверенная в своих словах на все сто, – нас ей трогать нельзя.. – Это было не жестоко? – в какой-то момент Дженни кажется, что они ошиблись, уподобились ей самой, стали маленькой злой копией, которая, ничуть не скупясь, облила её грязью с но до головы. – Я говорила, некоторые люди должны знать, что они ужасны. Тебе не стоит об этом думать, – она снова тепло улыбается, в глаза смотрит с долю секунд и вынуждает мысли о плохой содеянной вещи раствориться в сознании правильным поступком. Они ведь всего лишь заплатили по долгам, это не должно считаться преступлением, заключает Дженни, когда вместе с Лисой за руку сбегают по длинной улице к парку.

* * *

Редкие уличные фонари освещают аллею приглушённым светом, отражая свои колпаки на грунтовый асфальт. Вдоль улицы нет ни одной живой души, лишь изредка доносятся звуки музыки и говора, который утопает со временем в глубине города. На душе становится тихо, приятно, словно умиротворение и спокойствие постепенно захватывают каждую клеточку организма и он от этого ощущает приятно заполняющую его негу. Оглядываться больше не приходится, они медленно перебирают ногами, редко ударяясь друг об друга плечами и молчат о чём-то своём, но в этот момент излишне общем. – Лион напоминает мне Бруклин, – подмечает Дженни, хотя сходства в этих городах почти нет. Лион совсем другой, в нём больше светлых открытых людей, больше осадка на самом деле не такой уж плохой жизни и Дженни совсем не знает, почему вдруг сравнивает настолько разные места. – Ночами он тоже не спит, – она поджимает губы, снова умолкая, пока Лиса задумчивым взглядом осматривает её с ног до головы. – Ты говорила, что Бруклин ужасный город, – Лиса с досадой пожимает плечами, вдыхает прохладный почти морозный воздух и ёжась от ветра, прячет ладони в рукавах кофты. – Лион для меня почти родной. Я провела здесь большую часть детства, вместе с отцом, – от упоминания этого её передёргивает, Дженни вполне замечает. – ему нравилась эта постоянная жизнь, улицы Лиона пропитаны этой атмосферой. Здесь лучше всего ощущается свобода..и он всегда говорил мне возвращаться сюда, находить время и деньги, чтобы приехать вновь..– она скомкано улыбается своим мыслям и опускает взгляд в разбитую под ногами дорогу, – он любил гулять здесь, дышать этим воздухом, любил оставаться один...и очень редко брал меня с собой..– Дженни, слушая каждое её слово с замиранием сердца, хочется раствориться на месте, потому что у Лисы в голосе сплошная горечь. Ей словно до слёз обидно говорить о нём в таком свете, но она пытается. Не вспоминать плохого, не напоминать о чём-то ужасном. Просто рассказать, как в этом городе бывает здорово, и как от воспоминаний о детстве и той беззаботной жизни без всяких запретов было хорошо. Лиса забыла те времена, забыла, как босиком выбегала на улицу, забыла, как проходили дни обучения за обшарпанными партами, забыла, как её однажды увезли отсюда на два года, и как вернувшись, она здесь больше никого не нашла. Город стал холодным, покрылся слоем пыли, предстал в глазах вольным и разбитым. Она смотрела на него теми же глазами, а он в ответ её не узнал. – Он оставил меня в тот день. Квартира была закрыта, о нём не знали даже соседи, а я осталась на улицы в дни своих первых каникул. – она отворачивается, бездумно разглядывая серые облака, крыши домов, старые балконы и свет в окнах, которых изредка гаснет и загорается вновь. – поэтому она и сказала, что он отдал меня им, а я просто... – она поджимает губы, останавливается без желания идти куда-то без цели, – сама вернулась. Села на поезд, а они в Марселе встретили меня с другими девочками. Видела бы ты лицо Дюпон. Она тогда так смотрела. Я запомнила её глаза, с тех пор она ни разу не смотрела на меня иначе. Надменность, я бы сказала, в тот день она прозвала меня ничтожеством... – Лиса.. – у Дженни от боли сжимается сердце, та Лалиса, которую она знала все эти месяцы, как образ, плачет на её глазах. По её щекам ручейками скатываются слёзы, ей больно даже поднять взгляд, больно говорить об этом, больно признавать унизительную правду. – я не позволю ей называть тебя ничтожеством, ведь люди, которые однажды просят помощи не заслуживают этого прозвища, – она обнимает её крепко, свой собственный голос ломается на каждом слове, на неё словно громом обрушилось осознание той действительности, которую Лиса старательно прятала за тёплой улыбкой и сияющими глазами все эти месяцы. Нет, это не было отвращение, Дженни сквозь себя пропустила каждый её вздох, сердцем почувствовала мелкую дрожь в её теле, душой пропиталась как губка, забрала её слёзы, высушила всю до основания, поэтому когда Лиса отстранилась от её плеча, она уже не плакала. Утирала мокрые дорожки рукавами кофты, до сих пор не решалась смотреть в глаза, презирала собственную слабость, но больше не плакала. Дженни, питая к ней ещё больше сожаления, в ответ могла только слабо улыбаться. Она не помнит того дня, когда жалеть приходилось душевно, когда красками приходилось не рисовать, а пропитывать кисти, стирать всё до последней капли и оставлять чистый белый лист, она полжизни была убеждена, что физической помощи обязательно должно хватить. И не было у неё мысли, что кто-то когда-нибудь может пожалеть. Ей необходимы были новые сандали, она ежедневно задавалась вопросом еды, но никогда не желала слушать, как взрослые люди с недовольством отводят глаза – как они видят в ней маленькое, беззащитное создание и как созедание в их глазах проходит блёклой тенью, ведь помогать они так и не решаются. Называют ничтожеством, верно. Садясь пить чай каждый вечер за большим столом в окружении своих детей, поучают тех достойно учиться, чтобы не оказаться на улице как этот брошенный вшивый котёнок, которого они видели по дороге домой, когда с пакетами полными еды возвращались с нелюбимой работы. Сейчас в дженниных глазах мир потускнел на пару тонов и невыносимо ужасно стало от себя самой, когда она вдруг осознала, что всё это время смотрела на Лису, как на образ, у которого всегда всё хорошо. А ведь она всегда была другой и в глазах дженниных представлялась недовольной, избалованной девчонкой, представлялась ей холодной, замкнутой и нелюдимой, Дженни с самого начала думала о ней не в лучшем свете, а до сегодняшнего дня убеждена была, что Лиса с ней, только потому что просто. А ведь Дженни как самый покорный ребёнок, порой вспыльчивый и нетерпеливый, но всё же ребёнок, с мыслями взрослыми, с печалями и опытом супергероя, но всё равно ребёнок, а с Лисой она становилась именно им – беззащитным созданием, которое на миг забывало беды и находило спасение в её стойкости и духе. А эта любовь, несметное чувство, поглотившее её однажды, утопившее её в омуте собственных переживаний теперь в голове не от мысли, что это заблуждение. Она в этот вечер, смотря на Лису заплаканными глазами, видела себя. И влюбилась в ту слабость, робость, застенчивость, влюбилась в её слёзы до такой степени сильно, что начала ненавидеть их в себе и, стирая с глаз хрустальные капли, упрямо вела её через аллеи – хотела затмить переживания, оставившие на душе непоправимый след. Ей было горько, до истошных криков, весь человек, которого она считала самым сильным, оказался расколот пополам..

* * *

'ведь ты не любишь меня, ты просишь помощи' Они гуляли той ночью до самого рассвета, встреченные первыми лучами солнца, которые опали на землю сухой осенней листвой. Лёгким морозным ветром, услужливо заворачивающим в плед прохладой одиноких промёрзлых улиц. Они брели по дорогам, давно протоптанного щебня, рассказывали друг другу обо всём на свете, держались за руку и кажется были в те короткие минуты бесконечно счастливы. За первыми голосами птиц, раздался гул открытых дверей, наблюдать, как город с каждой секундой вбирает в себе краски, оказалось заманчивее томно-плывущих по небу облаков. Они тянулись рядами, уходя и прячась за крышами домов, постепенно, теряя яркость, тускнела луна и над городом, пугая тени, взбиралось огромное солнце. В лучах его первые секунды недовольно щипало глаза и Дженни прятала лицо за ладонями, стирая с глаз пропитанную яркостью боль. Они улыбались друг другу, забывая, что стоит вернуться в отель, они смеялись со всяких мелочей, ощущая за спинами большие белые крылья, и дышали свежим воздухом в перемешку с осенней росой, так, словно через мгновение окажутся способны взлететь. Сегодня их забавляла жизнь, которую они вчера мечтали забыть. Сегодня они любили утро, которое ненавидели ночью. Сегодня они не обвиняли людей в холодной жестокости, потому что сами не видели смысла в сострадании. Сегодня они не обещали себе всё исправить, сегодня они снова принимали неизменное. И были счастливы вместе, сидя на ступенях, измотанные долгой ночью и мечтавшие оказаться в постели. Уснуть крепким сном и не вспомнить друг друга на следующий день. – Не хочу говорить об этом, но когда всё закончится.., – Лиса с волнением перебирает рукава измазанной кофты, осторожно переводит взгляд и словно боится словами вынудить Дженни бежать прочь от всех обещаний. Она и сама их терпеть не может, но одна лишь мысль, что Дженни однажды исчезнет, заставляет её сердце обливаться кровью, – я про эту школу, ведь они когда-то закроют за нашими спинами дверь и.. – говорить об этом, когда Дженни даже не думает сводить взгляд и кажется, не совсем понимает серьёзности слов, которые заставляют вполне уверенную в себе Лису, делать огромные паузы – сложно. Лиса сдаётся спустя пару минут. – хотя знаешь, какая разница, верно? Прошло много времени, а я даже не знаю их имён, поэтому..– она поднимается с лестницы в полной убеждённости, что сможет замять этот разговор так же быстро, как и начала. И даже улыбается, чтобы не выглядело столь гнетуще. – Пойдём, нам ведь уже пора.. – Хочешь, чтобы я пообещала, что никуда не исчезну? – Лиса, которая к этому времени уже спускалась по лестнице, намертво замерла. – Ты это хотела спросить? – у Дженни голос не дрожит в отличии от Лисы, которая в ответ оказалась способна только кивнуть. Она не повернулась, когда Дженни поднялась, не повернулась, когда та спускалась по лестницам, не повернулась и ничего не сказала, когда Дженни, остановившись, коснулась её плеча своим. Лишь сердце в сопротивление разуму вопило истошно на весь Лион. Ей казалось, все слышали, но обещали молчать. Ей казалось, что с Дженни один на один она осталась именно сейчас, не в тот момент, когда подавала руку, не в тот момент, когда смеялась с ней поздней ночью, а именно сейчас, когда слова её были способны втоптать в землю. – Я не уйду, – уверенно звучало от неё, когда она спускалась с очередной ступени, оставляя сзади Лису, которая в смятении и борьбе с собственными предрассудками стояла неподвижно ещё пару секунд. Оставить Лису для Дженни кажется самым жестоким наказанием, после всех слов о доверие, которые остались не озвучены, после всех взглядов в её медовые глаза, после всех касании её ладоней собственных, Дженни о расставании думать отказывается. Лиса этого не заслуживает, никто не заслуживает оказаться брошенным. Дженни знает об этом как нельзя лучше.

* * *

Сегодняшним утром дверь в отель открывалась особенно тяжело. Казалось, всё в этом мире просило одуматься. Повернуть назад и, возможно, сбежать ещё раз. Оставить глупые затеи с праведностью и необходимостью сна, от которого тело захватила ужасная, неисправимая истома. Вернуться вдруг стало обязательно нужно, но у судьбы на этот план были свои поправки. Сначала беспричинно остановившийся на дороге трамвай и мужчина, что спрыгнул с кабины с воплями и самым недовольным будничным тоном. Он без конца винил понедельник. Называл его дьявольским. Потом с серьёзным видом осматривал упрямо стоящую на месте машину и заключил для себя без слов и, к большому удивлению, криков, что справиться ему одному просто не под силу. Внимание к нему прикрывалось само собой, эта незначительная пауза в пару минут оказалось бы бесценна, чтобы избежать неприятностей. Однако неприятности обожали случаться после всего, что люди научились называть счастьем. Дженни отдала бы массу всего, чтобы, открыв дверь, не обнаружить глазами Дюпон, но к самому большому её разочарованию, у Дженни, как бы не хотелось, отдавать было совершено нечего. – Если вы возомнили себе, что имеете хоть малейшее прово сбегать, а потом позорить школу на всю улицу, то глубоко заблуждаетесь, – у Дюпон от ярости горят глаза, она исходила весь холл быстрыми, громкими шагами. Каблуки её туфель клацанием били по голове, после бессонной ночи это казалось почти нестерпимым. – ничего, как только вернёмся в Марсель, я лично распоряжусь, чтобы вас вышвырнули на улицу. И уж поверьте, никто вам больше помогать не станет. Ни завтраков, не чистой одежды, ясно?  За всё, что вы сделали в ответ на заботу и сострадание проявленное к вам, я позабочусь, чтобы вы никуда не устроились и ни одна школа не взяла к себе настолько беспринципных оборванок. – она глазами испепелила в них всё до капли, но слёзы тем утром никто не проронил. Терпеть в конечном итоге значит не поддаваться давлению и оказаться намного сильнее человека, который голос срывает, стараясь вбить в голову только ему доходчивую правду. Дюпон много чего говорила, она сотню раз перешла на личности, десятки упомянула, чем ей обязаны, и не устала повторять, как они, сбежавшие и никому не нужные, по уши у неё в долгах. Она это любит, утверждать свою важность стало для неё хобби. Она и дня не проводит, не напоминая кому-нибудь бездарному, что от неё тут зависит больше, чем от всего коллектива низкорослых моделей. Каждый, кто оказывался за дверями школы, это уяснил. С Дюпон спорить бесполезно, намного результативнее объяснять животным азбуку морзе. По три часа каждый день. Но проблема этих людей не в смирении. Под гнётом ломается всё, что угодно, и на взгляд самый стойкий человека, в глазах которого никогда не было доли сомнения, навзрыд плачет, когда остаётся один. Сегодня Дженни видела слёзы одного, из таких людей, а теперь снова убеждается, что это были не чувства – минутная слабость. У Лисы сил терпеть подобное столько, что Дюпон устанет повторять, хотя бы потому что заботит Лису вовсе не это. Ей честно говоря, совсем всё равно, как искусно за столько лет Дюпон научилась оскорблять детей, как мастерски она подбирает все эти ужасные слова и как выводит детей на слёзы, чтобы в конечном итоге заслужить их страх. Лиса не боится она мечтает, чтобы это поскорее закончилось. – Ты поняла меня? Ответь мне, Манобан. Язык проглотила? Думаешь, если молчать будешь, то легче станет? – она усмехается, снова стрелами пуская в Дженни, которая вжимается в плечи от голоса её, что за столько времени начал казаться громом. – А ты? Твоя милая мамочка этому тебя учила, она сказала тебе сбегать с ней? – Перестаньте.. – умоляет Дженни, а голос ей кажется словно чужим, она не слышит себя, только то, как Дюпон смеётся. – Перестать? Героями себя почувствовали? Думаете, что всё можно, верно? – она наигранно вздыхает с досадой, разговор этот ей самой наскучил, ещё больше наскучило, что плакать так никто и не начал. А это её истощает, да и нет ей никакого интереса вести беседу со стенкой, как она обычно называет детей, что не поддаются крикам. Хватается за сердце, причитает, что довели до приступа. Истошно зовёт кого-нибудь из учителей и выставляя себя жертвой, жалуется на незаслуженность и тяжесть своей работы. Девочек просит отвести наверх, но всё ещё с криком обещает сломать им жизнь. Как-то даже привычно. Всё в ней однообразно до истомы. Когда привыкаешь, слова начинают звучать тихо, страшные драконы из сказок перестают сниться в кошмарах, а её глаза кажутся самыми обычными. Не пугают, а доводят до равнодушия. Дженни уверена, Лиса рядом с ней испытывает именно это. Равнодушие. Во благо решения всех гнетущих проблем. – Дженни, постой, – Лиса останавливается у дверей своего номера с явным нежеланием просто так отпускать её на целые сутки. Дюпон была против, чтобы они контактировали до поездки в Париж, а это значит, что двадцать четыре часа, до следующего утра придётся сидеть в одиночестве. Лиса с таким раскладом не согласна. – Всё в порядке? – задаёт самый очевидный вопрос, не зная другого варианта оставить её рядом. Дженни поворачивается к ней осторожно, ладонью растирает и без того красные глаза и очень надеется, что Лиса не сочтёт это за слёзы. За обиду, слабость и мягкость. Дженни не в себе от такого отношения и терпеть подобного также, не научилась. Её попытки кажутся Лисе наивными, потому что спустя пару секунд она стоит рядом. В глаза не смотрит и словно боится дотронуться. Дженни так тяжело ещё не было, она в который раз себя убеждает, что для подобных выходок слабая. Она способна громко заявлять, настаивать на своем, но это только до момента, пока к ней не обращаются в ответ. – Всё хорошо, слышишь? – самым уверенным тоном заключает Лиса. – Если будешь плакать, то мне придётся выламывать ставни. Уверена, второй раз Дюпон мне этого не простит. – она старательно улыбается, наклоняя голову в желании видеть дженнины глаза. Та от досады настойчиво прячет их под большими ресницами. – Ну хорошо, завтра утром получу только я, но ты не плачь...– она сжимает её руки, убеждённая в своих словах. Ради Дженни не жалко, выслушивать часовые лекции, окунаться в пропитанную ненависть, смотреть на человека, который терпеть тебя не может. Для Дженни Лиса вполне способна всё вынести, она даже не сомневается, а потому шаг делает в сторону в желании прямо сейчас разобраться с закрытыми окнами, но Дженни тянет её назад. – Не надо, я не хочу, чтобы ты слушала это из-за меня.. – с горечью перемешанная жалось, она сжимает её кофту, притягивая к себе, утыкается в плечо и обнимает так крепко, что у Лисы сердце сжимается от чувств, которые описать не выходит. Она обнимает её в ответ, притягивая ближе, почти не дышит всё это время и молчит, ведомая мыслью, что слова на этом моменте цены никакой не имеют. А сказать хочется так много, без конца говорить ей о чувствах, что разрывают грудную клетку, признаться во всём сразу, сказать, как тяжело бывает и как не хочется, больше всего на свете, отпускать её прямо сейчас. – я хотела сказать тебе... – 'что люблю', – спасибо. Ты делаешь меня.. – 'самой счастливой', – сильнее. Благодаря тебе, я чувствую себя..– 'любимой', – лучше.. Ты утопаешь во лжи, обманываешь себя и веришь, будто это никому не вредит. Ты думаешь, что делаешь своими словами лучше, стараясь не нанести вреда, но всегда получая в ответ неизменное. Дженни боится. Вновь остаться одна, потерять ещё одного дорогого человека. Она знает, Лиса уйдёт, в этом сомневаться просто глупо. Она так сильно поглощена своим страхом, что отказывается открывать глаза. А ведь обманывала всё время только себя. Больно, правда, пронзающая тысячами иголок. У неё было столько шансов во всём признаться, но каждый раз страх потери стоял в глазах брешью. Исправить это так же трудно, как в чужих глазах разглядеть ту слащавую влюблённость. Дженни за всю жизнь её в них никогда не видела. Не у кого было разглядывать. Не у кого было спросить, чтобы хоть немного разобраться. И какого это, когда в глазах чужих вдруг без всякой причины видишь свет, отражается, словно в зеркале и сияешь там, как игрушечный калейдоскоп, мерцая на солнечных лучах радугой. Дженни не знает, но Дженни совсем по-детски вглядывается в лисины. Они блестят, они всё такие же тёплые, в них океанами разливается беспокойство и нежность. Именно она, окутывающая со всех сторон, поглощающая, как маленький спасательный круг, удерживающая на поверхности. В них слишком много всего, но Дженни не знает этому названия. Одно становится ясно до глупости. В этих глазах Дженни отражает только тогда, когда сама ищет своё отражение. – Прости, я должна идти...– она отворачивается, отпускает руки и с силой сжимает челюсти. Говорить об этом нельзя, снова нельзя. – Дженни, – в ответ звучит вымученно. – Доброй ночи, – она улыбается, в спешке стараясь выглядеть естественно. Уйти ведь всегда проще: боль отпускает, множество мыслей перестают нагнетать и, поначалу, даже кажется, что дышать становится легче, но эффект этот заканчивается так же быстро, как начинается заблуждение, и Дженни знает. Знает, что проснётся завтра с мыслью об этом, знает, что каждое из сегодняшнего 'в порядке' растворится за пару часов. Растворится и перестанет действовать. И тогда она вновь останется одна. С комплектом своих ненавистных страхов, от которых так старательно бегает уже столько месяцев. – Остановись, – Лиса удерживает её за руку даже в момент, когда Дженни откровенно против. – Укрывайся теплее, ты говорила, что мёрзнешь ночью.. – всё ещё в бесполезных попытках, высвободиться и бежать прочь. Она так старательно обманывает Лису своей занятостью, что бестолково верит в неё сама. – Прекрати, – совсем строго. Она снова тянет её к себе, снова обнимает руками. Перекрывает доступы кислорода, оказывается так близко, что у Дженни от боли ноет грудная клетка. – Ты не должна уходить.. – звучит совсем рядом, на самое ухо. У Дженни всё тело мелко дрожит от всей этой ситуации и она как никогда прежде чувствует себя замкнутой. Себе не доверяя намного больше. – Но если я не уйду сейчас..ты даже не понимаешь, я не хочу ничего портить, не хочу... Говорить не получается, организм внутри взрывает фейерверки, сознание покалыванием в пальцах сигналит о перегрузке, а Дженни чувствует себя расколотой, раскрошенной на части и предельно счастливой одновременно. Она цепляется за Лису руками, тянет к себе в перемешанном с тревогой желании. Касается её губ невесомо, дрожит от каждого прикосновения и не верит. До слёз, до любви, стирающей сердце, до чувств, взрывающих органы, до сбитого пульса, до боли во всём теле, не верит, что Лиса настоящая. Не плод её воображения, не мечта пеленой в глазах после каждой встречи, настоящая. Целует нежно, переплетает их пальцы и жмётся ближе в коротком желании никогда больше не отпускать. Дженни кажется, что она сошла с ума, утонула в чувствах, что запрещают дышать, она задыхается, тает в её руках и разрывает поцелуй, едва не падая на пол. Молчание вечностью заменяет несколько секунд, Дженни часто и загнанно дышит, впиваясь ногтями в ткань лисиной одежды, и надеется, что этот момент останется в неловких секундах через пару мгновений. – Извини.., – Лиса попыток отстраниться не принимает, Дженни ей за это очень благодарна. – если хочешь, давай забудем..– Дженни отрицательно мотает головой, продолжая тесниться к её телу, но уже не обнимает. Забыть? Вычеркнуть это из памяти как страшный сон, перестать питать себя надеждами, отступить на сотню шагов назад. Нет, Дженни больше не выдержит, только не сейчас, после точки невозврата, забыть подобное у неё никогда не выйдет. Но молчание разбивает её изнутри, она винит себя за слабость и за то, что отпустить Лису сейчас просто не в состоянии. Расстаться с ней на целые сутки, она не уверена, что после всё начнётся с этого момента, она до истерики боится, что этот момент затмит внезапно долгое расстование и что Лиса, оставшись одна, подумает, что совершила ошибку. – Мы не можем сбежать ещё раз?, – зная ответ, всё равно спрашивает, чтобы исключить хотя бы один вариант. Лиса в ответ тихо смеётся, руками прижимает ещё сильнее и Дженни клянётся себе, что больше таких объятий не выдержит. Уж слишком они тесные, слишком много в них чувств, детских влюблённых эмоций, слишком много в них слабости и сожаления. – Двадцать четыре часа и я снова буду с тобой, – голос её кажется Дженни другим, она таких слов от него слышать не планировала. – Передумаешь? – Ещё чего, – Лиса недовольно сводит брови. Чтобы передумать любить Дженни нужно быть последним идиотом.

* * *

Шедевры получаются в состоянии разбитого равновесия, мир под ногами осколками оседает, всё кажется другим и боль душевная становится воплощением текста, красок, музыки и слёз. Дженни безмолвно провела почти сутки, начала слышать собственные мысли. Они в подсознании грызут её, не собираясь отпускать, они измучили её невыносимой усталостью и отсутствием сна. У неё не осталось сил на какой-либо анализ, она так хотела бы всё забыть. Вычеркнуть из памяти, снова вернуться назад. Начало пути планирует его завершение, а Дженни о нём думать не может. Ей страшно, до слёз, что по щекам бежать не переставали с того вечера. Ей страшно, до истёртых коленей, на которые поставила себя перед этим чувством. Ей страшно, до разбитого состояния о разлуке, которая длится больше, чем она представляла. Ей страшно, до потерянного собственного голоса, что в голове меняется её словами. 'всё будет хорошо, я буду рядом'. Дженни плачет каждый раз, когда строки эти в глазах пеленой выжигают и душат так сильно, что Дженни едва в сознании находится. Это не болезнь, даже не признаки зависимости, необходимость никогда ей не являлась, она просто разучилась. Разучилась просыпаться без неё, засыпать. Дженни самой наивной, поглощенной любовью разучилась без неё жить. Теперь только хуже, от мыслей в фрагментах памяти одни мозоли, сутки кажутся ей длиннее вечности и это только потому, что Лиса, оказывается, любит её в ответ. Наивно, невообразимо до глупости. Такого исхода не было ни в одном прописанном плане, судьба не должна была сойтись на ней такой роковой ошибкой. Это стало ударом, поразило, наделяя новой жизнью, позволяя дышать и в глаза смотря со всей теплотой, которая душу дженнину испепелила на раскалённых углях. Дженни всё вразумить не может, как так оказаться могло и как Лиса смелости набралась в тот момент её поцеловать. На губах то ли от глупости детского максимализма, то ли от действительности, остаётся тот привкус. Дженни не по себе каждый раз, когда она подушечками пальцев касается их, проводит, настойчиво хмуря брови и отрицая всю ситуацию вплоть до момента, когда закрыла за собой дверь. Нет, точно не правда, та Лиса, которую она знала все эти месяцы, целовать бы не стала. Дженни на все сто в этом уверена. Она в очередной раз поднимается с кровати, закрывает форточку, которую открыла две минуты назад, и расхаживает по комнате, потому что в постели думать не получается. Не спит вторую ночь, всё ещё думает, что прошёл только один день и совсем уж глупо полагает, что больше не имеет необходимости спать. В мыслях одна только Лиса, мозг кипит от каждого фрагмента с ней. Дженни уже сотню раз обдумала, как самой на крышу вылезти, чтобы её найти, уж слишком невыносимо кажется это расставание. Их словно разделяет половина планеты, потому что достать не выходит, как бы не хотелось. У Дженни лихорадка. Самая настоящая: с жаром, температурой и нервным не равновесием. У неё глаза закрываются, но сердце вопит на всю комнату и будит лучше всякого будильника, Дженни даже думать о сне не в состоянии. Ей бы только увидеть Лису прямо сейчас и выяснить всю суть этой не смешной шутки, от которой её трясёт уже четыре часа. Но Лисы нет, очередные шаги за дверью принадлежат не ей и Дженни вопить хочется, чтобы действительно услышали. Она молчать больше не в состоянии, а говорить с собой кажется ей излишней гранью. Ничего нового ей собственный голос не скажет. Она засыпает к пяти утра. Дюпон поднимает их в семь. У Дженни на лице отпечатком остались последствия беспокойной ночи. Уставшие глаза, замедленная реакция и тремор во всём теле теперь уже от крайне плохого самочувствия. Молчания на все вопросы сеет в их головах новые, избегание зрительного контакта закладывает подозрение явной болезни. Её подавленность замечает каждый человек в холле, когда их выстраивают в колонну для пересчёта, самая Дженни замечает только Лису. Через пять человек от неё. Такую же необходимую как прежде. У Дженни сердце в грудной клетке отбивает рёбра, она стискивает челюсти в желании не позвать её сейчас же. Чувствует себя импульсивным ребёнком и злится, что ведёт себя настолько глупо. Любовь не спрашивает. У Дженни в глазах огнём полыхает, у неё всё тело горит и дышать получается с перебоями от того, что она слишком нервничает. Ещё раз так близко с Лисой она не выдержит. Снова уходит в мысли, пропускает свою фамилию и бездумно смотрит на Дюпон, когда та просит её поторопиться. Всё кажется ей слишком быстрым: время идёт быстро, люди выходят из отеля быстро и ветер в перемешку с пылью по лицу бьёт тоже быстро. Дженни поднимает голову, безучастно почти на автомате идёт за группой и совершенно неожиданно для себя понимает, что ведёт себя просто невыносимо. Невыносимо для самой себя, невыносимо для той Дженни, которая ни за что не стала бы настолько эмоциональной и потерянной и которая ни за что не вела бы себя, как ослеплённая только намёком на любовь, маленькая и совершенно точно глупая девчонка. Она вдруг находит себя странной и останавливается на пару секунд, чтобы вновь получить замечание. Нет, не сегодня, Дженни, пожалуй, даже не в этой жизни. Сбросить багаж всего пережитого, оставить его позади, хотелось больше всего на свете и вовсе не потому, что он вдруг показался слишком тяжёлым для её новых крыльев, а потому что взлетать с ним она даже не собиралась. Отдаться полёту, оставить прежнюю себя на земле была одна из лучших затей за последние несколько месяцев, но Дженни осталась. Возможно, потому что получая однажды крылья, ты получаешь возможность разбиться, а, возможно, потому что разбиться тебе придётся в любом случае.