Искра

Голос Тургона звучал холодно. Он звучал холодно всегда, когда Маэдрос его слышал, что случалось нечасто. Голоса Финголфина и других, даже целителей, были обычно какими-то безжизненными. - Там у ворот его брат. Сидевший на стуле у постели Маэдроса Фингон повернулся и посмотрел на стоявшего в дверях брата. - Который из них? - удивленно спросил он. Тургон невесело рассмеялся. - Какая разница? - Разница есть. Представь себе, что по нашему лагерю идет Карантир. Пролилась бы кровь. - Это Маглор. Так что кровопролития, скорее всего, не будет. Хотя нельзя сказать, что он меньше его заслуживает, - в голосе Тургона слышалось негодование. – Атар позволил ему войти. В основном потому, что ему хватило порядочности просить, а не требовать. - Оставь его, - устало отозвался Фингон. - Он просто пришел повидать брата. - Зачем ты привез его сюда? - с горечью проговорил Тургон. - На той стороне озера у него полно братьев, которым не мешало бы тоже поухаживать за ним. Маэдрос понял, что речь идет о нем. Ему ни разу не приходилось слышать, чтобы Тургон назвал его по имени. Это всегда было «он». Но как еще мог назвать его Тургон? Он никогда не был достаточно близок с ним, чтобы звать его Руссандолом, а ни одно из прочих имен ему или не подходило, или не могло употребляться на этой стороне озера Митрим. Все последние недели Маэдрос прислушивался. Запах бузины за окном исчез; лето шло своим чередом. Фингон говорил о временах года, о весне и о лете, хоть и не был уверен, что двоюродный брат на самом деле слушает его. Маэдрос пока не разговаривал, и многих не узнавал, главным образом, потому, что узнавание было бы большим шагом, к которому он не был готов. Он давно уже не ощущал себя покорным животным, но оживленные разговоры до сих пор казались чем-то пугающим. По большей части он был доволен тем, что лежал, представляя из себя пассивную часть жизни, что его окружала. Но он знал, что этот шаг все равно придется когда-то сделать. У него возникло желание задавать вопросы, но он сдерживал его, боясь, что на эти вопросы последуют ответы. Он понимал, что его братьев здесь нет, что он сам находится в лагере Финголфина на северном берегу озера, что народ Феанора расположился на южному берегу, и что между двумя народами практически не было никакого сообщения. До него доносились обрывки разговоров, которые позволили ему составить некоторую картину, основываясь на том, что и как было сказано. Здесь были горе и гнев. Фингон был единственный, чей голос был свободен от них. Постепенно Маэдрос стал понимать, что гнев был большей частью направлен на его отца. И, как следствие, на него самого. - Стоило привезти его сюда, - медленно, осторожно проговорил Фингон, - чтобы напомнить некоторым из нас, что значит прощать. Тургон повернулся и вышел. - Вы пришли по Льдам, - вдруг сказал Маэдрос. Голос его был хрипловатым и слабым. Фингон уставился на него во все глаза, и Маэдросу было ясно, что пытается не показать своего изумления, ради него, чтобы его не расстраивать - но удавалось ему это плохо. Лицо Фингона было всегда словно открытая книга. Радость от того, что он видел родича в сознании, слышал, как тот говорит, и боль от того, что именно он сказал - были очевидны, как если бы он выразил их словами. - Я уж стал терять надежду, что ты когда-нибудь заговоришь, - сказал он, наконец, и, протянув руку, погладил родича по волосам. Маэдрос ощутил раздражение оттого, что Фингон заговорил о другом. Ему не хватило сил на условности. - Вы пришли, хотя мы вас бросили? - спросил он напрямик. Говорить оказалось даже более утомительно, чем он опасался. Ошеломленный Фингон отдернул руку, почувствовал, что в этот момент Маэдросу его прикосновение неприятно. Несколько мгновений он смотрел на брата а потом, кажется, решил, что стоит дать ему ответ на этот вопрос, а не отвлекать его тем, что он не хочет слышать. - Да, Руссандол, пришли. - Казалось, что он хотел сказать что-то еще, но так ничего и не сказал. - У вас… были потери, - срывающимся голосом проговорил Маэдрос. Ответ можно было прочесть по лицу Фингона. Маэдрос закрыл глаза. Так, не глядя, было легче думать. Но образы, которые невольно предстали перед ним - народ Финголфина, идущий по Вздыбленным Льдам, потому что Феанор оставил их - были настолько невыносимы, что снова открыл глаза. Фингон с тревогой всматривался в его лицо. Будто это он должен был просить прощения. Просить прощения лишь за то, что ему приходится беспокоить Маэдроса такими вещами. - Все позади, - сказал Фингон, и в голосе его послышалась горечь, - все позади. Мы здесь. И ты тоже. - И я тоже, - шепотом повторил Маэдрос. Ему хотелось сказать больше, гораздо больше, но, даже будь у него силы, он не знал бы, что именно ему сказать, с чего начать. «Я не хотел оставлять вас. Я и подумать не мог, что отец так поступит. Но я и не выступил против него. Я мог бы избавить вас от этого, но я этого не сделал. Я не думал, что вы пойдете другим путем». Казалось, он снова впал в дрему или в обморочное состояние. Эти состояния трудно было различить. Даже боль в обоих случаях ощущалась одинаково. Когда он проснулся, Фингона не было. На его месте сидел Маглор, склонив голову, касаясь лбом левой руки Маэдроса, которую он держал в своих ладонях. Он был неподвижен, и ясно было, что он сидит так уже давно. Маэдрос снова закрыл глаза, внезапно ощутив нежелание, чтобы брат заметил, что он не спит. Странно, но он почувствовал себя так, точно вторгся во что-то личное. Он подумал, что Фингон тактично оставил Маглора, чтобы тот мог побыть наедине со своей виной, потому что Фингон не мог бы сказать ничего такого, что помогло бы от нее избавиться. Маэдросу хотелось бы сделать то же самое, но, даже будь у него такая возможность, причиной этого чувства вины был именно он. - Прости меня, Руссандол, - прошептал Маглор, наконец - возможно, уже не в первый раз.- Пожалуйста, прости. Это было для Маэдроса невыносимо. Он не мог выносить вину Маглора. А то же время, он знал, что эта вина никогда не оставит его. Он не винил братьев, действительно, не винил. Но он чувствовал, что Маглор все равно будет обвинять себя, даже если этого не станут делать другие. Он осознал, что Маглор некоторое время был главой Дома Феанора - то, чего он никогда не желал для себя. Не его ли было решение оставить старшего брата на произвол судьбы в руках Моргота? Эта мысль не вызвала у него возмущения, и Маэдрос немного удивился этому. Поступил бы он сам так же? Нет, нельзя задавать такой вопрос. Он бы так не поступил. Он предпринял безрассудную попытку вести переговоры с Морготом, хотя судьба отца должна была бы послужить ему предупреждением. При всем желании, он не мог обвинить их за то, что они, после того как он попал в плен, оказались мудрее. Ему хотелось бы сказать это Маглору, но он ощущал слишком большую усталость. Его замечательная логика стала сбиваться, и он не мог придумать, с чего ему начать. Он с усилием открыл глаза и чуть сжал руку Маглора. Если Маглор и был смущен тем, что он не спит, он ничем этого не показал, но Маэдрос видел, чего стоило Маглору посмотреть ему в глаза. Он хотел бы сесть, хотел бы иметь силы, хотел бы утешить брата, как бывало, когда они были детьми. Впервые за целую вечность он задумался, как он выглядит. При Фингоне это не имело значения. Судя по выражению лица Маглора, зрелище было невеселое. - Говорят, ты поправляешься, - сказал Маглор, и Маэдрос понял, что он лихорадочно пытается найти более радостную тему для разговора. Он знал, что это неправда. Целители все еще довольно скептически относились к возможности его выздоровления.- Говорят, ты выздоровеешь, кроме разве… Сделав над собой усилие, Маэдрос заставил себя не отводить взгляда от глаз Маглора и со всей возможной силой сжать его руку. Он хотел что-нибудь сказать, подтвердить правоту Маглора, согласиться , что он поправится - но усталость была слишком велика. Вскоре вернулся Фингон, неся графин и чистые повязки. - Не подумай, что тебе здесь не рады, - сказал он Маглору, - но надо промыть раны. Целитель сейчас придет. Маэдрос с некоторым страхом ожидал, что Маглор все же захочет остаться, и обрадовался, когда тот медленно поднялся, слегка пожав на прощание руку брату. Несмотря на то, что ему давали снадобье, промывание ран было все же болезненно, и ему не хотелось, чтобы Маглор стал этому свидетелем. Ему хватало того, чтобы справляться с этим самому, и не беспокоиться при этом о том, что случится с Маглором, если он увидит, как ему больно. Маглор ушел не сразу. В дверях он резко обернулся и взглянул на Фингона. - Скажи, - проговорил он, и было очевидно, что вопрос этот дается ему непросто, - как ты узнал? Фингон бросил на него непонимающий взгляд. - Что узнал? - Он обошел кровать Маэдроса с правой стороны, и Маэдрос услышал, как он ставит графин на маленькую прикроватную тумбочку. - Что он не принимал участие в сожжении кораблей. Что он собирался вернуться за вами. Маэдрос не видел Фингона. Ответа от него не последовало. На лице Маглора отразилось изумление. - Ты не знал? - прошептал он. - Ты даже не знал? - Это имеет какое-то значение? - после долгой паузы прозвучал тихий голос Фингона. Маглор отвернулся и вышел, а Маэдрос понял, что это значило для него. Что Фингон отправился спасать его, хотя считал фактически врагом, в то время как его собственные братья этого не сделали. Праведный гнев Тургона было легче снести, чем вину Маглора. Фингон снова появился слева от него, с чашкой в руках. Маэдрос опасался, что он станет задавать вопросы или благодарить его, чего, как ему казалось, он не заслуживает - но Фингон лишь подсунул руку ему под голову и поддержал его, пока он пил. Дверь отворилась, и Арамон, целитель, вошел, неся тазик с водой и чистые полотенца. Когда целитель приступил к работе, Маэдрос позволил Фингону осторожно повернуть ему голову, так чтобы он не мог видеть свою правую руку. Он был почти рад боли - по крайней мере, она давала возможность какое-то время не думать.