Дом

Фёдор уверенно шагал вперёд, огибая лужи и грязь, а заодно и Гоголя, из-под подошв кед которого летели во все стороны грязные и холодные брызги. Он явно не намеревался ничего огибать, да и ходить как нормальный человек тоже — шагал рядом едва не вприпрыжку, словно и не высились над головой бетонные коробки, словно вокруг — лето, а не бесконечная холодно-дождливая серость. Впрочем, у него всегда было лето. И у него, и вокруг — это летнее тепло долетало и до Достоевского, даже теперь, когда приходилось шагать сквозь февральский холод навстречу неизменно людному торговому центру. — Напомни, что нам нужно купить? — спросил Гоголь в который раз, благополучно пропустив мимо ушей первые два ответа. Фёдор не винил его: в свете последних событий голова парня была забита другими вещами о которых он спрашивать не собирался. Готов был даже поблагодарить — если Гоголь продолжит молчать и не станет донимать. Впрочем, рассчитывать на это не приходилось: казалось, от сдержанности Гоголя потрескивал от напряжения воздух, и Достоевский не мог отделаться от ассоциации с гитарной струной — ещё немного и лопнет, короткий металлический звук, звон гитарного эха, и у тебя больше нет струны, а на щеке алеет царапина. Так и Гоголь — он сдерживался до поры до времени, почти всю первую половину воскресенья молчал, но Фёдор был уверен: дольше суток это не продлится, и ломка Коли по парню накроет уже к вечеру. Он не винил его: несмотря ни на что Гоголь умудрялся получать от происходящего больше удовольствия, чем страданий. По какой-то причине он даже скучал по парню с неясной светлой грустью, а не чёрным омутом отчаяния, как порой бывало у Фёдора. — Жёсткий диск, — вздохнул он. — А! Точно. Для твоего ноута? Кивок. — А у тебя сломался? — Я проебался кое-где, — нехотя сказал Фёдор. — И мне нужно всё менять. Забей. Гоголь кивнул и с готовностью забил: он ничего не смыслил ни в делах Фёдора, ни в жёстких дисках, и твёрдо знал только то, что его собственный компьютер был жив только стараниями друга. По крайней мере каждый раз, когда экран вспыхивал синим, а потом чёрным, каждый раз, когда непонятные строчки кода и ничего не работает, каждый раз, когда «Фе-е-едь?..», Фёдор благополучно приходил, тяжело вздыхал и каким-то магическим образом заставлял всё работать снова, бурча себе под нос о том, что ограничит ему доступ к «некоторым» сайтам. Но сейчас в этом не было необходимости: они наконец вышли наружу, и, покинув колодец из бетонных коробок, пройдя через пустырь и место, которое было в летний период парком, выбрались в более-менее оживлённое пространство. Здесь их район плавно подбирался ближе к центральному, здесь начинались ларьки и магазины, здесь проходили основные события… Сюда они оба изо всех сих старались не забредать и безусловно не забредали бы и дальше, если бы Федю не выкинула из дома такая острая необходимость, как поломка компьютера. Тем более в этот день — когда все многочисленные магазины, лавки и витрины обзавелись яркими розовыми украшениями, когда в каждом книжном — открытки, а на каждой афише приглашения куда-то «для двоих». Фёдор закатывал глаза и, казалось, мрачнел с каждой минутой от обилия розового, цветов, и парочек людей вокруг, а Гоголь, только теперь сообразивший, в чём дело, растерянно озирался и хлопал глазищами. Впрочем, вопреки ожиданиям Фёдора, происходящее больше расстроило его, чем развеселило. — Ох, — выдохнул Гоголь на манер совы. — Четырнадцатое февраля. — Да неужели? — саркастично откликнулся Достоевский, прекрасно понимая, к чему ведёт парень. — Ну Федя, — возмущённо нахмурился Гоголь. — Не будь таким! Мы могли бы… — Могли ли? — Да точно! — Ну лично я не мог бы, — заметил Фёдор, даже не соврав: чего он не понимал, так это всеобщего помешательства на ежегодной розово-слащавой чепухе. Но, кажется, понимал Гоголь. — Если бы у них была доставка, мы бы вообще не выходили сегодня. — Ну не знаю, — вздохнул он. — Это было бы типа… Символично? Если бы мы были знакомы с ними. — Ну лично я с Осаму знаком, — хмыкнул Фёдор. — Это не значит, что мы должны… — Больше должны, чем нет, — вздохнул Гоголь, но спорить не стал. Фёдор понимал его почти во всём, но в этом они расходились кардинально: всё, что касалось романтики, было для него примерно за той же гранью понимания, что для самого Гоголя программирование, и даже несмотря на долгие годы дружбы он так и не научился хоть немного понимать его мнение, и любовь для Фёдора — тёмный омут, нежелательная привязанность, что-то, что можно изучить, но чего лучше не касаться, как болезнь, от которой нужно избавится. У Гоголя было с точностью до наоборот: то, что он испытывал по отношению к неизвестному парню, заставляло его вставать по утрам, запускало волны света и тепла внутри, и он явно не видел ничего, совсем ничего плохого в том, чтобы от кого-то перебивало дыхание и ускорялось сердце. Потому что… Если что-то запускало его сердце, не это ли делало его живым?

***

— Вот пожалуйста, Ваш кофе, — улыбчиво сообщила девушка, оставляя на барной стойке два стаканчика — большой карамельный латте со взбитыми сливками и нелепой присыпкой из конфет для Гоголя и крошечный чёрный стаканчик эспрессо для Фёдора. Когда с покупкой жёсткого диска было покончено, они решили посетить ту часть торгового центра, в которой рядами выстроились кофейни и ресторанчики. Людей здесь было ещё больше, чем везде, но после минутного нытья и манипуляций Фёдор всё же согласился заглянуть и купить им кофе. Кофейня была небольшой, но удивительно минималистичной, единственное, что выбивалось — самодельное дерево, которое показалось Фёдору нелепым, и от которого Гоголь пришёл в восторг. По случаю праздника дерево овивали яркие разноцветные ленточки с логотипами кофейни. — Сегодня у нас проходит акция, — заученным текстом сообщила девушка, — по случаю праздника, если хотите, можете завязать по ленточке и загадать желание, получите десерт в подарок. — Нет сп… — Да! — вклинился Гоголь, мгновенно оказываясь в пространстве между бариста и Фёдором. — Мы хотим! Фёдор тяжело вздохнул, и, получив нелепую розовую ленточку, отправился к дереву. Гоголю досталось зелёная. — Я просто хотел купить жёсткий диск, — пробормотал он, но наткнулся на широкую улыбку парня и замолчал. — Ладно. «Вот бы встретить его сегодня», — подумал Гоголь, завязывая ленту на одной из веток и бросая быстрый взгляд на друга: он был уверен, что и Фёдор загадает что-то. Верить в подобное было не в его духе, но и совершенным скептиком он не был — допускал, что есть что-то за границей его взглядов. Оставалось только выяснить. — Ты загадал что-то про своего Осаму? — непринуждённо спросил он, складывая руки в замок за спиной, шагая за ним навстречу ровным рядам кофетериев и ресторанов. — В том числе, — сдержанно ответил Фёдор. — С чего вопрос? Гоголь молча вздохнул. Если сам он загадывал желание о том, кто уже много дней не давал ему покоя разноцветными волосами, удивлённым взглядом и совершенно очаровательной улыбкой. Почему? Что ж, может быть так и устроена влюблённость. Кто-то не выходит у тебя из головы даже в мелочах, вот так. С кем-то хочется быть и о нём хочется думать. Он ни разу не сомневался в том, что Фёдор был влюблён тоже: в своём стиле, но он любил своего суицидника, даже если любовь для него — мрачное, драматичное и изломанное, то, что следовало бы с корнем вырвать, но всё же… Всё же он оставлял. — Ни с чего, — улыбнулся он. — О, а пойдём в… Договорить он не успел: поймал взгляд Фёдора, тёмный и застывший, направленный куда-то вперёд. — Ты чего? — спросил он, а потом заметил и сам. На самом деле «Заметил» — не совсем подходящее слово, если перед осознанием идут чувства. Потому что ещё до того, как разглядеть в копошащимся муравейнике людей одного-единственного человека, ещё до того, как что-то понять, он «почувствовал» — да, просто так, на каком-то странном интуитивном уровне почувствовал его, и от этого сердце пропустило удар, а потом, словно среагировав на осторожную улыбку и изящный жест, с которым парень убирал разноцветные пряди с лица, забилось часто-часто. — Это же… — Угу. Однако Гоголь не успел подумать о том, что его желание сбылось, не успела подняться из глубины радость, а сердце, только-только ускорившееся, вдруг обдало неприятным холодом: он был не один. Во всём этом розово-сердечечном безумии, между открыток, цветов и парочек, он был не один. Гоголь перевёл взгляд на высокого, темноволосого парня, сидящего за столиком вместе с его. Его парнем. Но почему-то этот второй тоже показался смутно знакомым. Впрочем, хватило одного взгляда на Фёдора, от мрачной ауры которого должны были полопаться все глупые розовые шары, чтобы понять, в чём дело. — А с ним?.. — начал он. — Да, — сдержанно отозвался Фёдор, и Гоголь поёжился: такого холода он давно не встречал, а ведь снаружи февраль. — Думаешь они?.. — Это вряд ли, — сказал Достоевский. — Пошли. Гоголь не стал спорить, поспешил за другом, теперь уверенно шагающим вперёд: не к их столику, а чуть дальше, так, чтобы видеть их, но не быть заметными самим. В итоге устроились за колонной — очень близко, но незаметно. Гоголь не был уверен, что когда-либо находился так близко к нему. — Может просто подойдём? — предложил он. — Ты поздороваешься со своим Дазаем, я познакомлюсь с ним… Заодно и узнаем, что и как, а? — Я и так узнаю, что и как, — процедил Фёдор, доставая из рюкзака ноутбук. — Для этого не обязательно спрашивать. Гоголь вздохнул и притих напротив, силясь прислушаться к происходящему за интересующим столом, но вокруг было слишком шумно, а они сидели не так уж и близко, хоть и явно ближе, чем десять метров, отделяющие его этаж от земли. Вот и пришлось забить, опустить подбородок на руки и глядеть на Фёдора, надеясь только на то, что он разузнает, что и как. Ну… и на то, что всё не так, как они подумали. Фёдор молчал, стучал по клавишам с абсолютно каменным лицом. Гоголь уже давно заметил, что с таким лицом он делает абсолютно всё со своим программированием, законное или нет — никогда нельзя было понять по отстранённо-прохладному выражению. Так выходило и сейчас: пальцы бегали по клавишам, одно за другим вспыхивали непонятные окошки и текст, но потом… Брови Фёдора взметнулись в неясной эмоции вверх, пальцы замерли над клавиатурой, а на лице промелькнуло нечто, вроде… Замешательства? Достоевский мотнул головой и попробовал снова. То же непонимание на лице. — Что такое? — встревожился Гоголь, поднимая голову. — Мы правы? У них свидание? Они встречаются? Фёдор медленно повёл головой, сжимая зубы. — Не знаю, — сказал он. — Не могу узнать. Он поставил от меня защиту. — Оу-у… — протянул Гоголь, глядя на то, как Фёдор, теперь с прежним, каменным лицом захлопывает ноутбук. — Может... Теперь подойдём и спросим? — Нет нужды, — качнул головой Фёдор. — Я его уничтожу.