Фёдор неторопливо накинул куртку, достал из пачки последнюю сигарету и зажал в зубах, пересекая лестничную клетку. Всего два пролёта. Прокуренный воздух, мигающий свет и граффити на стенах. Два этажа, через которые ему нужно было пройти, два обшарпанных коридора с осыпающейся побелкой и грязно-зелёными стенами, в общей сложности тридцать секунд пути. Гоголь, конечно, пересекал расстояние за семь, теперь, наверное, уложился бы в три, но Фёдор не спешил.
Время в драках течёт по-своему — уж это-то он знал, как никто другой. Время текло по-разному для него и для Гоголя. Поэтому за те двадцать секунд, что он спускался, всё, что могло произойти уже произошло, и он шёл не помогать, нет, здесь он уже проебался. Он шёл прекратить всё это.
Во время любых потасовок Гоголь, и без того эмоциональный, распалялся ещё больше, а когда дело касалось чего-то действительно важного — тем более, а теперь Сигма… Что ж. Он точно считался важным.
Фёдор же придерживался прямо противоположной тактики.
Невозмутимость обезоруживает. Достоевский понял это уже очень давно.
Поэтому когда он вышел наружу из подъезда — своим обычным, спокойным шагом, расслабленно опустив руки в карманы куртки, сжимая в зубах тлеющую сигарету, не изменяя прежнему равнодушному хладнокровию, никто из них не увидел в нём угрозы. Только позже, когда один из уёбков развернулся к нему, Фёдор молча достал из кармана баллончик. Одно движение — и парень с ором валится на землю, растирая глаза руками.
Достоевский позволил себе медленно выдохнуть. Это всё ненадолго. Нужно было убираться. Он не был тупым настолько, чтобы считать, что кто-то позволит ему такое ещё раз. Нужно было уводить этих двоих. Потому что Гоголь — расфокусированный и то и дело встряхивающий головой, с рассечённой бровью, и кровью, заливающей лицо. Ничего серьёзного, просто неприятно. Но он дезориентирован, а Сигма, кажется, просто в ступоре — нет, никто из них не мог сохранять здравость ума и действовать нормально. Это мог Фёдор, и то ненадолго — потому что все эмоции он в нужный момент запирал подальше, ограждался защитными стенами, оставляя снаружи холодный рационализм, но у этого всегда был отход, и эмоциональный отклик всегда возвращался. И сейчас нужно было уходить.
Фёдор отшатнулся в сторону от нового удара, точным ударом в пах на некоторое время избавляя их от ещё одного уёбка, и дёрнул Гоголя на себя, оттаскивая от последнего парня, хотя Коля сопротивлялся на манер бойцовской псины. Ну ещё бы: его интересовал только этот, один, который додумался доебаться до его парня, грубо дёрнуть за шарф и натравить на него остальных. Поэтому разбирался он с ним, поэтому на уёбка было на самом деле жалко смотреть, поэтому ему досталось куда больше, чем тем двоим, с которыми помог Фёдор.
— Чёртов идиот, — шикнул Достоевский, когда уёбок повалился на землю. Глянул мельком по сторонам: в окнах уже начинали появляться любопытные взгляды. Только этого ему не хватало.
— В дом, живо, — процедил он, опуская взгляд на парня — взвинченного и помятого.
Гоголь моргнул. Ещё капля крови упала со светлых ресниц.
— Но…
— Быстро, — повторил Фёдор, следя боковым зрением за поднимающимся представителем гоп-компании.
Но Гоголь медлил. Кажется, приходил в себя, а вместе с этим и в реальность, и кажется, начинал осознавать то, о чём Фёдор думал с самого начала.
Ведь… Сигма производил определённое впечатление. И он явно не казался тем, кто часто участвует в чём-то подобном. Чёрт, да он ведь и в этой ситуации в ступор впал, не нашёлся с ответом, не смог ничего предпринять. У него явно не было ни то что опыта — минимального представления о происходящем, Фёдор готов был поставить деньги на то, что он боится крови, криков или драк. А Гоголь… Он явно показал себя не в лучшем свете для такого комнатного цветочка.
И когда Гоголь, с разбитой головой и окровавленными костяшками развернулся к нему, Фёдор ожидал чего угодно: страха, отвращения, хоть какого-то минимального отторжения, но…
Сигма подался вперёд, и в ясных глазах полыхнуло то живое беспокойство, которое моментально сразило даже Достоевского, скептично уверенного в том, что парень просто убежит от них, сочтя ёбнутыми. Так оно, впрочем, и было.
Звякнула молния сумки — у Сигмы в руках мгновенно оказались салфетки, а маленькую полоску пластыря он зажал в зубах, приподнимаясь на носочки и вытирая кровь из разбитой брови. Гоголь, мгновенно растерявший весь свой запал, кажется, не то что выключился — перегорел и сломался как от короткого замыкания, яркой вспышке эмоций от Его прикосновений.
— Это спиртовые медицинские салфетки, так что будет немного щипать, — прошептал Сигма, опуская одну ладонь на щёку парня, пока другой осторожно промакивал небольшую рану — совсем не такую страшную, какой казалась из-за количества крови. — Ты в порядке?
Фёдор хмыкнул, постучал по карманам, ища сигареты.
Всё ясно. Этот тоже был ебанутым. Как это он не заметил?..
Впрочем, теперь было хотя бы ясно, почему он настолько нравился Гоголю: может он сумел разглядеть что-то, чего не увидел сам Фёдор.
— Я… Да! — вдруг подал голос Гоголь, возращаясь во внешний мир. Снова засияла улыбка. — Я в самом что ни на есть, или как это говорится? Я вообще просто в лучшем порядке, я… Ох! А ты? Тебе ничего не?.. — вдруг всполошился он.
— Всё хорошо, — улыбнулся Сигма, и, наконец заклеив пластырем рассечение, убрал ладонь от его лица, отступил на шаг.
Фёдор мог поклясться, что видел, как Гоголь в секунду тоскливо провожает глазами руку парня, мог поспорить на что угодно, что этот идиот готов разбить себе ещё что-то — лишь бы его коснулись снова.
— Нам пора, — напомнил он, и хотя все трое благополучно съебались в разные стороны, он точно знал, что просто так стоять и ждать непонятно чего под подъездом после такого не стоит. — Ты с нами?
Сигма растерянно повёл головой, отрывая взгляд от Гоголя. Даже несмотря на то, что с медицинскими процедурами было покончено, а парень выглядел как новенький, они всё ещё стояли слишком близко, и от этого нелепого молчания между ними, от того, с каким щенячим взглядом Гоголь смотрел на своего парня, от того, как пытался подобрать слова Сигма, Фёдору хотелось то ли отвернуться то ли уйти подальше, прочь от давления удушающе-слащавой атмосферы.
— Я…
Но что бы там не хотел сказать Сигма, это было не так важно: уведомление в телефоне разом перебило все его планы. Парень опустил взгляд, и Фёдор увидел, как светлые брови на мгновение дёрнулись к переносице. Сигма поджал губы и поспешно убрал телефон.
— Мне нужно идти.
— А… — начал было Гоголь, но парень быстро предупредил возражения: снова поднял на него светлые глаза и улыбнулся. И эта улыбка разила куда сильнее, чем все предыдущие удары.
— Я непременно зайду как-нибудь ещё, — сказал он, а потом вдруг шагнул ещё ближе, и опустил тонкую ладошку на грудь Гоголя, туда, где билось сердце. — Спасибо.
Фёдор закатил глаза.
Гоголя нельзя было задеть ударами, его было сложно вывести из состояния равновесия надолго, с ним вообще мало что можно было сделать. Но вот то, что делал с ним этот мальчишка одним своим касанием,
что он мог сделать если пойдёт чуть дальше… Его всерьёз напрягало.
***
Они собрались уже после заката: Дазай, в свойственной ему манере заявил, что лучше время для двойного самоубийства не найти, и если уж они в кои-то веки собираются вместе, то стоит сделать всё по высшему разряду. Фёдор вздохнул и промолчал, хотя в глубине души был совсем немного, но согласен. Тем более, что доля правды в словах Осаму присутствовала — иначе, чем двойным самоубийством их поход в забегаловку на окраинах назвать было нельзя. Да даже забегаловка — слишком громкое слово, так, картонная коробка с безвкусной вывеской «Шаурма!» и несколькими круглыми столиками снаружи, к которым даже стульев не прилагалось, зато прилагались вечно блуждающие стаи бездомных, разящих перегаром стариков и прочих, которых хватало Фёдору и в своём районе.
Впрочем, он прекрасно понимал, почему они именно здесь: их разговоры обычно не предназначались для лишних ушей, их нельзя было доверить даже тому, на охрану чего они положили все силы, и… Здесь, на окраине жизни, среди шума, стука стаканов и чужих разговоров, их точно не станут искать.
— Ну? — начал Фёдор, едва они устроились за одним из столиков. Он — с кружкой дешёвого чая, Дазай — с шаурмой непонятного происхождения, видимо не пошутив про самоубийство.
Они так и не договорили днём. Когда Достоевский вернулся домой, отчитал Гоголя и тот съебался наконец спать, вымотанный произошедшим, но абсолютно, нереально счастливый, Фёдор вернулся к ноутбуку, на котором была уже почищена переписка. Которую он, вообще-то, не чистил. Осталось только одно, новое сообщение.
18:55
Сегодня: d4-e6.
Фёдор тихо хмыкнул, сразу уловив суть. Что ж, тут всё было более-менее очевидно: город — шахматная доска, d4– торговый центр, где они встретились в прошлый раз, e6 — место, выбранное Осаму для новой встречи. Обычный «г-образный» переход по переплетению улиц, ничего слишком сложного, если понять ход его мысли. А Фёдор понимал всегда. Время, Осаму, конечно, не указал, но и это было несложно рассчитать — его офис на городской доске — d8, а значит у Фёдора было больше часа, чтобы добраться и прийти как раз вовремя — когда сам Дазай подходил к ларьку. Конечно, можно было бы назвать Осаму параноиком и социопатом, не умеющим выражать свои мысли более-менее явно, но в этот раз Фёдор понял и принял предложенную осторожность — тем более, это действительно было безопасно: предыдущая их встреча была случайностью, никто не мог просчитать дальнейших ходов и не знал точки отчёта. Даже уловив систему, не понять дальнейшего хода событий.
— Ты знал, что прототипом шахмат была древнеиндийская игра? — склонил голову Дазай, не спеша переходить к делу — стандартная его манера общения.
— Чатуранга, — закатил глаза Достоевский. — Только вот до заимствования правила и суть были другими. Едва ли можно считать это нынешней игрой.
— Меня заинтересовало не то, — заметил Дазай.
— Ну конечно.
— Хочешь перейти сразу к делу?
— А ты нет?
Дазай неопределённо повёл плечом. Возможно.
— Как ты думаешь, — начал Дазай. — Кто мы на этой доске? Ты ведь не из тех, кто считает себя ладьёй, но и простой пешкой тебя явно не назвать. И относительно твоего пёсика…
— Гоголя не впутывай, — бросил Фёдор, чуть хмурясь и отставляя пластиковый стаканчик с чаем. — Но если бы он был на поле — то только конём.
— Да? — удивился Дазай. — Почему?
— Самая неадекватная фигура, — пробормотал Фёдор. — Его движения можно предсказать, но никогда не знаешь, как он повлияет на партию, не говоря уже о том, что он бросит все силы на спасение короля. А король…
— Без сомнения Сигма, — кивнул Дазай.
— Полагаю, ты судишь не по силе, — повёл бровью Фёдор. — Тогда что происходит?
Дазай улыбнулся, аккуратно отложил свою шаурму, вытер руки салфеткой, складывая в замок на столе. И Фёдор окончательно уверился в том, что происходит нечто из ряда вон.
