Скелет

      Коммуникация была, в течение всей истории, той штукой, которая меняла общества. Обезьяны стали людьми, благодаря потребности общаться, и развив свои голосовые связки, научившись использовать зубы и язык для речи. Примерно, наверное, так все и происходило. Древние люди хотели сказать что-то людям, которых никогда не увидят, и придумывали иероглифы. Люди хотели объясниться друг перед другом как можно более понятно и создали буквы. Благодаря, и ради коммуникации изобрели телефоны, печатные машинки, архивы, даже интернет. Общение — самая мощная сила мира. За исключением только ядерной и силы случайности, однажды создавшей Землю и однажды уничтожившей динозавров.       Так почему же ты, Инко, не можешь использовать свой телефон и наконец ответить на звонок мужа?       Инко знала ответ. Но прямо сейчас она не могла продолжить с собой внутренний диалог чтоб успокоиться и ответить Хисаши — сейчас она не ощущала себя ни матерью, которой нужно позаботиться о своём ребенке, ни женой, которой нужно сообщить несколько вещей мужу.       Сейчас Инко ощущала мурашки непонятного ужаса, пробегавшие по её шее, и этот рудимент — поднимающиеся волоски, заставляли её ощутить себя испуганной обезьяной под дождём в грозу. Не умеющей позвать на помощь. И точно так же, как обезьяна не могла позвать на помощь, она точно не могла ответить на телефонный звонок. Не-а. Она знает только, как убегать и прятаться. Ей просто очень страшно.       Инко, Инко, почему тебе страшно?       Потому что её ребёнку угрожала смертельная опасность. Теперь Изуку сидел в соседней комнате, убирая разбросанную канцелярию, и она не могла поверить во все произошедшее. Отвыкший от опасности и скорости жизни мозг не хотел справляться с нагрузкой.       Можно мы выпьем успокоительное и заснём? — Спросил мозг.       Ну, уж нет, — ответила Инко. — Тогда у нас будут проблемы.       Это проблемы Инко из будущего, — мозг попытался подать импульс к руке, чтоб выключить телефон. Инко случайно нажала на зелёную кнопку.       Её руки начали потеть так сильно, что Мидория чуть не выронила телефон, услышав голос на той стороне трубки:       — Дорогая? Бакуго писала мне.       Она выдохнула.       — Да, привет.       — Ты ещё не была в больнице?       — Была. Мне звонил врач.       — Мне очень жаль, что я сейчас не с вами. Я перешлю деньги прямо сейчас. Нужно перевести Изуку в платную клинику...       У речи Хисаши Мидории было две важных для Инко детали, и несколько важных вообще.       Во-первых. Он старался говорить фразами покороче, чтоб не загружать взволнованную женщину. Они никогда не созванивались без особой причины, так что Инко была на нервах при каждом звонке.       Второе. Хисаши мог начать бормотать, и тогда ей приходилось останавливать его, но сделать это иногда было сложно, потому что Инко любила бормотание мужа.       — Хисаши, Саши, подожди. Я забрала Изуку домой. Он сейчас в своей комнате. Врачи сказали, всё обошлось.       — Скажешь, что с ним?       Третье, Хисаши задавал наводящие вопросы, чтоб она не думала, как продолжить фразу, пытаясь сказать что-то беспокоящее. Да, склонность к перечислению и складированию Изуку взял от обоих родителей.       Это, наверное, можно было объединить с первым пунктом в один "заботится об Инко".       Инко услышала, как Изуку собирает карандаши в коробку. Стук дерева о железное дно. Ланч-бокс с изображением тройки японских героев, в котором Мицуки подарила её сыну на пятый день рождения сладости. Если бы Инко была внимательнее, она поняла бы, что значили слова Мицуки тогда — "прости, что щенок не пришёл. Я пыталась его заставить, но, э, это странно, он убежал играть с друзьями и крикнул, что не желает видеть слабака Деку. Расти большой и вмажь этому дурню как следует от меня". Если бы она хотя бы предположила, что есть какие-то проблемы.       Но она уже порезалась об осколки.       — Он в порядке. Врач сказал, только царапины.       — Я настаиваю на повторном осмотре, — этот вежливый тон. Почти давяще.       Четвёртое. Иногда от Хисаши исходило впечатление лишком книжного человека. Настаиваю. Кто говорит «настаиваю»? Юрист. Хорошо, в суде люди могут говорить «настаиваю». В каких-нибудь книжных ситуациях, в театре и музее. Но точно не в жизни. Это касалось не только отдельных слов, временами она замечала устаревшие или выпавшие из нынешней речи слова у мужа. Честно говоря, Инко не могла вспомнить, кто Хисаши по профилю деятельности. Словно это было так незначительно, что вечно вылетало из головы.       Ей было интересно, но разве не смешно прозвучал бы вопрос — муж, я знаю, что мы женаты больше десяти лет, но можешь сказать, кем именно ты работаешь? Или где? Это не было важно сейчас. В последнюю очередь она думала о том, кем работает Хисаши, пока он обеспечивал их семью и заботился об их сыне, в то время как она, будучи рядом с Изуку, за шесть лет не обнаружила следы постоянной травли.       — Инко, просто из-за отсутствия причуды, они могли не обратить внимание на его травмы. У меня был такой опыт с братом.       Инко взяла телефон двумя руками, словно баюкая его. Она знала о случившемся с братом Хисаши не много, но то, что она слышала, было до слёз нечестно.       Ей нужно было рассказать о той новости… О причуде Изуку. Это было... Это имело большое значение — может быть, если бы Хисаши помог ему с причудой, Изуку установил бы, наконец, контакт с отцом. Они оба обожали причуды. Но Инко видела, как Хисаши боится задеть сына этой темой.       Может быть, когда они пояснили бы это, что-то поменялось бы. В лучшую сторону. Может быть, это не будет замена другу, но это будет отец.       — Я не смогу прилететь.       — Что?       — Я напишу тебе адрес хорошего специалиста. Скажешь, что ты от меня. Прости. Инко подавилась всеми мечтами, которые загадала.       — Наш сын мог быть ранен! Он был ранен! И... И теперь ты не собираешься даже увидеть его?       — Я работаю для нашего благополучия.       Инко слышала извинение в его голосе, но это не волновало её. Хисаши делал это неправильно. Всё неправильно. Он не должен извиняться, он должен взять билет и вернуться! Хисаши поступает неправильно. Так не должно быть. В тяжёлые моменты семья держится вместе.       Мужчина на трубке выдохнул, словно говорил эту фразу пятидесятый раз за день. Словно повторял одно и то же маленькому ребёнку. То-да-потому. Она его жена и имеет права видеть его! И тем более сын должен видится с отцом! Если только... Хисаши не хочет их видеть.       — Я знаю, о чем ты думаешь. Ты думаешь, я оставил вас.       Она не стала отвечать.       — Это неправда. Это никак не связано с вами, сейчас я очень занят. Я обязательно приеду потом.       — Но ты приезжал тогда!       Ты приезжал, когда Изуку не смог спрятать ожоги. Ты угрожал Бакуго. Ты защищал нас.       — И не жалею. Я был рад повидаться с тобой и Изуку, пусть и в неблагоприятных обстоятельствах. Но я не могу вернуться опять. Слишком рано.       Он повесил трубку.       Инко оперлась локтем на колено и положила голову на ладонь.       Это было неправильно. Муж не хотел возвращаться в семью, жена не могла вернуть мужа, и в это время сын рос, словно сам по себе. Так не должно быть. Нормальная семья не выглядела так, а Инко, хотя и готова ждать, сколько потребуется, так же нуждалась в поддержке и не готова была справляться одна в такие моменты.       Раньше у неё была Мицуки. Ещё в прошлом году у неё была Мицуки, которой Инко в любой момент могла позвонить. Та прилетела бы с работы, скинула туфли в коридоре и ударила бы об стол бутылкой чего-нибудь не слишком омрачняющего. Она бы сказала — "шли своего Хисаши далеко и надолго", а Инко улыбнулась бы и покачала головой — "не говори так, он любит нас". Теперь у неё не было ни Хисаши, ни Мицуки. А путаница и грусть накатывали без спирта.       Инко ощутила жжение, как насекомое внутри черепа, пытающееся пролезть через её глаза и заставляя ощутить ужасную боль. Она оперлась лицом в руки, совсем не пытаясь остановить нахлынувшие чувства. Не ощущая никакого облегчения. Лучше бы это были насекомые. Было время, короткое время, когда она справлялась с чувствами гораздо лучше. Не была жёсткой, но могла отложить свои переживания.       Щелчок.       Она вспомнила, как помогала Мицуки с её страшными синяками, когда та выходила одна на ночные прогулки. Тогда ей тоже хотелось плакать, видя ссадины и большие цветные пятна синяков, но она держалась лучше. Ей было ради кого держаться. Если бы не она, Мицуки давно бы обнаружила и раскрыла полиция. Учитывая характер её "самодеятельности" линчевательнице грозил бы срок.       Инко вздрогнула от этой мысли. Не заметила даже, как перестала плакать. Нет... Она вздрогнула не потому, что вспомнила Мицуки. Было что-то ещё. Инко попыталась понять. Она что-то услышала?       Щелчок.       — Мама?       Инко вздрогнула опять. Заботливый голос выдернул её из размышлений.       Изуку поставил перед ней кружку с чаем. Она совсем не заметила, как он вышел из комнаты.       После конфликта с Бакуго, у Инко было странное чувство, когда она смотрела на сына. Словно она и правда пропустила несколько лет его жизни. Хотя всё это время они завтракали и ужинали вместе, проводили вместе выходные и праздники, встречали Хисаши в аэропорту и так далее. Странным было не пытаться совместить эти два факта — нет, в голове Инко достаточно быстро сложилась общая картинка того, как рос Изуку. Она была рядом, но она не была рядом всегда. Это было нормально, родителю нужно уметь со временем отпускать ребёнка, чтоб тот развивался сам по себе. Не часть её, другой человек.       Вот только Инко видела его тёмные зелёные глаза, влажные от слёз, и все больше ощущала, что смотрит на сына, как на саму себя. На Инко из самого дальнего прошлого.       Как она хотела бы, что бы он гордился тем, что имеет. Как хорошо понимала, что этого не произойдёт.       — Я услышал конец вашего разговора.       — Мне очень жаль.       — Ты не виновата.       Инко не умела читать людей. Ей хотелось думать, что материнский инстинкт существует. Что она может понимать своего сына без слов. Раньше хотелось так думать, но затем ситуация с Бакуго поставила её с ног на голову. Она совсем не знала, что в голове Изуку. Только основы. Совершенно общие вещи.       Он любил её, он любил всех людей. Слишком большое сердце, в котором есть место для каждого, кроме себя. Слишком большие стремления, опять не учитывающие свои силы.       Как она хотела бы говорить с сыном на одном языке       — Ты заслужил лучшего.       — Ты самая лучшая.       — Была бы лучшая, защищала бы тебя лучше.       — Я сам хотел поехать с тётей.       — Я не только про Мицуки.       Изуку замолчал, и Инко показалось, что он сейчас уйдёт в свою комнату. Как... Называлось такое в психологии? Бей или беги?       Он не сбежал. Она бы сбежала, а он не стал.       — Я сам хотел общаться с Кацуки.       — Я не объяснила тебе, как беречь себя. Я не объяснила, что такое друг. Я думала... Что, ты знаешь, что у тебя есть друг.       Инко никогда не думала, что в ней будет такой сильный порыв, но в голове проносились все случаи, когда её сын и Кацуки играли вне дома, а Мицуки гоняла чай и рассказывала сплетни. Мальчики всегда возвращались потрепанными, и Инко не переставала находить у Изуку синяки и ушибы. Мицуки фыркала — "мальчишки всегда будут мальчишками" и трепала её сына по голове, от чего тот вздрагивал.       Инко никогда не понимала этого. Инко хотелось спросить, что случилось. Инко слишком хорошо была знакома с положением безпричудных. Мицуки знала об этом ничуть не хуже. Они обе считали, что всё обойдётся. В их-то семьях не будет таких проблем, не когда они обе столько времени старались что-то предпринять, не когда они знали на практике, что значит быть слабее и надеяться на лучшее.       Инко ощущала себя тем прохожим, который смотрит мимо преступления, отказываясь видеть.       Ощущение тошноты подбиралось от желудка до горла вместе со всеми теми вопросами, что она съедала, так и не спросив.       Инко хотелось завернуть сына в пузырчатую плёнку. Он уже не доверял ей. Прятал секреты, прятал ожоги. Не было бы большой разницы, если бы она совсем потеряла его доверие, но в итоге, она просто пытается спасти его. Да? Нет. Он должен быть среди сверстников, общаться как все нормальные дети. Нормальные дети. С причудами.       Если бы природа хотела, чтоб дети вырастали из своих семей, она бы сделала их сильными. Она бы дала им всем хорошие, сильные причуды. Точно. Причуда. Она забыла про причуду!       — Я хотел спросить про тётю Мицуки!       — Мне нужно сказать тебе, что мне сказал врач!       И они опять замолчали. Инко увидела в зелёных глазах мальчика отражение девочки в вязаной шапке. Вместо тошноты, из её рта выпал смех. Наполовину горький, наполовину счастливый. Изуку рассмеялся с ней. Она не знала, что отразилось в её глазах для него, но он смеялся так же заливисто.       — Начни ты, — сказала Инко, как мама-друг, а сама закрыла рот ладонью — ей нужно будет загуглить, как сказать это. Она не собиралась шокировать своего сына так много за один день. И она просто... Не знала, как подойти к ситуации.       Малыш (ему десять???), Изуку, теперь у тебя есть причуда (звучит дико???). Была все это время (звучит так, словно я плохая мать???). Я об этом понятия не имела, клянусь.       Блин. Это... Она, правда, понятия не имела, как сказать что-то такое. Ей нужно время. Интернет. И платок, чтоб стирать слёзы.       Это ощущал Изуку, когда не мог сказать ей ничего о своих переживаниях? Собственную слабость? Что он слишком глупый, чтоб сказать что-то правильно? Нет, вообще нет. Его проблему не исправила бы ни одна методичка по разговорам со взрослыми или вопросы к интернету. Теперь Инко знала, что чувствовал сын — бесконечную собственную бесполезность.       И как матери, ей нужно было доказать, что это ложь.       — Тётя Мицуки сказала, что вы были героями! На самом деле, она просто хотела рассказать про вашу дружбу, но всё пришло к этой части. Тебе, похоже, не нравится это слово...       Потому что оно не было правильным. Они не были героями. У них не было трудовой книжки или начислений в пенсионный фонд. Это не было работой.       Они просто выходили на улицу, закрывая лица от глаз и тела от ударов, чем придётся, рискуя умереть и/или быть принятыми за злодеев.       Изуку не знал всего этого. Изуку при слове "герой" думал о Всемогущем. Им приходилось шить марлевые маски, чтоб скрывать лица, и полиция гонялась за ними так же, как за преступниками, которыми они и были — лезли не в свое дело, вмешивались в то, чем должны заниматься герои, подвергали себя опасности.       Но глаза Изуку светились как маленькие солнышка, и он так широко улыбался, когда говорил о ней, с таким восторгом, словно Инко была вторым Всемогущим, и она поняла, что не хочет говорить про всю тёмную сторону линчевательства. Она просто... Давно не видела его таким.       —...И я понимаю, что по факту вы были линчевателями, но мам, это... Это круто! Я не... Я не знал, что ты хотела быть связанной с чем-то таким!       — Я и не хотела.       — Но ты же?       — Мицуки хотела.       И по его взгляду Инко поняла, что это не будет быстрое вопрос-ответ. Это будет большой разговор по душам.       Как ей такое не нравилось.       — Она всегда была взбалмошной, и подросткой вдруг решила, что это гениальная идея. Она всегда была, м, очень активной? Волейбол, школьные кружки. Постоянно устраивала драки, за ней было не угнаться.       — Тётя Мицуки сказала, что она...       Изуку сглотнул слова. Что-то в его речи поменялось, и Инко заметила это. Сын сменил положение рук, схватившись за локти, и чуть ссутулился, закрываясь.       — Что она помогала безпричудным?       Инко ощутила этот взгляд под своим черепом. Как рентген. Она знала, что сын хочет услышать правду, но в то же время представляла, как это будет больно. Так больно, что он на самом деле надеется, что она солжёт.       — Да.       Изуку выдохнул и разом сделался мельче.       Инко поднялась и подошла к сыну, обняв его, и когда он вздрогнул от её рук на своих плечах, её сердце разбилось.       Её ребёнок. Её сын. Её мальчик, которого она не спасла, которого доверила другому человеку.       Она не заслуживала того, чтоб он звал её своим героем. Она никого не могла спасти.       Изуку всхлипнул:       — Прости, пожалуйста...       Она никогда этого не понимала. Она не понимала собственного мальчика. За что он просил прощенья? У кого? Инко хотела задавить в себе единственную догадку — Изуку просил прощенья за свою бесполезность.       Инко так много хотела сказать: ты не виноват. Я не позволю этому случиться опять. Я люблю тебя. Так сильно люблю тебя. Я сделаю ради тебя что угодно. Ты мое сокровище. Ты даже не знаешь, какое ты сокровище. Когда ты родился, ты уже был как целый мир для меня.       Язык подвёл её. Инко схватила сына сильнее, и перед тем, как рассыпаться в слезах, прошептала:       — Тебе не нужно извиняться.       Она даже не знала, услышит ли он через собственные рыдания.       Чтоб полностью успокоиться, им потребовалось две чашки чая и много печенья. Инко могла грустить из-за мужа сколько угодно, но Хисаши присылал очень вкусное печенье.       Инко надеялась, что после чая Изуку решит не поднимать больше эту тему. Ну, она была не права.       Опять же, какой десятилетий ребёнок решит, что хорошей идеей будет возвращаться к теме, которая уже так сильно его расстроила?       Он не был нормальным десятилетним ребёнком. Он "дружил" с Кацуки Бакуго в течении шести лет.       — Как так вышло, что тётя Мицуки...?       Инко вздохнула:       — Это сложно. Она всегда думала о тех, кто слабее.       Ей нравилось чувствовать себя спасительницей. Храброй, и волевой, способной защитить кого-то маленького и слабого.       — И она искала, кому бы помочь. Это не были с самого начала безпричудные, но в нашем детстве их было больше.       А потом был большой всплеск самоубийств безпричудных, — Инко никогда ему не скажет.       — А потом она помогала и людям со слабыми причудами и просто людям в беде. Хотя, ей больше всего нравилось, когда нужно драться. Мицуки любила, чтоб где-то происходило преступление, и тут она приходит и останавливает его. Возвращает женщине сумочку, бьёт злодея, слушает благодарности.       — Похоже на Кацуки.       — Нет. Нет, Мицуки... Она никогда бы не обидела слабого. Кто-нибудь…       — Я сам лез.       — Ты хотел дружить с ним.       Объясните...       — Он говорил, чтоб я перестал.       Как показать ребёнку, что он ценен?       — Это не значит, что ему можно было бить тебя.       Или называть бесполезным. Или жечь.       Она столько пыталась ему сказать. И столько ещё будет пытаться объяснить. Но нет, не сейчас. Это не время, Инко никогда не была и не пыталась считать себя хорошим учителем. У неё не получается объяснять такие вещи. Хисаши умеет гораздо лучше, он вообще гораздо лучше объясняет вещи. Доказывает свою точку зрения. Заставляет согласиться.       — Ладно, ты расскажешь ещё?       Ну, и переводить тему. Хисаши появлялся в их жизни не часто, но Изуку просто впитывал все его манеры и навыки. Инко надеялась, что не Хисаши научил их сына лгать.       Она же пыталась объяснить про Мицуки? Она слишком быстро отвлеклась.       Мицуки... Любила хорошие драки. Я никак не понимала, как драка может быть хорошей. Я не успевала, но она всегда тормозила, чтоб я успела подойти. У нас разница в четыре года, так что я всегда ощущала, что как старшая должна быть разумнее.       Защищать её. Конечно, не в драке, но я прикрывала её от учителей.       — Когда Мицуки предложила эту самодеятельность, я видела, что мои доводы она не услышит. И решила, что лучше уж вместе.       Чтоб кто-то был на её стороне, даже если она не права. Останавливал её от крайности.       — А что за дерево, к которому она вела меня?       Эм. Нет. Она не хочет об этом говорить. Нет. Это неловко. Она не будет рассказывать эту историю.       — Яблоня у нашей школы. Много хороших дружеских воспоминаний, ностальгия.       Это началось, когда Мицуки разбила лицо мальчику с параллели, у той яблони, и я была там, защищала её от учителя. Он вроде как заслужил это, но... От ссадин на лбу много крови.       — А почему вы перестали? Вас поймала полиция? Герой сказал, что так нельзя?       Инко улыбнулась:       — Мицуки познакомилась с Масару, и у неё исчезло свободное время, — и появился кто-то, на кого можно выплеснуть всю свою страсть. — А я встретила Хисаши. И родился ты. И Мицуки сказала, что если твоя причуда окажется слабой, неприятной или её просто не будет, она приглядит за тобой. Будет хорошей тётей.       Изуку опустил голову, о чем-то задумавшись. Ей показалось, что теперь он спросит о враче, но Изуку помыл пустые кружки и ушёл к себе.       Ей нужно открыть интернет, прежде чем у них будет этот разговор.       Спустя полкоробки салфеток, двенадцать открытых на ноутбуке страниц и три звонка педиатрам ("извините, не сталкивалась с таким") Инко узнала многое о нынешнем состоянии статистики безпричудных, ещё больше о детях со "злодейскими", "деструктивными" и "мутантными" причудами. Но информация о поздних причудах преимущественно была в платном доступе в виде чьих-то докторских работ или дипломов на крайне узкие темы.       Никто не говорил ей, как объяснить жертве дискриминации, что он на самом деле не был той группой, которая попадала под удар.       Изуку подошёл к ней под самый вечер, когда она плакала над чьей-то историей с форума — отец делился историей воспитания ребёнка со специфической силой. Она почти не имела каких либо позитивных способов применения, а название, записанное некомпетентным врачом усугубляло отношение к причуде.       Изуку посмотрел на экран, вчитываясь.       — То, что у меня нет причуды… Это тебя расстраивает.       Раньше расстраивало. Да.       — Мне сказал врач, когда я тебя забирала, что ты спасся из-за своей причуды.       Изуку улыбнулся. Это была странная и неприятная улыбка.       — Это не так.       — Мне дали номер и попросили позвонить, чтоб записать тебя на бесплатный приём. Мы сходим и проверим ещё раз.       Инко увидела колебания в лице сына. Он не верил ей.       — Это звучит логично. Сам подумай, ведь есть силы, для которых нужны очень специфические условия. Ты раньше не был в такой опасности.       — Я не знаю. Если у меня есть причуда, она незаметная и не интересная.       Наверное, это что-то глупое.       Голос Изуку был странным. Потухшим. Отстраненным. Ещё в больнице он с восторгом размышлял о чужой силе. Сейчас ему было всё равно на свою.       — Не обязательно... Ходить к врачу и узнавать. Я мог бы узнать сам.       — Мы должны узнать вместе.       Учитывая обстоятельства, при которых появилась его причуда, Инко не удивилась бы, будь его эксперименты опасны для жизни.       Он совсем себя не берёг.       — Я просто... Наверное, там врачи что-то перепутали. Это случайность. Иногда просто... Вещи происходят, а люди думают, что это причуда. Не каждый раз, когда ты хочешь спать, на улице сражается Полночь.       Инко хихикнула. Ей не стоит недооценивать сына. Он переживает гораздо меньше её (меньше, чем следует).       — У тебя правда есть причуда.       — Но это... Разве это что-то поменяет? Я хотел дружить с Кацуки, но теперь мне нельзя. Ты перевела меня на домашнее обучение. А потом в параллель. Ты, наверное, и школу бы мне сменила, если бы считала, что так лучше. Если я приду в другой класс, они все равно поймут, что что-то не так.       Домашнее обучение было идеей Хисаши, но Инко быстро поняла, что для Изуку это было давящим. Как карантин. Или сегрегация.       — Давай договоримся. Мы сходим к врачу и узнаем, какая у тебя причуда. Только мы. И если тебе она не понравится, я позвоню Хисаши, и он сделает так, что тебе запишут что-нибудь другое. Вроде, что-то, что мы могли бы изобразить как твою причуду.       — Если причуда будет слабая... Или не героическая, ты просто позвонишь ему?       — Да.       — Как он сможет что-то сделать?       Инко пожала плечами. Это был жест — "мы не задаём лишних вопросов". У Хисаши была работа за океаном, очень грустная семейная история и странно-нормальная причуда, про которую Мицуки иногда говорила "быть не может, что на этом всё". Слишком много связей на любой случай и ранняя седина. Хисаши говорил, что прожил слишком насыщенную и долгую жизнь, обыгрывая имя.       Инко пожимала плечами — если течение приносит рыбу, она не будет думать, почему вода такая тёмная.       Изуку пожал плечами точно так же.       — Ладно.       — Давай сходим послезавтра. Я отлучусь с работы, а потом можно будет купить мороженое.       Инко не ожидала, что Изуку обнимет её.       — Я люблю тебя, мама       Она пригладила беспокойные кудри.       — Тоже тебя люблю, барашек.       — А ещё, если... Если причуда будет плохая, давай напишем, что у меня Притяжение. Как у тебя.       Когда Изуку сделал уроки, когда они поужинали и он заснул, Инко всё ещё искала в интернете. Всё внутри неё болело, но она наконец-то ощущала, что может помочь сыну.       Инко удалила СМС-ку Хисаши с номером его специалиста. Может быть, это было как зуб мудрости, который мог бы быть полезен в другое время и при других обстоятельствах, но не теперь.       Теперь они справятся сами.