Скелет

      Серо-фиолетовые глаза возникали в памяти, стоило только закрыть веки. Ощущение мурашек в коже, холода в загривке, мельтешения в нитях собственных нервов. Клубок в кошачьих лапах. Он не мог нормально учиться с такими мыслями в голове. Ощущение чужой причуды, ощущение ПРИЧУДЫ заставляло мозги шевелиться, словно его голова была муравейником.       Мидория попрощался с сестрой ещё в школе, чтоб всю дорогу до маршрутки бежать сломя голову, потому что его голова его не слушалась, его мысли роились, как насекомые, и Изуку казалось — Изуку убыл уверен, что он может расколоться от этого шума.       В метро он исписал четыре страницы — причуда контроля, причуда для людей, причуда с вербальной реакцией, причуда изменяющая состояние ума? Причуда, которая может изменять память? — его ладони уже полосатые от чернил и Изуку случайно ударил себя ручкой в нос, когда слишком наклонился. Это просто... Так запутанно и непонятно, разбирать причуды это как... Нет, он ни с чем не хочет сравнивать, он просто обожает это. Столько уникальных вариантов, такой простор интерпретации, идеи переполняли его, а он переполнял блокноты. Так интересно!       В одной его руке ручка, в другой телефон, и Мидория продолжал искать что-то похожее в интернете. Запросы мелькали один за другим быстрее скорости взгляда, и Изуку заглянул за состояние одновременно полной сосредоточенности и избытка разума, где рассеянность хлопнула ладонью рассудка. Но в то же время? Он вышел раньше своей остановки чтоб загрузить школьную сумку энергетиками. Продавец — вроде человека с мутантной причудой — просто смотрел, протягивая сдачу, сказав на прощанье, увидев, наверное, лихорадку во взгляде: "дай бог тебе здоровья".       Возвращаясь в метро, Изуку чувствовал, что здоровье ему понадобится.       Среда создавала человека одновременно с тем, что и человек создавал свою среду. Причуды с лёгкостью могли быть эволюционной ошибкой, бессмысленной случайностью, или полезной добавкой. Это всегда зависело от условий, число которых словно росло только от того, что Изуку пытался представить их все.       Легко сказать "я пирокинетик" или "я создаю растения", но нужно было разбираться — температурные ограничения для огненной причуды, наличие и отсутствие огнестойкости, мутантные особенности, характерные черты и что вообще здесь будет значить "пирокинез"? Ты делаешь взрывы или молнии, или ты создаёшь пламя? Ты управляешь огнём, у тебя есть ограничения по площади и времени, а что на счёт плазмы? Тепла?       Причуда не была тем, что может и не может человек. Причуда была частью человека, его глазом, рукой, ногой, образом жизни и мышления. Разобравшись в причуде можно было создать впечатление о человеке и не ошибиться — а для безпричудных это могло быть вопросом выживания — ты доверишься человеку с одуванчиками в волосах и соком борщевика вместо пота?       Сперва ответ очевиден — одна причуда может расщепить твою плоть, вторая буквально божий одуванчик. Но, может, второй человек будет добрее к тебе, если у тебя похожая причуда или если ему нужно создать положительную репутацию против своей силы? С той же вероятностью этот человек имеет уродливые шрамы от отсутствия иммунитета к своей силе и все считают его уродом как бонус к антисоциальной способности. Так что, может, это будет первый человек, потому что в детстве ей говорили, что одуванчики — мягкие и пушистые, и она приняла это как часть себя и стала под стать причуде — мягкой и пушистой?       Один огонь грел, другой сжигал, а третий приманивал насекомых в темноте. Ментальные причуды могли быть столь же разнообразны, как и физические.       Разобравшись в причуде Шинсо, Изуку мог бы решить, что произошло в коридоре. Может, даже узнал бы, сказал ли мальчик правду. Поэтому Изуку продолжал искать.       (эти размышления почти заставили его пропустить свою остановку)       Итак, ещё раз (он уже сомневается в своём почерке), по памяти, что это было? Шинсо сказал, что его сила это "промывание мозгов", но прямо сейчас Изуку пытался вспомнить ощущение от контроля, и так много кусочков ему были совсем непонятны... Ментальные причуды, если это была ментальная причуда, замечались реже, и оттого у него не было опыта в их разборе. Только собственный опыт.       Бело-голубой край у глаз. Ощущение онемения. Крик под водой. Едва не исполнившийся без его ведома приказ "А теперь забудь". Ощущение чуждости, ощущение зрителя, беспомощности. Боль в голове, ощущение сна, общая вялость, дезориентация проблемы с воспоминанием при пробуждении. Пощёчина Сецуны. Освобождение. Ощущение перемещения уже после того, как оно случилось. Нет, он... Он уже писал про дезориентацию.       Что из этого по-настоящему важно? Что он пытается вспомнить?       На что это было похоже?..       Изуку открыл Интернет. Открыл Wikipedia. Он не знал, на самом деле, что хотел найти. Что ему нужно? Что это было? Потеря сознания? Гипноз? Эм, нет, это вообще не подходит.       Он закрыл глаза, пытаясь вернуться к тому ощущению. Отсутствие контроля, вялость, слабость... Нет, не слабость, просто ограничение. Какое ограничение? Вообще, это слово тут подходит?       Это смешно. Это грубо. Он ничего не знает об этой причуде кроме той минуты, что ощущал её на своей коже, но уже пытается сделать теорию. Уже уверен в своей правоте на счёт о чём-то, чего даже не знает. Но... Если это сработает... Он попросит прощенья, если окажется не прав. Но с чего-то нужно начать.              Навскидку Изуку набрал "Зомби". Оттуда перешёл на слово "одержимость" Он застопорился у слов "бесноваться" и одержимости в вуду. Но это не подходило интуитивно.       Он не... Изуку знал, что это не было похоже на транс, ему ничего не нужно было делать самому, вместо этого он отключился, как... Заснул.              Мидория открыл два слова. Промывание мозгов и сонный паралич.       "Управле́ние созна́нием (англ. mind control), промыва́ние мозго́в (англ. brainwashing, из китайского xǐ năo 洗脑), наси́льственное убежде́ние (англ. coercive persuasion), управле́ние мышле́нием (англ. thought control), преобразова́ние мышле́ния (англ. thought reform), идеологи́ческая обрабо́тка — применение манипулятивных методов при попытке изменить мышление, поведение, верования, эмоции или процесс принятия решений человека, помимо его воли и желания."       Это был ровно тот же самый термин, который использовал Шинсо, но Изуку не видел достаточно похожего. Он даже попробовал разобрать определение логически, но оно просто было другим. Нет, его детали из другой коробки — Изуку хорошо запомнил, как пытался кричать и освободится, просто там было это ощущение... Чувство клубка, он будет звать его так. Чувство, когда все его нервы и жилы становятся, как клубок в кошачьих лапах, и он смотрит за игрой кошки со стороны, ничего не способный сделать.       Шинсо словно отделил его разум от тела, и хотя причуда по его же словам звалась "промыванием мозгов", Изуку решил, что от контроля разума, гипноза и пропаганды и десятка доброго других слов здесь нет вообще ничего. Шинсо мог заставить его забыть, но власть над остальными аспектами личности ещё под вопросом.       Второе определение заставило его замереть в буквальном смысле.       "Со́нный парали́ч (сонный сту́пор) или катаплексия пробуждения — состояние полного или частичного паралича мышц, возникающее во время засыпания или реже во время пробуждения. В данном состоянии человек обездвижен, не может говорить и не способен открыть глаза, однако способен контролировать движения глазами. Длится эпизод сонного паралича секунды или минуты, а прервать его могут прикосновения к испытывающему или звуки."       Изуку перешёл к слову "парасомния" и достал из сумки банку энергетика, с удивлением поняв, что где-то успел выпить первую... Он не знал, что ему это было так нужно, пока не попробовал. Итак, следующее слово.       "Парасомнии — двигательные, поведенческие или вегетативные феномены, возникающие в специфической связи с процессом сна, но необязательно связанные с его расстройством. Расстройства сна, вызванные психическими, неврологическими или соматическими заболеваниями относятся к вторичным нарушениям сна."       Изуку проверил каждый термин и сделал скриншот на одном:       "Сомнамбули́зм (от лат. somnus — «сон» и ambulo — «ходить», «передвигаться»; ноктамбули́зм (от лат. nox, noctis — «ночь»), снохожде́ние, устар. лунати́зм) — расстройство парасомнического спектра, при котором люди совершают какие-либо действия, находясь при этом в состоянии сна. Оно классифицируется как расстройство сна, относящееся к семейству парасомний. Снохождение возникает обычно во время неполного пробуждения от глубокой фазы медленного сна и провоцирует на действия, свойственные бодрствующему человеку. Зачастую это простые и безопасные действия: подъём в постели, хождение, уборка, но могут быть и довольно опасными: приготовление пищи, вождение, жестокое поведение, хватание за воображаемые предметы".       Изуку записал концепт как свои последние лихорадочные мысли. Не хватало только "тому, кто найдёт это после меня", но в этот момент энергетики напомнили о голоде. Он должен был поесть. Правда поесть. а не жидкий сахар. Ему нужно вернуться домой до приезда мамы. Ему нужно было сделать домашнюю работу и он... На самом деле, открыл для себя больше вопросов, чем ответов. Почему свою причуду Шинсо назвал промыванием мозгов?       ...Что он пытался и не мог вспомнить? Кого?       Воспоминание улыбнулось.       Женщина из консультации! Как он мог про неё забыть?!       Изуку вскочил, захлопнув тетрадь. Рядом с ним осталось свободное место при полном вагоне людей, никто из которых не решался осадить странного, бормочущего мальчика.       В тот день его размышления не пошли дальше. В тот день Изуку не мог заснуть, думая о нечётком лице консультанта и мгновении, когда рябь на лице Шинсо сменилась решимостью, прежде чем он задал свой ужасный вопрос и укрыл глаза жертвы (получателя? Адресата? Приобретателя? Как об этой причуде вообще говорить?) дымкой.       Неприятное название для неприятной причуды. Мальчик, который обедал один и кормил кошек вместо того, чтоб поздороваться с новым одноклассником. То, как говорила о Шинсо староста. То, что говорила о Шинсо Сецуна.       "он какой-то придурок"       "сразу обособился"       "он всё равно никому не скажет"       То, как одноклассники спрашивали у него про причуду.       Поднятые телефоны, когда он говорил с Шинсо.       То, какой злой Сецуна пришла на перемене.       "Нашли, что спросить"       "Парень помешался на кошках". Он... Он бы тоже дружил с кошками, если бы не получалось с людьми. Шинсо такой же? У него проблемы? У него проблемы с классом или с причудой? Что спросили у него одноклассники в самом начале о его причуде, от чего он стал сторониться их?       Изуку поднял телефон с зарядки. Открыл чат с Сецуной.       Он не знал, как она записала его имя в телефоне, но обожал свой собственный вариант.       Вы: не разбудил?       Сесцуна: нет. Ты чего не спишь?       Вы: с причудой Шинсо что-то не так       Сесцуна: он мудила, вот, что с ним не так       Вы: нет, серьёзно. Я же был там, и она по названию не подходит даже.       Сесцуна: сочиняешь от балды.       Сесцуна: и что?       Вы: что, если в этом дело? У ребят о нём неправильное мнение, вот он ни с кем и не дружит. Он же боялся, что я в классе расскажу про видео.       Сесцуна: он боялся не класса, а что учителя, узнают. Как он тебя поймал?       Вы: он что-то спросил.       Сесцуна: что спросил       Вы: считаю ли я тебя горячей       Сецуна набирает сообщение... Сецуна набирает...       Сесцуна: ОН ИЗВРАЩЕНЕЦ       Сесцуна: МНЕ ДВЕНАДЦАТЬ       Сесцуна: ЧТО ОН СМОТРИТ НА ПЕРЕРЫВАХ?       Вы: НЕТ       Вы: он просто не знал, как меня поймать. Я ещё думаю, как это работает, но ему, видимо, нужна была провокация. Я начал отвечать, а он меня поймал.       Сесцуна набирает сообщение... Сесцуна набирает...       Сесцуна: что произошло пока меня не было       То, как Шинсо виновато почесал затылок. Его слова, усилиями сестры оставшиеся в памяти лучше, чем если бы парень закончил говорить. "Прости. За тупой вопрос и за контроль. Я отпущу тебя через минуту, просто не хочется неприятностей". Плотно стиснутые зубы и кулаки с побелевшими костяшками. "А теперь забудь, что ты услышал". Слишком большие синяки под глазами. Такая же, как у него, сутулая спина. Вид человека, который либо спит постоянно, либо не спит вообще — и так или иначе слишком многим платит за сон.       Как Лунатик.       Вы: он просто извинился и сказал мне, чтоб я всё забыл. Всю ту встречу.       Сесцуна: извинился?       Вы: вообще за всё.       Сесцуна: ебанутый, реально       Вы: что у тебя спросили в классе про причуду? Из за чего ты злилась?       Сесцуна набирает сообщение... Сесцуна набирает...       Сесцуна: они спросили, что я могу отделить кроме конечностей       Вы: в смысле...       Сесцуна: ага. Мрази.       Вы: я просто думаю... У него тоже спросили что-то отстойное? Я тут немножко гуглил и, ну, вариантов хватает.       Сесцуна: я теперь понимаю, о чём у вас говорят. Некоторые причуды просто злые.       Вы: твоя причуда не злая!       Сесцуна: я говорю про Шинсо       Вы: его причуда не злая!       Сесцуна: пытался промыть тебе мозги из-за видеоролика?       Вы: он боялся! :(       Сесцуна: петляешь. Если он не плохой человек, то ему и нечего скрывать.       Вы: я скрываю, что числился безпричудным до этого года.       Сесцуна набирает сообщение... Сесцуна набирает...       Сесцуна: так ты хочешь, чтоб я у него спросила?       Вы: да, если можно. Я не знаю, захочет ли он говорить со мной теперь.       Сесцуна: ок, после уроков. Найди, где он будет, я его для тебя искать не стану.       Вы: ты самая лучшая!!! Спасибо!! :D       Сесцуна: ага, я ещё ничего не сделала. Спи. Бакуго Мицуки видела сон. В этом сне она сидела на кухне дома у родителей со своей подругой Инко. Им обоим было гораздо меньше нынешних сорока, но сон не позволял выяснить точно.       — А лишние?       — А что с ними?       — Ну, как должно пахнуть такое чувство? Когда человек лишний. Это же тоже такой страх? Бояться одиночества.       Полузабытая кухня казалась наполовину золотой от наполовину залившего её солнца.       Мицуки через сон задумалась над ответом. У неё имелись ассоциации, но совсем не из приятных. С другой стороны, Инко, наверное, чувствовала себя лучше без большой компании.       Мицуки никогда не одинока. Ей казалось, она не в состоянии и не вправе судить об этом чувстве — она оглядывалась на людей, получала их критику и похвалу, давала и то и другое сама. Участвовала.       Инко... Другая. Самодостаточная. Может, это их причуды сделали их такими — сила Мицуки делала её приятнее для окружающих, а Инко кружила вокруг себя небольшие предметы, приманивала их и создавала свой собственный мир в изоляции. Чтоб стать зависимой даже от мужа, ей пришлось расслабиться и перестать работать самой. Инко была Землёй, вокруг которой крутилась сколько ей угодно Лун, но её муж стал для неё даже не солнцем, а всем космосом вокруг, и Инко приняла тот факт, что не может повлиять на слишком многие вещи. Выбрала игнорировать их.       Мицуки завидовала независимости, которую имела Инко, и тому, как она воспринимала её как что-то незначительное — ну есть да есть. Поэтому ещё больше её злило, когда Мидория вышла замуж. Когда решила, что безопасность для неё важнее самости. Когда решила создать место, где она не будет счастлива в одиночестве, и разучилась жить одна вообще.       Мицуки знала, что была в послеродовой депрессии, но на самом деле её куда больше беспокоило не свое состояние и потраченные на ребёнка силы, а то, как Инко совсем не переживала, разделяя тот же опыт. Она раздала свою независимость когда выбрала кольцо, ребёнка и квартиру мужа вместе с брошенной учёбой, а Мицуки смотрела, как подруга заедает стресс мороженым и не понимала, как Инко могла так легко расстаться со своим счастьем. Как на самом деле думала, что её счастье с мужем и сыном, а не с самой собой.       Мицуки считала, что Инко рациональнее и бережливее неё, но в итоге Мидория первая дала мужу свою фамилию, и свою личность — ребёнку. Мицуки уже не знала, чего от неё ждать. Мицуки постепенно понимала, что не знала её всё это время.       — Как сама думаешь?       Подруга посмотрела на неё, и вдруг вместо щуплой девчонки стала почти даже старой, толстой, с ужасным, исковерканным гневом и следами боли лицом. Эта Мидория, которую она отказывалась узнавать, закрыла глаза, пытаясь сдержать слёзы, и проскрежетала через зубы:       — Лишняя — это прямо как ты, Мицуки.       Мицуки проснулась, сжимая в руках одеяло. Память жгла её мозг как кислота, и слёзы были такими же.       Бакуго Мицуки всегда знала, что она какая-то расистка. Не осознанно, осознанно она наоборот всегда хотела поддерживать крепкую дружбу, быть такой классной и затейливой, как-то помогать своим и всё остальное. Но в этом и дело — правда просачивалась в отдельных словах, как многослойная луковица. Мицуки была расисткой, она делила людей на Своих и Чужих — дело было в миндалине, этом паршивом, всё ещё нужном инжире её мозга, которая вела её все подростковые годы. Мицуки стукнуло тридцать, а кроманьонец в её мозгу не затих.       Она смотрела на людей вокруг и разделяла их на лагеря, словно готовилась к войне. Каждый критерий — интонации голоса, цвет и длинна волос, размер губ и носа, отношение к религии, выбор партии, голосует человек или нет, есть или нет водительские права, женщина или мужчина, рожавшая или не рожавшая — Мицуки даже не понимала, что делила их, пока не доходило до спора, и вместо рационального аргумента против, основанного на фактах о человеке, его компетенция или знаниях, она говорила — да у тебя же причуда яркая, о чём с тобой говорить!       Причуды — высшая категория. Мицуки могла ладить с человеком во всём, но причуды — её крайняя точка, тут спорить невозможно. Миндалина орала как резаная. Видит Чужого — сразу в атаку, или хотя бы ухватить копьё удобнее. Конечно, что бы защитить Своих!       (Чужие? Свои? Её сын вёл себя как дитя солнца, она только и успевала, что осаживать его. Если страна правда умирала, не было времени на то, чтоб считать себя лучше всех... Она не могла отделаться от мысли, которую однажды вручил ей один знакомый — Япония больше не встанет, и ты знаешь, чей флаг поднимется через пятьдесят лет. А затем Он уехал в Америку, и Мицуки два месяца пила успокаивающее)       Но жизнь продолжалась и менялись приоритеты — приходилось работать на тех, кого в иной ситуации посчитала бы невозможным, и помогать противным людям. Клиенты вообще были уникальным случаем каждый. Когда лобная кора чутка заткнула миндалину после тридцати, некоторые вещи всё же поменялись. Некоторые углы затупились, с людьми стало проще. Но всё же. Миндалина никуда не делась, и Мицуки готова клясться, что она даже немного набухла — Бакуго чётко понимала, где свои и где чужие. Свои — люди со слабыми причудами, женщины-рожавшие-замужние-японки-сорок-лет-и-старше, её муж, её сын и семья Мидорий. Хисаши с натяжкой, но Инко и Изуку точно.       Это не изменилось после весеннего конфликта. Мицуки было странно, но она уделяла этому хотя бы пять минут в неделю — она не ненавидела Инко. Не считала её Чужой после всех сказанных слов, не видела необходимости защищать от неё семью.       Смысл защищать семью от семьи?       Другое дело, что Мицуки каждый день смотрела на себя в зеркало — помыть голову, расчесать волосы, закапать глаза, поставить укол, проверить чёрные точки и прыщи, накрасить губы, подвести глаза, по настроению надеть линзы. Успокоиться. Привести себя в порядок. Сказать, что она чемпионка. Подмигнуть. Поцеловать стекло. Причин много, но вот фишка — с тех пор, как она переглянулась со своим отражением в автомобильном стекле, садясь туда с племянником, Мицуки больше не могла найти ту женщину, которая её миндалиной всегда принималась за Свою. Мицуки не могла найти себя — в каждом зеркале отражалась какая-то Чужая.       Инко Мидория, сказавшая, что больше не хочет считать её своей сестрой, считалась за Свою, а собственное отражение — нет.       Сначала Мицуки думала, что просто долго переживает расставание с Инко. Затем она поняла. Та Бакуго, которую она хочет считать собой, Своей, никогда бы не сдалась. Не спасовала бы перед Инко, не оставила бы её, продолжала бы пытаться вернуть хоть часть того, что у них было.       Та Бакуго Мицуки, которой она хотела стать опять, вышла из кабинета терапевта, и когда её взгляд нашёл медсестру с большими влажными глазами, Бакуго побежала к ней.       Огромные зелёные глаза Инко стали злыми. Такими злыми, какими не должны быть глаза ни одного человека с таким большим сердцем. Она дёрнула руку, а когда Мицуки сжала сильнее, отказываясь отпустить, злобно зашипела:       — Отпусти меня.       Но Мицуки не смогла. Мицуки не могла месяцами. Она посмотрела на женщину, которая отказалась от неё — как брошенная собака — надеясь, что её собственный взгляд так же полон раскаянья, как зол взгляд Инко. Она просто посмотрела и ничего не сказала, потому что ничего не могла сказать даже самой себе. Потому что её сердце не говорило, а только лаяло и скулило, так что она не умела говорить о своих чувствах — это никогда не заканчивалось хорошо.       Как ты попросишь прощенья за то, что он не видела? Как ты покажешь свою вину в том, чего ты не делала?       Не смогла предотвратить?       Мицуки не заметила, как разжала руку и затряслась. Это был не последний шанс — она прожгла все свои шансы слишком давно. Ей было так стыдно, что она даже не могла сказать, за что просит прощенья, но не могла отпустить Инко. Она просто... Она ведь не заслужила прощенья?       Это всё ложь.       Отойди от моего сына. Ты вообще на чьей стороне?       Тебя там не было.       Он лжёт.       Ты должна была следить лучше. Это твоя вина.       Там должна быть какая-то причина. Ты хочешь суд? Отлично.       — Мне так сильно жаль, — прохрипела собака. — Но Инко. Пожалуйста. Мы были друзья. А... А друзья это семья, которую ты выбираешь. И... и я была самой ужасной сестрой и тётей, и... я такая тупая, Инко. Ты... ты меня знаешь, я тупая. Я не хотела. Я совсем не знала... про Кацуки, про Изуку. Я помочь пыталась. Нахрен... Не заставляй меня отпускать тебя опять.       Женщина, которую она тоже знала меньше, чем думала, закрыла глаза, раздумывая.       Мицуки вспомнила другие ссоры, которые у них были раньше. В основном в детстве. Никогда ничего настолько серьёзного, но... Тогда, много лет назад, кто-то сказал ей слова, которые она запомнила и передала Инко. Возможно, это Инко когда-то сказала ей. Теперь она не помнила.       Иногда наша семья нам не нравится. Может, твоя сестра сделала что-то глупое. Или ты сделала что-то глупое. Спустя время эти поступки не меняются, они всё ещё имеют ужасно большое значение, там останутся обиды и злость, недоверие и гнев. Но это то, как работает семья. Нравится ли она тебе или нет, твоя семья будет с тобой. Она стремится к тебе.       Вы будете отталкивать друг друга раз за разом, и ненавидеть и не прощать, но как вы не измените боли, причинённой друг другу, вы не измените и того, что было кроме неё — тех слов, когда стоя под яблоней в школьном дворе, она подняла тебя за руку и назвала сестрой. Тех слов, которые ты повторила, назвав её так же.       Инко коснулась Мицуки одной рукой. Это было бы полуобьятие, не будь они так напряжены:       — Я помню. И я тоже виновата.       Мицуки схватилась за неё, рискуя впиться ногтями в кожу, и когда Инко провела ладонью по волосам сестры, вся раскололась от этого касания и зарыдала.       Их рёбра болели, когда они обнимали друг друга, и это значило, что они живы. Их рёбра болели — это значило, что у них есть сердца за этими рёбрами, а в этих сердцах было место друг для друга. Их рёбра болели.       Кошки собирали с ладоней корм. Ещё не коснувшись полосатых серых спинок он слышал как кошки благостно вибрировали от удовольствия. Звук нёс не просто благостный, а совершенно целительный эффект. Шершавые языки казались колючими листами подорожника к ранкам. От всех бед.       У него закончилась еда, и дав ближайшей кошке царапинку ногтём у горла, он поднялся, чтоб уйти. Но небо было полно белых облаков. Но двор был полон белых кошек. Небо потревожил ветер, разогнавший облака. Кошек потревожила девочка.       Сецуна Токаге свистнула ему с порога школы, и Хитоши подождал, когда она спустится. Четыре великих силы, одна из которых — коммуникация.       — Я гляжу, кошки тебя любят.       Хитоши кивнул. Он смотрел на чёлку Токаге, чтоб не смотреть в глаза, и кивнул. Он не забыл, что она была динозавром, когда он был кошкой. Но ему не хотелось быть с ней. Говорить или слушать. Так что пускай лучше она скажет, что ей нужно, и они закончат... Чем бы это ни было. Ритуальный танец? Указание места в иерархии? Месть? Он судил о людях, как о кошках, но это не означало, что Шинсо понимал животных лучше людей. Просто кошки были вроде зоны комфорта. По возможности он хотел избежать конфронтации, не нуждался в том, чтоб его заметили учителя, если дело дойдёт до драки. Ему в последнюю очередь нужна заметка в личном деле.       — Изуку у меня как-то спросил, откуда тут все эти кошки. Не знаешь?       — Это я их сюда привёл, — он отодвинул одну из кошек носком туфли, и та справедливо мяукнула от такой наглости. Но по крайней мере кошка оказалась в клумбе, а не на дороге Токаге.       (Злись на меня, а не на них)       — Я бы не стала бить кошек, — Токаге удивлённо подняла брови. — Как ты до этого додумался?       Он не знал. Его самого никогда не били, но просто... Эй. Это кошки. Они маленькие и мягкие. Их можно сломать даже случайно, они только выглядят угрюмыми.       — Не знаю.       Токаге подошла к одной из кошек и привела перед ней, давая обнюхать ладонь. Он смотрел на предательницу, запоминая окраску — кошка уже уткнулась лбом в ладонь девочки.       — Я хотела кошку раньше.       — Нужно уметь заботиться о другом, чтоб завести кошку.       — Ага. Но меня больше беспокоят неожиданности. Вроде, что если ты уверена во всём — есть корм и лоток на месяц вперёд, есть игрушки и готова к драным обоям... Кошка дома и всё хорошо, но... Ты вдруг поняла, что... Ну, что угодно. С собакой она там не дружит, или внезапно аллергия. Или тебе нужно куда-то быстро собраться, а она нагадила тебе в туфли. Что делать? И ведь не отложишь всё до поры до времени — нужна тактика, быстро.       — Иногда решение... Которое пришло на ум первым, не самое хорошее. Или даже плохое.       — Точно. И тут уже — страшно, не страшно, опаздываешь или злишься. Тут уже не до этого всего. Может это уже не только про тебя и кошку. А ведь... Она будет с тобой всегда. Кошка и все её неприятности.       — Да, от неё просто некуда деться.       — Ты бы хотел тогда поменять эту кошку на другую? Или сделать, чтоб она просто пропала?       Не смотря на все примеры на школьных уроках и посещение свалки, чтоб покормить кошек, только сейчас Шинсо внезапно и явственно понял, что значит — город у океана. Когда холод взгляда ровесницы лизнул его, подняв дыбом волосы на руках и затылке, он вздрогнул. Как кошачий язык.       Что она забрала у него, если не корм из рук?       — Я... Может быть.       — Но ведь это твоя кошка? Ты не гордишься ей?       — Токаге... Кошка это не я. Я не могу быть ответственным за все её поступки. Может... Если собака, то ещё ладно, но кто дрессирует кошек? В смысле... Это какая-то глупость.       — Но ты ответственен за неё.       Он не собирался продолжать этот разговор. Она поняла его, а сейчас зачем-то делала вид.       — Моя причуда может быть злой. Я знаю это. Но я не такой человек. Хватит.       Шинсо ушёл. Сецуна ещё немного поиграла с кошками, давая им царапать и кусать свою ладонь как игрушку, а затем вытащила наушник из-за волос.       Удобство причёски, которое она считала равной мной за застревание их в сливе.       — Он гордый, — сказал брат по наушнику. У Изуку был тот не чёткий голос, как если бы он записывал, а затем приставил ручку к губам, обдумывая, как сформулировать фразу дальше. — Мне кажется, дети в Набу заставили его считать свою силу злой. Для него это важно.       — Тебе нужна помощь?       — Я не хочу чтоб ты отвлеклась от учёбы...       — Это может быть так много?       — Мне есть, о чём поразмышлять. Да, это может быть долго.       — Так что это будет?       Изуку замолчал, опять погрузившись в свои мысли, и только после её "ээй?" вернулся к проговариванию их вслух:       — Я хочу показать Шинсо, что его причуда это не то, чем она кажется.       — Ты так уверен?       — Даже без всех параллелей... Знаешь, причуды дают отпечаток на характере. Настоящее промывание мозгов не сделало бы его таким стойким и жёстким, даже не заставило бы других бояться его. Он бы даже мог использовать это, а другие не знали бы.       — У японцев большие проблемы с классифицированием причуд.       — Вроде того.       Она видела отчётливо, как Изуку оттянул нижнюю губу большим и указательным пальцем.       Задумался, к кому обращаться, — поняла Сецуна и потеряла брата.       В этот раз Изуку не оставил её, побежав сломя голову, но пока они шли к метро, всё равно был в другом месте. Сецуне приходилось держать брата то за рукав, то за петлю рюкзака. Она рулила им, как хвостиком, пока Мидория на ходу строчил в блокноте. Случайные прохожие давали Сецуне сочувственные и насмешливые взгляды.       Сецуна принимала всё это и своего бедного больного родственника. Изуку, оказалось, правда был болен и неизлечим, но только когда дело касалось причуд.       — Что планируешь делать? — Сецуна щёлкнула перед лицом Мидории пальцами, выведя из транса. На лице Изуку возникло чертовски весёлое выражение — вау, только что шли со школы, а тут уже дом!       — А?       — Я тебя отвела. Сейчас буду уходить, не забудь домой зайти, не стой так со своей тетрадкой, — Сецуна хотела напроситься в гости и рассказать, как водила его от школы до метро и от метро до дома, но брат всё ещё одной ногой стоял в своих мыслях.       Сецуна посмотрела на кроссовки. Мучать брата или не мучать? Ей правда хотелось, чтоб он обратил внимание, но это был лёгкий вопрос. Второе!            Зато можно будет покататься на велосипеде — они с отцом только распаковали его из-за всей занятости работой (иногда она не понимала, зачем было уходить на пенсию раньше, если он все ещё хочет работать) и её учёбой и исследованиями местности. Неделю Сецуна потретила на то, чтоб после уроков бегать по паркам, торговым центрам и всем другим местам в Набу и Мустафу. Она оббежала половину Сидзуоки, чтоб останавливаться у самых интересных мест и говорить "вау", теперь ей хотелось проделать то же самое со второй половиной.       — С чего начнёшь — с исследования, или с уроков?       — Не знаю... С уроков, наверное, это короче. Но если начну с анализа, то потом можно будет на уроки переключиться, будет смена деятельности. Хотя после анализа не захочется останавливаться... Но уроки важнее...       — Ну ладно, — Сецуна обняла Изуку одной рукой, остановив его шёпот. Он вздрогнул, так и не привыкший к её тактильности. — Я пойду домой. Достану раптора.       — Раптора?..       — Мой велик. Он "эволюционировал" вместе со мной, понимаешь?       — Я не... У меня нет велосипеда. И я не умею кататься.       — Я тебя научу! Но потом, иди давай, мне тоже нужно бежать. Сецуна оставила брата с чувством безответственности за ту ядерную бомбу, что взорвётся в её отсутствие. Она уже знала, у кому обратится Изуку.       Звонить отцу было... Неловко.. Странно. Изуку начал понимать, почему мама ему не звонит кроме крайних случаев. Даже думая о нём Изуку ощущал реальное умственные давление и стыд. Разве он не будет мешать? Разве он не занят? Будет ли ему хоть какое-то дело? Или он просто попросит не отвлекать от работы?       Работа.       У взрослых всегда была работа, ради которой они могли откладывать и семью и самих себя, но когда тебе нет и двенадцати, у тебя есть только ты сам, а в мире нет работы ради и для которой происходит твоя жизнь, так что ты одновременно и не понимаешь её важность и можешь возводить её в абсолют.       Изуку посмотрел на номер контакта. Вся картинка маленького зеленоволосого человечка, не решающегося на звонок, с напряжением смотрящего на телефон, была параллельна какой-то другой, крайне похожей картинке. Но второй маленький зелёноволосый человечек сейчас работал и не увидел всей этой ситуации.       (где-то в районной больнице сестра взяла свою сестру в объятие одной рукой, и это тоже было параллелью)       — Огненное дыхание это причуда зависимая от мутации — в организме есть две слюнные железы, производящие самовозгорающееся топливо. Каждая из жидкостей не горючая сама по себе, вместо этого они воспламеняются при контакте друг с другом. Изуку не заметил, как начал бурчать, но собственный голос успокаивал его.       Причуды матери и отца были первыми, которые он запомнил, когда Инко наконец согласилась писать за него (это было в дошкольном возрасте). Отец сам пришёл на день рождения, всего лишь с портфелем вместо сумки с вещами — он остался на ночь, чтоб улететь днём.       Изуку впервые увидел причуду отца, когда Хисаши зажёг свечи на торте с шестью свечками. Ещё там была тётя Мицуки, но уже не было Кацуки, и Сецуну он успел забыть, да и не был уверен, пришли ли Токаге, или они уже уехали тогда.       У отца были веснушки, и единственное воспоминание, оставшееся с младенчества, было касаться его щёк своими короткими пальцами и запах отцовского одеколона. За все встречи даже не получалось с тех пор запомнить его лицо.       Когда мама позвала его, чтоб помочь разобраться с Бакуго, отец уже ночью был дома. Изуку помнил, как наполовину чужой человек сидел в темноте зала, один, и как заметил его, смотря его из комнаты, не спящего. Изуку помнил ладонь отца на своей голове, когда он плакал, прижимаясь к пиджаку.       Эти воспоминания помогали ему, хотя Изуку и не был уверен, что думает об отце. Конечно, там была благодарность и любовь, но... Насколько может быть истина любовь к человеку, которого ты совсем не знаешь? Они даже говорили про разное. Отец заботился о них с мамой, но по-особенному, и Изуку стыдился, но признать мог — он сомневался в отце.       Красные глаза посмотрели на него из воспоминаний.       — Если ты закроешь эти чувства в себе, то в конечном итоге только ранишь себя ещё больше. Не бойся. Нет ничего плохого в освобождении. А теперь, что ты хочешь сделать?       Тогда Мидория не мог ответить на эти слова. Тогда он рыдал, давясь болью, и непонимание — что он сделал? Неужели он был таким плохим? — Захлёстывало, не давая вдохнуть. Отец гладил его по голове и ждал, но Изуку так и не мог ответить — он знал, что папа не согласился бы с его ответом. Но молчание было компромиссом.       Затем память предлагала нежность мягких, сочащихся мёдом блинов, сладость свежей клубники в чашке и вкус чая. Запах одеколона отца, который он не менял, кажется, все эти года, вместе с запахом пламени, вырывавшееся из рта отца, когда он говорил, отвлекая Изуку от неприятных воспоминаний. Светлое, желто-рыжее пламя с редкими всполохами голубого и красного.       — Покажи мне свои журналы, — извечная широкая улыбка и весёлые огоньки в красных глазах. — Ты ведёшь тетради, которые я тебе присылал?       Изуку помнил силу, с которой отец сжимал тетради, потрёпанные небольшими химическими взрывами, и спокойствие в его лице, когда он давал заметки или хвалил разбор разных причуд. Он никогда не злился, даже когда тётя Мицуки кричала, а мама плакала — это была характерная черта, на которую Изуку обратил внимание только в тот раз. И как странно было показывать заживающие следы от ожогов, когда отец не спрашивал — больно? — а только молчал, закрыв лицо рукой, и его взгляд был задумчивым. Изуку до мурашек пробрало от мысли, что отец просто физически не может ничего поделать со своей улыбкой.       Их прощание, когда он опять заплакал.       — Изуку, бедняга. Чего ты боишься? Ты ни в чём не виноват. Слушай своё сердце.       Раньше он... Раньше он пытался слушать своё сердце, но оно почти ничего не говорило про него. Только про других, про людей вокруг. Теперь? Изуку не стал вдруг думать о себе. Его целью было узнать про и для другого человека, но... Это было и для него.       Изуку Мидория нажал кнопку "вызов". И вот, что рассказал ему отец:       — Когда они только возникли, мы звали их "суперспособностями" или "метасилами". Сверхсилами. То, что позже назовут причудами, ввергло общество в хаос, и в этом мире исчез закон. Важнее его стало одно простое разделение, деление на своих и чужих. Люди со сверхсилами были в меньшинстве — они рождались не так часто, им было сложно искать друг друга и даже тогда они не всегда объединились. Эти люди подверглись гонениям. Думаю, ты и сейчас можешь найти какую-нибудь информацию о погибших, если будешь осторожен с источниками. Может быть, поиск по слову "АРИС" даст тебе что-то интересное. Это организация с очень давних времён.       — О погибших?       — Не всегда родители могут остановить школьную травлю... Не всегда люди вырастают из своих ролей мучителя и жертвы. Эти несчастные люди боролись, как могли, и их силы стали их оружием — для защиты близких или борьбы с тем, что они считали несправедливым. Ты помнишь, что законы тогда стали бессильны?       В голосе отца звучали уникальные ноты, к которым Изуку привык, потому что немного использовал и сам, но которые просто... Беспокоили. Которые он не мог описать — речь человека, утаивающего часть правды, прямо как мама иногда, но при этом... Если бы Изуку мог измерить этот колодец, уронив случайное слово, случайный камень — он скорее услышал бы эхо правды в материнской лжи. Колодец отца был слишком далёкий. За всю свою жизнь Изуку не дождался бы эхо от удара об дно.       Он знал, что мама даже не хотела узнавать, что в колодце.       — Время шло, и страна в хаосе встала, оперевшись на этих людей, вырасших в борьбе, выросших бойцами.       — Линчеватели?       — Уже прошли их по истории?       Изуку промолчал. Он пытался узнать о маме, на самом деле... Но у него не было её клички. А, может, она совсем хорошо пряталась.       — Ошибкой было, или нет — решать тебе, — страна оглянулась на опыт другого государства и это привело к созданию системы героев — реформе уголовной системы, ограничению полномочий полиции, созданию Комиссии. Тебе может быть интересно — так встала Сидзуока, из аккуратной деревни, жаль, что эти времена не вернуть, к тому городу, которым она является сейчас. Знаешь... Сидзуока всегда опиралась на свой порт и на своих рыбаков, но когда она попробовала подняться, то думала, что система героев поможет ей.       — Так появилась UA?       — Да. Школа героев тоже. Думается мне, реформа так никогда и не сможет оправдать вложенных средств. Но ты же спрашивал не про это? Люди вооружились имеющимися у них силами. Когда тучи разошлись, что им пришлось делать со своим оружием? — Одних приняла на службу комиссия. Первые герои. Другие продолжили нести свою правду, не желая опираться на закон — борьба сделала им дурную услугу. Они стали мстительными и недоверчивыми, они забыли, что война закончилась. Они стали первыми злодеями. Если подумать, ты прав — все они — бывшие линчеватели, все их роли определены Комиссией.       Изуку серьёзно задумался. Отец дал ему время, ничего не говоря, но мысль — Комиссия героев создаёт новых героев, выделяя деньги школам и агентствам — была такой же удобоваримой, как и не верилось во вторую часть фразы. Косвенно Комиссия героев создаёт злодеев.       —...На эту тему есть публикации? — Его голос задрожал.       — Я отправлю твоей маме, она передаст тебе ссылки. Ты хочешь поговорить про Комиссию?       — Нет. Я... прости, я же про другое звоню. Помнишь?       —Ты сказал, что причуду того мальчика считают злой. Дай, расскажу, как создают злодеев.       Изуку понял, что не был готов к этому разговору.       (Хисаши было уже не остановить)       — Сперва оказывается зачат человек — есть мнение, что от рождения он не хороший и не плохой. Его мать и отец живут обществе, они воспитываются нашей культурой в новой морали: война окончилась, это значило, что были проведены новые границы. В обществе мы говорим о границах добра и зла. Когда человек рождается, он уже причислен к одной из сторон. Его мать — гетероморф? Его отец — безпричудный? Мир меняется, меняется и мораль. Контроль... Такая причуда была бы полезна, но гораздо раньше. Сейчас таким интересуется только Комиссия, но это не значит, что они возьмут и из своей выгоды сотрут клеймо с такого описания. Да, клеймо — когда и если проявляется причуда человека, в зависимости от общества, его причуду будут считать либо автографом, либо клеймом. Как безпричудный, ты можешь это понимать...       Изуку выдохнул, когда отец перестал говорить. Он начинал понимать, как сам выглядит со стороны, с этой беспощадностью оценки чужих причуд.       —В других местах по-другому. Хотя, японцы берут пример с Америки, а вот в Индии боятся той "магии" которая меняет погоду или позволяет менять внешность. Ещё раз — контроль... Это один из самых больших страхов человека, что его мысли — не его, что он не контролирует свою жизнь. Такой причуде легко дать неправильное имя, и всем будет слишком страшно, чтоб говорить о ней, не то, что рассуждать о правильности названия.       — Значит, это не промывание мозгов? Это то же самое в своей ситуации, что и Смутный Образ.       — Смутный Образ?       — Это... Причуда врача, к которому я ходил. Она просто не оставляет её владелицу в памяти.       — Ты не запомнил её данных? Имя, может быть, номер?       — Нет, её причуда не дала бы мне это сделать. А что?       Отец на мгновение замолчал, прежде чем ответить слишком коротко:       — Просто интерес.       — Они... Правда, похожи, если так подумать.       — Может быть, а может и нет. Что ты знаешь о его силе?       Мидория не заметил, как за разговором успело стемнеть. Отец прервал звонок, но поток мыслей Изуку он заполнил на следующий год вперёд, а то и больше.       Когда Инко Мидория вернулась домой, а это было уже довольно поздно, то сначала ей показалось, что Изуку уже спит. Она заглянула в комнату сына, ожидая увидеть его спящим при выключенном свете, но вместо этого... В темноте комнаты от монитора компьютера поднимался свет, и она увидела, что мальчик сидел, скорчившись в три погибели у стола. В воздухе застыл какой-то запах вроде фруктов. На экране — видеолекция и открытый документ. На столе тетрадь, а на коленях книжка. Инко попробовала позвать сына, но не удивилась, когда Изуку не отреагировал. Подойдя к нему за плечо, Инко увидела, что именно печатает сын. Конечно, новый разбор. Однажды она пошутит, что у Изуку с Сецуной одна причуда — анализ, с отсылкой на первоначальное значение слова. Однажды, но не сегодня.       Инко выключила экран монитора. Сын тут же включился.       — Мама! Привет, — Изуку полез обниматься, продолжая сидеть с книжкой на коленях.       — Я пришла, а ты зомбируешься. Не сиди без света у компьютера. Что ты пишешь?       — Это... Это для моего одноклассника.       — Для одноклассника?       — Да, его зовут Шинсо и я хотел выяснить пару вещей. О его причуде и вообще.       — О его причуде?       — Это пока спойлеры, но я даже звонил папе для консультации.       Это были настолько усталые информации, что Инко хихикнула.       — И, — она села на кровать, а Изуку включил свет. — Что там такого интересного узнал?       Её сын опустил голову. Она поздно поняла, что спросила неправильно.       — Папа... Спросил, к какому ответу я хочу прийти. Я сказал, что мне нужен правдивый ответ.       — И?       – Что.. Ну, папа спросил — "что, если правда такова, что речь на самом деле о хитрой и манипулирующей причуде с говорящим именем?"       Инко наклонила голову в бок. С кем там учится её сын?       — А ты ему сказал?       — Что все равно должен узнать ответ, — и там опять были ужасно       Инко задумалась. Иногда она пыталась исполнять родительскую функцию, понятия не имея, как именно это нужно делать.       — Можешь показать свои записи про того мальчика?       Изуку подал блокнот. Она прочла новые страницы. Было интересно... Видеть, какие люди в окружении интересуют Изуку, но ставя в одну линию Сецуну, Кацуки и этого Хитоши, Инко представляла себе тенденцию, которая её тревожила. Но она все равно постаралась не думать об этом, а сосредоточилась на мальчике в записях тетради. Шинсо выглядел таким... Котом под колпаком. Вызывал сомнения, но схожесть была видна. Ей нужно быть осторожной со словами.       — Ты думаешь что можешь завоевать его, дав ему новый взгляд на вещи, и вытащив из стигмы. Я говорю, что это исследование может не дать желаемый итог.       Изуку поёрзал на стуле:       — Ему нужно это. Ему нужно знать правду.       — Что сказал тебе папа?       — Немного про формирование системы героев?       — Что именно?       — Это не было, как когда он пытался говорить про Гитлера!       — Я знаю своего мужа лучше тебя, уж поверь мне.       Они посмеялись немного, прежде чем Изуку посмотрел на неё и спросил:       — Ты весёлая. Что-то случилось на работе?       — Мне нужен повод, чтоб быть весёлой?       — Вообще-то, да?       Инко поправила выбившиеся из чёлки порядки. Изуку разбирался с чужим скелетом в шкафу, а она...       — Я видела тётю Мицуки сегодня.       — Ой.       — На самом деле... Это было хорошо.       — Вы помирились?       — Я не уверенна. Но что, если я приглашу её в гости?       Он опять окунулся в мысли. Инко чувствовала, что это не от большого горя. Изуку так до конца и не знал и не понимал суть её проблем с Бакуго. Не понимал, что у него тоже есть с ними проблемы. Даже защищая сына, Инко чувствовала, что он совсем по другому переживал ситуацию, что его лично не беспокоили проблемы с Кацуки, но волновали её проблемы с Мицуки.       — Мне можно будет увидеть Кацуки?       Иии... она это предвидела. Помассировала висок. Сын заметил это и изменился в лице, потёр предплечье. Там, где был один из маленьких шрамов.       — О... Хорошо. Пойдёшь спать?       — Да. Не сиди до утра, — Изуку потянулся к ней в объятие и она поцеловала его в макушку. Он пах чем-то сладким, вроде цитруса, и грядущей бессонницей.       Инко хорошо знала своих мужчин. Так же, как муж не мог являться правильным источником исторических данных и давать плохие советы по поводу и без, словно играющий свою музыку в оркестровой яме, Изуку не ляжет, пока не закончит свои записи. Всё, что она могла, и собиралась сделать — поберечь свой собственный сон.       Оглядываясь назад, никто не мог сказать точно, откуда всё пошло по наклонной, но Сецуна говорила ему винить во всём энергетики. Изуку вроде бы не хотел соглашаться, предпочитая брать вину на себя, но... В ту ночь он вроде как только ими и перебивал сон.       На самом деле виноват правда был только он. Изуку и ошибка, в которой его даже нельзя было обвинить — одиннадцать лет это не тот возраст, когда учишься понимать окружающих независимо от тебя. Ещё живы детские параллели — "если он поранился, мне так же больно". Но если бы не эта ошибка? План был красивый. Изуку оформил работу — настоящее исследование, все правила научной статьи (и отец вместо научного руководителя), оформление источников, сноски, поля... Он даже потратился на печать. Всё это за одну ночь и утро. Газировка со вкусом малины.       Газировка со вкусом апельсина. Ночь и утро, чтоб объяснить себе, что такое Обратный сонамбулизм. Он расспрашивал не спящих в чате класса и просил Сецуну узнать у её компании, отсеивал несправедливые домыслы. Картинка собиралась всё достовернее и очень помогали статьи из платного доступа которые отправлял отец — про скрытные и маскирующиеся причуды, про намеренную дезинформацию консультантов. Про то, почему некоторые причуды сейчас стали считать злом и как люди переживают это. Газировка со вкусом яблока.       Газировка со вкусом лайма. Первая глава была механикой причуды и предположениями о её принципах, которые он надеялся проверить. Вторая глава её социальным значением. Третья была о потенциале (почти отсутствующем, крохотном, но значимом и уникальном). Газировка со вкусом вишни. Всё исследование было сшито скоросшивателем. Газировка со вкусом винограда. Или это была свёкла? Если бы Изуку спросили, в каком часу он начал третью главу, он бы сказал — на бутылке с виноградом... Или свёклой.       В рюкзаке оставалась ещё одна железная баночка когда Мидория достал сшитую книжку после конца занятий. Учитель уже ушёл, одноклассники расходились, а сестра наоборот, подошла, чтоб проявить родственное соучастие.       Изуку попросил мальчика задержаться. Они практически поймали его в одиночестве. Шинсо успел только обернуться на стуле, когда Сецуна подбежала к нему и удержала на месте за плечо.       — Тебе должно это понравиться, — она ухмыльнулась, а мальчик в ответ напрягся.       Обдумывая все свои ошибки, Мидория понимал, что уже это был неправильный подход. Во-первых, парень по очевидным причинам боялся Сецуну. Во-вторых, сам Изуку выглядел немножко безумно.       Во всём была вина газировки. Именно в тот момент она решила подействовать.       Изуку хлопнул книжкой по столу. Там было что-то от того же чувства, как когда он защищал других детей в детском саду. Он считал, что ему есть, что защищать прямо сейчас.       — Я знаю, что должен был попросить разрешение, но подумал, что тебе так или иначе будет интересно? И полезно. В общем, я проанализировал твою причуду! Это не промывание мозгов!       Шинсо побледнел и поднял бровь, но до Изуку дошёл только второй факт.       — У меня собрана доказательная база, есть очень много случаев, похожих на твой! Шинсо, это... Пожалуйста, я очень тебя прошу это прочитать! — Сецуна улыбнулась ему, и Изуку продолжил, увереннее. — Мне было бы полезно, если бы ты указал на неточности — ведь я не очень долго сам взаимодействовал с твоей причудой, есть ещё простор для изучения, если бы ты хотел, можно было бы узнать вместе...       Он не смог продолжить. Шинсо оборвал его на полуслове, но в этот раз без своего трюка с вопросом. Сецуна убрала руки с плеч мальчика — его голос был такой ровный, как если бы мертвец мог говорить:       — Мне не интересно.       — А?       — Говорю — без разницы, как ты это зовёшь. Мне все равно. Это не становится лучше, если ты хотел поднять мне самооценку. Я не ненавижу свою силу. И не буду... помогать тебе. С чем бы ты не захотел. Мне и так нормально.       Изуку прикусил губу.       — Шинсо, ты не понял... Я же не из-за твоей причуды с тобой хочу дружить!       — В самом деле. Я не понял, что ты не придурок, какие обычно спрашивают. Просто ты всё ещё придурок. Кому-то нужен мой контроль чтоб поприкалываться. Кто-то хочет острых ощущений. Ты делаешь вид, что жалеешь меня, а на самом деле хочешь ощутить эту силу на себе.       Там была горечь, смешанная с отвращением, от которой Изуку стало противно в собственной коже. Поёжившись, он убрал книжку, прежде чем опомниться: да, это то, какое мнение о нём составил Шинсо. Но он не прав!       — Ещё раз, Шинсо, я ничего такого, а твоя причуда правда интересная и мы ещё можем найти, как её применять...       — Это мерзко. Даже ты, даже не понимая этого, считаешь что я хочу использовать это.       В третий раз оглядываясь назад Изуку пытался не винить себя в том, что он сказал.       — Но... Это же ты, — он даже указал ладонью на Шинсо. — Это же твоя причуда.       — Но моя личность ей не равна. Мне такое не интересно. Слушай, я... Я не знаю, что ты придумал, что вы все обо мне придумали, но я прекрасно справляюсь без этой силы. Она нужна мне только для того, что бы...       Мальчик осёкся. Сжал зубы. Приложил ладонь к затылку. Уставился в окно. Там были птицы на зелёных ветках деревьев. Изуку застал себя на мысли, что ему дают возможность уйти, превратив неловкое молчание в конец разговора. Шинсо не кричал на него. Не оскорблял. Не бил и не портил книжку, но всё-таки было так же больно.       Он не понял этого и не понял, почему ничего не получается. Изуку почти согласился проиграть, когда Шинсо сказал, на выдохе, даже не ему, а окну.       — У меня есть мечта. Когда понадобиться, я буду использовать свою причуду, но не ради неё. Похрен, что говорят в классе, злая не злая, да всё равно. Я поставил цель для себя, а причуда просто орудие.       Изуку заметил — возникло что-то в его глазах, что-то в самом деле царственное, вроде пурпурной вспышки, которая могла оказаться просто солнечным бликом, но напомнила о чувстве, которое возникло у Мидории при первом взгляде на Шинсо. Маленький господин Чертополох. Лев, родившийся в клетке. Увидев эту вспышку, Изуку поклонился и отступил.       Сецуна смотрела на них обоих в непонимании, но поддержала брата, буркнов извинение (Изуку даже не расслышал, на японском ли), и отойдя.       — Что это было? — Спросила Сецуна в коридоре.       — Мне кажется... Ты поняла лучше меня.       Мама оказалась права. Это было не тем, что хотел Шинсо. Но Изуку не мог понять, чего он хотел.       Ещё несколько дней Изуку тупо перечитывал свой текст. Что было не так? Что не понравилось Шинсо? — Изуку вспоминал слова мальчика одно за другим, постепенно то забывая, то вспоминая. Он думал что Шинсо подвергается травле и ему станет лучше если он узнает что он не плохой. Изуку стал внимательнее присматриваться к Шинсо в школе.       Тогда-то он и понял главное отличие.       Шинсо не был жертвой, вроде белой вороны. Он был пугалом. Он не вписывался потому что не собирался и не мог, но исполнение роли не делало его забитым изгоем. Его силу боялись, а не считали слабой — и внезапно стигма и слова отца обрели смысл. -      Он не считал себя плохим. Он считал свою причуду плохой. И он проводил границу между ней и собой, воспринимал её как средство, а не часть себя. Смысл ненавидеть ножи и пистолеты? Это все создано людьми. Они могут не нравится, но ты понимаешь, когда в них есть необходимость.       Другое дело, что окружение относилось к Шинсо не так. Слыша о его причуде, ответом были не соболезнования или нападки, а подтрунивания и смех. Вороны, каркающие на пугало. Они боялись его. Не пытались увидеть суть вещей, доводили до крайности предположения о принципе работы причуды. Делали из него фетиш, а не человека. "Злодей" не значило, что они правда обвиняли его. "Злодей" — значило, что они надеялись на свою правоту. Мидория наступил на мину, когда решил обсудить причуду — потому что он не был особенным, потому что так делали все, кто хотел воспользоваться им.       На следующий день Изуку застрял в магазине мелочей выбирая брелок для телефона.       Если он хотел подружиться с Хитоши Шинсо, то должен был перестать говорить о его причуде и подумать о нём отдельно. Это было сложно. Это было совсем другое мировоззрение. Шинсо мечтал существовать в мире где его сила ничего не значит, как будто её и нет — Мидорию от таких мыслей бросало в холодный пот.       В руке Изуку взвешивал разные фигурки на цветных шнурках. Кошка. Котёнок. Кошачья голова. Рыбка. Он бы смог? Представить Шинсо безпричудным. Представить что кто-то с причудой живёт, почти совсем не используя её, не считая её частью своей природы. Он бы смог? Он бы смог? Потому что только тогда он получит шанс на эту дружбу.       Изуку Мидория подошёл к чужой парте и положил картонный кубик.       Хитоши Шинсо подошёл к своей парте и открыл кубик.       Чёрная кошечка на фиолетово-зелёном шнурке лежала в этом кубике. Мальчик прикрепил её к телефону.       Мальчик открыл клетку. Кошка в ней смотрела без энтузиазма. Он почти разочаровался.       Железо в руке казалось влажным. Ветер холодил. Ветер дёргал волосы и нёс крик чаек дальше от берега.       Мусорная свалка за спиной пахла все меньше, полоска песка становилась чётче, а запах железа сменился солью. Весь пляж казался сделанным из соли, настолько белым был песок. Пенные края бледного океана поднимались к берегу и их словно хлопья снега разносил холодный ветер. Ленно и неторопливо.       Мама бы расстроилась из-за сравнения, но Изуку подумал, что бело-синее в цветах берега ему напомнило видение, когда падаешь на живот или спину, так сильно падаешь, что края глаз застилает голубая дымка, и невозможно дышать или говорить — только и делаешь, что машешь руками, надеясь на помощь. (И ещё это было похоже на причуду Шинсо, но это сравнение мама не поняла бы — он не сказал.)       Изуку посмотрел вперёд, на край песка, где с ним сливалось небо. Он понадеялся, что никому не нужна будет помощь.       Когда Сецуна впервые пришла в гости, небо было фиолетовым — Изуку запомнил это. Тоже было холодно, но тогда из-за близости ночи, а не океана.       С того вечера успела пройти почти половина лета. Половина лета, чтоб доказать себе, что он может общаться с людьми, что он может дружить и что он разбирается в людях. Если бы не Сецуна, наверное, Изуку вернулся бы к мысли, что в истории с Бакуго виноват он. Потому что с тех пор он не видел прогресса — Сецуна была классной, она не бросила его в новой школе, но она была его сестрой, и Изуку не хотел, но думал, что это не считается. Что она не полностью друг, она семья, а это, хоть и так же важно, но совсем не то. Потому что если бы он правда разбирался в людях, если бы он умел дружить, наверное... Наверное, не приходилось бы каждый день подкармливать того мальчика как бездомную кошку. Наверное, он бы смог уже подружиться.       Жизнь не кончалась в середине июля, но ощущалось совсем иначе. Берег был границей — между океаном и сушей, между рыбаками и пастырями. Между ожиданием и путём — паром. Место встречи для людей слишком разных миров, чтоб они могли встретиться где-то ещё.       Он катился по песку с усилием, не очень быстро. Не было смысла гнать велосипед — с океана не поднялся туман, чтоб он вдруг потерял ещё не найденное.       Если на сегодня у него была назначена встреча, наверное, Фортуна позаботилась о его сохранности. С недавних пор Изуку стал пробовать доверять ей — когда-то консультант сказал, что судьба жить вписана ему в кости.       Мидория остановил велосипед, услышав голоса. Спрятал раптора за большой белый камень и пошёл пешком. То, что он услышал дальше, удивило, несмотря на всю подготовку. Первыми были голоса, затем странный запах, и затем Шинсо Хитоши, сидящий на джинсовой куртке в окружении кошек увидел его тоже. Изуку вспомнил сравнение, пришедшее в голову, когда он впервые увидел спящего с открытыми глазами мальчика. Хотя, сейчас его волосы меньше напоминали гриву — под шапкой-то. Но всё же, если он лев, то берег — саванна. И он правда выглядел здесь гораздо лучше, чем в школе. Не такой напряжённый.       Они молча посмотрели друг на друга, люди из разных миров, зверь из зелёных долин и зверь саванны. Затем Шинсо поднял бровь, невысказанное — нет, ты спроси.       Слово обладало силой. Дети из Набу научили его этому. Изуку пора было проверить, насколько хорошо он их понял.       — Холодно тут. А ты с кошками. Но вообще здорово, не ожидал тебя встретить! В школе не особо удаётся пообщаться, так хоть на пляж вместе сходили.       Голос дрожал и проглатывал звуки, заставляя Изуку запинаться и повторять.       Шинсо от него отвернулся. Не к морю даже, а к стене набережной.       — Можно с тобой посидеть? Вместе?       — Валяй, — Изуку почти не услышал ответ.       Они опять замолчали. Одна белая кошка, словно вылезая из пены, подошла к Мидории без особой осторожности и ткнулась в ребро ладони, а Шинсо так и не обратил внимания.       — Какая ты общительная! Хорошая кошка, хорошая, — кошка муркала так громко в тёплых руках, что наверное, Изуку с тем же энтузиазмом мог называть её "дурында", "глиста" и "бродяжка", а ей было бы всё равно. Мальчик излучал тепло, и это всё, что интересовало кошку. А ещё она не знала человеческой речи.       Кошка впивалась когтями в его ноги от каждого поглаживания и глаза закатывала от удовольствия. Изуку мог почувствовать, как она пробивает кожу его икр вообще без соболезнований. Но когда стало слишком больно, он зашипел и зажмурился.       Тогда Шинсо засмеялся:       — Она же делает тебе больно! Сбрось её!       Изуку опустил голову — кошку расплющило от почесываний и поглаживаний, она посмотрела на него узкими щёлками глаз, и было понятно, что в этом положении она готова оставаться хоть всю жизнь.       — Не могу.       Он должен был хорошо продумать свой ответ. Он должен был сделать все правильно.       Почему он позволяет кошке остаться?       Потому что она пришла сама.       Потому что ему назначена встреча, а эта кошка выглядит как единственная, кто ждала его.       Потому что... Потому что он рад этой кошке.       — Она на самом деле не знает, что мне больно. Я же не могу объяснить ей.       Шинсо кивнул, и опять умолк, вернувшись к аналогичному занятию — к нему подошла полосатая кошка с покусанным хвостом.       К Изуку тоже подходило все больше кошек. Их было не так уж много, не совсем много, но их было с десяток, и все они голодно кричали. Одна из них, с большими голубыми глазами, разбила Изуку сердце, когда понюхала его ладонь, но отошла, не найдя еды.       — Ну и чего ты теперь их не гонишь? Корма же не принёс?       — Прости...       — Да за что ты извиняешься?       Опять.       — Они ведь просто хотят есть. Я не могу их за это винить.       — Кого ты вообще можешь винить?       — А?       — Ты хоть в чём-то кого-нибудь мог обвинить?       Шинсо ждал ответ. Изуку смотрел в чужие глаза — серые, странно подходящие этому серому месту. Весь этот разговор казался сном, если бы не кусающий холод.       Когда Шинсо почесал затылок и заговорил, Изуку вздрогнул от звучания неиспользуемого голоса.       — Если бы... Ты увидел кошку, которой не интересно, чтоб ты её гладил... Она не кусается, но ворчит. Ты никогда не можешь удержать её в руках. Как бы ты к ней относился? К ребёнку её не пустишь, на коленках она не помуркает. Такая кошка полезна только чтоб ловить мышей. Совсем дикая эта кошка — ты её к себе садишь, а она убегает. Того и гляди выцарапает глаза.       Изуку моргнул:       — Зачем мне пытаться посадить к себе кошку, которой я не нравлюсь?       Ой. Изуку понял.       — Не нравишься?       — Да. Ведь кошка не ластиться — значит, не доверяет мне. Я подожду, пока она ко мне привыкнет.       — А не проще просто её игнорировать? Забудь про кошку. И она про тебя забудет.       Он не звучал ни грустно, ни сердито. Просто раздражённо, и Изуку больше не пытался гадать о значении интонаций.       Ветер обдувал волосы, влага заставляла их виться. Оба мальчика сильнее укутались в ветровки.       — У тебя плохое сравнение, Шинсо. Друзья это не кошки. Кошки это питомцы, вещи. Ты выбираешь, кормить их или нет, они зависимы от тебя.       — Это всегда так работает. Один человек всегда зависит от другого.       Это напомнило сообщников... Нет, слуг Кацуки. Люди, которые кидают на ветер слова не думая об их значении.       — Может быть, для тебя так работает.       Шинсо поморщил лицо.       — У нас уже был этот разговор.       Изуку кивнул. У Шинсо было желание, и Изуку теперь не собирался делать уверенные предположения, но мог предположить, что это было.       Волна хлынула на берег, с шипением слившаяся с песчинками и просочившись вглубь. Слова прозвучали как на записи — что-то, что ты говоришь каждый день, как каждый раз повторяющееся желание на падающую звезду, никогда не сбывающееся, не меняющееся год от года.       (я хочу быть лучше)       (я хочу быть услышанным)       (посмотри на меня)       (пожалуйста)       Желания, предназначенные только для трещин на потолке, становящихся все более чётко различимыми в комнате, в которой кто-то не спит.       Волна слилась с песком, пену поднял ветер, кошачьи спинки были такими же белыми как и всё вокруг, и смотреть на мальчика перед собой стало как смотреть на самого себя.       — Все... Говорят о тебе и о ней слитно. Как будто человек это его причуда и всё. Неважно, кто это. Слабая причуда значит слабого человека. Все мутанты — монстры. Безпричудные вовсе никто. Да?       — Злая причуда — злой человек.       — Я...       Из-за ветра ли, или из-за взгляда Шинсо, но Изуку мог почувствовать свои кости. Как кора облегала мозг, как зубы дрожали во рту, как позвоночник цеплялся к костям таза, а от них тянулись бедренные кости. Колени. Берцовые кости. Голеностопный сустав. Кости плюсны. Фаланги пальцев. Рудимент. Он даже не знал всех этих названий, но форма в голове вырастала как трёхмерная моделька, и Изуку увидел собственные рёбра. За ними были лёгкие и сердце.       Это было не как с Сецуной, но так же лично. Сецуна хотела уйти, но хотела принятия. Шинсо хочет понимания, но знает ставку.       Если сейчас ты откроешь свое сердце, что мешает забрать его прямо из рёбер?       Но ведь подлая причуда не значит подлого человека? Шинсо игнорировал тебя половину лета, Изуку. Так ли ты уверен?       Он очень хорошо представил последнюю пару рёбер. Ложные рёбра, не привязанные к позвоночнику. Шинсо был таким же мальчиком. У него были всё те же кости.       — Я считался безпричудным до этой весны. Не то чтобы поздно развился, просто это такая незаметная сила, её никак нельзя было найти. И они... Они всегда говорили, что я не добьюсь, чего хочу, без неё. А теперь она есть, но совершенно никакая. Я всё ещё ничего не могу.       Мидории не нужно было объяснять, что это за "они". Для обоих вдруг слишком многое стало понятно, и исповедь имела тот же смысл, что разговор с дневником — не объяснение второму, а обличение в слова слишком частых мыслей.       Изуку поднял взгляд от песка и кошки на коленях. Шинсо выглядел таким же бледным, как пена, небо и песок.       — Нет.       — Да, — Изуку вывел дрожащую линию, которая должна была быть улыбкой. — я обожаю причуды. Их так много. Я не... Не хотел пугать тебя, не знал, что ты так отнесёшься. Из-за тех видео, что ты смотрел на переменах, и как о тебе говорили, я думал, ну, может тебе будет приятно? Что кто-то увидел хорошее в той части тебя, которую все считают плохой. Я думал... Ведь причуды действительно настолько большая часть.       Шинсо почесал затылок:       — Это плохо. Я... Никогда не видел безпричудного. Не знаю, что сказать. Ты ходишь в больницы или вроде того?       Изуку засмеялся:       — Я не болен. И мама у меня не старая. Просто у отца был безпричудный брат, от него видимо и передались гены. В общем, знаешь, я смотрел на других людей, а для них причуды как половина от себя.       Невысказанное "и я думал, что я ущербный, без этого самого важного кусочка".       — Не для меня.       — Я понял. Твоя сила не из тех, о которых просто говорить, — край губы мальчика дёрнулся, как будто он пытался ухмыльнуться случайной шутке, но остановил себя.       Не то чтобы у Шинсо была возможность принять причуду как левую руку и ногу. Сецуна свою и правда использовала постоянно, хотя это и не было обязательно — она была многогранна, настолько удобна, что подходила практически для всего и при этом не попадала под Закон об Использовании Причуд. Причуда Шинсо была кусочком головоломки, сходившимся только в своём месте. И как и причуда Изуку, это не было ни сильно, ни полезно.       — Ага.       Шинсо достал из сумки пакет. Едва замолчавшие кошки встрепенулись на звук сухого корма. Затем мальчик произнёс, заговорщически:       — Хочешь их покормить?       — Конечно!       — Подставляй руки.       Два мальчика сидели рядом, прислонившись к белому камню в окружении белых кошек, и их плечи сталкивались.       — О чём ты думаешь, когда смотришь на берег? — Спросил один. Он думал, что берег похож на чистый лист, прямо как жизнь.       — Он белый, как кости, — второй, думавший, что он похож на смерть, проворчал, задрёмывая, подбирая к себе ноги, чтоб по-кошачьи свернуться у чужого бока. — Место для женщины в белом саване и слишком бледных детей. Место чтоб прятать белые кости. Погост.       Изуку прервался от приглаживания кошек:       — Чей погост?       — Рыбный, конечно же. Кошки прячут тут рыбьи кости.       Изуку поднял брови:       — Порт закрыли ещё до нашего рождения, к нам не приходят рыбы! И у нас свалка!       Шинсо спрятал ухмылку в коленях:       — Но мы живём у океана, тут всё равно есть рыба. Не целые фирмы, конечно, но отдельные люди всё-таки ловят. Просто подальше от Набу и Сидзуоки. Иначе бы откуда столько дешёвой рыбы? Ты привык к этому и думаешь, что это и есть нормальный запах. Смотри, — он засунул руку в песок и достал оттуда белую полоску, — рыбья косточка.       — Фу! — Мидория ударил Шинсо в бок до боли в рёбрах.       Два мальчика смеялись, а их смех сливался с кошачьими криками. Ветер нёс крики дальше от берега, чтоб передать океану эту ужасную шутку, а волны смеялись, расплёскиваясь о песок.       — Эй... Шинсо, а мы теперь друзья?       — ...Читал ту сказку, про кошку, ходящую сама по себе?       Неподалёку большая белая кошка родила трёх белых котят. Родилась новая дружба. Две женщины больше не чувствовали боли в рёбрах.       Друзья — это семья, которую ты выбираешь. Семья — рёбра, поддерживающие тебя и хранящие тебя в безопасности. Ты можешь считать, что друзья важнее крови, или кровь важнее дружбы, но все эти люди одинаково важны. Все они твоя семья — рёбра истинные и ложные.