***
Время… Так любит нас обманывать. Знаете, почему время — это лишь иллюзия, насильно внушенная людям для облегчения понимания их жизни? Время неоднозначно. Как бы точно не тикали раздражающие стрелки часов, каждый раз наше восприятие времени меняется и ощущается по-разному. Вспомнить хотя бы, как ужасно долго тянется время каждый раз, когда мы живём, считая секунды в ожидании чего-то. Как оно медленно утаскивает нас в свой плен и заставляет пройти сквозь череду стадий. Намерения, самовнушение, сомнения, надежда, удручающие мысли, утеря надежды. Пуф! Когда последний пункт исполнен, время останавливается, и уже ничего не имеет значения. Полтора года для Наруто прошли примерно так. И стадия, на которой он застопорился, была удручающими мыслями, что донимали его каждую ночь и не давали спокойно забыться даже в отнюдь не спокойном сне. Нормально выходить из дома он смог лишь спустя неделю после того, как узнал, что Какаши больше нет в деревне. На свою первую миссию после такого своеобразного отдыха он смог пойти лишь спустя месяц, где показал себя более хладнокровным и восприимчивым, чем ранее. Конечно же, его сокомандники были очень удивлены этому, но ни Саске, ни Сакуре не было до него дела от слова совсем. Наблюдать, как мальчишка с отрешенным выражением лица убивал вражеских шиноби одного за другим было странно. Куда же делась его эта знаменитая «Нарутотерапия», куда делись постоянные громкие вопли о становлении самым сильным Хокаге и то стремление одолеть Саске и произвести впечатление на Сакуру? Совсем не интересно… С их стороны это несвойственное поведение было, несомненно, решением всех проблем. И зачем задаваться ненужными вопросами, если это ни к чему не приведёт? Глупо. Впервые нормально поесть удалось лишь после миссии. Когда приём пищи был необходим после трудоёмкой работы и физической нагрузки. Спустя три месяца Узумаки осознал, что свою бесполезность он сможет восполнить тренировками, и пусть его учитель был не рядом, а каждая мысль о новых техниках в итоге приводила его к мыслям о Какаши-сенсее, это не помешало ему взяться за саморазвитие, дабы скоротать время до их встречи. До встречи, которой он боялся больше всего на свете, боялся чего-то чуть ли не впервые в жизни, но так же и ждал этого с рвением, считая каждый день, каждый час, минуту и секунду, часто кидая взгляды на свой старый потрёпанный календарь, висящий в углу его комнаты и проклиная противное тиканье часов на ряду с гнилой тишиной, которая душила своей обыденностью и скудностью. Около года парень пытался погрузиться с головой в изучение новых ниндзюцу и тайдзюцу под чётким руководством своего новоиспечённого наставника, старика-извращенца, Джирайи-сана. Около года он выкладывался на полную, только чтобы освободить свою голову от всех мыслей и переживаний. Временный эффект — потеря времени. Не сумев искоренить источник сразу, он ждёт надлежащего момента и коротает время под гнётом чакры, которую сам же и развил. Страх быть тронутым всё ещё не покидал его. Теперь он так же стал бояться и пьяных людей. Общая фотография их команды давно была отвёрнута от взора, но каждый раз, проходя мимо тумбочки, мальчишка боролся с желанием снова взглянуть на учителя, увидеть его хотя бы на фотографии, вновь взглянуть на его лицо и погадать, что за эмоции у него под маской. Каждый раз он проигрывал себе и давал волю слабости. Снова и снова он смотрел и стискивал зубы, терпя холодок проходящийся по спине и ощущение чужого присутствия. Снова и снова перед сном Узумаки безнадёжно смотрел в открытое окно, будто выжидая его прихода, не признаваясь себе в этом, списывая всё это на красоту звёздного неба, куда он вглядывался. О нет… Он не ждал. Он жаждал. Снова и снова открывал старые книги и перебирал некоторые засушенные растения, которые начал собирать после той самой первой, подаренной ему ромашки, и, когда наконец находил её, на сердце становилось спокойнее. Он долго разглядывал её хрупкие лепестки, кое-где давно надломленные, но она была ещё цела и она была ещё жива. Вот она… В его руках. Пусть и засохшая. — «Вот бы тогда… Он не сорвал её, а выкопал и пересадил в сад около моего дома. Вот бы он позаботился о ней и не дал сорвать другим. Вот бы я мог тогда сказать ему всё это…» Но тем не менее, пока она ещё более ли менее цела, пока её можно держать в руках, пока она не крошится на мелкие кусочки, он чувствует рядом прежнее тепло, как когда-то в детстве, как когда-то, когда держать учителя за руку было обыденностью и совсем ничего не значило для него, кроме милого жеста. — Чёрт… Ругательства стали привычкой. Утолить свою боль, заглушить гнев и тоску не просто. Он не покидал его даже во снах. Мужчина, подаривший всего себя и взявший в замен слишком многое. А слишком ли? Несомненно. Принимать душ было по-прежнему затруднительно. Каждый раз он натирал свою кожу до лёгкого покраснения, ненавидя своё никчёмное тело. Его вообще хоть кто-нибудь любил? Это тело было хоть кем-то любимо? Безобразно. Год с лишним прошёл слишком медленно. Даже тренировки не могли ускорить течение времени и только растягивали ожидание. Наруто не заметил, как первые осенние листья стали осыпаться у его ног, как незаметно прошёл день его рождения, про который он успешно забыл и вспомнил лишь тогда, когда его поздравила бабуля Цунаде и его какой-никакой, пожалуй, единственный друг Шикамару. Потом выпал первый снег, приземляясь холодными замороженными кристалликами на тёплый аккуратный нос златовласого. Не заметил он и цветущих цветов сакуры, распустившихся в этом году чуть раньше, чем это обычно происходило. И снова наступило лето. Снова старик-извращенец тащит юношу на горячие источники. Снова всё, как в прошлый раз, но только солнце донимает своим противным светом, совсем не вписывающимся в его подавленное, уже обыденное настроение. Парень с ностальгией вспоминает, каким дождливым было прошлое лето, но каким оно было тёплым и уютным рядом с человеком, которого ему довелось полюбить. Всё… Всё до последнего, пока не нагрянул август. Месяц, который он надолго запомнит, как самый неудачный период своей жизни. Шло время и, заложив руки в карманы, парнишка шёл с ним в одну ногу, немного отставая и теряясь. Ещё два месяца прошли слишком мирно и не напряжённо от слова совсем. Теперь уже Наруто не нужно было перебарывать себя, чтобы не вспоминать учителя. Он делал это без сомнений и стеснения, наконец осознав, что было глупо пытаться забыть то, что так скоро должно было снова нагрянуть в его скучную жизнь. Так глупо было всё это… Когда наконец понимаешь, что черты человека в маске, являющиеся тебе даже во снах, это самое дорогое, что было в твоей жизни, то тебя не покидает надежда… Снова зародившаяся спустя год надежда на самое трогательное воссоединение. Предательские мысли и сильная тяга. Как же он соскучился по его теплым пальцам и нежному бархатистому баритону. Отрицать это было всё сложнее. И ладно бы всё остановилось на таких безобидных предпосылках, на самых невинных их проявлениях, но мальчику уже шестнадцать… Мальчик уже подрос и мальчик видит сны, которые ему никогда не забыть и ни за что не развидеть. Мальчик уже не ребёнок, а почти что взрослый парень. Подросший, окрепший, осознанный, взрослый юноша. И что-то в его теле начинает меняться… Что-то в его теле начинает проявлять интерес. Ярый интерес к своему преподавателю, который так и не вернулся с миссии, но каждый раз навещал его во снах не самого, пожалуй, приличного содержания. — «Что это, чёрт возьми, ещё такое?!» Подростковый возврат во всех его проявлениях. Первый эротический сон, первый утренний стояк и первое желание на ряду с испугом, поскольку желание его проявлялось целиком и полностью к тому, кого он должен ненавидеть… Снова посреди ночи он просыпается с горящими щеками, снова проклинает себя и своё тело, жаждущее касаний взрослого мужчины, который так далеко и уж точно не думает о нём. Снова отрицает свой сон, где крепкие сильные руки с лёгкостью подхватывали его и нежно, заботливо укладывали на просторную кровать, но каждый раз не доходя даже до начала — всё останавливалась на тёплых ласках и нежных поцелуях. Совсем не то, что парень помнит о произошедшем больше года назад. Не боль, а страсть, неведомая, новая, желанная.***
— «К-как же всё до этого дошло?!» Со слезами на глазах думает парень, всхлипывая и закрывая трясущейся ладонью дрожащие влажные губы. Он дёргается, снова и снова, ему опять кажется, что кто-то касается его плеча и всё уже доходит до маразма. Смотреть под одеяло было стыдно. Стыдно снова увидеть себя в этом состоянии, когда руки так и тянутся прикоснуться к тому самому месту, провести пальцами, обхватить рукой, размазать вдоль длины сочившиеся из уретры капли семени. — «Какой же я грязный. Это точно ненормально. Ненормально, но…» Тихий судорожный вздох даёт лёгкое успокоение, а первая солёная слеза стекает по щеке, не сумев удержаться на белёсых ресницах нижнего века. Свободная рука примкнула к паху, находя его очертания через ткань одеяла и чуть массируя возбуждённую плоть. Чувства столь смешаны и отдают приятной болью. Противно настолько, что думается лишь о том, что сейчас действительно так волновало. Парень откидывается чуть назад, опираясь одной рукой о поверхность кровати, слегка сжимая белоснежные простыни на вид хрупкими, тонкими пальцами. Первое довольное мычание вырывается уже спустя первые несколько секунд махинаций, и, несомненно, он знает, что нужно сделать, чтобы довести это до конца, и изо всех сил пытается представить что угодно, но не своего учителя. Не его. Не того, кто был с ним ещё с детства, не этого мужчину, что был старше него на 14 лет, что сделал ему больно, что разбил ему сердце. Но каждый раз он боялся закрыть глаза, чтобы не представить случайно, как на месте его руки будет плавно двигаться ладонь его дорогого сенсея. Невозможно терпеть… Стискивая зубы на лёгком вздохе, парень нервно хватает одеяло и резким движением скидывает его на пол, чуть зажимая бёдра, пытаясь потереть ими свой пах. Он впервые это так… Впервые довёл себя до такого состояния одним только сном. А касания из подросткового любопытства лишь усугубили ситуацию. Он представляет, как по его позвоночнику могли проходиться чуть прохладные пальцы, контрастируя с горящим от вожделения телом. Он невольно начинает вспоминать очертания под маской, но так и не находит чётких воспоминаний в своей голове, абсолютно позабыв этот важный аспект. Он не хочет ни на миг вспоминать свой, по сути, первый секс… Отрицает его и считает ошибкой, но тем не менее продолжает избавляться от нижнего белья и легонько, боязливо прикасаться к собственной плоти, проклиная себя за свою ничтожность. Жалкой, податливой похоти, неправильной, совсем, совсем не правильной. Так быть не должно, но тем не менее остановиться уже невозможно. Сквозь слёзы и скрежет зубов он проводит пальцами от головки до основания, тихо вздыхая, роняя ещё одну слезу осознания и безысходности, такую же кристально чистую, как его душа и такую же порочную и отвратительную, как его любовь. И кто теперь из них больной? Кто болеет сильнее, дольше, осознаннее? Болеют друг другом… Болеют и ищут лечения друг в друге. Лечение хотя бы плотское. Хотя бы то, что они могут выжать друг из друга на расстоянии, с доступом лишь в мыслях и фантазиях. И если Какаши даже этого не мог, просто не мог себе позволить после всего того, что сделал, то Наруто наперекор всему и в силу своей неопытности, молодости, любопытства притрагивался к себе, издавая пошлые звуки, услышать которые было мечтой пепельноволосого. Как жаль, что он не знает, что сейчас вытворяет его ученик, думая о его заботливых руках, нежной улыбке, непостижимых губах и красивом, крепком, надёжном теле. Забыть. Забыть весь страх и боль. Не удавалось так долго. А теперь единственная боль, которую питал юноша, засела в его разуме и возбуждении, которое так и рвалось наружу после ускоряющихся движений ладони поверх очень твёрдого члена. Резче, быстрее, а после медленнее и чувствительнее. Он замедлялся и ускорялся в зависимости от предчувствия реакции и, закусывая губы, еле слышно выстанывал хрипловатым высоким голосом: — Какаши-и-и… Сладкая истома с привкусом этой, даже какой-то приятной, неправильности с послевкусием неизбежного принятия таки вырывается наружу в виде белых вязких капель семени, медленно стекающих по удовлетворённой длине, пачкая собой руку и слегка попадая на живот. Окончание сопровождается громким стоном, чуть ли не удовлетворённым криком, будоражащим ощущением, пробирающим всё мальчишеское тело, доводящее его до дрожи и лёгких судорог с приятным угасающим ощущением в области паха. — Сенсей. Тихо слетает с уст юнца, и тут же губы смыкаются в плотную тонкую полосу. Наруто проходится по ним языком, смачивая слюной пересохшие уста, после чего тихо шепчет. — Какой же я… жалкий. Какаши-сенсей, простите. Никто не должен был узнать об этом. Знали только звёзды и яркая, полная на тот момент луна, которая хорошо освещала тёмную комнату квартиры Узумаки. Он снова не закрыл окно. Привычка… Не долго думая, парень сходил в душ и смыл с себя весь этот стыд, упиваясь своей ничтожностью и жалким желанием быть любимым тем, кто никогда, как он думал, не сможет его полюбить так… Смотреть на свои трясущиеся руки и осознавать, что они не могут быть вложены в ладони учителя, было невыносимо. Стоять под холодным душем на малость трясущихся ногах и знать, что, если вдруг будешь падать, тебя никто не подхватит, просто отвратительно. С каких пор это началось? Вчера? Позавчера? Месяц или год назад? Ещё раньше?.. — «Чёрт! Не могу… Не могу, как хочу его. Хочу его увидеть и… х-хочу без остатка». Он и подумать не мог, что его взросление обернётся осознанием всех тех чувств, что так долго таились и росли в его душе по отношению к взрослому зрелому человеку. А сейчас думать об этом ещё больнее, чем обжигаться холодными каплями душа на контрастной, пылающей коже. Ледяной кафель прожигает горячие мальчишеские ступни и максимально охлаждает их. После процедуры столь обыденной, но теперь уже с новыми ассоциациями, блондин протёрся полотенцем и натянул обратно нижнее бельё и свои спальные шорты с футболкой. Медленно перебирая ногами по скрипящему деревянному полу, Наруто добрался до кровати и снова завалился на неё без сил и мотивации хоть что-то делать. Даже спать не хотелось, но не оставалось иного выбора, кроме как закрывать глаза и в очередной раз ждать, что мозг всё-таки отключится и на этот раз не будет донимать его самыми сокровенными желаниями, которые он так долго хранил в себе.***
Взросление далось ему невыносимо трудно. Он отказался от любой симпатии со стороны девушек, да и любые другие парни его совсем не привлекали. Он отказался от своих сомнений и решился терпеливо ждать Какаши, чтобы хотя бы взглянуть на него, хотя бы ещё разочек убедиться, что он не сошел с ума, и это всё действительно правда. Все его чувства — не подделка, не выдумка, не обман мозга, не психологическая травма. Чтобы ещё раз… Хотя бы раз посмотреть в чёрные глаза и спросить, наконец, напрямую: «Почему?» И ему не нужно будет быть многословным, чтобы Хатаке понял вопрос. И может быть, тогда они оба поймут, что потеряли и что обрели. Но до этого ещё так долго. Дольше, чем хотелось бы. Страх перед неизвестным постепенно… стал сменяться любопытством. Месяц за месяцем. Он ждал, тренировался, боролся с нестерпимым трепетом и тоской по прошлым временам, разглядывая пыльную фотографию. Он завёл цветок. Комнатная фиалка небольшого размера. Изумительный, очень красивый цветок, за которым он ответственно приглядывал и нежно заботился, словно о чём-то важном. Наруто стали любы цветы. В период рассвета его юности он стал более чувствителен и восприимчив к подобным мелочам, и как жаль, что в этот период вся его любовь и забота была отдана какому-то цветку, а не тому, для кого она предназначалась. Но хоть так… Он очень полюбил это растение и очень полюбил думать, что оно чем-то напоминает ему Какаши. Он смог снова улыбаться. Да… Сколько прошло времени, но спустя время, чуть переваливающее за год, он смог улыбнуться своему отражению, смог улыбнуться солнцу и улыбнуться своим сокомандникам, с которыми, впрочем, они стали не так часто видеться. Миссии в последнее время — редкость. Кто знает, возможно, оно и хорошо. Узумаки научился готовить. Готовить — громко сказано, но то чудесное рагу из баклажанов и изумительное карри, которое у него не получалось долгие недели, сейчас он очень ловко стряпает и с некой грустью всегда уплетает весь ужин в одиночку, так и не открыв никому того факта, что теперь он любит не только рамен. Про рамен быстрого приготовления он не забыл, но ел его редко, когда чувствовал себя совсем выжатым и бессильным, чтобы что-то готовить. Казалось, всё перевернулось с ног на голову. Квартира стала чище, холодильник наполнен, а в сердце пустота и единственное греющее — чувство предвкушения наряду с сомнениями. Некогда миролюбивый, простой парнишка вымахал в осознанного парня. И правда подрос. Стал заметно выше и крепче, но от того не утерял той утонченности, что была заметна в нём ещё давным-давно. А с Лисом он не говорил с тех пор. И не жалеет, видимо, совсем, что не слышит в своей голове его глупых мыслей. — «Я позабыл совсем… Столькое позабыл, и вспоминать совсем не хочется». Обнадёживать себя чем-то, может быть, было и глупо, но лучше его сердце искромсают в порошок, нежели оставят его в виде еле склеенных осколков битого стекла, которое больно колется и режется об иные внутренности. Так быстро прошли эти полтора года… И шестнадцатилетний мальчик встречает весну. Последнюю весну без сенсея, как он хотел бы думать. Он простит ему всё и, заложив руки в карманы, скажет, как сильно скучал… Простит, но спросит почему, снова отводя взгляд, не выдерживая гнетущего напряжения. И не поверит он тому, что виной всему бутылка алкоголя. Не поверит. Не после того нежного поцелуя в лобик через маску, который Какаши оставил ему на их последней миссии. — «Я либо слишком много думаю, либо просто дурак…» Вот в чём подвох времени. Пока сам не начнёшь воспринимать его как должное, оно будет грызть тебя своим навязчивым тиканьем часовых стрелок, не давая покоя.***
Один год; шесть месяцев; начало марта. Зима в этом году была не сильно холодной. Что удивительно, солнце стало припекать ещё в феврале, когда и началось таяние снега. Таял он, пожалуй, так же медленно, но уверенно, как и сердце юного Узумаки, давно пришедшего к полной осознанности. В один из таких мартовских дней, первые числа, ничего необычного, Наруто, не спеша, возвращался домой после посещения резиденции Хокаге. Он снова ходил узнавать, как там Какаши и почему он не возвращается, если миссия должна была длиться примерно год. Как же сложно постоянно слышать одно и то же и максимально сдерживаться, чтобы не сорваться и не вытащить из этой женщины конкретный ответ. Снова и снова одно и то же: «Тебе не о чем переживать. Я каждый месяц получаю от него отчёт. Он скоро вернётся». Скоро. Скоро. Скоро. Скоро! — «Миссия должна была закончиться год назад! Я не верю, что Какаши-сенсей не смог с ней справиться за это время! Он ведь… Он ведь просто тянет время… Да? С ним же всё в порядке?!» От нервов тряслись кончики пальцев и в невыносимом ритме стучало сердце. Каждый вечер слышать одно и то же, думать об одном и том же, надеяться на одно и то же, и всё это снова не даст ему спокойно уснуть. Быстрым шагом Наруто направлялся домой уже в привычном для него состоянии, положив руки в карманы и скрипя зубами от злости. Невинно лежащий камень у обочины снова становится жертвой сильного пинка от мальчишеской ноги, а ни в чём неповинное дерево на пути Узумаки теряет несколько листьев от его цепких рук, нагло сорвавших зелень от нечего делать, а точнее — от нервов. — «Какаши-сенсей, я хочу, чтобы Вы знали, что не было и дня, чтобы я о Вас не думал. Не было и дня, чтобы, смотря на очередное ранение после миссии, я не вспоминал Вас, как искусно и заботливо Вы всегда помогали мне с подобными проблемами. Ни дня, чтобы мой взгляд не упал на Ваш лик на фотографии, ни дня без шума в ушах вперемешку с вашим голосом и указаниями, на каком огне и сколько по времени нужно жарить эти чёртовы баклажаны. И… и… Ни дня, чтобы мне снова не вспомнились наши объятия, Ваши прикосновения и нежность, с которой Вы говорили со мной. Я так… Скучаю». Такими темпами юноше грозил серьёзный срыв, от которого его уберегало лишь одно трепещущее чувство надежды. — «Мне уже так всё равно на всё, только…» — Будьте живы… Пожалуйста. Хотя бы для меня, не умирайте. Так неспокойно на сердце, будто бы грядёт что-то страшное, будто скоро всё изменится, и это пугает. Тело бросает в жар, и неважное чувство по всему телу сопровождается лёгким подрагиванием кончиков пальцев. Что-то точно случится… — «Нет… Это уже паранойя. Хватит!» Голова раскалывается, ноги замедляются, но продолжают идти по направлению к дому, пока вдруг ощущение чужой чакры не обеспокоило блондина своим недалёким от него присутствием. И он точно знает, что это за чакра. Парень остановился, как раз находясь в каком-то переулке, через который пошел неосознанно, лишь бы скоротать время, пока идёт домой. Он знал каждый уголочек родной деревни, каждый закоулочек и может даже вспомнить все места, где его избивали взрослые мальчишки, когда тот был ещё совсем ребёнком. Он помнит этот шум листвы с деревьев клёна неподалёку отсюда. Он знает, что, если завернуть налево, там будет тупик, а если на право — узкая тропинка, по которой нужно пройти спокойным шагом около пяти минут, чтобы набрести на первые дома. И ещё кое-что, что он знал, так это то, что обладатель чакры, которую он сейчас ощущает, уж точно не станет бродить по подобным местам поздно вечером просто так. Его губы подрагивают, не решаясь произнести это имя. Вокруг никого. Только он и эта чакра. Только он и кто-то ещё, кого он точно знает. Но приближаться он не спешит. Даже не пытаясь скрыть своё присутствие, Наруто точно чувствует этот знакомый прожигающий насквозь взгляд, полный призрения и насмешки. Ах да, и… На этот раз что-то ещё. Ладони сжимаются в кулаки, а глаза бегают вокруг, но в такой-то темноте, когда солнце уже давно зашло, а луна не была настолько яркой, было невозможно разглядеть что-то точное. Узумаки не спешил. Он обдумывал ситуацию без страха и левой мысли. Лишь небольшое раздражение подначивало поскорее уйти, оставив без внимания своего «преследователя». Ему не нравится это чувство, как будто глубоко внутри его пожирают глазами. Он как будто чувствовал это уже когда-то, и ничем хорошим это не закончилось. Сосредоточившись на слухе, мыслях и ощущениях, он распознал абсолютно точно и наконец произнёс это имя с приторным тоном и лёгким отвращением. — Саске. О да… Мягкое и отвратительное произношение с ярко выраженной неприязнью. Как давно этот ублюдок не появлялся у него на глазах? Около двух месяцев пропадал где-то, и с их последней ссоры прошло ровно столько же. Даже на самой последней миссии они успели поругаться, и тот опять пытался задеть и унизить Наруто словесно и не только. А этот чёртов Учиха так любит хватать за горло златовласого парнишку, что до слёз и гнева хочется закричать и оторвать ему руку, которая постоянно тянется к тонкой и изящной шее блондина. Наруто так ненавидел… Он никогда никого не ненавидел — даже Саске. Саске — вечный соперник, друг, напарник. Когда же всё это превратилось в эту игру, где он остался без возможности и права на выигрыш? В один момент чёрные глаза с отблесками могущества, заставили чувствовать его не свойственный ему страх. Ни с того ни с сего, когда пальцы Учихи случайно коснулись его бедра, захотелось сжаться в калачик и никогда больше не разжиматься. Было ли это связано с его прошлым? С тем самым, где он стал жертвой сильной руки «охотника» и сильно жалел ещё долгое время, что вообще может чувствовать такие противоречивые чувства? Да чёрт возьми, не знал он абсолютно. Но ведь это совсем не то. Совсем. В такие моменты невольно он задумывается, что, если бы его обняли эти самые сильные руки; что, если бы прижали к себе и успокоили нежными поглаживаниями; губы прошептали бы, что всё хорошо и согрели теплом. Он поддался бы? Несомненно… — «Блядь…» Да только эти руки в тысячах миль отсюда и, скорее всего, забыли ощущение тепла хрупкого мальчишеского тела, как мог думать блондин, когда ему было очень грустно и одиноко. Чёрные глаза — навек его терзатели. Они становятся причиной всех его проблем, снова и снова этот холодный взгляд с примесью, не разобрать каких чувств. Ненавидит свою беспомощность перед ними. Саске, которого он знал, уже давно потерялся в глубинах его воспоминаний. А этот Саске был другим. Не терял времени, не лез доказывать что-либо, не смотрел, как на кусок дерьма, но почему кажется, что теперь всё стало хуже? Его угрозы с кулаков переменились на обещания поставить на колени. И каждый раз Узумаки сглатывал ком слюны, рыча себе под нос и желая скорее удалиться из подобных унизительных ситуаций и больше никогда не становиться предметом наблюдения чёрных зрачков. Он до последнего старался не думать, не вспоминать, не понимать. Но картинки в голове подбрасывали нечёткие очертания мужчины, что сжимал его мягкие светлые волосы, заставляя опуститься перед ним на колени и… Если он представлял подобное с участием Саске, ему невыносимо было думать об этом без дрожи и слёз на голубых зеницах. Чёртов ублюдок, который не так часто появлялся в его скучной жизни, заставлял чувствовать только страх и желание скрыться там, где его точно не найдут. Безопасность. Безопасность. Безопасность. Ему так не хватает этого чувства! Но никогда он не покажет слабости прилюдно. И уж точно не покажет слабости выродку клана Учиха. По крайней мере, он хотел в это верить. Он так хотел бы списать это всё на невинный юмор. На то, что его задирают, как когда-то в детстве; на то, что этот хищный взгляд он путает с взглядом, полным ненависти. Пусть лучше его будут ненавидеть эти… Чёртовы учиховские глаза. Он уже раз попался в ловушку его гендзюцу. Он уже раз побывал в иллюзии, созданной прогнившим шаринганом брюнета. Всего один раз, когда он потерял бдительность и замер под гнётом высокомерного жадного взгляда. Над ним буквально поиздевались. Измывался тот, кого раньше он хотел считать другом. Хотел, но был слишком наивен, чтобы понять, насколько это невозможно. Недосягаемая детская мечта — быть другом этого классного парня, к которому липнут все девчонки. Непостижимая фантазия превзойти и перенять всё внимание на себя сменилась жаждой желать внимания лишь одного, того, чьё внимание принадлежало ему всегда и принадлежало только ему. Он понял это, когда потерял. Понял, когда стал забывать тепло прикосновений и тихий, хриплый, сдержанный смех. Смех… Да и только. Всё так сильно поменялось. Он вынужден держать себя в руках, он впервые не рвётся в бой и не хочет всё исправить. Чувствует себя виноватым и… Незащищённым. — Саске, хватит выжидать бог знает чего! Что тебе нужно? Треск веток старых деревьев то ли от ветра, то ли от ожидаемого движения в сторону блондина, как спусковой крючок на пути к основному, неизбежному познанию ближайшего будущего. Ровные знакомые черты мелькнули перед глазами и тут же ушли чуть в сторону. Саске быстро метнулся туда же, за спину сокомандника, представая на пути златовласого и дожидаясь, пока тот обратит на него своё внимание. Наруто, среагировав не сразу, поймав некое чувство жжения в груди, чуть погодя обернулся на Учиху с презрением в чистых, отражающих лунный свет глазах. Тот стоял абсолютно расслабленный, словно спокойный напыщенный индюк, уверенный в своём превосходстве над всем миром. Взор чёрных зрачков, что жадно поблёскивали от произвольного слабого освещения в этой кромешной темноте, устремился точно на парня, оглядывая очертания юношеской фигуры с ног до головы. — «Ещё немного, и он во мне дыру прожжёт, ублюдок». Так хочется сказать ему, чтобы заткнулся, а ведь он ещё ничего не начал говорить. Лишь стоит и раздражает своим присутствием, бегло оглядывая линии тонкой шеи Узумаки, словно хищник, готовый в любой момент в неё вцепиться и задушить насмерть. Наруто вынимает руки из карманов, будто готовится к худшему, а Учиха, будто читая его по каждому вздоху и движению, усмехается, лукаво приподнимая уголочек своих тонких бледных губ. — У-зу-ма-ки. По слогам выговаривают эти самые губы, отчётливо отчеканивая каждый слог фамилии сокомандника, словно пробуя на вкус эту приторную фамилию. Учиха морщит нос и отводит высокомерный взгляд, переступая с ноги на ногу чуть ближе. — И почему же наш малыш гуляет так поздно? Вопрос упрекает, издевается, насмехается — как обычно. Он выплёскивает всё своё раздражение на морально неустойчивое состояние блондина, совсем не заботясь о том, как тот дрожит от каждой буквы своей фамилии, которую так нагло произносили эти холодные отстранённые губы. — Я возвращаюсь домой. Чётко выпаливает джинчурики, отворачивая голову, тем самым давая понять, что ни капли не заинтересован в дальнейшем диалоге, но обладатель шарингана воспринимает это по-другому. — Не смей отводить от меня взгляд. Куда грубее раздаётся со стороны брюнета. Так смешно… Наруто словно и не слышал его, лишь ещё раз метнулся презрительным взглядом, не выдавая беспокойства и снова показушно отвернул голову, хмыкая себе под нос. — Ещё чего. Смотреть на тебя противно, Са-а-аске. Златовласый тянет имя сокомандника, брезгливо кривя его, совсем не думая, что это может вывести брюнета на эмоции, но точно зная и помня об этом в самых глубинах подсознания. На секунды повисшая тишина сопровождалась отдалённым звуком лаянья чьих-то охотничьих собак и шумом сильного северного ветра, который с лёгкостью заставлял дрожать блондина от своих редких порывов. — Пф! Опять достаёшь Цунаде-доно вопросами о сенсее? Что ж ты прицепился к этому старику? И вдруг резко тема сменилась на куда более душещипательную… Запретную для того, кто так сильно болеет человеком, о котором и шла речь. — Закрой свой рот! Громко и укоризненно приказывает Наруто, но для Учихи этот крик как стон умирающего, заплутавшего и запутавшегося полудохлого лисёнка. — Иначе что ты мне сделаешь? И правда, что? Грёбаный выродок клана Учиха. Ничего не предвещало беды до тех пор, пока он не начал обучаться у Орочимару в то время, как Наруто ушел к Джирайе. После этого он так изменился, что хочется вырвать ему не только его шаринган, но и трахею с ногтями поочерёдно. Тихо фыркая, Наруто решает оставить вопрос без ответа. — Знаешь… Ты ведь просто подонок, если ты совсем не переживаешь о нашем учителе! Почему же… Ответь. Почему мне кажется, что я один готов в любой момент сорваться, чтобы узнать, что с ним всё в порядке? Последнее предложение было сказано сквозь стиснутые зубы, буквально выцежено со всем раздражением и искренним недоумением, почему же всё так?! Пальцы дрожат, прежде чем ладонь сожмётся в плотный небольшой кулак. Как бы он хотел врезать им прямо по этому бледному наглому лицу. Только одни чёрные глаза он готов признать, и Саске не был их обладателем. Их обладатель сейчас далеко отсюда и даже не подозревает, как сильно по нему скучает один подросший парнишка. — Я не пони… — Да заткнись ты! Разве голос Учихи всегда был таким низким и твёрдым? Он, срываясь, перебил чуть дрожащий голос голубоглазого, тихо шипя и громко вдыхая носом глоток холодного свежего воздуха, прикрывая глаза и внезапно резко распахивая их. — Ты больной, Наруто! — Может, и так… Тихо и сомнительно молвит Наруто, поморщив нос от пробирающего холода. С тихим рыком выдыхая, Саске дёргается и медленно, но уверенно начинает приближаться к Узумаки, не отводя взгляда от голубых омутов, на вид таких чистых и беззащитных. — Как же. Ты. Меня. Раздражаешь. Сильная рука брюнета замахивается, но в миллиметре проскальзывает мимо светлой головы джинчурики, упираясь прямо в старую бетонную стену позади него. Он облизывает губы, не сводя осуждающего взгляда, пронизывающего своей внимательностью с ног до головы. — Что за глупый ребёнок?! Словно мамочку потерял! Ты думаешь, я не заметил, как ты изменился после его ухода? Возможно, все вокруг слепые, но не я. И без того близкое расстояние сокращается, когда лоб Саске с силой касается лба слегка напуганного мальчишки, что до сих пор не может пошевелиться, уверяя себя, что он вне опасности. — «Саске хоть и мудак, но он же ничего не сделает? Я просто хочу в это верить… Мне не нравится это. Совсем не нравится». — Я тебя насквозь вижу, глупый Узумаки. Чуть ли не прорычал обладатель шарингана, кусая собственную губу и вглядываясь в малость напуганные черты светловолосого. Такие красивые, ровные черты лица, изящная шея, за которую так и хочется схватиться. Взгляд так и ползёт вниз. Всего на секунду, а потом чёрные очи снова смотрят исподлобья на покрывающегося мурашками парня, что был значительно ниже и изящнее него. Как чёртова девка, блин! Он почти в его руках. Осталось сорваться с цепи, и его внутренний пёс будет на свободе, теряя контроль и самообладание перед созревшим плодом, который он запрещал себе ещё издавна, но так и не смог полностью отказаться от идеи того, как прекрасно бы выглядело милое личико Узумаки, находясь он под ним. Раскрепощенный и обездвиженный красными глазами дьявола, что таился не так уж и глубоко в сознании брюнета. Невыносимый. Словно одним своим существованием провоцирует. — Скажи мне… Ответь хоть что-нибудь! Почему же тебе так важно знать, что с сенсеем? М? С упрёком спросил Саске, используя вторую руку, чтобы намертво припечатать тело Наруто к холодной стене, ухватываясь-таки за давно манившую тонкую шею. Слегка сжимая и надавливая на неё, он с лёгкостью прислоняет его впритык к удобной для его плана поверхности. Он хочет слышать правду из этого грязного лживого рта. Слышать правду прежде, чем позволит себе завладеть этими устами, даже и не думая о том, чтобы спросить разрешения. Не пристало самому Учихе! Он ведь всегда берёт то, что хочет… А сейчас он хочет это застопорившееся, дрожащее тело, которое невесть почему снова не может ему сопротивляться. И как бы самонадеянно это не звучало, он хочет надеяться, что этого мальчишку не придётся брать силой, раз уж он всё ещё покорно, но напугано остаётся на месте и смотрит в его глаза. Зрачки сузились и дрогнули, мутно вглядываясь в затемнённое тенью лицо. Лунный свет освещал лишь половину бледного лика сего дьявола. Ужасающе… Невозможно пошевелиться, невозможно воспротивиться; в особенности тогда, когда чужая рука легла на самое чувствительное место, которое только можно было выбрать. Его шея. Больно. До той степени, что воздух играет с ним злую шутку. Задыхается, но не может даже с места сдвинуться. Как же так? Джинчурики сильнейшего кьюби, просто хороший шиноби, сын четвертого хокаге, но, несмотря на все эти факторы, всего лишь ранимый, уже однажды сломленный цветок, который сорвали, не успев довести до цветения. Запятнали белые лепестки… И он мог бы победить толпу шиноби, которые угрожали бы его жизни, но не может даже руки поднять, чтобы оттолкнуть того, кто очень сильно напоминает ему об однажды произошедшем. Тёмные, забытые воспоминания выбирались из самых кромешных уголков подсознания, выстраивая образы, которые Наруто так хотел забыть за это время. Как тогда… Прямо как тогда… Когда он не смог противостоять действиям сенсея. Так и сейчас, но причина уже в ином. Эти чувства такие разные. Все сказанные слова он слышит приглушённо. Слышит, но не понимает. — Почему я должен… — Я попросил тебя сказать не это! — Я просто волнуюсь. Блядство! Он не верит. Никогда не поверит. Просто переживать за какого-то учителя настолько, чтобы каждый божий день бегать к Цунаде-доно, расспрашивать любые новости, с трепетом и надеждой дожидаясь хоть какой-то весточки. Ни за что не поверит. Тихо шипя, Саске сжимает руку на хрупком горле, прикрывая глаза и стискивая зубы, пытаясь хоть как-то сдержать себя в руках и не оборвать все цепи разом. Он чувствует сбитое дыхание Узумаки, как быстро бьётся его сердце, как неспокойна его чакра и как в голубых глазах всё плывёт и остаётся затуманенным. — Да что же с тобой не так? Оставался бы лучше тем мелким вечно орущим придурком! Ничтожество! Думаешь, сенсею есть до тебя дело? То, что он возился с тобой на протяжении долгих лет, не означает, что ты для него что-то значишь, балда! Будто смеясь и издеваясь, Саске продолжал, смотря точно в глаза запуганного лисёнка. — Глу-у-упый, бедный Узумаки. Пха-ха… А ты не думал, что он от тебя сбежал? Устал от такого надоедливого бесстыжего ребёнка. — Я-я уже давно не ребёнок. И… — Правда?! И на что ты надеешься? На этих словах, Узумаки всё же дёрнулся. Какая-то сила и смелость проснулась в нём, но в недостаточном количестве. Он смог вырваться, хватаясь за руку у своего горла и резко сбрасывая её, пока тот не успел среагировать и сжать её сильнее, но вторая рука Учихи, что ещё недавно упиралась в стену позади блондина, с лучшей скоростью вцепилась в запястье одной из рук голубоглазого. В одно резкое движение, перехваченная рука джинчурики была заведена за спину, а неустойчивое онемелое тело повёрнуто лицом к той самой стене и плотно прижато к её противной грязной поверхности. Учиха усмехнулся такой податливости и замедленной реакции, что была совсем не свойственна Узумаки, а он, в свою очередь, всё продолжал нервно кусать губы и пытаться высвободиться, что не несло никаких результатов. — «Т-тело… Будто онемело. Чёрт…» Обладатель шарингана был чертовски доволен собой. Он в полной мере ощущал власть и превосходство над таким хрупким зажатым мальчиком. Его губы давно оказались чертовски близко к покрасневшему уху его жертвы. Расстояние недопустимое, пугающее, но их всё ещё разделяли малые миллиметры. — Скажи… Ты правда надеешься на взаимность? Тихо и язвительно прошептал брюнет, очень резко усиливая хватку, будто зная ответ и наказывая за его правдивость до того, как Наруто успел ответить. Они оба прекрасно понимают, о чём идёт речь. Этот бред забавляет Учиху. В его глазах это просто нелепо. Невыносимо глупо и грязно, но как жаль, что правдиво. Но если для Саске сказать эти слова — не больше, чем провокация и издевательство без нужды в ответе, то для Наруто это очередной повод задуматься и задать себе вопрос. — «На взаимность? О какой же взаимности может идти речь, кроме как той, о которой я так боюсь думать… Что мне делать, учитель?» Взаимность… Давно пора признать, он ждёт не просто так. Ждёт не только возвращения, но и надеется сказать, как сильно его сердце бьётся каждый раз, когда он думает о пепельных волосах и чёрных глазах с отблесками доброты и заботы. Всегда немного скрытные и внимательные, наблюдающие за ним со стороны. Ждёт возможности, чтобы сорвать голос, крича трепетное и громкое: «Я прощаю Вас!» — «Нужно ли ему вообще моё прощение? Он мог давно забыть обо мне, о простом ребёнке. Два года не прошло, но вот срок миссии… Он может быть и вовсе мёртв, а я стою здесь и даже себя не могу защитить. Блядство!» На глаза стали накатывать слёзы отчаяния. Он всеми силами пытался сдержать шипящее чувство глубоко в носу, но пересохшие глазницы с болью наполняются солёной, обжигающей влагой. Он закатывает глаза, пытается проморгаться, шмыгает носом, но у него не выходит избавиться от лишней соли, доказывающей его слабость. — Саске, пусти… Пусти, пожалуйста. — Ты не ответил на вопрос. — Я не понимаю, о чём ты. Просто уберись! Уже на крик срывался малость осипший голос джинчурики, а от очередного резкого прижатия, коим вжали в стену больше прежнего, у него вырвался писк и содрогнулись колени. — Ты весь дрожишь… Шёпотом проговорил Учиха у самого уха своей жертвы, касаясь кончиком языка заветной ушной раковины. Наруто дёрнулся, но снова недостаточно — а ноги уже не держат. Если бы не хватка брюнета, он бы уже валялся на земле, но лучше бы это, нежели испытывать столь ужасное чувство, которому не можешь противиться. Голова совсем пустая, он смотрит, но не видит; чувствует своё тело, но не может им пошевелить. Остались лишь самые малые рефлексы. Ничтожно… Неужели он так слаб, что даже после столь длительного времени он всё ещё боится быть использованным, как маленький ребёнок, боящийся темноты и плачущий, сидя на месте, не найдя в себе смелости пробежаться сквозь эту кромешную темень к свету. А света-то толком и не было. Только тьма и дьявол, утаскивающий в свою пучину ада, постепенно заманивающий в свои сети, медленно и уверенно завладевающий рассудком и подчиняющий, пользуясь самыми сокровенными страхами людей. — С-саске, что ты делаешь? Высоким и дрожащим голосом пытался достучаться до него златовласый, но тот, как ни странно, не слышал. Он на своей волне. Наслаждается ситуацией и своим превосходством. — Что я делаю? Пха! Усуратонкачи, я показываю тебе… Как ты жалок. Язвительно прошипел он, прикусывая нежную кожу чужого уха своими острыми зубами. — Маленький… Хватка стала слабее и вдруг снова укрепилась на беззащитных запястьях, где теперь точно останутся синяки. — Глупый… Резкое движение — Наруто снова был повёрнут лицом к Учихе, и тот возымел прекрасную возможность разглядеть сочившиеся из голубых омутов слёзы. — Грязный… Рука брюнета замахнулась и, не щадя прекрасного напуганного лица, ударила по мягкой щеке голубоглазого с немалой силой. — Паршивец! Стоит как вкопанный… Боится даже рот открыть. Боится снова стать жертвой, боится до того… Что даже не в силах противиться. Вспоминает. Он всё воспоминает! — «Взаимность… Грязный… Я. Просто. Грязный. Паршивец… Ребёнок…» Первая, кристально чистая, как душа ребёнка, как его душа, слеза скатилась по той самой щеке, что стала жертвой сильного шлепка. Жестокого шлепка, но заслуженно ли? Почему все те мысли, которые благополучно стремились покинуть светлую голову, снова решили вернуться? Сердце бьётся в бешеном ритме, судорожное дыхание и дрожь пробирает без остатка, завладевает. Он снова поддаётся. — Что такое? Уже и на ногах стоять не можешь?! Вспомнил своего… Любимого сенсея. — Что же… Ч-что же ты такое говоришь?! — «Любимого? Любимого? Любимого сенсея? Любимого сенсея… Какаши-сенсей, простите меня!» Размышления снова прерывает противный властный голос. — Или ты… Саске медленно расплывается в улыбке, наблюдая за этим телом, за этими эмоциями и криками. Каждый отблеск в его глазах, каждый его пальчик, каждый сантиметр кожи, губы, щёки — всё это такое восхитительное. Ни с кем не сравнимое. Как только раньше не замечал всего этого? — Или ты такой, потому что это я? Это я заставляю тебя так сильно дрожать, краснеть и переживать? Так мило скулить и жмурить глаза… Противно до того… Он наклоняется ближе к самым губам, к дрожащим, уже далеко не невинным губам, но покуда ему об этом знать? — Что хочется выебать твоё трясущееся тело. Шепчет он бледными устами, резко примкнув ближе, преодолев последние миллиметры на пути к давно желанным бледно-розовым губам сокомандника. Он завладел этими содрогающимися полосами, которые прежде никто не смел трогать. Он завладел губами мальчишки, чьё тело неистово желал несколько месяцев с полным осознанием. Завладел устами, которые точно не хотели бы отдать свой первый поцелуй такому конченному уёбку. Властно и напористо он сминал слегка посохшие полосы, смачивая их своей противной слюной и получая в ответ только попытки отстранения, мычание и рывки. Но сколько бы не пытался вырваться блондин, Учиха только больше внедрялся в пространство рта мальчишки. Невыносимо больно. Этого Наруто ему точно никогда не простит. Ему было бы куда приятнее ощутить другие губы: тёплые, родные, те, на которые не падал его взгляд напрямую, но чьи очертания он помнит до мелочей. А не это… Невыносимое чувство. Казалось, что хочется хорошенько проблеваться. Он, наконец, почувствовал, что может защититься, и всё так же на трясущихся ногах схватил за плечи чёртова дьявола, посягнувшего на то, что не было предназначено ему. Буквально синее пламя обожгло нежные губы, и белые лепестки цветка не выдержали бы такой жары. Они не для него. Не эти бледные губы должны были его целовать. О столь нежном цветке не может позаботиться демон, не знающий ценности миролюбия, красоты, ценности людских жизней. Ему не дана та нежность, с которой можно было бы посягнуть на столь хрупкое ранимое создание, а тот, как последний наглец, не думая ни о ком, кроме себя, порушил всё и растоптал желание жить у бедной ромашки. Резко и с силой он оттолкнул от себя своего мучителя. — Что ты творишь?! С болью в душе и криком о помощи в голосе прокричал истерзанный чужими устами юноша. Саске, конечно, далеко не отлетел от подобного действия, но разозлился знатно, ведь ему не дали забрать всё без остатка того, чего он пожелал по прихоти. Тихо рыкнув и ударив кулаком в стену, он вгляделся в самую глубь беззащитного взгляда. — То-то ты не знаешь?! Ты всё ещё надеешься, что этот седой учитель вернётся и побежит к тебе в объятия? Всё ещё думаешь, что ты ему нужен? Да ты просто жалок! Что за прихоть — так хотеть переспать со зрелым мужиком? Вы всегда прикрываете весь этот бред любовью, давай, скажи! Повтори то, что я слышал много раз от других людей! Люди обожают говорить про это. Скажи, что любишь его и будешь ждать! Ты же такой верный и послушный щенок! Ещё одна пощёчина неожиданно прилетает по другой влажной покрасневшей щеке, а томный пронзительный взгляд меняется на властный с ярко выраженными каплями отвращения. — Шлюха… С таким отвратом и ненавистью чётко проговаривают уста сего дьявола, что в ночи перенял всё спокойствие мглы, обращая её в вездесущую тревожность и страх за свою неприкосновенность. Зрачки мальчика в сужении трясутся, не в силах толком осознать сказанное. Чётко и ясно. — «Ш-шлю…» — Нет же… Всё не так. Судорожно шепчет златовласый, опуская стыдящиеся правды глаза и слабо сжимает трясущиеся пальцы рук, тихо всхлипывая, пытаясь насытиться кислородом, вдыхая его ртом и наспех выдыхая. Щека болит. Горит и жжёт от… От незаслуженного шлепка. Снова! — Хватит ныть! Чуть ли не рычит Учиха, хватая и прижимая к себе за талию обессиленные хрупкое тело, которое однажды уже было использовано. Не зная этого, он льнёт кончиком носа к тонкой шее и вдыхает нежный, слегка ощутимый аромат каких-то цветов и свежескошенной травы. Невероятный. Такой трясущийся, доступный. Ухмылка сама так и просится украсить очертания бледного лица. — Я утешу тебя, мальчик. Язвительным шёпотом проговорил Саске, зарываясь в светлые волосы мальчишки свободной, не лежащей на талии рукой. — Поверь, я куда лучше справлюсь с ролью твоего возлюбленного. Любить твоё тело днём и ночью. Когда ты полон сил и когда подыхаешь после миссии. Когда хочешь и когда не желаешь — всё равно получишь в себя мой член. — Отпусти… Пожалуйста, я не хочу. Ты несёшь какой-то б-бред. От злости Саске закатил глаза и до упора притянул к себе сокомандника, склоняясь к нему и заставляя выгибаться под его нависшим телом. — Бесполезно… Если тебе в кайф быть таким недоступным, то можешь и дальше делать вид, что не понимаешь, о чём я. Не краснеешь… Не дрожишь… Как же мерзко это выглядит, но мне… Даже нравится. Дыхание у самой шеи заставляет сгореть дотла, не оставляя после себя ничего от приятных ощущений. Опасно. Опасно. Опасно. Половину сказанного он уже не слышит, половину того, что перед ним, не видит, и только чувства обострены, как когда-то однажды. Чувства… Но не надежды, а самого сильного страха в его жизни. — Я бы ни за что не п-полюбил такого, как ты! — А значит одинокого зрелого мужчину ты запросто полюбил?! Это же так грязно и неправильно! Кто знает, сколько баб и парней он перетрахал. Воспользуется тобой, позабавится и выкинет, как игрушку. Казалось, эта гнилая душа знала об Узумаки больше, чем он сам. Знала и говорила напрямую всё то, что он всегда боялся осознать и услышать. — Ты ужасен, Саске. Просто дай мне уйти… — Даже не будешь отрицать? Я настолько тебя задел? Правда глаза колет? Ничего… Один раз со мной, и ты не то что думать о нём забудешь, ты даже имени его не вспомнишь. Если, конечно, этот старик ещё жив и вернётся. Громкий писк блондина послужил окончанием этому монологу. Так больно. Невыносимо! Невозможно это слушать, кажется, из ушей хлынет кровь. Голос сиплый, но так хочет сорваться на крик. Закричать на весь мир, как тот неправ, как тот ужасен, и Наруто даже не знает, что его ждёт, упиваясь своим разочарованием и слезами, неравномерно стекающими по красным щекам одна за другой под апатичные звуки судорожных вдохов. Задыхается. Под гнётом самых страшных кошмаров во плоти он задыхается, а руки его дьявола уже пробираются под толстую ткань оранжевой куртки и нащупывают черную тонкую футболку. Длинные пальцы водят по пояснице, опасно задевая резинку штанов, но в конце-концов уходя куда-то под футболку, перебирая поочерёдно очертания рёбер, который были еле ощутимы. — «Я не хочу ничего чувствовать. Не снова… Только не это. Лучше вообще потерять себя, чем снова…» — Не трогай меня, подонок! Мне противно… Каждое твоё касание! Противно! Сдавленно, но бойко лепетал блондин, из последних сил срывая осипший писклявый голос, чтобы только докричаться до недр души этого ублюдка, если, конечно, эта оболочка вообще имела душу. Закашляться кровью не так больно, как прогибаться под чудовищем в сильной хватке его рук и не суметь воспротивиться гнилым касаниям. Он кричит. Вся его душа, всё его нутро зовёт на помощь, но это слишком тихо, чтобы хоть кто-то услышал его ещё и в таком-то месте. В голове начинает мутнеть невесть от чего, а тело давно свалилось бы к земле, если бы его не придерживали отвратные руки. — Пусти. Мне не нравится. Мне больно. Тишина и тихий, будто бы зловещий, смех. Его не слышат. Снова. Как тогда. Сколько бы он не просил остановиться, сколько бы не противился, сколько бы боли не испытывал — никому нет дела. Даже если вокруг кто-то был, никто ему бы не помог. Холод ранней весны окутывает с головой, болезненный жар и жжение опаляет изнутри. Узумаки рыпается, дёргается, пытается оттолкнуть руками, ногами, коленом. Ничего… Ничего… — Помогите… Шепотом проскулил Нару. — Помогите, пожалуйста! Шмыгая носом и испуская слёзы из закрытых глаз, продолжал он, не теряя надежды. — К-кто-нибудь!.. Уже чуть громче раздался хрипящий, высокий, полный боли и отчаяния голос. Учиха, не теряя времени, не обращая и доли внимания на эти недовопли своей жертвы, резко отвернул ему голову и открыл себе вид на прекрасную шею во всей её красе. Рывком прильнул ближе, в меру острые зубы внедрились в нежную кожу такой беззащитной шеи. Боль и только боль. Боль столь сильная и неприятная, что затмила бы любую испытываемую боль до этого. Тонкие пальцы брюнета поползли вниз к резинке спортивных штанов и цепко поддели её прежде, чем слегка стянуть и забраться под нижнее бельё. Холодные руки, чужие, омерзительные касались его плоти. Плоти, которую он так часто натирал мочалкой, чтобы только отмыться от всех воспоминаний подобного, но эти следы… Он не хочет новых. Наивно не хочет ни от кого, но при этом думает, что, если бы Какаши был с ним чуть другим. Что, если бы был нежен и заботлив, касаясь своими пальцами его шеи, его бёдер, его талии, которая у него была просто совершенной. Сейчас так не до этого… Так… — Саске, остановись, молю! Омерзительно. — Я-я, не х-хочу! Казалось, в этой соли, что бесконтрольно вытекала из красных глаз можно было захлебнуться, утонуть. — Пожалуйста, не надо! На последнем издыхании, собрав в себе все силы, выкрикнул мальчишка, кое-как сумев ударить тому коленом в пах, но в самом деле немного не попал, от чего боли было недостаточно. Всё плывёт. Саске смотрит на него, как на последнее дерьмо, достойное лишь быть подстилкой. Он боится, что его тело и психика не выдержат, а потерять сейчас сознание самое худшее, что может произойти. Наруто больше всего не хотел провалиться в пучину забвения, когда его задница в такой опасности, когда он ещё может что-то сделать, он попытается, только чтобы его не трогал этот ублюдок, но всё идёт не к тому. Голова кружится, губы размыкаются, чувствуя солоноватый привкус слёз, но продолжая шептать. — Пожалуйста, не нужно… Пожалуйста, помогите. Пожалуйста… Я лучше умру. Перед ним пелена из слёз и его страхов, а глаза постепенно начинают закрываться. Тело не слушается, последние его мысли — это… — «Простите… Какаши-сенсей». И знал бы он почему, но таким униженным и омерзительным он не чувствовал себя давно, а вот таким виноватым он не чувствовал себя никогда. Невозможно распознавать звуки… Почему так сложно стало слышать то, что происходило вокруг? Глаза не видят, тело сдаёт и уши подводят. Что дальше? Что же это? Он не чувствует рук, что лишь недавно заставляли его задуматься о смерти. Он не чувствует опоры и понимает, что начинает падать, не зная куда, не зная, ударится ли о что-то или нет. Он вдруг обнаруживает, что он вовсе не упал. В сознании ли он ещё? Можно ли назвать едва осознающее состояние сознанием? Вряд ли… Невесомое состояние. Тело потеряло любые опорные функции, но не приземлилось на землю. На фоне тревожные и пробирающие крики. Что только что произошло?! Что происходит сейчас и почему голубым глазам не суждено этого увидеть? Ещё одна кристально чиста слеза стекает с подбородка и подрагивающие ресницы постепенно прекращают дрожать. — «Как же хочется… Спать». Всё меньше и меньше неразборчивых посторонних звуков слышится вокруг; они превращаются в еле слышное эхо, а после и вовсе в приятную тишину, ничем не очернённую. Тепло. Тепло настолько, что хочется раствориться в пространстве. Его спасли, или он всё ещё в опасности? Если спасли, то кто это? Чьи руки стали его спасением, и почему ему ни капли не хочется сбежать? Откуда взялось это доверие, эта тяга, будто бы наконец ощущаешь что-то родное, близкое сердцу, тёплое и безопасное, давно забытое, но желаемое помнить. Самое восхитительное чувство, пожалуй, за последнее время. Он наконец сможет поспать без кошмаров и неожиданных пробуждений, без бессонницы и невесть откуда взявшегося страха. Может, это смерть? Так ли хорошо должно быть в объятиях смерти? Может, этот конец дал ему такое спокойствие, такое тепло, такое умиротворение и безмятежность? Не знает… Не понимает… Но одно может сказать точно. Он отдал бы всё, чтобы поспать ещё немного в объятиях своего спасителя. Будь то смерть, будь то вообще иллюзия или бред, будь то кто угодно… Только… — «Дайте хоть раз… Ещё хоть раз почувствовать…»