Окрестности Реймса. 1791 год.
Притаившийся в лесу замок из темного камня хранил безмолвие. Уже больше года Ричард Лангле не покидал его владения, уже больше года он не видел людей, хотя человеческую речь слышал постоянно. Все это время он мысленно возвращался к тому дню, когда не просто не пустил на порог нищую старуху, желающую укрыться от дождя, но и посмеялся над ее уродливым сыном, которого она посмела предложить в качестве будущего лакея. Ричард раз за разом вспоминал полыхнувшие невероятной злобой глаза старухи и сочувствующую улыбку, промелькнувшую на лице совсем еще маленького горбуна. Вспоминал он и свои слова, не в силах поверить в то, что он их произнес. Это было глупым детским поступком. Сейчас бы он поступил совершенно иначе. Лучше бы он взял уродца-сынишку к себе в лакеи, и иронично бы смотрел, как тот, смущаясь, прячется за спиной своего хозяина на приемах.
Поступи он так, все сложилось бы по-другому. Он бы с достоинством выполнял возложенные на него обязанности виконта, охотился вместе с сворой пегих гончих и поджидал старшего брата Коннора, который был до того слеп из-за своих убеждений, что не вернулся домой и даже не написал ответное письмо, хотя Ричард три раза отправлял ему письма, в которых уведомлял его о кончине их слабой матери.
Да, все сложилось бы иначе. Но Ричард изрядно выпил лишнего в тот день, а прехорошенькие дамы так и вились вокруг него, даря надежду на приятную ночь. Его разум затуманили сладкие грезы, а приход двух незваных гостей грозил омрачить весь праздник. Виконт Лангле не смог проследить за своим языком и был наказан не только за гнусные мысли, но и за необдуманные слова. Нищенка оказалась могущественной колдуньей, и ее воли хватило на то, чтобы проклясть весь замок вместе с его владельцем. С той роковой ночи Ричард имел вид столь безобразный, что только недавно перестал вздрагивать, заметив собственное отражение в огромных зеркалах. Разбивать их не поднималась рука: все зеркала были нежно любимы его покойной матушкой. Но не только Ричард поплатился за свои слова. Вся прислуга в одно мгновение потеряла свой человеческий облик, превратившись в домашнюю утварь. А замок, некогда роскошный замок семейства Лангле, окружил темный лес, из которого не было выхода. Казалось, время внутри этого леса остановилось: уже больше года за каменными стенами царила промозглая осень.
Ричард постучал когтем по колбе, в которой парила нежная роза, время от времени теряющая тонкие лепестки.
— Как много времени прошло, — раздался вдруг голос камердинера Хэнка, облик которого изменился подстать прочим обитателям замка. Теперь Хэнк выглядел как чуть потертые настольные часы и время от времени от избытка чувств весьма забавно поворачивал часовую и минутную стрелки, заменившие ему усы.
Ричард фыркнул, но ничего не ответил.
— Скоро подадут ужин, — часовая стрелка на циферблате, имитирующем лицо Хэнка, сделала полный круг и вновь остановилась на цифре 7.
— Необъяснимы дела твои, Господи, — покряхтывая, Хэнк забрался на невысокую подставку для ног.
— Как ты можешь быть таким беззаботным? — Ричард злобно взирал на камердинера из-под густых бровей.
— Что вы, да разве я беззаботен? Я не могу смотреть, как вы позволяете тоске съедать вас каждый день. Может, стоит просмотреть еще несколько книг? В дальнем углу библиотеки есть шкаф с фолиантами, написанными магами и чародеями. Как знать, быть может, любовь вашего отца к подобным вещам сейчас спасет всех нас?
— Ты думаешь, я настолько глуп, что не читал их? — вконец рассвирепел Ричард?
В голосе камердинера зазвучала обида:
— Я уже ничего не думаю, хозяин. Ужин будет подан через пару минут. Спускайтесь, как проголодаетесь.
После превращения глаза Хэнка утратили всякое сходство с человеческими, теперь они походили скорее на нарисованные кукольные, но Ричард ясно увидел промелькнувшую в них жалость.
Виконт поднялся с кресла, сделал по комнате несколько шагов взад-вперед. Старина Хэнк с самого детства братьев Лангле всегда был рядом и поддерживал их. Ричарду всегда казалось, что он особенно выделяет старшего, но после спешного отъезда Коннора вся забота камердинера сосредоточилась вокруг него самого. Ричард вспомнил, как Хэнк заступался за него, без страха взирая на их отца — королевского наместника Реймса. Хэнк нередко бывал бит за подобное неповиновение, но никогда не винил в случившемся Ричарда.
— Хэнк, подожди!
Камердинер уже не слышал. На душе стало еще более мерзко, чем было до этого.
Стуча когтями по выложенному светлой плиткой полу, Ричард спустился по винтовой лестнице и направился в сторону конюшни, в которой до сих пор стояло несколько лошадей. Его встретил аппетитный хруст: только закончилось вечернее кормление, и сейчас все лошади стояли, почти по самые уши опустив морды в большие кормушки, наполненные овсом. Пока корма для них хватало. Слуги, хоть и принявшие облик хозяйственного инвентаря, тщательно следили за состоянием амбара и сеновала, не допуская появления сырости и вездесущей плесени. Ричард не хотел думать, что произойдет, когда все запасы подойдут к концу. Это Коннор уже сейчас начал бы что-то предпринимать, но его уже так давно не было рядом.
Вздохнув в последний раз
Закат в реке угас
И мягкой пеленой окутал
Сумрак нас.
Кто-то не слишком умело пел, делая паузы между строками и насвистывая в этот момент подходящий мотивчик.
Крадучись, боясь спугнуть, Ричард приблизился к последнему и самому большому деннику.
Чу! Дальний звон
Дрожит, зовет,
Зовет...
Не сердце ль сердцу весть...
Старинная песенка оборвалась. На вершине широкой стенки денника Ричард заметил замызганную, а некогда, несомненно, фарфоровую чашку с позолоченным ободком вокруг широкой ножки. Довольно большой скол на кромке завершался тонкой, бегущей по боку трещиной.
— Ты кто? — наконец нашелся Ричард. — И что ты делаешь возле моего коня?
— Я-то конюх, а вот когда ты в последний раз подходил к своему коню? — конюх злобно сверкнул маленькими глазками, выделив интонацией предпоследнее слово.
Ричард не нашел, что ответить. Он протянул ладонь к морде белоснежного жеребца, но тот лишь прижал уши к голове и глухо топнул отросшим копытом.
— Видишь, ты ему вообще не сдался, — язвительно добавил конюх, но на всякий случай отпрыгнул назад.
— Да я никому здесь не сдался, — голос Ричарда рокотал и был больше похож на рык.
— Немудрено с твоим-то нравом, — конюх вновь чуть отскочил назад. — Уж мне посчастливилось в полной мере испытать на себе твой праведный гнев, о великий виконт и мой хозяин.
Ричард готов был поклясться, что, будь у конюха такая возможность, он бы сейчас непременно отвесил шутовской поклон до земли, а после гаденько усмехнулся.
— Да кто ты вообще такой? — рявкнул виконт. — Хватит водить со мной эти глупые игры.
— Гэвин Валуа, старший конюший Реймса, — ответ был полон достоинства. — Или вам до того отшибло память, месье Лангле, что вы уже и не помните такого червя, как я?
Но Ричард помнил. Слишком хорошо помнил. И от этих воспоминаний утренняя тоска превратилась в ненависть к самому себе.
