Беги

      Один выстрел. Один вскрик боли. И всё закончилось. Жизнь оборвалась. Перестала иметь смысл. И тогда даже самая сильная, тягучая, ненавистная, убивающая боль перестаёт иметь значение.       Всё становится лишь иллюзией, когда ты умираешь. Но иногда человек бывает мёртв задолго до своей смерти — худший сценарий из всех существующих. Худшая возможность стать равнодушным. Единственная возможность стать равнодушным.       Жаль. Ему было жаль. Но никто и никогда об этом не узнает. Он никогда не произнесёт этого вслух. Потому что страшно? Потому что будет больно. А это означает, что иллюзия его жестокости перестанет иметь вес. Не имеет права перестать. Он не имеет права быть слабым. И если для того, чтобы выжить сейчас, ему требуется убивать — он сделает это. Быстро, чтобы не передумать. Потому что он мог передумать. Потому что внутри него всё ещё была крохотная искорка света.       Но об этом тоже никто не узнает.       Вдох. Кислород отчаянно заполняет лёгкие, обволакивает их. Ривен садится на полу, касается затылка, что сейчас отзывается тупой болью. Прикрывает глаза. Пытается вспомнить, что произошло накануне.       Он упал? Ударился головой? Бред.       И парень открывает глаза. Пытается встать, и в голове появляется шум, что до этого казался незначительным. Он усиливается, проникает в кровь, выводит из себя. От употреблённого несколькими часами ранее алкоголя итак голова просто раскалывалась, а из-за наркоты он чувствовал себя ещё отвратительнее. А теперь ещё и это.       И разорванная футболка на полу. Какого?..       Перед глазами, как плёнка от кинофильма, замелькало заплаканное лицо Музы. Он словно прямо сейчас, медленно вспоминая, всё ещё чувствовал её кожу под своими пальцами. И это было худшим из всех его ощущений.       Ривен резко поднялся. Ему захотелось тут же подорваться с места, найти её, но он вдруг замер, так не сделав и шага. Осознание врезалось в черепную коробку — он должен сделать вид, что ничего не было. Должен создать впечатление, что ему плевать. Искоренить это омерзение к самому себе и натянуть на губы привычную ухмылку. Задушить это чувство сожаления. Потому что так будет правильно. И пусть он только на пятьдесят процентов уверен в этом.       Он выдохнул. Закрыл глаза вновь. Постарался убедить себя в этом. Потому что в действительности какая ему разница, что она чувствует? Его это не касается. Не должно касаться. Она — всего лишь пешка. А он — игрок, что умело переставляет шахматы на этой чёртовой доске. И пусть, что он считает себя ублюдком. И пусть, что обещал себе никогда не становиться частью этого, частью подобного рода насилия. Это не важно. Он всё ещё сможет отмыться. Как отмывался раньше от крови, так и от её слёз отмоется. Обязательно отмоется.       Он усмехнулся. Снова попытался поверить в собственную ложь.       Почти получилось. Опять.

* * *

Шестью часами ранее

      Дыхание было неровным. С губ постоянно срывались всхлипы, плечи подрагивали, а некоторые участки кожи отзывались болью. Чувство отвращения засело где-то в глотке, куда постепенно поступала тошнота. Сил не было — было лишь ощущение полной беспомощности. Зубы стучали друг о друга, страх сковывал тело. Муза просто стояла и смотрела на то, как он лежит почти у её ног. Вслушивалась в его дыхание и не знала, было бы всё же лучше, если бы он оказался мёртв. Если бы она убила его.       Возможно.       Слёзы скользили по щекам, и она не старалась заставить себя не плакать. Всё ещё стояла над ним. И ненавидела. Можно ли возненавидеть кого-то за такой маленький срок? Можно. Ей хотелось кричать, бить его, но она просто не могла сдвинуться с места. Ей казалось, что он просто притворяется и, когда услышит хоть малейший шорох, неожиданно подорвётся с места, схватит её за руку и продолжит начатое. Она не могла этого допустить.       А он вдруг шевельнул рукой. И Муза, не успев подумать, сорвалась с места и забежала в ванную комнату, запирая дверь. Прижалась к ней спиной, скатилась вниз и, прикрыв дрожащей ладошкой рот, по-настоящему заплакала. Слишком горько. Почти так же, как когда умерла её мама, или когда Сэм был на грани жизни и смерти.       А в голове вдруг отчётливо прояснилась мысль: она не выдержит подобного ещё раз. Не сможет. Это было слишком больно. Не только физически, когда он оставлял на её теле следы от укусов или до синяков сжимал бёдра и руки, но и морально. Он ломал её. Убивал. Уничтожал. Она не вынесет этого снова.       Только не снова.       По щеке скатилась ещё одна слеза. Муза не знала, сколько так просидела — на холодном полу, прижимаясь спиной к двери. Принимала решение о своей дальнейшей судьбе. А когда приняла, руки задрожали куда сильнее, чем прежде.       Похуй.       Она поднялась на ноги и медленно подошла к раковине, вглядываясь в своё отражение: опухшие красные от слёз глаза, воспалённая кожа шеи и ключиц. Прежде Муза никогда и представить не могла, что попадёт в такую ситуацию. Мысль о том, что её первый раз мог оказаться настолько жестоким, вводила в состояние истерики. Ей хотелось кричать, биться головой о стену, но она не могла себе этого позволить.       Звон стекла. Она со всей ненавистью ударила по зеркалу каким-то флакончиком, что стоял на раковине, вдребезги разбивая его, позволяя осколкам рухнуть к своим ногам. Лишь бы не видеть своё отражение. Лишь бы больше не думать об этом.       Не помогало.       Муза медленно опустилась вниз, подобрала один из кусочков зеркала и поднялась.       «Если хочешь убить себя, нужно резать вдоль вен», — вдруг пронеслось в сознании, и она кивнула. Она хотела.       Но не могла. Рука дрогнула, и девушка откинула от себя злосчастный осколок. Новая порция слёз скользнула по щекам.       Нет, она не может. Не может. Никогда не сможет. Это выше её сил...       ...А их у неё практически не осталось.

* * *

Настоящее время

      Стук в дверь был как гром среди… отвратительного, серого и уже ставшего таким мерзким неба. Муза вздрогнула, почему-то коснулась ладонями своих щёк, стирая дорожки слёз, и отошла к противоположной стене, будто со сто процентной гарантией считала, что Ривен выломает эту чёртову дверь.       — Вылезай оттуда, фея разума! — крикнул он, и она моментально сжалась. Хотелось ворваться в его голову и узнать, что он чувствует, о чём он думает. В глубине души она отчего-то всё ещё надеялась, что он сожалеет.       Но голос выдавал его со всеми потрохами — он не сожалел.       — Оглохла что ли?! — тон стал жёстче. — Быстро вышла оттуда, я сказал!       Муза продолжала стоять на месте. Она не собиралась выходить, даже если он заорёт ещё громче. Или начнёт угрожать. Или всё вместе. Эта дверь — единственный защитный барьер, что ограждает её от него. И она вовсе не сошла с ума, чтобы по доброй воле идти прямо к нему в руки.       — Чёртова… Ну и сиди там! — прорычал Ривен, когда ожидание длилось более двух минут. — Однажды ты всё равно выйдешь, фея разума, поэтому предупреждаю заранее: будь хорошей девочкой и делай, что велено, если не хочешь продолжения сегодняшней ночи!       Муза сглотнула, прикрывая рот рукой, и сдержала вновь появившийся всхлип.       — Но даже не думай, что про то, как ты приложила меня бутылкой, мерзавка, я забыл! — выплюнул он, прежде чем покинуть комнату, громко хлопнув дверью.       «Быть хорошей девочкой. Продолжение ночи. Не забыл», — эхом отдалось в голове, а в груди снова бешено заколотилось сердце.       А осколок зеркала всё ещё лежал на полу. Может, ещё не поздно?

* * *

      Ривен практически не понимал, куда шёл. Внимание было рассеянным, взгляд затуманенным. Затылок всё ещё отдавал болью, а чувство собственного отвращение к себе медленно достигало пика, и он ничего не смог с этим поделать.       А тьма в его душе всё больше озарялась светом. Но он не мог этого допустить. Ему нужно избавиться от этого. Сейчас же! Сию же минуту! Нужно искоренить из себя этого сентиментального слюнтяя, пока не стало слишком поздно. Эта фея разума, эта чёртова фея разума должна гнить за решёткой. Он обязан был отправить её туда, но… Эта игра… Эта грёбаная игра была куда выше всего остального. Ему нужно добраться до него, а потом сломать. Растоптать. Сжечь. Уничтожить. И нельзя сдаваться, когда он только пересёк черту «старт». Этот проигрыш он не простит себе никогда.       А это чувство вины… Чёрт с ним! Оно обязательно исчезнет. Рано или поздно рассеется словно туман. Нужно лишь подтолкнуть всё это. Снова стать тем, кем он старался быть.       — Ривен?..       Эмоции! Чёртовы эмоции! Ему нужно избавиться от них. Выплеснуть эту вину до капли. Найти то, о чём думать будет гораздо интереснее. Отдаваться уже этим эмоциям. Затмить заплаканное личико феи разума. Наркотики, алкоголь?       Секс?       Он обернулся на знакомый женский голос.       — Беатрикс? — спросил, словно изначально не понял, кому он принадлежал.       — Нам нужно поговорить.       Специалист покачал головой.       — Нам нужно переспать, — она в удивлении вскинула брови. — Это у нас выходило лучше всего.       Он горько усмехнулся, подошёл к ней совсем близко. Дыхание постепенно опаляло кожу. Он знал её наизусть. Каждый вдох, каждый шаг — любое движение, любое действие. Знал её желания, знал, как она стонет, как выгибает поясницу, когда он заполняет её.       И сейчас это было так нужно. Блядски нужно.       Ривен подался вперёд, хватая её за бёдра, и притянул к себе. Впился в её губы поцелуем. Яростным, грубым, таким отвратно-неправильным. Оттянул её нижнюю губу, прикусил до крови, от чего металлическая жидкость немедленно почувствовалась на его собственном языке.       Зарычал. Схватил её волосы на затылке, грубо сжал, оттянул. Спустился к шее. Она застонала.       — Сей… сейчас… — срывалось с её губ. — В спальню… Лишние глаза.       Он ухмыльнулся и, схватив за руку, направился в сторону её комнаты. Эту дорогу он тоже прекрасно знал.       И снова сбившееся дыхание. Капля пота, проскочившая на её теле. Её стон. Его рык. Разорванная одежда на полу. Он подтолкнул её к столу, встал между её ног. Прошёлся ладонью по её телу, грубо, до боли сжимая грудь. Беатрикс прикрыла глаза, когда он запустил руку в её трусики и вставил в неё свои пальцы, задав бешеный темп.       — Да… Ах…       На правую ягодицу пришёл шлепок, когда он вдруг развернул её к себе спиной и, задрав её юбку, одним резким движением вошёл. И снова шлепок. Гораздо сильнее, чем прежде. А потом снова. Её стоны и вскрики смешивались в одну единую какофонию звуков, и он пытался убедить себя в том, что ему это нравится.       Толчок. Ещё один. Руки вновь нашли её грудь, пальцы сжали соски так сильно, что Биатрикс вдруг схватила его за запястья и попыталась скинуть.       — Мне больно! — зашипела она.       — Продолжай стонать! — осадил он. — Тебе же нравилось, когда я был грубым.       Она вскрикнула, когда Ривен вдруг накрыл её шею своей ладонью и сжал.       — Это с… слишком!       — Ничуть.       И вновь бешеный темп. И ему действительно начинало нравиться, как она сжимает его, когда он входит в неё, а его ладонь так неправильно её душит. И всё потихоньку становилось как раньше, пока он не вдохнул запах её волос.       Беатрикс пахла сексом и наркотой. Но это было не то. Совсем не то. Ей так блядски чего-то не хватало. Чего-то настоящего. Того, что поможет ему раз и навсегда забыть о том, что происходит вокруг. Не на секунду. Навсегда.       И это осознание больно било его по черепной коробке. Не в первый раз. Секс с ней — лишь похоть. Ничего настоящего. Просто тупой цикл действий. Каждый раз. А сейчас — просто яростное желание искоренить из себя излишнюю сентиментальность.       Полнейший провал.       — Боже! Да!.. Да!       Её тело задрожало, а после обмякло, плавно опускаясь на стол. Он кончил спустя пару секунд, прикрывая глаза. Мимолётное удовольствие. А потом всё снова вернулось. Омерзение к самому себе никуда не делось.       Вот же… Дрянь!       И тут же в голову резко врезалось осознание — будто он действительно верил, что секс с Беатрикс поможет. Не верил… Вот же дрянь!