Словно не было войны

      Беспроглядное месиво вздымающегося океана.       Красного. Буро-красного, вязкого и непроглядного. Он чернеет, бурлит и остывает, только ради того чтобы начать все с начала. Из-под песочных волн виднеются углы небоскрёбов. Только появляются и вновь скрываются. Опадает фасад, рушатся углы, осколки стекла летят вниз, позволяя буре поглотить их.       Стекла такие хрупкие. Ужасно, ужасно хрупкие. Везде. Но те, по которым бьет Осаму кровавыми ладонями, оставляя на прозрачной стене узоры, - прочны. От бордовых капель и разводов вид по ту сторону становится еле различим. А от собственного крика закладывает уши.       — Осаму.       Но он все-таки слышит собственное имя, произнесенное шёпотом. Звук тонет в отблеске вязкого воска.       — Осаму.       Теперь краснота собирается в уголках чужих губ, тянется дорожкой вниз и падает в черноту. Гранатовые разводы отражаются на коже, становятся ярче, стекают по щекам из бледных глаз. Чуя чуть качает головой, будто бы снова журит его за какую-то выходку, смеется и тянет небольшую улыбку. Он не слышит чужого крика, мольбу сдвинуться с места.       Чернота песочных равнин вновь светлеет, возвращая себе алый оттенок, поднимаясь выше колен, к бедрам, талии. Но Чуя не двигается, только повторяет будто бы слегка разочарованно и немного опустошенно:       — Осаму.       И в один момент все исчезает. Растворяется. Облики и блики больше не мелькают перед карими глазами, а встречают тёплый полумрак комнаты. Знакомой комнаты. От прикроватной лампы идёт мягкий свет, он ложится небольшой пеленой на все поверхности, обрамляя контур мебели. Идёт тонкой дорожкой по гардине, опускается вниз по шторе и наконец тонет и вздымает на складках одеяла. Тонкого.       — Осаму.       Голос Чуи не резок, в отличии от касаний. Кажется, он все ещё пытается растормошить его, бесцельно дергая, стремится привести в чувство. Вырвать из какой-то прострации, убрать с глаз эту пелену и успокоить сбитое дыхание.       Старания-таки окупается, карие глаза цепляются за рыжую макушку, бегут взглядом по растрёпанным после сна кудряшкам, черкают скулу и только после этого, цепляясь за россыпь веснушек, находят глаза. Небесные. Дазай резко садится.       — Ты меня слышишь? — слишком тихо спрашивает Чуя и сжимает чужое плечо. Осаму медленно идёт взглядом от чужого предплечья до ладони будто бы не ощущает её тяжесть вовсе. Накахара хмурит брови и быстро оказывается ближе, вплетается рукой в тёмную шевелюру, мягко приобнимет, — Ты снова кричал во сне.       Его голос как никогда мягок, пускай и немного насторожен. Он продолжает что-то шептать успокаивающее, будто ребёнку. Ждёт. Ждёт, что чужое сердце перестанет колотиться, пелена с лица спадёт, а пот перестанет катиться.       Подушечки пальцев невесомо проходят по щеке, заправляют слегка влажные пряди назад и утыкают в изгиб плеча.       Осаму прикрывает глаза, когда нечто тяжелое накрывает с головой. Дает в голову. Он цепляется руками за чужую футболку, словно за единственное спасение.       — Чуя…       — Да?       Все… Всё просто. Ха. Дазай позвал и Чуя откликнулся. Он не был где-то далеко, где-то за гранью, где можно лишь смотреть. Сидел рядом, дышал, говорил, перебирал пряди, успокаивал и даже…       — Дазай, сволочь, полегче!       Шипит, стоит прижать крепче. Меняется с тихого тембра на нелицеприятное, но такое знакомое и мягкое оскорбление. Позволяет сжимает плечо, загнано дышать и вдыхать знакомый аромат. Тонкий, легкий и привычный, что шлейфом тянется по всей комнате, застывая на мебели.       Осаму опускает голову ниже, прижимается к грудной клетке и слушает. Сердце. Сердце Накахары Чуи тревожно, неровно, но бьётся.       — Что на этот раз? — серьезно спрашивает Накахара, перебирая короткие кудряшки, зарываясь и осторожно массируя голову.       Осаму почти прикрыл глаза от приятных ощущений и какого-то спокойствия. Но стоило расслабиться, как липкий страх и ужас пробирается в голову, сжимает сердце. Дазай снова начинает тяжело дышать.       — Это уже третий раз, — Накахара немного отстраняется, что бы заглянуть в бледное лицо, осторожно проводит по щеке, касается ее сухими губами и командует, — Собирайся.       Поднимается с кровати быстрее, чем Дазай успевает сообразить и среагировать. Подхватывает с кресла халат, спешно запахивает и затягивает пояс.       — Третий раз за эти два дня, — устало выдыхает Чуя, собирая волосы, — Может дело в доме? — цепляет ручку ящика, принимаясь рыться в его содержимом, — Поехали обратно. Сейчас же.       Пушистая чёлка спадает на лицо и Чуя немного дёргает головой.       — Смена обстановки была плохой идеей, — устало выдазает он и выпрямляется, — а ведь мы почти избавились… Осаму.       Прикрыв глаза Накахара вновь зарывается рукой в чужую шевелюру. Позволяя сжимать себя и неуверенно трется носом.       Это его дом. Их. Загородный. Дазай немного отодвинул плотные шторы, когда поднялся. Знакомый сад, тихая ночь после небольшого дождя и малость взмокшая детская площадка, что к утру уже будет сухой.       — Прости, — выпускает Чуя, — это была моя идея ехать сюда.       Его ладонь невесомо поглаживает костяшки чужих пальцев, слегка сжимает, дают поддержку, а после вкладывают ключи от машины.       — Заведи машину, — просит Накахара, — не забудь включить теплый кондиционер, на улице прохладно, а Фамия только перестал чихать.       Фамия. Фамия. Да, они приехали сюда с сыном. С сыном, что очень хотел попробовать построить на дереве домик, как в каком-то мультфильме. Дазай как раз думал как это провернуть, учитывая, что на участке нет подходящих для этого деревьев. Сделать небольшой двухэтажный домик? Они обсуждали это накануне вечером. Ох, Фамия расстроится, если они уедут так быстро…       — Когда мы приедем домой, — Чуя отнял от себя чужие ладони и сурово заглянул в опечаленное и потерянное лицо, — то утром поговорим об этом, понятно? Твои кошмары прогрессирую, а я даже не подозреваю, о чем они. Нам нужно это обсудить. А если ты попытается соскочить снова, то, поверь, Фамия с радостью поможет примотать папу к кровати и заложит подушками что бы ему было не так страшно спать.       — Вы, — одними губами, опасливо начал Осаму, — такие жестокие.       Но Накахара лишь приподнял уголок губ, соглашаясь с этим. Тихо коснулся чужой щеки и отпрянул в сторону двери, прямо у которой был вновь остановлен.       — Не ходи.       Дазай не узнал свой голос. Напуганный, жуткий и тоскливо молящий, он лился топорно вместе с животным страхом.       — Ты исчезнешь, — Осаму не предполагает, ему не кажется, что Чуя растворился, если его отпустить, он точно это знает, — исчезнешь, если выйдешь.       Выгнув брови и устало выдохнув, слово вспомнив о тяжёлой ноше, Чуя осторожно спросил.       — Там было так?       Легко, но боязливо, словно Осаму может испарится сам от подобного проявления любопытства. Чуя смыкает ладони на запястье, пятится назад, ведя его за собой пока дверь не оказывается позади Дазая.       — Видишь? — смеётся Чуя, заправив выпавшую прядь Осаму за ухо, — Ты тоже исчез.       Коридор привычно молчали. Глубокая ночь.       — Все тихо-тихо, — снова успокаивает Чуя, стоит Осаму уткнуться лбом ему в плечо, — мы сейчас же поедим домой. Я схожу за ребёнком, — отпрянув, Накахара напоминает, — мы не будем стоять на улице, Осаму. Слишком холодно, тебе лучше отогреть машину.       Дазай хочет окликнуть его вновь. Остановить. Попросить не ходить никуда. Но он лишь осиротело смотрит как фигура исчезает в коридоре, а после растворяется за дверью. Комната их сына. Совсем рядом, недалеко. На двери, кажется, наклеены какие-то звери из набора хлопьев. Фамия вновь в моменте заклеил ими поверхность. Позже будет сокрушаться, возмущаться, что игуаны здесь не смотреться.       — Дазай, ты включил печку?       Звучит совсем близко, это выводит из оцепенения. Ключи. Чуя дал ему ключи от машины. Осаму мотает головой. Где же они? В ящике.       Дазай вывалил все содержимое на пол. Где они. Они точно были здесь, Чуя давал их ему, верно? Черт, куда же он их дел. Они…       — Дазай?       — Я сейчас!       Где?!       Вещи летят уже из шкафа, Дазай вываливает хлам из шкафчиков, лезет под кровать. Кажется, видел их только что, боковым зрением. Это они лежали на тумбе? Или нет. Нет, может быть в кармане пальто?       — Папа, на улице холодно.       От этого голоса по спине берут мурашки, а что-то внутри застывает. Такой тихий, сонный, он вновь тянет «папа» и наверняка жмурит глазки, пытается их растереть, понять, почему его подняли ночью с кровати. На холод.       Вешалка пошатывается, а после падает, когда Осаму, схватив пальто сына, выбегает из комнаты. Он сейчас, Фамия, потерпи. Да, горе-отец потерял ключи, но он непременно все исправит! Только нужно завести ребенка в дом, они только вылечили кашель.       За стеклом одного из окон виднеется рыжая макушка, которая слегка покачиваясь, крутится с ребенком вокруг машины. Но в ней горел свет. Задняя дверь приветливо открылась. Фамия сразу заснул, уронив голову, оказавшись на мягком сидении. Чуя дернул за ручку впереди, со стороны пассажирского сидения.       До ушей долетел звук мотора. Кто-то завел машину, стоило Накахаре оказаться в салоне.       На улице холодно, скользко от недавнего дождя и не видно ничего, кроме удаляющихся фар. Горло саднит, Осаму не сразу понимает, что слышит собственный крик.       Внезапно стало тепло. Нет, жарко, спину обдало пеклом, а тень Осаму выросла в несколько раз контрастируя с красным заревом.       — Кажется, я просил тебя подготовить все и прогреть. Все так же в халате, держа спящего мальчика на руках, Чуя разочарованно глядел на Дазая. Будто бы он и не садился в машину, не уезжал, а только сейчас вышел из дома. Красного, охваченного огнем. Из окон валил черный затхлый дым, ступени и фасад дома потрескивал, но Накахара продолжал стоять слишком близко.       Дазай не мог пошевелиться, не мог больше кричать.       Только смотреть как Чуя, поудобней перехватил ребенка и оставил на его макушки поцелуй. И исчез в горящем доме. * * *       Прерывисто дыша, лёжа щекой на столе, что примыкал к подоконнику Дазай нашёл себя после беспокойной сна. Сердце в панике билось о ребра, грозились разбить их или подняться по стенкам горла выше. Каждый удар отдавался болью в висках. Наименьшая из проблем.       Вновь. Близко и далеко. Дазай видит его каждый раз как прикрывает глаза, когда сморенный истощением организм засыпает.       Раз за разом. Иногда одного, но чаще вместе с маленьким мальчиком, что точно так же как и при первой встречи беспечно улыбается и хлопает глазками.       Мир немного покачивается, плывёт и дрожит, стоит попытаться выпрямить спину. Взгляд не сразу получается сфокусировать на часах, но как только это удаётся Дазай поднимается на ноги, роняя стул.       — Какого черта вы позволили мне заснуть?!       Кричит Дазай стоит двум подчинённым прибежать на шум.       — Дазай-доно, вы весьма болезненно выглядите.       — Мы продолжаем наблюдение все двадцать четыре часа и сразу сообщили бы вам о пришествии.       — Сообщили, — болезненно усмехается Осаму, — Дезориентированный Чуя и наш сын находятся в чертовом доме с террористом. Что бы вы мне успели сообщили?       Глаза покалывало от боли и резкого света, стоило Дазаю дёрнуть жалюзи и окинуть взглядом здание напротив. Тот был тих, только припаркованная машина на подъездной дорожке свидетельствовала, что все дома.       — Где Чуя сейчас?       Окна были молчаливы.       — Накахара-доно, все ещё находится в доме. Федор Достоевский уехал около семи и вернулся пятнадцать минут назад.       Входная дверь открылась и к машине помчался маленький ураган, дергая за ручку двери, не понимая почему та не поддаётся. Фамия повернул кудрявую макушку в сторону родителя, удивлённо восклицая. Сняв блокировку, Чуя открыл багажник, а мальчонка проворно взобрался в салон, уже там выкрикивая о том, что они опаздывают. На это Накахара выдыхает и говорит что-то о том, что в парк опоздать нельзя. Дазай плохо слышит, систему все еще нужно наладить.       — Машину, — мысль о машине, болезненно отдалась в голове, — Срочно. * * *       Фамия определенно точно глянул в его сторону, стоило Дазаю завернуть в магазин. Парочка состоящая из крысы и девушки, чей отец не так давно пытался войти в криминальные круги, довольно быстро ушли вперед, а сам Накахара бродил среди стеллажей, изредка позволяя ребенку тянуть себя за руку или одежду.       Фамия вновь повернулся в сторону Осаму, точно определяя его местонахождение, сузил глаза и фыркнул. Потянул родителя, привстал на носочки и, показав преследователю язык, обнял Чую за шею.       От происходящего в грудной клетке заскребло и защемило. А в глазах немного защипало. С того момента, когда Накахара стал числиться «мертвым» подобные картины всплывали в воображении с болезненным постоянством, а сейчас, когда Дазай видит подобное в жизни — дышать становится тяжело.       Простая ситуация. Но такая желанная. Далекая.       Вновь мотнув головой, Фамия гордо вскинул подбородок и вытянул кончик языка, отворачиваясь. Слегка постучав кончиком пальца, мальчик принялся о чем-то вещать Чуе.       — Почему, — наклонил Осаму голову, — он показал мне язык.       Дазай не против. Нет! Пусть ребенок показывает язык кому хочет и особенно ему! Но Фамия точно впился в него взглядом, вызывая приступ гордости за такое внимание к окружению, а после попросился на руки к Накахаре и показал…       — Потому что он видит тебя какой день подряд.       Резко обернувшись, Осаму пожалел, что не взял собой глушитель. Пристрелить бы сейчас и избавиться от одной угрозы.       — Фамия, несмотря на возраст, очень щепетилен к своему окружению, — протянул Николай, поигрывая упаковками с кофе, — Один раз Чуе пришлось сидеть с маленькой соседкой девчушкой. Малышке Чуя так приглянулся, что она все время просила взять её в жены. Фамие это не очень понравилось, он тогда был еще совсем маленьким и жутко ревновал родителя. Дети так делают. Теперь, если кто-то появляется на глаза, скажем, три дня подряд без ведома Фамии, то он воспринимает этого человека как угрозу. А Фамия не из тех, кто будет смотреть на это сквозь пальцы и не попытается отстоять свою территорию. Но ты этого, кончено, не знаешь. Какая жалость.       Его глаза продолжали изучающе бегать по упаковке. Не найдя на ней нужной информации, пальцы сжались на краешке и отправили пакет обратно на полку.       — Ты…       — Хочешь скажу, чего ты боишься? — шепотом спросил Гоголь, изучая содержимое полок, — Что Чуя здесь по доброй воли. Что окажется, что все те ужасы это лишь плод твоей больной фантазии. Впрочем, так оно и есть, согласись?       Он дернул головой и схватил другой напиток в более светлой упаковке, продолжая.       — Но это не перекроет все твои прошлые грехи и в конце тебе придётся, признав порождение, вернутся в свою Японию. И жить дальше. Жить с мыслью, что где-то живёт он с сыном. Будешь лелеять надежду, свое чувство вины, ждать, что когда-нибудь он вернётся.       Николай так и не посмотрел на него, с наигранным интересом продолжая бегать глазами по полке, выискивая что-то. Кончики пальцев Осаму покалывали, причина и угроза стоит прямо перед ним. Дазай сглотнул. Он не сорвется, Чуя сказал, что у них есть возможность все исправить, если он не будет переходить черту. Накахара многое не понимает, чуть позже Дазай сможет наверстать упущенное, сейчас главное убедить его. Забрать.       — Я прав, — Гоголь не спрашивал, утверждал, — А знаешь, что пугает меня? — он немного запрокинул голову и встретился с ним взглядом, — Что я прав.       Николай выдохнул, будто бы это было великим и тяжким бременем, и вновь отвернулся.       — Так ты все помнишь? — прошипел Дазай, пряча руки в карманах, — А Федор?       — Знаешь, — проигнорировал его Гоголь, — я бы с удовольствием подержал над вами свечку, — упаковка кофе с рассыпчатым звуком встала на место, — Честно. Чуя мне нравится, он прекрасный друг, а Фамия для меня любимый племянник. Давно говорю, что стоит задуматься о паре, вот только, — тяжело прошептал тот, — это ты. Ты определенно не та переменна, которая принесет в эту семью что-то хорошее. Почему? Потому что ты слушаешь меня, не пытаешься оправдаться, ты ждешь повода увести их отсюда, — он многозначительно дернул головой в сторону Осаму, — или пристрелить меня. Но я просто стою и выбираю кофе…       — Если не ответишь — пристрелю, — соглашается Дазай, вставая вплотную. Со стороны могло показаться, будто он решил помочь товарищу с выбором, — С самого начала, это был…       — Ничего, — легко пропел Николай, — это было ничего. Поверь, меня настораживает не твоя личность, а то, что ты неоднозначно появился в этой истории. И ты только что подтвердил мои слова…       Упаковка с кофе выскользнула из чужих рук, а в белый висок уперся ствол пистолета. Ничего. Ха. Это Дазаю ничего не стоит выбить крысе мозги прямо посреди торгового зала.       — Это его план, верно? — прошипел Осаму, сжимая ворот кофты и желая пробить чужой головой пару-тройку слащавых полок с кофе, — Что вы с ним сделали? Что?! Что вы, блять, сделали с моим Чуей?! С моим сыном?!       Но Николай лишь скосил глаза в сторону и улыбнулся.       — Ничего.       Повторил он и смолк. Представление его не интересовало, он все так же продолжил стоять и смотреть куда-то сквозь Осаму, будто бы его тут вообще не было. Не оказывал сопротивления.       Черт. Дазай одернул руку, заслышав шаги поблизости.       — Дазай.       Был ли Чуя удивлен или же уже привык к подобному Осаму так и не понял. Он остановил руку Фамии, который потянулся за упаковкой на полке.       — Кто печенье обещал держать? — пожурил Накахара сына.       — Я держу, — уверенно заявил мальчик, сидя на руках у родителя, — Вот. Но могу поддержать еще то.       — Зачем тебе смесь для капучино?       Фамия явно и сам не знал зачем ему это, но отчаянно тянулся к красивой упаковке с дивными рисунками сладостей. Чуя выдохнул, накрыл своей ладонь детскую и притянул обратно, без слов выражая взрослое «нет».       — Оу, Чуя, — улыбнулся Гоголь.       — Вы, — Накахара окинул взглядом парочку, желая, но не решаясь спросить, — Все в порядке?       И без идиотского вопроса было ясно, что нет. Чуя намеренно игнорировал не самый опрятный и добродушный вид парочки, а так же Дазая, который отчего-то боялся смотреть ему в глаза.       — Чуя, — Николай выглядел так будто бы не видел его десятилетия, — тебе не о чем волноваться! Твой новый друг помог выбрать мне кофе.       Накахара скосил глаза на Осаму, а после перевел на ничуть не смутившегося Гоголя.       — Ты не мог бы? — под недовольное мычание, Чуя отдал сына на руки Николаю, кое принял ребенка с энтузиазмом, — Мне тоже нужно выбрать кофе.       Понятливо кивнув головой, Гоголь принялся о чем-то весело переговариваться с мальчиком. Дазай встрепенулся, борясь с желанием отнять своего ребенка у человека, которого секундой ранее планировал пристрелить. Пускай сам Гоголь в этом не сознался и повел себя непринужденно. * * *       Устало выдохнув, Чуя проводил Колю взглядом, а позже вцепился в Осаму глазами. И почему он не удивлен? Разве он не должен быть разгневан из-за слежки, вторжение в свое пространство и игнорирование договора «не маячить перед ребенком, без своевременной договоренности»?       Должен.       — Чуя, я, — тут же замялся шатен, — я пришел за продуктами…       — Уже было.       Действительно, этот Дазай Осаму может быть немного избирательней в отговорках? Нет, очевидно, не может. И сам это прекрасно понимает.       — О чем вы говорили? — но сейчас Накахару волнует не это. Дазай не исправим. За ним можно лишь наблюдать и иногда останавливать, что Чуя скорее всего сделал сейчас неосознанно, — С Николаем? Правда помог выбрать кофе?       Осаму выглядит пристыженно. Отлично, он хотя бы осознает содеянное.       — Нет, — честно сознается мужчина, — Но мы столкнулись случайно.       Рыжая бровь поползла верх, пока ее обладатель сложил на груди руки.       — Чуя…       Подняв руку, Чуя остановил поток слов еще до его начала. Нет. Он не хочет это слышать. Слушать. Последнее время чувствует себя вымотано, воспоминания всплывают и тухнут, Осаму действует на нервы, а поведение дорогого друга Федора переходит черты. Разбираться еще и с этим? Нет.       Нужно подготовить сына к занятиям, договорится с родителями Тима о ночёвке и еще много, очень много дел. Эта привычная рутина, в которую Чуя с удовольствием погрузится с головой. Привычно. Знакомо.       Это то, чему Накахара может довериться.       Наверное, это была плохая идея. Чуя не узнает себя в зеркале, не узнает свою рассеянность, не узнает свои мысли. Иногда кажется, словно за него говорит кто-то другой. Не надо. Хватит.       Встретить Дазая Осаму в магазине? Отлично. Прекрасно. Ахуенно. Купить дом по соседству? Да, разумеется. Замечательно.       Не найдя что сказать Чуя отвернулся. Говорить что-то желания не было, как и выяснять отношения, журить как маленького. Сейчас это бесполезно.       — Чуя, — на запястье опустилась чужая ладонь.       — Не надо, — не только от всей этой истории, но и от поведения шатена становится дурно, — мне нужно вернутся с сыном домой, Дазай. Давай поговорим об этом все позже.       — Я не один, — тихо выдает Осаму, подходя ближе, — кто по тебе скучает, — мысль прошла резко, стремительно, — Есть те, кто хотел бы тебя увидеть.       Смысл сказанного не сразу доходит. Но Чуя тут же поднимает голову, глядя в темные омуты глаз. Он же верно услышал.       — Я могу так сделать, — продолжает шепотом Дазай, — Устроить это. Если ты хочешь.       Мысли забегали с новой силой. Точно. И как Накахара не подумал об этом. Осаму Дазай так отчаянно рекламировал прошлого Чую, что сам Чуя не попробовал уличить в прошлой коммуникации и социальной жизни. У него же были родственники? Друзья? Кто-то с кем рыжий мог поговорить. Кто-то, кто мог так же оплакивать его смерть?       Кто-то, кто скажет о Дазае правду. Кто-то, кто неосознанно поставит в этой истории точку, если Чуя не узнает и этого человека. Вся эта ситуация зашла слишком далеко в своей неопределённости.       — Да, — Чуя сказал это быстрее, чем успел понять, — Я хочу. Хочу увидеть кого-то кроме тебя, Осаму.