***
Помещение окутывает приятный полумрак. Даже вечно бесящие меня противного оранжевого цвета шторы плотно задернуты и слава Богу. Раздраженно закатываю глаза и облегченно скидываю сумку с плеча, садясь в учительское кресло, не испытывая при этом ни малейшей капли совести. Секунду колеблюсь, но расслышав вдали шаги, сопровождаемые шумным ругательством, мгновенно закидываю ноги прямиком на учительский стол. – Вот же сука. – столь бесстрастная констатация факта пробуждает во мне внезапное желание рассмеяться, которое я старательно подавляю внутри себя, усилием воли придавая своему лицу скучающее выражение. – Сучковатые у вас учителя, однако. – старательно-равнодушным взглядом наблюдаю, как Меркуцио Скалигер усаживается на парту напротив, сквозя меня каким-то цепким, заинтересованным взглядом. – Брось. – ухмыляюсь, запрокидывая голову на спинку кресла, из-под век разглядывая своего нового…приятеля? Или все же только знакомого? Нет, для знакомого мы все же слишком…часто сталкиваемся лицом к лицу и слишком бодро и охотно ведем беседы. Собеседник из старшего племянника мэра Вероны в самом деле довольно занятный, хоть по виду и не скажешь. – А ты думал, что очутился в долбаной сказке? – немного показушная ухмылка невольно сменяется веселым оскалом, когда я приподнимаю брови. Скалигер затягивается сигаретой и, признаться честно, вызывает у меня жуткое желание сделать то же самое. – Что, в Мантуе все прыгали вокруг тебя на одной ноге и тряслись как осиновый лист перед деньгами твоих предков? Холеное лицо, чертами отдаленно напоминающее веронского мэра Бартоломео Скалигера, точно в противовес мне же дергается в прохладной ухмылке. – Промахнулся. Стрелок ты хреновый. – крепко затянувшись сигаретой, продолжает.-Отец меня никогда не баловал…в этом смысле. Пока был жив, разумеется. Коротко усмехнувшись, затем опустив взгляд, Меркуцио принялся шарить во внутреннем кармане куртки, наконец извлекая оттуда пачку сигарет. – Твое здоровье. - видимо найдя это ироничным, произносит мой собеседник, протягивая мне заветную папиросу и, поломавшись, принимаю ее. На этом аттракцион щедрости не заканчивается, и племянник мэра тянется дабы зажечь сигарету, но я решаю, что благотворительности на сегодня хватит. – С собой. – коротко произношу я, шарясь в боковом отделе сумки в поисках зажигалки. Пока я извлекаю на свет этот источник дополнительного удовольствия, Скалигер смачно затягивается, по всей видимости, пребывая мыслями где-то не здесь. – Отец бы убил меня, если бы узнал, что вместо учебы я отбываю наказания в кабинете химии. – с наслаждением затягиваюсь долгожданной папиросой, теперь уже не отводя взгляда от Меркуцио. В свою очередь, он едва обращает на меня внимание: его взгляд отрешенно палит в потолок. Отчего-то по рукам пробегает стая мелких мурашек, выдавая странную нервозность, охватившую меня. Вероятно дело было в том, что у Меркуцио Скалигера сейчас был, абсолютно несвойственный ему вид человека, живущего прошлым. А такие люди неизменно имели свойство раздражать меня, даром что разочаровываться в таком занятном собеседнике, как Скалигер мне до ужаса не хотелось. – А ты? – небрежный кивок собеседника неплохо так вывел меня из равновесия. В ответ на мое непонимающее моргание, Меркуцио криво усмехнулся, дернув уголком губ, и в зеленых глазах напротив заискрились огоньки какого-то бесяще-снисходительного веселья. – Дядя и тетя не будут ругать? Насмешливый тон, звучащий так, будто обращен к ребенку шести лет, не больше, заставляет меня раздраженно скрипнуть зубами и, сжав руку в кулак, поддаться вперед. – Придержи свои недонравоучения для брата, окей? Меркуцио неопределенно хмыкнул, отведя взгляд. – Какие мы агрессивные… Воцарившееся молчание, несмотря на его обстоятельства, отнюдь не казалось напряженным. Мы сидели, меланхолично выдыхая дым и думали о чем-то своем. И оглядывая унылую обстановку аудитории, я поймал себя на мысли, что несмотря на всю свою показательную экстравертность, Скалигер умеет молчать. Уютно молчать. – Что толку терять время? – видимо-таки не выдержав затянувшейся тишины, поднялся со стула Меркуцио и, весело кивнув мне, принялся вооружаться тряпками. – Шкафы за тобой.***
Головная боль плавно, но с какой-то тупой безысходностью увеличивается с каждой минутой. Во рту становится неприятно сухо и это до ужаса терпкое, надоевшее чувство возвращает меня в унылое воспоминание о вчерашней подготовке к «путешествию».***
В горле терпко пересыхает. Мои руки слегка дрожат, и я чертовски боюсь перелить и потратить хоть каплю того, что добывал и варил впустую. Боюсь в этой комнате не только я. – Наконец-то! – Меркуцио нервно пододвигается ближе, лихорадочно сверкая зелеными глазами, наклоняется над наполненной склянкой и с видимым наслаждением принюхивается. Мой рот неожиданно наполняется слюной, руки покрываются мурашками, появляется сильное желание оттолкнуть его, и, не теряя ни секунды, влить всю жидкость себе в глотку. В исступленном порыве жадности я нервно протягиваю руку, но словно из ниоткуда появившийся Ромео грубовато отталкивает ее. – Ведете себя как дети. – на лице ни кровинки, ни одного движения мускула, только лишь бледные руки, с просвечивающими венами слегка дрожат, деловито, с педантичной осторожностью отливая нам всем по стакану, высокому, прозрачному. Жадно слежу за тем, как светлая жидкость плещется в графинянных стаканах, ударяясь о стенки. В глотке с уже почти не удивляющей быстротой мгновенно становится запредельно сухо. – Ну давай, черт тебя дери. – произносим мы с Меркуцио почти в унисон и, переглянувшись, заходимся в каком-то безумном, но чертовски забавном смехе. Кузен лишь с силой сжимает стаканы в руках и неподвижно ждет, пока мы соизволим успокоиться. А я чувствую уже сейчас неимоверный раж и легко пробегающую по венам раздраженность. Потому что ты бесишь меня, брат, до ужаса бесишь своей инертной серьезностью, своей мрачностью, которой умудряешься испортить нам, своим друзьям, все даже в такой момент. Ну и, наконец, своей чертовой святой непогрешимостью, из-за которой мне вечно все ставили в пример тебя. Словно им и вправду было до меня хоть какое-то блядское дело. – Ваше здоровье. – в своем стиле: сухо, скучно, до жути неуместно, но чертовски иронично произносишь ты, сделав рукой какое-то слабое подобие салюта. Вижу, осознание приближающегося «путешествия» взбодрило даже тебя. – Нашел ты за что долбаться, Ромеуччо. – ехидно смеется Меркуцио, наверняка сверкая своими кошачьими глазами, но смотреть на него - последнее что мне хочется делать. В предвкушении я ощущаю дрожь, легкую тошноту и, почти абсолютную апатию. Осознание как мне осточертела эта жизнь, эта комната и даже вы, дорогие друзья, накрывает с лихвой. – Желаю вам не сдохнуть от передоза сегодня. – резким движением запрокидываю голову, наконец-то вливая в глотку этот долгожданный проводник в лучший из миров. Во всех смыслах. Падаю на подушки, осушив чертов стакан до дна. Наконец-то.***
– Могу я выйти, профессор? – давно уже привычные мысленные укоры себя в недостаточной крепости духа, на пару с наплывающими вновь и вновь воспоминаниями, удобно глушатся почти на корню невыносимой, какой-то тупой болью. В этот момент я даже ощущаю по отношению к ней какую-то дико извращенную благодарность и, не мучай она меня так сильно, пожалуй иронично расхохотался бы. Ответ преподавателя экономики звучит крайне расплывчато, но я уверен, что он утвердительный. А даже если нет, сейчас мне настолько плевать, что окажись профессор моим дядей под прикрытием, вряд ли бы это помешало моему стремлению покинуть злосчастную аудиторию. Но даже сквозь тягучую боль меня не покидает ощущение, что мой стремительный уход из кабинета – не более чем побег. От себя, от масок и иллюзий, от попыток бороться с чем-то, для начала с самим собой. Что ж, мне действительно не привыкать.***
Университетская уборная безмятежно пуста, что совсем неудивительно, ведь я предусмотрительно направился в заброшенное помещение этажом ниже. Тишина, прохлада и та самая безмятежность благостно на меня подействовали и, сидя на полу-пыльном подоконнике, устало прислонившись к стене, мне казалось, я почти полностью постиг то, что называют гармонией, как бы пафосно это ни звучало. И лишь одна гаденькая мысль, червоточиной отзывалась внутри. «Надо было прихватить колеса.» Словно очнувшись от морока, резко сплевываю, нервно оглянувшись по сторонам, почти презрительно поведя головой. Со стороны я кажусь себе до отвратного ужаса псевдоморальным святошей и это не может не раздражать. Потому что именно такие всегда бесили меня до ужаса. А сейчас бесят, пожалуй, вдвое больше. Потому что…судьба понимает наши антипатии превратно. – Интересный у тебя брат. – задумчиво-благожелательный тон Скалигера на секунду выводит меня из душевного равновесия, да так, что я замираю с тряпкой на корточках перед нижней полкой. – И…что в нем интересного? Ты ведь о Ромео говоришь? – насмешливо протягиваю я, живо поднявшись на ноги и словно невзначай подхожу к ведру рядом с тобой, небрежно облокотившись о стену. Ты, кажется, в сотый раз протираешь какую-то дурацкую статуэтку и вызываешь невольные подозрения в отлынивании. – Ну не о Валентине, ведь. – подернув плечом, столь же небрежно отвечаешь ты, вдруг бросая на меня до странности заинтересованный взгляд. Я невольно ежусь, но, стремясь не показывать своего смущения, отвечаю тебе безразлично-прохладным взглядом. – Вы так непохожи…и похожи одновременно. – закатываю глаза, против воли вслушиваясь в твои рассуждения. – Он такой простодушный и…временами нудноватый. – меня, разумеется, обязывали беречь хрупкого, как роза на морозе, двоюродного братца верой и правдой, но сейчас я не могу удержать усмешку, ибо характеристика Меркуцио кузена – чертовски правдива. К тому же, порой, все-таки полезно расслабляться и отдыхать от своего изрядно приевшегося амплуа няньки. – А ты…наоборот, любишь из себя что-то повыделывать. – Занятные у тебя наблюдения. – как можно прохладнее роняю я, невольно приподняв бровь. Обвинения в неискренности, отчего-то всегда имели свойство раздражать меня, тем паче что о причине я все же предпочитал не задумываться. – …и с тобой весело. – ярко-зеленые, чем-то напоминавшие кошачьи глаза Меркуцио, характерно блеснули. – Забавно ты поступил с тем пареньком…как бишь его? – Джованни Гарильяно. – невольно подавив усмешку, я последовал примеру Меркуцио и облокотился о парту. – За что ты его так? – на мгновение взгляд напротив сменился на несколько пытливый, словно пытающийся прочитать что-то в моем лице. Меркуцио несколько задумчиво прикусил губу. – Все же травпункт довольно негуманно, не находишь? – на последних словах интонация собеседника словно повеселела, вновь приобретя уже привычные насмешливые нотки и, словно отзеркалив, я ощутил тот же подъем настроя. – Грыз орехи у меня на глазах. – и, сполна оценив непонимающий взгляд напротив, добавил: – А у меня глаза орехового цвета. И, почувствовав странный, но такой легкий прилив удовлетворения, я игриво подмигнул Меркуцио, отсалютовав невидимым бокалом, а потом расслабленно рассмеясь, откинулся на парту. И, по такому же легкому смеху Меркуцио, было нетрудно предположить, что он испытывает тоже самое. – А ты остряк. – ухмыльнувшись, протянул Скалигер, порывисто и крепко пожимая мне руку. И мне, на редкость и удивление, ничуть не хотелось противиться. – Будем теперь уже точно знакомы. – подмигнул он мне, лениво встряхнув копной каштановых волос. – Как насчет «Маскарада» сегодня? – пытливо уставившись на меня, проговорил мой новый приятель и, ухмыльнувшись в предвкушении вернуть издевательскую шпильку, я протянул: – Ну если дядя и возраст разрешат… Забавно фыркнув и прищурившись, Меркуцио отвечает: – Ну у Скалигеров побольше привилегий и не только в этой сфере… – Ты недооцениваешь нас, мой друг. – непривычно легко вылетевшее из уст слово оставило после себя легкий привкус недоумения, о котором я предпочел не задумываться. – Монтекки очень целеустремленный народец. Особенно…если нам в голову придет какая-то отчаянная блажь. – отчего-то лицезреть как глаза напротив загораются легким любопытством доставляло мне эстетичное удовольствие. – Даже так… - тягуче протянул в ответ Скалигер, поддавшись сидя на парте вперед. – Было бы неплохо познакомиться с вашей блажной семейкой, приятель. Хлопнув Меркуцио по плечу, я подтянулся с парты и поспешил приоткрыть окно. За шторами день казался удивительно солнечным.***
За окном жарко палит солнце и последнее, что мне хочется делать – так это возвращаться в проклятую богом аудиторию. Но и досиживать остаток времени в заброшенном туалете я не испытываю никакого желания, а потому меланхолично собираю свои скудные пожитки, которые по счастью и сообразительности, догадался прихватить с собой. Неспеша пробираясь по теневым участкам вдоль парка, я пытался растянуть долгожданное время уединения и свободы, такой редкой и от того такой желанной. В последние месяцы я едва могу насчитать на пальцах обеих рук когда мог испытывать столь сладостные моменты. Принадлежать самому себе давным-давно стало роскошью. Всегда, хотя бы на заднем из планов, но что-то мелькало: родственники, учеба, наркотики, Меркуцио… – Выглядишь утомительно, Монтекки. – от неожиданного, но чертовски знакомого голоса я едва не споткнулся о разросшийся корень дуба. – Привычка красться не уходит бесследно, кошак. – только по отточенной годами привычке парировал я, лишь после в полной мере осознав кто передо мной.