Все ради любви

Дейнерис

Первым, что почувствовала Дейнерис, была боль. Боль в руках, ногах, спине. Мышцы словно сковало и разрывало одновременно, скручивая железными змеями. Она с шумом, оглушившим ее саму, вдохнула и вскрикнула — воздух иглами пронзил грудь. «Я жива». Ощущения были совсем другие, нежели в ее скитаниях по закоулкам памяти. Воздух вокруг, сырой и плотный, холодил до мурашек ее тело и истязал легкие каждым вздохом. Ярко пахло плесенью и ароматом тающего воска. Она с усилием повернула голову — в ряд, вдалеке во тьме, плясали желтые огоньки свечей, не давая вокруг себя никакого света. Спина и бедра упирались в жёсткое и холодное, а сверху тело покрывала плотная грубая ткань. Дейнерис подняла ослабшую руку и поняла, что она совсем обнажена. От движений покрывало соскользнуло, оставив ее совсем нагой, не считая кусочка засохшей, прилипшей меж грудей, ткани. «Он убил меня, — вспомнила Дейнерис. — Он убил меня». Глаза защипало, и горячие дорожки покатились по ее замерзшим щекам. «Он убил меня. Он предал меня», — мысль крутилась в ее голове, не оставив места ни для чего другого. Она попыталась заглушить слезы усилием воли, но глаза не слушались ее, слезы попадали в горло и мешали дышать, принуждая всхлипывать. Она задыхалась; было холодно и тело ныло, а внутри была такая тяжесть, в самом сердце словно разверзлась черная бездонная пустота, и одновременно все окаменело до боли, и эта тяжелая ноша давила на разум и разрывала все ее существо — все, что от нее осталось. Хотелось просто исчезнуть, спрятаться во тьме внутри самой себя, стать бесчувственным камнем. Послышался тихое шлепанье слабых шагов, и Дейнерис обернулась на звук. Там, в темноте, от ряда не дающего света свечей, отделился один огонек и поплыл. Со звуком приближающихся шагов, она увидела очертания человека. Женщина в красном. А когда та подошла еще ближе, смогла разглядеть ее расплывающееся в темноте лицо: молодое, с серыми круглыми глазами в обрамлении бледных пушистых ресниц. Блики свечи сияли в волосах, и стекали на плечи медными густыми завитками.  — Дейнерис Таргариен, — звонкий, отскакивающий от камней, голос Красной жрицы резал слух.  — Честь для нас, твоя жизнь в храме Владыки Света, бога Рглора, — зазвенело с другой стороны. Дейнерис, превозмогая боль, обернулась: с другой стороны ее каменного ложа также стояла женщина в красном, и она была точь-в-точь такой же, как и первая. Рыжие, в мелкими кудряшками волосы и круглые серые глаза.  — Я Лайла, Красная жрица Рглора. А я — Делайла, — пропели в унисон голоса. Дейнерис привстала, опершись руками, и голова сразу закружилась так, что пришлось закрыть глаза.  — Где я? Что я здесь делаю… — она не была уверена, что произнесла эти слова. — Я должна идти.  — Ты в Храме Бога Света, Р’глора, — повторила Лайла или Делайла. — И тебе нельзя никуда уходить. Они осторожно помогли ей спуститься с каменного ложа, и на плечи Дейнерис что-то легло. Красный плащ прикрыл ее наготу, и стало немного теплее. Руки их крепко держали ее, не давая ступить и шагу. Но если бы жрицы отпустили ее, то она бы упала прямо на каменный пол.  — Я должна идти… — снова упрямо прошептала Дейнерис. Девушки тихо смеялись, ведя ее по черному тоннелю, по каменной лестнице куда-то вверх.  — Куда ты пойдешь? Опять на свою войну? Хватит воевать за тех, кому ты не нужна. Останься здесь. Ты нужна Р’глору. Но Дейнерис должна была идти вперед, должна была что-то сделать, иначе эта каменная пустота разорвет ее изнутри, сожрет своей разъедающей болью. «Я убью их всех, я убью Джона Сноу». Слезы снова хлынули из ее глаз.  — Где мой дракон? — снова упрямо потребовала она ответов.  — Там, где и должен быть — в небесах. Летает над городом, может ты его и увидишь. «Городом? Это не может быть Красная Гавань. От неё ничего не осталось».  — Какой город?  — Асшай, Дейнерис. Твой дракон принес тебя к нам. Подарок небес нашему богу. Она оказалась на другом конце света, за тысячи лиг от Вестероса, от своей войны, от Железного Трона и Джона Сноу. И была слишком слаба, чтобы отправиться в путь. Лайла и Делайла завели ее в узкий коридор, потом за поворот, и она оказалась в небольшой комнатке из темного, почти черного камня, как и все вокруг. Три толстые короткие свечи на каменном столике желтели бледно, а сквозь тусклое окошко виднелись такие же каменные стены и серое небо.  — Будешь жить здесь, Дейнерис, а мы присмотрим за тобой. Наша комната рядом, а дверей здесь нет, — Лайла или Делайла подошла к столу и взяла тяжелую плошку. — Выпей это, и тебе станет лучше. Не бойся, — ласково пропела она, — это всего лишь лекарство. Сил противиться не было — она осторожно опустилась на жесткую кровать и отпила из рук Красной жрицы. Вкус был приятный и нежный, и Дейнерис взяла слабыми руками каменную кружку и с жадностью выпила все до дна. Она легла на тонкий матрас, набитый шуршащей травой, и прикрылась жестким колючим одеялом, а Лайла и Делайла одинаково смотрели на нее сверху, с улыбкой на мягких губах.  — Спи Дейнерис, спи… — услышала она сквозь накатывающий сон. Засыпая, она еще успела подумать о Джоне, о том, что он сейчас Король Семи Королевств. Ведь Санса и Тирион не упустили бы такой возможности, пропихнуть на вершину власти удобного им человека. «Как тебе спится, Джон Сноу? Или ты теперь Старк? Или взял имя, которое дано тебе при рождении — Эйгон Таргариен?» Все это казалось невозможным. Он не мог убить ее ради власти, он клялся, что трон не нужен ему. Но также он назвал ее Своей Королевой перед тем, как воткнуть клинок. «Была лишь ложь». Дейнерис отяжелевшей ладонью провела по лицу, пытаясь стереть воспоминания о последнем поцелуе, который, казалось, навсегда остался ядом на ее губах. Это было не ради власти, ясно осознала Дейнерис, он убил ее, защищая свою сестру. Свою Сансу и свою семью, свой народ. Он мог бы так поступить, опасаясь за них. Да. Она видела, видела еще когда прибыла в Винтерфелл, как много значат для него эти люди. Не родные по крови, как оказалось, а по духу. Она же видела это в его темных серых глазах — на дне их навечно застыл лед, что не растопить никаким пламенем. Глупая, свою семью он любил всегда больше, чем тебя. Был всегда больше верен ей, чем тебе. А она, Дейнерис, так и осталась для всех чужой, иноземной захватчицей. Дейнерис видела это, но наивно продолжала верить себе и Джону, что ее смогут принять и полюбить за ее доброту и милосердие, после войны, когда она станет Их Королевой. «Он говорил, что они узнают меня. Он заставил поверить меня в эту ложь». Надо признаться самой себе, решила Дейнерис, она не добрая королева, а последний настоящий Дракон — чудовище для всех. И она в полной мере оправдала их ожидания. Она для всех — и по ту, и по эту сторону моря, — как необычный урод на ярмарке, которого интересно разглядывать, но никто никогда не полюбит, не признает своей всем сердцем, потому что невозможно любить отличного от себя. Но чудовища тоже хотят жить, хотят иметь дом и могут быть добры сердцем. Когда она перешла ту грань? Когда превратилась в жестокого монстра, сжегшего заживо тысячи людей? «Я сожгла целый город, — слова неуклюже прозвучали в ее голове, будто отказываясь быть правдой. — Я живьем сожгла тысячи людей». Женщины, мужчины, дети, там, внизу — сверху их было не разглядеть, и они просто вспыхивали маленькими факелами, сливаясь в пылающую огненную, гудящую воплями реку. Все время, что она спала, ей снился огонь. Живыми языками пламени, горячего, красного, оранжевого, желтого, он трепыхался волнами и взмывал ввысь, словно пытаясь улететь в небо, но ни неба, ни земли видно не было, только это плотное, дышащее смертельным жаром, дергающееся с громким треском в невидимой клетке полотно огня. Она проснулась вся в поту. Ночная рубашка промокла насквозь, спутавшиеся волосы висели липкими паклями, а глаза опухли от слез так, что Дейнерис едва могла разглядеть что-то вокруг. Но неприятные ощущения в теле исчезли, а голова кружилась совсем немного. Она выглянула в окно, толкнула ставни, со скрипом, тяжело они отворились, и в комнату ворвался свежий воздух. Если его можно было назвать свежим — удушливый, с едва уловимым ароматом отхожего места и серы.  — Ты привыкнешь, — раздался голос Лайлы-Делайлы. У одной из жриц в руках была корзинка. Растянувшись в улыбке, она начала доставать оттуда вещи, демонстрируя их Дейнерис, и складывать на стол. Гребень, зеркальце на серебряной витой подставке, простое платье, такое же красное, как плащ, заколка для волос и башмаки. Дейнерис даже удивилась, отчего они не красные, а черные. Она взглянула на свои бледные ноги, которым сразу стало холодно на каменном чёрном полу.  — Выглядишь не очень, — вздохнула жрица и пожала плечами. — Прости конечно.  — Это легко исправить. Пойдем! — они вышли, и Дейнерис ничего не оставалось делать, как накинуть на плечи плащ и поспешить за ними. Узкие темные коридоры с потолком полукругом, подсвеченные редкими факелами, сворачивали то в одну, то в другую сторону, уводя Дейнерис и жриц вверх и вниз. Наконец послышался шум воды, и они вышли в широкую комнату, выдолбленную в камне. Сверху, прямо с потолка лился водопад, разбиваясь о плоский камень, а ниже несколько лестниц уходили в небольшое озерцо, окаймленное выложенным камнями бортиком. Тут стоял прозрачный запах свежести и было прохладно, а дышать стало намного легче. Стоя под струями прохладной воды, Дейнерис ни о чем уже не думала: вода смыла все ее тяжелые думы, словно вместе с потом и кровью унесла все воспоминания. Должно быть вода в источнике действительно обладала волшебными свойствами, как и говорили жрицы — «Отлично смывает грязь, морщины и дурные мысли». Но это не навсегда, поняла она, когда с ужасом отдернула вздрогнувшие пальцы, прикоснувшиеся к все еще болезненному бугристому шраму на груди. После омовения они показали ей весь храм, состоящий в основном из узких коридоров, проходящих сквозь выдолбленные в камне большие комнаты, уставленные свечами и горящими жаровнями, с искусно вырезанными на стенах картинами, монстрами, извергающими пламя, богами с ужасными перекошенными лицами, картинами изображающих молящихся вокруг костра жриц. Пещера, в которой готовят еду и в которой ее вкушают, в которой находятся больные и мертвые, где спят живые. Одна зала была особенно большая, а посреди ее каменными лепестками навечно застыл огонь. Куполообразный свод был так же расписан огнем, а посреди него было отверстие, в котором виднелось уже почти черное небо. Внутри каменного костра горел настоящий, пожирая сложенные конусом бревна, распространяя вокруг себя жаркие волны и черные живые тени. Вокруг стояло несколько жриц, лица их были скрыты капюшонами, они вздымали руки кверху и нестройным хором голосов молились своему Красному Богу.  — Выведи нас из тьмы, о Владыка! Наполни огнем наши сердца, укажи нам свой сияющий путь! Дай нам силу и отвагу! Дай нам мудрость и чистый взгляд! Ибо ночь темна и полна ужасов! Лайла и Делайла накинули на свои рыжие курчавые головы капюшоны, и Дейнерис последовала их примеру. Взяв за руки, девушки подвели ее к костру и одновременно соединили две ее ладони на груди. «Я должна молиться вместе с ними, должна восхвалять их Р’глора. Но как?»  — Просто сделай это от всего своего огненного сердца, — тихо сказала одна из жриц. «Р’глор… Владыка Света… Спасибо тебе, что спас меня… — Дейнерис не знала, что еще сказать. — Но я, наверное, не стою этого…» Всеобщее заунывное песнопение сливалось в один дребезжащий голос, в котором было не разобрать слова, но этот поток звуков проникал в уши, в сердце и отдавался там вибрацией, пронизывал мышцы, оплетал кости, и Дейнерис словно впала в какое-то забытье. Она так же, как и все, стала покачиваться из стороны в сторону и высоко подняла сложенные ладони, почти перестав чувствовать при этом свое тело. В какой-то момент она поймала себя на мысли, что ее рот поет: «Слава Р’глору! Слава Р’глору!» и страх, и отчаяние нахлынули на все ее тело. Она не принадлежала себе, и ей это не нравилось. «Нет. Нет. Нет». Отповедь тем временем закончилась, и жрицы исчезли в своих темных коридорах. Лайла (или Делайла?) осторожно погладила Дейнерис по спине.  — Вот видишь, у тебя все получилось.  — Почему ваш Р’глор спас меня? — боясь услышать ответ, спросила Дейнерис.  — Хм, Дейнерис… — нахмурила отчего-то брови жрица. — Ты принесла ему жертву. Одну из самых великих жертв, что видели люди и боги. Холод сковал все внутри, а страх колол острым восторгом в серых стеклянных глазах Делайлы и Лайлы.  — Это была ошибка, — «Это должно быть так. Ошибка. Это ошибка».  — Нет, — жрица приблизила к ней свое лицо и заговорила жадно и с придыханием: — Мужчины, женщины, дети. Лорды и нищие, солдаты, торговцы, проститутки и свинопасы. Рыбаки и актрисы. Грешники и святые. Они кричали, их мышц сжимались, плавясь от огня твоего дракона, кожа слазила, а одежда и волосы в миг исчезали, превращаясь в пепел, они отдавали свои жизни Огненному богу. И это был твой подарок Владыке Огня.  — Я не хотела этого, — «Но в тот миг не желала больше ничего». Девушка со смехом отпрянула от Дейнерис, а другая ей вторила, так же заливисто.  — Это не важно, чего ты хотела, а чего нет. Ты это сделала, Драконья Королева Дейнерис.  — Чего же ваш бог хочет от меня теперь?  — Твоя судьба сама подскажет тебе, что делать. Но сейчас судьба молчала, а она не могла ничего не делать, Дейнерис надо было чем-то занять себя, иначе мучавшие ее вопросы к самой себе совсем свели бы с ума. Жрицы словно читали ее мысли:  — Наша жизнь состоит не только из одних молитв. Сегодня пойдешь с нами к Юстине. Старой ведьме.  — Очень старой, — кивая рыжей головой, подтвердила ее сестра.  — Мы едим, лечимся, носим одежды, а для всего этого нужны деньги и труд, — сказали они почти одновременно с самым серьезным лицом обернувшись на крутой лестнице. — Даже в этом волшебном месте. Жрицы зарабатывали тем, что готовили различные снадобья и продавали их заезжим торговцам. А также занимались гаданием, вглядываясь в огонь и используя различную магию, не гнушаясь и простыми фокусами. Все очень просто, как объяснили жрицы: надо намазать щеки румянами, а глаза подвести черной краской и стоять в порту с самым загадочным видом. Заезжие торговцы с удовольствием решаются заглянуть в свое будущее у красивых жриц огня. «Мы не синюшные колдуны и не поросшие бородавками мейги». Надо взять один порошок и смешать его с чудо-травой, потом бросить туда белой пыли и пучок волос желающего расстаться с деньгами. Если пламя вспыхнет красным — человек здоров. Если зеленым — болен, и ему срочно нужны их снадобья. Это был один из самых простых фокусов.  — Но вы обманываете их!  — Конечно нет! Конечно да! — они произнесли это одновременно и рассмеялись. А она подхватила их смех, сама уже путаясь, где правда, а где ложь.  — Как мне вас звать? Я не могу запомнить, кто из вас кто.  — Зови как хочешь, мы и сами давно запутались. Видишь, как мы похожи, — девушки, обнявшись, прижались к друг другу щекой и стали похожи на отражение в зеркале. — Мы близнецы. Мы одно целое. Дейнерис не могла не спросить:  — Но кто сейчас правит Семью Королевствами?  — Семь Королевств? Их нет, Дейнерис. Осталось только шесть. И их король — Брандон Старк. Седьмое — это Север, и там своя королева. «Брандон Старк?» Дейнерис не могла поверить, что этот странный мальчик-калека теперь король. С Севером все понятно, Санса не упустила своей мечты. А Джон? Что стало с ним? Что стало с безупречными, дотракийцами, которые остались в Вестеросе? Серый Червь мог убить Джона. Он должен был это сделать. Или Дрогон, да, Дрогон, он не мог оставить его в живых, не мог не отомстить за свою мать. Отчего-то накатила слабость и Дейнерис прислонилась к грубой стене.  — А что стало с человеком, который хотел убить меня?  — Мы не знаем. Но можем узнать, если захочешь. Но Дейнерис не хотела этого знать, она хотела ненавидеть его — живого. Так она и сама чувствовала себя живой. Ведь среди них двоих злодеем оказалась она, а не он. Она погубила всех своих близких, она разочаровала всех своих союзников, поддавшись страху внутри себя, поддавшись ненависти загнанного в угол зверя, живущего внутри нее. Он не должен умереть, не должен. Это несправедливо — отнять единственное, что заставляло сейчас биться убитое им сердце — ненависть и боль. Жрицы рассказали ей, что ее армия вскоре после ее смерти покинула Вестерос, что Бран Старк единогласно был избран королем, а в его десницы назначили какого-то карлика. Война была закончена, и сейчас в Вестеросе мир и благоденствие, как говорят заезжающие в Асшай торговцы и пираты.  — Мы, кажется, хотели сходить к ведьме, — прервала она болтовню сестер. Асшай был погружен в вечный мрак. Казалось, солнце никогда сюда не заглядывало. Пустынные улицы, ни травинки, ни деревца, лишь черные, словно намазанные маслом каменные дома. Храм Владыки Света располагался в стороне от города, в горе, ко входу в виде ущелья которого шли каменные потрескавшиеся ступени. Тропинка, ведущая вниз, в город, текла средь камней и черных, не виданных раньше Дейнерис, каменных наплывов, которые, словно застывшие волны, блестели во тьме. Скрипя, мимо них проехала повозка, которую, сгорбившись, тащил за собой старик в старом ободранном халате. На его большой мятой шляпе висел колокольчик, ржаво звякая при каждом его шаркающем шаге. Словно черные тени прошли мимо два высоких колдуна — так сказали жрицы, и больше никого они не встретили. Густой, дурно пахнущий влажный воздух, казалось впитывался в кожу, и Дейнерис решила, что после прогулки ей надо непременно снова надо спуститься к тому волшебному водопаду. Они прошли маленький мостик, под которым протекала река, черная и вязкая, и именно от нее шел этот неприятный запах. Домик Юстины можно было назвать покосившимся, если бы не его каменные стены. Вход в этот черный короб прикрывала хлипкая дверь из прутьев, а из плоской крыши шел дым. Старая ведьма копошилась над чаном, в котором булькало, кипя, мутное варево. Стены были увешаны пучками травы, которая, как заметила Дейнерис, совсем не росла в этом городе. Старуха, не обращая на них внимания, взяла горшочек с полки и, запустив туда свою узловатую руку, вытащила что-то похожее на липкую, белесую паутину, обмазав лишнее о края горшка. Палочкой она соскребала массу с руки и опускала в свою кастрюлю, при этом жидкость начинала особенно бурно кипеть, а ведьма что-то бурчать в такт лопающимся маслянистым пузырям. Запах, на удивление, стоял приятный, словно комната была наполнена свежими цветами.  — Юстина! — позвала Лайла, как решила Дейнерис. Сегодня они немного отличались, у Лайлы волосы сцеплены были немного криво, отчего на плече все время колыхался рыжий локон.  — А-а? — ведьма обернулась и Дейнерис поняла, что она слепа — белые бельма полностью заполняли ее глаза. Ведьма повела большим носом, покачиваясь из стороны в сторону и, смахнув рукой невидимую муху, растянула свой беззубый рот.  — Лайла, Делайла… и… Кто это с вами? Вы привели с собой кусок жаренного мяса? Давно я не ела… — она протянула свою коричневую старческую руку и на мгновенье схватила Дейнерис крепко под локоть.  — Дейнерис будет отныне приходить к тебе, Юстина. Слышишь, Дейнерис? — с губ Делайлы, как и ее сестры, никогда не сходила улыбка. — Будешь приходить к Юстине вот с этой корзинкой и приносить нам все эти травы и это мерзкое варево, что готовит слепая ведьма.  — Что бы вы делали без моего супчика, — скрипуче засмеялась Юстина. И до ушей Дейнерис едва донесся ее шепот: «Красные шлюхи…» Этот вечно погруженный во мрак черный город, с бесконечными улицами, упирающимися в туман, был словно сам душной затхлой марью, заполняющей все существо Дейнерис. С каждым днем она чувствовала себя все лучше, ее рана на груди совсем зажила, оставив только бесчувственный к прикосновениям грубый шрам, но вместе с легкостью в теле ей казалось, что и сама она перестает чувствовать, перестает желать. И хоть это не было тем ярким болезненным бредом, как ее возвращение в кхаласар, к Дрого, но бесконечные серые дни, сливающиеся с такими же бесконечными ночами, становились словно одной точкой в ее жизни, маленькой черной ямой, тюрьмой, из которой она не могла выбраться. Да уже и не желала. Желтый сухой цветок, горсть семян, травинка, все растереть и смешать с мерзким варевом ведьмы Юстины. Наполнить маленький глиняный горшок и запечатать камнем. Приготовить синюю густую жидкость, что делает огонь ярче, смешать вспыхивающий яркими розами серый дым, словно пух на ощупь, оставляющий слабое покалывание на коже. Аккуратно расставить все склянки по полкам, а с утра их уже и нет. Вечером, в главном зале их бога, славить Р’глора, покачиваясь в такт теням и языкам огня, ощущая, как плотный огонь заполняет тебя, давить на разум и плоть, как от пляшущих лепестков начинают вибрировать все мышцы, и ты сама превращаешься в этот огонь. Другие жрицы в какой-то момент замирали, внимательно вглядываясь в колыхающийся кровавый жар, рассматривая там свои видения и предсказания для других, но Дейнерис, сколько не пыталась, ничего не видела, лишь красно-желтое пламя, живой, но бездушный огонь. Все что с ней произошло ранее, казалось таким далеким, похожим на сон. Словно то была не она, словно то был длинный спектакль на ярмарочной площади, где каждый артист, измазанный ярким гримом, ломаными движениями и вычурными, длинными, лишенными жизни фразами, повествует о своих страданиях. Там же, среди других была и она, Королева Драконов, Огня и Пепла, была там, но не здесь, там и осталась — в Вестеросе, в продуваемом холодными ветрами останках Тронного Зала, застывшей картиной финала своего спектакля, вечно умирая в руках своего любовника и убийцы, отражаясь смертью в его глазах. Иногда она чувствовала, видела, что Дрогон рядом, его черные крылья проникали сквозь плотную пелену серых небес, черной тенью продавливая их завесу и обдавали ее лицо теплым ветром. Тогда в сердце кололо и руки начинали дрожать; Дейнерис на миг казалось, что она словно просыпалась, хотелось крикнуть: «Дрогон, иди ко мне, забери отсюда из этого места, что убивает меня!», но слова застревали в горле, а тень исчезала и все казалось таким же незыблемым, как прежде, таким, как и должно было быть. Монотонные будни приносили успокоение, заставляли сердце безучастно биться, и как только Дейнерис уже почти верила, что этот серый город, и черные камни, и стук каменной ложечки о склянку с очередным снадобьем — это и есть ее жизнь теперь, тогда ей снились сны из прошлого, хорошие сны, то время, когда все еще было впереди, когда еще была жива надежда и вера в лучший исход. Снились обеспокоенные глаза брата, успокаивающего ее, когда она расшибла коленку, упав с дерева, пытаясь достать красивый персик, уже два дня манивший ее розовым шершавым поспевшим бочком. И его хитрую широкую улыбку, когда он неожиданно достал его из-за спины, покручивая в своих худых юношеских пальцах. Сладкую, с горчинкой крупинчатую мякоть вожделенного плода… Сильные руки Дрого, ее мужа, поднимающего с легкостью Дейнерис к небу, обрадованного новостью, что она наконец-то зачала сына, дарящего ей уверенность в правильности выбранного пути… Блестящие глаза Миссандеи, ее мягкая улыбка полная доброты и любви к миру, Миссандея, в чьем сердце никогда не было зла, всем сердцем верящая в милосердие своей королевы. Джорах, его поклонение, его преданность; он любил ее больше своей чести и больше правды, когда он был рядом она всегда чувствовала, что есть та опора, то незыблемое, на что всегда можно положиться, кто всегда поддержит, даже если она тысячу раз не права… Джон, его рука, сжимающая ее, после потери Визериона, и от этого прикосновения все в миг изменилось, словно между ними установилась незримая связь. Их первый поцелуй, бесповоротно разделивший все на до и после, заполнивший Дейнерис тем, чего у нее никогда раньше не было; та ночь, давшая ей так много, что это уже было не удержать и невозможно контролировать. То, что Джон разбудил в ее сердце, проросло сладким плющом во все ее мысли, внесло свои коррективы в ее планы, спутало ее такой долгий путь, и заставило поверить, что она — нечто большее, чем справедливость и воля, что, может быть, ее предназначение не только быть королевой. Прошлое тогда ей казалось сказочным сном, былью, которой никогда не было. Но вслед за сладкими снами всегда приходили кошмары — тело Джораха, истекающее кровью, среди наступающей смерти, гремящей смёрзшимися костями и плотью, сверкающей голубыми глазами; кувыркающаяся в воздухе голова Миссандеи с разлетающимися каплями крови и курчавыми локонами; Рейгаль, исчезающий кровавым пятном в море. Отрешенный взгляд Джона Сноу, в котором она перестала видеть свое будущее: он отказал ей в этом, в один миг забрав то, что так стало важно для нее. Ничего не осталось. Больше ничего не было — преданности, добра, любви. Все внутри заполнила черная боль и отчаянье. Но Дейнерис была рождена Королевой, и ничто не могло, не должно было ее сломить, она не имеет на это права — быть слабой. Она не могла просто исчезнуть в своих страданиях, она должна была идти дальше, чего бы это не стоило, и силы черпала в том, что осталось внутри нее. «Это просто сны. То не я». Та Дейнерис никогда бы не стала мириться с ролью простой послушницы в Храме Р’глора, безропотно выполняя все указания глупых смешливых девиц, возомнивших себя частицей бога; та Дейнерис не позволила бы себе увядать в ядовитом Асшае, она бы боролась, призвала бы дракона, сбежала. Она могла бы найти Безупречных: они ее верная армия, а мир огромен, и в нем полно несправедливости, могла бы найти Даарио: он любил ее, желал, она еще это помнила. Могла бы мстить, созидать, предаваться любви. «Та Дейнерис — дракон. Но не я». В очередной раз придя к дому слепой Юстины, Дейнерис услышала странный шум, в узком, черном проходе меж стен дома ведьмы и соседним высоким уходящим с серое небо строением, копошилось что-то, издавая тонкие, попискивающие звуки. Она шагнула во мрак: черные тени в темноте шевелились, шуршали, навевая беспокойное чувство.  — Кто тут? — «Не надо туда идти». Тихий звук, словно мяукнула кошка. Но животные не водились в Асшае, это Дейнерис знала. «Может, ее привезли недавно, и ядовитый для животных воздух еще не успел отравить ее».  — Кыс-кыс! — Мысль о том, что сейчас она увидит беззащитное животное, ослабшее и полное страха, взволновала Дейнерис. Ей немедля захотелось как-то помочь. Она шагнула дальше, и слабый огонек, словно повисший в воздухе, желтым затрепетал впереди. «Кошки не зажигают свечей». Огонь оказался почти потухшим факелом, а кошка приобрела очертания ребенка, сгорбившегося на полу, худого, прячущего лицо в ладонях. Маленькая комнатка была наполнена сыростью и странным для этого города запахом леса, листвы и земли, а на стенах, словно фонарики, светясь бледным зеленым светом, отовсюду торчали извивающиеся на тонких ножках шляпки грибов, как решила Дейнерис. Глаза привыкли к темноте, и она могла разглядеть ребенка. «Это не дитя». Существо было маленьким, с тонкими ручками и ножками, буро-зеленоватая кожа, словно кора старого дерева, белела светлыми неровными пятнами. Его глаза, большие и раскосые словно в самом деле кошачьи, с длинными зрачками, светились золотом в отблеске тусклого пламени, внимательно следя за гостьей сквозь тонкие крючковатые пальцы. На костлявом запястье виднелись оковы с цепью.  — Кто ты? — Дейнерис подошла ближе, а существо, гремя металлом своих цепей, отодвинулось глубже в угол и странно взвизгнуло.  — Не бойся, я Дейнерис, и я не обижу тебя, — прошептала она.  — Я… я Грибочек… — тонким детским голосом почти пропело существо. «Грибочек? Странное имя».  — Почему ты в цепях, Грибочек? Дейнерис видела много странностей в Асшае. Страшных, неведомых колдунов, высокими тенями блуждающих по темным закоулкам, не имеющих дома и, как казалось, цели; ведьм, отрезающих собственную плоть ради приготовления чудесных эликсиров; людей, что старились за один день, лишь приблизившись к Краю Теней, ради неведомых им самим секретов. Добровольно истязающих себя фанатиков странного культа жестокого божества: их тела с ободранной на спине кожей так и оставались лежать вдоль дорог, быстро сгнивая, источая отвратительный запах и словно растворяясь в монотонном дожде. Был и один торговец, что влюбился в ведьму, черноволосую, с бледной, почти голубой кожей и кровавыми губами. Он ходил к ней три дня, как рассказывала Лайла, молил о любви и хотел лишь раз прикоснуться к ее пахнущей смертью коже, а на четвертый они увидели его следующим за ведьмой на четвереньках, словно собака, волочащим по пыльной земле свои богатые яркие одежды. Она остановилась рядом с ними, приветствуя, а человек потерявший себя немедля припал к ее ногам и стал лизать ее остроносые башмаки, дергаясь как кобель на сучке. Люди странные, иногда их желания непонятны, неведомы другим, они готовы отдать свою жизнь, красоту и душу за эфемерную, несуществующую, уродливую мечту. «Она такая же. Та, другая Дейнерис».  — Тебя пленили? Или это лишь твоя воля? Существо отняло руки от лица. На маленьком треугольном лице огромные глаза и маленький остроконечный вздернутый нос, толстые надбровные дуги выпирают костями. Какие-то лохмотья покрывали все его тело.  — Я не хотела этого… — пропел Грибочек. Грибочек оказалась женщиной древнего народа, «поющей песнь земли» или Дитя Леса, как назвали их первые люди в Вестеросе. Десятки лет назад ее похитили и привезли с Севера, заставив служить колдунам, выращивать эти волшебные грибы, что росли в ее жилище. Колдуны готовили из грибов эликсир, что позволял им читать тайны жизни и смерти. Красные Жрицы побаивались этих колдунов, предпочитая обходить стороной, и даже боясь смотреть на них. Дейнерис же всегда казалось, что она чувствует их пронизывающий взгляд из-под скрытого капюшоном лица, чувствует, как их глаза, призрачно блестящие зрачками-точками, трогают ее тело, словно оставляя на нем слизь, хоть она никогда и не была по настоящему уверенна, что удостоилась хоть раз их взгляда. Дейнерис хотела освободить существо, но Грибочек, замахав руками-ветками, запротестовала:  — Нет-нет, мне не уйти отсюда. Меня найдут, поймают и они отрежут мне ноги, ведь ноги не нужны, чтобы выращивать грибы. Так было с ним, — Грибочек указала на стену, где прикованный цепями висел маленький скелет, сквозь кости которого, светились шляпки грибов. — Они не смогут видеть без моих грибов, а вырастить их могу только я и колдуны сделают все, чтобы вернуть меня.  — Как я могу помочь тебе, несчастное Дитя Леса? — «Я должна что-то сделать». Грибочек, поёжась, словно промурлыкав свои мысли вслух, прикоснулась шершавой рукой к Дейнерис.  — Принеси мне воды, Дейнерис. Той воды, что есть в храме Красного Бога. Она даст мне сил, сил, чтобы пережить все это, — длинные остроконечные зеленые уши Дитя Леса дрожа отогнулись и снова встали, а глаза снова вспыхнули. Почти каждый день она носила Грибочку воду и сушеные фрукты — та жадно грызла их, спрятавшись в самом темном углу, шипя и свистя, словно боясь, что кто-то сможет отобрать эту скромную еду. Дейнерис принесла свечей, желая наполнить комнату светом, но Грибочек не стала их зажигать, ведь грибы не растут при свете, лишь слабый факел — это все, что можно.  — Колдуны приходят каждое утро за ними, — грибы, пригодные к эликсиру были аккуратно сложены кучкой на маленьком столике. — И мне еще придется прятать свечи, так что лучше унеси их, откуда взяла. Тебе ведь тоже может попасть.  — Меня здесь никто не держит, в Асшае. Я хожу, куда хочу, и делаю, что хочу. Я гостья Красного Бога, а не его раба.  — Почему же ты остаешься здесь? Тут только яд и мучения! — непонимающе замотала головой Грибочек. Потом откинулась спиной на стену, примяв при этом грибы и, глядя сквозь Дейнерис, сказала: — Я так соскучилась по дому. По лесу. По запаху хвои: свежей, весенней, словно мед, или старой, колющей пятки, терпкой, как горькая редька. По цветам, сочной голубике, которая лопается во рту. По своим братьям и сестрам, до сих пор ждущих меня в нашей пещере. По лику чардрева, что я сама вырезала в детстве, — она усмехнулась. — Брат сказал, что лицо слишком доброе, а боги должны внушать ужас и страх. Ты знаешь, — она резко обернулась к Дейнерис, распахнув глаза. — я была замужем, я сшила из красных листьев платье в тот день, когда познала любовь мужа. Я до сих пор помню, как звенели листья, когда он снимал платье с меня. Но у Дейнерис не было дома, а все ее добрые воспоминания заканчивались только кошмарами. Лишь смутные образы, в которых она сама путалась порой, не понимая, где правда, а где просто ее сказочные фантазии детства. «Где мой дом? Куда мне бежать? В Браавос, где дом с красной дверью? Есть ли он там сейчас, и кто меня ждет?» «Никто», — отвечала она сама себе. Дейнерис слышала, что Детей Леса больше не существует, но не решалась сказать это Грибочку, решив, что, пожалуй, и к лучшему, что она никогда не узнает о том, что осталась на свете совсем одна. Ее полные счастья воспоминания — это так много, так много, когда нет совсем ничего. От колючей перины тело Дейнерис все чесалось, и она уже битый час не могла заснуть. Сначала ей казалось, что она просто неженка, просто привыкла к мягким перинам, как королева, а ведь когда-то ей приходилось спать на соломе, шкурах и голой земле под палящим солнцем или проливным дождем. Пройдет время, кожа ее снова огрубеет как в молодости, и этот зуд прекратится. Но руки и бедра вновь и вновь кололи словно тысячи маленьких комаров, не давая покоя. Зудящая тишина ночи приносила дополнительный дискомфорт, навевая беспокойные мысли о том, что она никак и ничем не может помочь Грибочку, кроме еды и питья. Они много разговаривали, сидя на сыром полу, прижавшись к землистым холодным стенам. Дейнерис, вопреки протестам Грибочка, приносила свечу и зажигала одну — так было светлее и уютнее. Дитя Леса рассказывала ей о своем доме, о лесе, что распростерся на многие земли, могучими стволами подпирающим небо, дающий прохладу, кров и пищу. О холодных зимах, что заставляли годами сидеть в пещерах, что застилали выходы снегом такой высоты и толщины, что приходилось долго копать снежные туннели, и как ярко светит солнце и слепит глаза, когда ты наконец выбираешься наружу из плена пещер и снега. Однажды Дейнерис принесла вина, золотистого и сладкого, и, выпив глоток, Грибочек спела ей песню на своем родном красивым языке. Едва слышно, тонким мелодичным голосочком, словно переливами, звучащими из самой груди, странным сочетание звуков, проникающих в самую суть, внутрь души, проникая в самые потаенные уголочки, где и сам давно уже не был, забыл, что они существуют в твоей личности. Тревога овладела Дейнерис от этой песни, словно она что-то непременно должна сделать, что-то забыла, и если сейчас не сделает, то случится страшное и момент безвозвратно будет потерян. Она оглядела жилище Грибочка, пытаясь понять, что с ней. Светящиеся шляпки, факел, скелет навечно пригвожденный к стене, стол, топчан с соломой, горстка сушеных груш, корыто в углу с грязной водой…  — Я расстроила тебя? — Дейнерис вздрогнула от прикосновения шершавой руки.  — Нет, что ты, песня чудесная. Правда я не знаю, о чем она. Грибочек улыбнулась маленьким ртом, обнажая острый ряд зубов.  — Она, как и все песни — о любви. И теперь, мучаясь в душной комнате на ужасном ложе, в голове Дейнерис звучали ее слова. Она встала, накинула плащ и вышла из комнаты, желая подышать свежим воздухом. К его ароматам она давно привыкла, и он не казался ей теперь таким затхлым и ядовитым. Осторожно неся в руках зажженную свечу, охраняя ее огонек, Дейнерис свернула по узкому коридору, потом еще раз и очутилась рядом с комнатой Лайлы и Делайлы. Она осторожно, на цыпочках, сдерживая свое казавшееся слишком громким дыхание, прокралась к их двери и заглянула в комнату. Девушки спали обнявшись, рука одной покоилась на обнаженной белеющей во мраке спине другой, а их рыжие волосы разметались по постели, чернея в темноте, словно крылья птиц. Лайла или Делайла глубоко вздохнула во сне и зашевелила ногами, ненароком стащив с их тел тонкое одеяло, потом прижалась покрепче к сестре, уткнув лицо в ее обнаженную грудь. Дальше, вдоль грубых стен коридора, где факелы уже погасли, отбрасывая длинные тени от света маленькой свечи. Болезненные стоны разнеслись по коридору, по узким извилистым входам и выходам: Дейнерис знала, что умирающие находятся глубже в храме, на самом нижнем этаже, трое жриц борющихся с неизвестной болезнью, сломленные ядом Асшая, вопреки всеобщей вере, что Красный бог дает вечную жизнь и молодость. Она, поколебавшись, свернула на звук, отложив свои планы выйти на улицу. И, пройдя немного, нашла ту комнату, где нашла причину страданий. На кровати лежало тело, прикрытое белой простыней, на которой расплылись серо-красные пятна. Взглянув на лицо, Дейнерис словно пронзила молния, и она бросилась к стонущей жрице. Эти волосы, она помнила их всегда, плавно взметнувшиеся мелкими кудряшками, в разлетающихся брызгах крови. И теперь они черными слипшимися паклями разметались по плоской подушке. «Миссандея…» Но то была не она. Лицо, покрытое красными мокрыми язвами на темной, желтоватой коже, слипшийся наплывом глаз и татуировка слезой на щеке. «Почему она здесь? Почему не со всеми больными?»  — Эй! — склонилась Дейнерис над страждущей. — Тебе плохо? Бледные губы зашевелились, беззвучно шепча. Единственный глаз распахнулся черной бездной и словно в ужасе задергался, а рыхлое от язв лицо затряслось, источая тошнотворный запах. Женщина, кряхтя, приподнялась на локтях и, протянув дрожащую руку, всю в бугристых красных шрамах, хрипло спросила:  — Кто ты? Кто ты, сестра?  — Я Дейнерис. И хочу помочь тебе. Спекшиеся губы криво ухмыльнулись и сжались. Женщина откинула голову, зажмурив глаз, как от боли.  — Я узнала тебя, Дейнерис Таргариен, и ты уже помогла мне. Посмотри на меня. «Она из Королевской Гавани».  — Мне жаль. Прости, — слова еле вышли из ее рта и захотелось сбежать. Женщина прикрыла глаза, снова пытаясь лечь на кровать. Дейнерис поправила той подушку и, осторожно прихватив ее курчавую голову, помогла поудобней улечься. Рука прикоснулась к влажному, мягкому, и к горлу подкатила тошнота. Она посмотрела на свои дрожащие пальцы, на них блестела вязкая липкая жидкость с раны.  — Оботри полотенцем, вон там, на стуле, — устало послышался голос с кровати. — Теперь я урод, не правда ли?  — Прости. Мне жаль, — снова повторила она, не зная что еще сказать, и на своем лице она чувствовала разъедающие плоть раны этой страдающей женщины.  — Ничего. Наш бог говорит, что смерть в огне самая чист… — договорить она не смогла, закашлявшись, содрогаясь всем телом, оставляя на простыне, покрывавшей ее, мокрые пятна. Прокашлявшись, хрипло дыша приоткрытым ртом, жрица хваталась за край свой постели руками, стараясь найти опору. — Только жаль, что я так и не сдохла. Дейнерис присела на стул, зажав в руках ткань, уже пропитанную выделением ран. Вытирая руки, она ощутила слабый знакомый запах, травы и диких ягод, что растут за Асшаем.  — Новый король в Вестеросе открыл чудесную богадельню для таких, как я, — говорить ей было трудно, но она не могла замолчать, словно боясь, что если будет молчать, то сразу умрет. — Раны мои затянулись, и я решила вернуться… Дейнерис взяла со стола бутыль, наполненную мутной желтой жидкостью, и, будучи почти уверенной, что это, выдернула пробку и поднесла к носу. Так и есть — травы и дикие ягоды. Она сама готовила это — лечебную смесь для всяческих ран.  — …Но воздух Асшая разбередил мои раны, они открылись и засочились снова… Эти стервы хотели отправить меня вниз, к старухам. Но никто не смеет указывать мне, Шарлотте. Дейнерис намочила одну из тряпиц, стопкой сложенных на столе и осторожно начала смачивать раны Шарлотты. Та, ничуть не противясь, лишь подставляла их, поворачивая лицо. Внезапно она замерла и, вытянувшись на кровати, снова расслабилась. Потом отвела руку Дейнерис и, внимательно глядя в ее лицо своим, изуродованным, но так напоминающим Дейнерис Миссандею, спросила:  — Может еще уберешь из-под меня дерьмо? Мои ноги совсем отказались мне служить… «Я должна это сделать. Должна». Она решительно сдернула покрывало с Шарлотты, обнажив ее истерзанное огнем тело. Шарлотта рассказывала ей о своем детстве, о семье, где было пять братьев и пять сестер, что отец ее был рыбаком, а мать ухаживала за детьми и козами. В тринадцать лет Шарлотта влюбилась в заезжего моряка и сбежала с ним, не знавшая еще, как жестоки могут быть мужчины к глупым девчонкам из бедных семей. Вдоволь натешившись с ней, моряк продал ее в рабство, и однажды очередной клиент избил ее почти до смерти, и лишь Красные жрицы Рглора не прошли мимо ее почти уже мертвого тела. Это было много десятков лет назад, как говорила Шарлотта, впрочем, Дейнерис засомневалась: кожа девушки, хоть и изуродованная ранами и шрамами, казалась вполне свежей и гладкой, а волосы все еще черными. Дейнерис ушла только под утро, когда мутный рассвет серым пятном замаячил в мутном окне, ей хотелось выкупаться, избавиться от запаха гниющей плоти, пропитавшей комнату Шарлотты, но сил не было, и она свернулась калачиком на своей колючей постели и уже ничего не чувствовала. Теперь в жизни Дейнерис появился хоть какой-то смысл — она ухаживала за Шарлоттой, слушая ее бесконечные россказни о мужчинах и путешествиях, и навещала Грибочка, каждый раз спрашивая, не желает ли та бежать. С каждым днем Шарлотте становилось все хуже, и Дейнерис начинала верить, что ей сотня, а то и больше лет. Вокруг глаз появились морщины, уголки обожженного рта опустились, а волосы покрылись серебром.  — Помоги мне встать Дейнерис, и зажги свечу, — голос ее стал, как у старухи. — Хочу спросить у нашего бога. Свеча дрожала, в такт ее скрюченным рукам, отражаясь красным язычком пламени в ее единственном помутневшим черном слезящемся глазе.  — Р’глор, Владыка Света, покажи, покажи… — шептала старуха.  — Что ты хочешь увидеть там? — «Будущее? Но у нее его нет».  — Хочу увидеть себя.  — Я могу принести тебе зеркало.  — Я знаю, что я стара, знаю, что умираю, думаешь совсем выжила из ума? — как могла громко сказала Шарлотта и продолжала затихающим голосом: — Хочу видеть себя прошлую. То время, когда молодость еще не была ложью и магией. Снова вернуться на свой чудесный остров, к братьям и сестрам, к матери и отцу.  — А я не умею видеть в огне, — ежедневные ритуалы у костра, превратились в рутину и Дейнерис научилась не вникать в смысл молитв: они забирали ее сущность, заставляли забыть себя, и она просто делала вид, что впадает в экстаз со всеми.  — Это просто, Дейнерис, просто смотри, — она протянула свечу. — Видишь там, в самом пламени Р’глора, внутри есть сердце. Красное, оно бьется в огне. Смотри! Почувствуй, что оно словно твое и расслабься, отдайся пламени, позволь полюбить себя. Для этого не нужны молитвы и даже вера — это суть. Это просто есть, и все. Дейнерис смотрела в огонь и пыталась увидеть там сердце, но видела только пламя. От долгого взгляда в огонь, он стал казаться уже не маленьким язычком свечи, а все больше и больше, и наконец застлал весь взор. Казалось, что огонь не только перед ее глазами, но и вокруг, она обернулась — за ее плечом шуршал, облизывая ее руку, красный язык, опасно потрескивал, касаясь ее волос, заплетенных в единственную теперь косу. Стало жарко. И страшно. Дейнерис отдернула руку.  — Ай! Ты убьешь меня второй раз своим пламенем! — свеча упала прямо на постель Шарлотты.  — Прости, Шарлотта, — она быстро погасила начавшую было гореть постель. — Я ничего не увидела.  — Увидишь. Если захочешь. Ладно, иди, я устала, — она легла на подушки и закрыла глаз, глубоко выдохнув, отчего ее грудь совсем провалилась, а щеки опали еще больше, превратив лицо в уродливый череп, покрытый белесым пушком. «Почему ее бог не продлил ей молодость? Почему она умирает?»  — Шарлотта! — тихо позвала Дейнерис. — Шарлотта! Может помочь тебе спуститься к водопаду? К волшебной воде. Тебе станет легче.  — Глупая. Это просто вода, — она так и не открыв глаз. — А я слишком стара, чтобы верить в сказки.  — Но как же твой бог?  — Бог. Бог… — ее глаз приоткрылся. — Боги жестоки, ты еще узнаешь это. Они такие же, как и мы, только мнят себя главными. Так же выкинут тебя в отхожую яму, когда ты наскучишь им. Посмотри на меня. Среди людей ищи тех, в кого верить, Дейнерис. А теперь оставь меня, прошу. Возвращаясь к себе, Дейнерис наткнулась на незнакомую жрицу — высокую плотную черноволосую женщину, с гладким, словно отполированным лицом. Черные брови ее разлетались стрелами, а колючие голубые глаза казались властными и прожигали насквозь. Дейнерис выпрямила спину под этим подавляющим взглядом.  — Слава Р’глору, — она сложила руки у груди, обычно приветствуя.  — Ты Дейнерис Таргариен? — глядя сверху, вместо приветствия спросила женщина грудным голосом. Из-за ее спины вынырнули, казавшиеся маленькими по сравнению с ней Лайла с Делайлой.  — Это та самая Дейнерис, Великая Жрица.  — Тебя не было на вечерней молитве, Дейнерис, — с нажимом прозвучал голос.  — Я была занята, Великая Жрица. Пытаюсь скрасить последние дни одной из ваших жриц, Шарлотте.  — Шарлотте? — жрица закатила свои глаза, словно вспоминая. — Помню такую. Все годы, что она служила нашему богу, Шарлотта не могла найти места, все жаждала новых странствий, считая, что на то воля Р’глора. И посмотри на нее. Даже Владыка Света отказался принять ее. И ты не должна отказываться от молитв.  — Я тут гостья, Великая Жрица. Разве я не могу делать, что захочу?  — Гостья? Ты — великий подарок Р’глору, в этом нет сомнений. Орудие в его огненных руках. И ты должна молиться, Дейнерис. Ее властные указания и снисходительный взгляд, как к ребенку, задели Дейнерис. «Я не подарок и не бездушное орудие. Все, что я сделала — это я сама. Это был мой выбор, только мой, а не какого-то Красного бога». Ей захотелось вернуться к Шарлотте и снова попросить у той прощения. Она делала это не раз, вглядываясь в изуродованное стареющее лицо, в котором теперь ничего не осталось от нежной Миссандеи. Но Шарлотта словно не слышала ее слов, словно отказывала ей в праве снова стать собой. Жрица кивнула и, потеряв всякий интерес к Дейнерис, проплыла мимо, а Лайла больно схватила ее за руку и зашипела в ухо:  — Ты не должна так разговаривать с ней! Мадлен — Великая Жрица нашего храма и служит Р’глору уже не одну сотню лет! Лицо Лайлы перекосило, ее обычная улыбка превратилась в морщинистый, искривленный змеей рот. Дейнерис выдернула руку и молча ушла. «Дейнерис Таргариен… — слова нежным голосом Миссандеи звучали у нее в голове. — Дейнерис Бурерожденная из дома Таргариенов, именуемая первой, от крови древней Валирии…» Дейнерис будто чувствовала, как в ней оживает давно забытая жизнь, как кровь шумно стучит в висках, и она почти слышит, как она бежит по ее венам, щеки пылают, и боль вперемешку со злостью бурлит в сердце, отдаваясь жжением в горло и глаза. «Я Дейнерис Таргариен, от крови драконов…» Нет никакой другой Дейнерис — это все она. Вернувшись к себе, она зажгла свечу и долго смотрела в ее огонек, пытаясь следовать советам Шарлотты. Отчего-то внутри была уверенность, что сейчас все получится, и как бы много не прошло времени, она все смотрела и смотрела, слушая удары своего своего сердца. Она отказала себе в неуверенности, запретила сомнения, веря, что огонь откроет ей свою тайну. «Я должна тебя найти. Я знаю ты здесь, слышу шум твоих крыльев, вижу твою тень. Дрогон, дай мне знать, где найти тебя». Теперь она твердо знала, что должна найти дракона, должна покинуть это место. Огонек стал больше, распустился в разные стороны, словно цветок, потрескивая, отдавая свой аромат и жар. Языки пламени ласкали кожу Дейнерис, но она не боялась. Посреди огонь стал темнее, краснее, кровавее и словно пульсирующий центр, дышал, извергая маленькие лепесточки пламя. Наконец вспыхнув, ослепив Дейнерис, пламя расступилось, показав голубое, и ее сердце наполнилось радостью: Дейнерис так давно не видела чистого, нежного, как цветок василька, неба. Черная точка приблизилась, и она увидела Дрогона. Тяжелые крылья вздымались, блестели на солнце, грудь выпирала вперед, а кровавый глаз переливался всеми цветами огня, разрезаемый, как звездой, черным зрачком. На Дрогоне она увидела себя, крепко вцепившуюся в остроконечные выступы на хребте, сжавшую губы, зажмурившуюся от ветра, Дейнерис ощутила, здесь, в своей тусклой комнате, его пьянящую силу, его свежий напор. Она была в красном плаще Красных жриц. «Это не прошлое, это будущее», — сердце словно радостно обнял свежий ветер. Дракон, взмахнув крепким сильным хвостом с дребезжащими на ветру шипами и красной кожей, развернулся от нее и полетел вдаль, становясь снова точкой. Оставив после себя лишь безмятежные небеса. «Куда же ты, Дрогон…» Красное снова наплыло, превратившись в пылающий цветок с кровавой сердцевиной и сжавшись снова стало слабым огоньком свечи. Горячий воск облепил ей все пальцы, но она не чувствовала боли. Дейнерис провела рукой по лицу: на нее вдруг накатила усталость. К вспотевшей ладони что-то прилипло, и она поднесла руку к глазам — ладошка блестела, отдавая запах подпаленных волос. «Я найду Дрогона и улечу отсюда», — это все, что ей сейчас надо знать. С утра, когда Дейнерис, как обычно, отправилась к ведьме Юстине, она заглянула к Шарлотте, но комната той была уже пуста. Каменная кровать, устланная свежей соломой и пустые стены в извечных сумерках. Пыль от соломы кружилась в тусклой полоске света от маленького окна — и это все, что было тут живого. Она спустилась с холма, на котором стоял храм Красного бога, вошла в город, мрачный, с повисшей в душном пространстве затхлой влагой, каплями оседающей на черных стенах домов. Прошла немного в сторону домика ведьмы и остановилась. «Меня здесь ничего не держит. Шарлотта умерла, Грибочек боится свободы. Когда, если не сейчас?» Дейнерис оглянулась вокруг. Только пара серых, расплывающихся фигур вдалеке. Она спрятала свою длинную косу под плащ, натянула капюшон и направилась к выходу из города, в порт. Там она никогда не была: сестры говорили, что ее там непременно кто-то узнает, донесет кому надо, и рано или поздно нанятый Безликий убьет ее. Но Дейнерис видела себя на драконе, а значит пока этого не случится, пока она не оседлает Дрогона и не взмоет с ним в синие небеса, никто ее не убьет. Узнанной быть ей не хотелось: Дейнерис надо было подумать, что делать дальше со своей жизнью, но дракон — это единственный шанс быть высоко, в безопасности, где никто не причинит ей зла. Узкий проход меж каменных стен извивался черной змеёй, а в самом конце его сквозь мглу и туман виднелись яркие краски. Дейнерис стараясь не наступать на зеленые зловонные лужи осторожно, оглядываясь, кралась к выходу. Ее туфли предательски, слишком громко стучали по камням, а бьющееся быстро сердце казалось сейчас выпрыгнет из груди. Неожиданно, словно прямо из стены, вышел человек, старик с длинной седой бородой и пятнами на бледно-желтой коже; он равнодушно скользнул взглядом по Дейнерис своими старческими глазами и прошел мимо. Она обернулась, чувствуя на себе взгляд — старик стоял в нескольких шагах от нее и внимательно смотрел ей вслед. Дейнерис метнулась к едва видимому проходу в стене, откуда до этого появился старик, и прижалась к его холодной, влажной стене. «Меня узнают». Она решительно одернула подол своего простого серого платья под красным плащом жриц, разорвав ткань с треском, и, повязав на лицо импровизированную маску, ей стало немного спокойнее. От страха щеки горели, а голова кружилась, и выйдя на рынок, она попала в шумный поток людей. Так много разных людей, их разноцветных одежд и речь на различных языках она не видела уже очень давно и даже немного растерялась. Мужчина с синей бородой и в тюрбане с кистями, двое слуг семенят за ним. Торговец с камнями, двое чужаков склонились над ними, два колдуна в масках, певица в ярких одеждах, подняв к небу руки пела грустно переливчатым, словно и не человеческим языком. Ее золотые браслеты тускло алели на двигающимся в такт мелодии руках. Пройдя мимо молодой красной жрицы, торгующей свечами, Дейнерис отвернулась, не желая вступать с той в разговор. Она странно себя чувствовала, все казалось слишком ярким, до рези в глазах. Окружающие звуки смешивались странным образом превращаясь в дребезжащий в ее голове поток, от которого подташнивало. Ноги Дейнерис стали словно ватные, она почти не ощущала камни под ногами, но все еще продолжала идти.  — О-у! — старая ведьма в пропахшей болотом старой одежде и седыми спутанными волосами оттолкнула ее.  — Да, простите, — прошептала Дейнерис, не слыша собственного голоса. Еле увернувшись от рыжебородого мужчины, с многочисленными ножами на поясе, она наткнулась на бледную девушку, белую, как моль, с прозрачными ресницами и бровями. Люди смотрели на нее, оборачиваясь, провожая внимательными взглядами, как будто все они были знакомы с ней и знали, что она хочет сбежать. Не хватало воздуха, и Дейнерис содрала с лица повязку. Она остановилась, оглянулась и найдя глазами качающиеся вдалеке белые паруса, бросилась в сторону моря. Порт был погружен в вечную дымку тумана, из которого чернея выплывающими сквозь серую пелену моряки выкатывали бочки. «Надо попасть на корабль». Она бросилась к одному молодому матросу, чей голый торс блестел от пота, а длинные черные волосы свисали слипшимися патлами.  — Что? Что? — он пытался понять, что она говорит, и Дейнерис осознала, что она не может произнести ни слова, словно проглотила язык, а только мычит. — Ты ненормальная? Немая? Что ты хочешь? Она махнула рукой в сторону корабля, его высоких спасительных мачт, выныривающих из тумана.  — Хочешь на корабль? Тебе надо найти капитана. Рикардо, — он внимательно посмотрел на нее своими зелеными, мутными в желтых прожилках глазами. — Только, знаешь, что. Боюсь он попросит плату. Что у тебя есть? Драгоценности? Деньги? Тут говорят полно всего… Дейнерис развела руками, давая понять, что взять с нее нечего. Шершавая, липкая рука матроса прикоснулась к ее щеке и Дейнерис одернулась, едва удержавшись на ногах.  — А ты ничего, ведьма. Пожалуй, я могу помочь тебе, будешь платить лично мне, — он широко улыбнулся, обнажив желтые неровные зубы.  — И мне! — крикнул другой мужчина, чей толстый волосатый живот свешивался над узкими кожаными штанами.  — И мне уж тогда! — послышался со смехом крик из тумана. «Какая же я дура. Без денег, без всего, стоило этого ожидать…» Дейнерис глянула в темное тяжелое небо, качающееся серой массой, надеясь, что там, вдруг, по волшебству, появится Дрогон. Но его там не было. Она натянула капюшон на лицо, и пошла, не разбирая дороги, на подкашивающихся ногах. Голоса и ощущение наблюдающих глаз стихли за спиной, камни сменились неровной землей и колючками и все вокруг было в тумане. Она поднялась на какой-то пригорок, тяжело дыша: душный воздух казался плотным и вязким, и чем дальше она шла, тем гуще вокруг становилась непроглядная белизна. Но туман не был безмолвным — она, став словно слепой, начала слышать звуки: шорохи, скрип и чье-то дыхание, и от этих звуков ледяная змея пробегала по плечам и затылку. Пару раз казалось, что кто-то схватил ее длинный плащ и тянет вниз, словно в преисподнюю. Белесый туман клубился, оформляясь в плоть и ложась к ее слабым ногам, словно засасывал ее внутрь себя, хватал за руку, путался в волосах, забираясь под плащ и платье, липкой сырой массой проникал во все складки тела. Дейнерис споткнулась о невидимый камень и упала, в ногу тут же воткнулись десяток колючек, и сев на земле, сжимая в руках каменистую землю, в полном ощущении потерянности, ей казалось, что она никогда не выберется отсюда. Снова эти тяжелые вздохи огромного зверя. «Дрогон?».  — Дрогон! — крик вырвался в пустоту хрипом. Черной извивающейся стеной мелькнуло в тумане и тут же надеждой обожгло сердце.  — Дрогон! Лицо опалило горячим зловонным дыханием.  — Дрогон… — «Как я давно тебя не видела…» Огромные кожистые ноздри приблизились к ее лицу, втягивая шумно воздух, принюхиваясь, губы обнажили огромные кривые черные ряды зубов-мечей, и Дрогон издал тонкий протяжный звук, со свистом и вибрацией шумно выдохнув из себя воздух. Его глаз, кроваво-красное жерло вулкана, блестящий, отливающий внутри золотом, приблизился к Дейнерис и дракон, рассматривая ее, моргнул. Он едва коснулся ее головы своей мордой, горячей грубой сухой кожей и довольно ощутимо толкнув, снова выдохнув с присвистом. Его огромная голова зависла в воздухе, остальное же тело было скрыто в плотной белизне тумана.  — Дрогон… — Дейнерис прикоснулась к его губам, потрескавшейся черной толстой коже, горячей и такой родной. Дракон опустил свою голову на землю, прогнув мощную, покрытую ставшими еще больше, с красноватыми шипами, шею. Натянутая меж них кожа шумно хлопнув сложилась и Дрогон прикрыл глаза, тихо дыша. Огромная лапа, вдавив твердую почву своим когтем легла рядом. Дейнерис гладила его, его ужасную морду, осторожно ощупывая каждый шип, каждую глубокую морщину его кожи. Под этой каменной горячей кожей, грубой, дурно-пахнущей, под этими смертоносными зубами, с легкостью убивающих свою добычу, этот уродливый, опасный зверь был единственным, кто сохранил ей верность. Слезы потекли из глаз Дейнерис, горячие и колкие. Кожа Дрогона мощно прошлась волной, обдав ее жаром, и он приоткрыл огненное озеро глаза, осторожно пошевелил головой, ласкаясь, и шумно выдохнув, снова клокоча воздухом в своих мощных легких, склонил голову.  — Дрогон, Дрогон… Давай улетим отсюда. Прошу тебя, — слова застревали внутри нее, остро цепляясь внутри горла, но дракон слышал и понимал ее, Дейнерис это знала. Она поднялась с земли и, не отрывая руки от Дрогона, все время прикасаясь к нему, страшась потерять его снова в тумане, попыталась залезть на его огромную ходящую грубыми от дыхания волнами тушу. Она осторожно встала на коготь его лапы, Дрогон пошевелил мощным когтем, и ей пришлось слезть, чтобы не упасть. «Что с тобой случилось?» Она пыталась залезть на кожистое крыло, встать на лапу, хваталась за острые выступы, но Дрогон неизменно начинал шевелиться, отползать от нее, не желая дать себя оседлать. Он только тяжело вздыхал свистя и прижимался своей вибрирующей мордой к ее телу, щуря расплавленные озера глаз.  — Что я делаю не так? Может что-то забыла? Ты прости меня, милый, но нам надо лететь. Казалось он что-то услышал, приподнял морду и утробно урча оскалил зубы вглядываясь в туман. «Что там?» «Дейнерис… Дейнерис… — зашелестел голос в ее голове. – Вернись… Вернись…» Дрогон встал, обдав Дейнерис воздухом, и ей пришлось отскочить от его пошатывающегося тела. Он посмотрел на нее, зло прищурив веки — от этого взгляда ей стало не по себе, потом вгляделся в туман, тяжело развернулся и посмотрел в другую сторону, резко мотнул головой, страшно рыча, оскалив зубы в пустоту. Клацнул туман, порвал его в клочья, приподнялся на задние лапы, став огромным, исчезнув в вышине и, оттолкнувшись от земли, взмыл ввысь, оставив Дейнерис одну, в потоках горячего ветра от своих крыльев, в кувыркающемся в этих порывах белесых обрывках тумана.  — Дрогон! — крикнула она беззвучно. «Твой дракон не поможет тебе, Дейнерис… Дейнерис…» — она заткнула уши, но это жужжание не прекращалось. Вздрогнула, почувствовав прикосновение к рукаву. Тоже рука в красном. Лайла рыжим пятном появилась в тумане.  — Вернись Дейнерис, — звонкий голос проникал сквозь прижатые к голове ладони. — Отсюда нет выхода.  — Нет выхода, — пропела ее сестра за спиной. «Нет выхода… Нет выхода… Нет выхода…» Красные одежды жриц алели в плотной белизне. Они окружали ее, прикасаясь к рукам, к плечам, обступили со всех сторон, не мигая вглядываясь в ее лицо застывшими бледными масками с яркими кровавыми губами. Все смешалось перед глазами: красные одеяния, искривленные двигающиеся губы, молочная белизна и камни, полетело кувырком, закружилось вокруг с пронзительным визгом и Дейнерис перестала чувствовать свое тело. Она плыла по воздуху, быть может ее несли, она не могла понять; белое сменилось серым набрякшим небом, потом черными стенами города и десятки глаз смотрели на нее, безучастную, ослабленную, забывшую, что она Дракон. Она очнулась в странной позе. Огни вдоль стен, страшные перекошенные лица на каменных черных стенах, руки сверху, крепко привязаны. Жрицы стоят полукругом, держа свечи в руках. «Они хотят меня сжечь?» — догадка пронзила и заставила попытаться вырваться. Но слишком крепкие путы словно приковали ее внутри каменного костра, она сильно дернулась, запястья защипало и колючие веревки тут же намокли от крови.  — Я не горю! — голос вернулся. — У вас ничего не получится!  — Ты будешь гореть вечно в огне Р’глора, — Лайла смотрела безумными расширенными глазами со своей вечной улыбкой на бледном лице. — Ты наш дар для Владыки Света. Вечный дар Богу Пламени и Теней. Она опустилась на корточки, взяла веточку из костра и поднесла к свече. Ветка с треском, оставляя дымный след занялась. Не сводя с Дейнерис глаз, Лайла подула на веточку, и та вспыхнула, а упав на сложенные поленья у ног Дейнерис побежала по ним красными огоньками дергаясь и искрясь. Пламя трещащей змеёй обогнуло костер, и огонь стал подбираться к обнаженным ногам Дейнерис. «Я не горю, я Неопалимая, я не горю…» Когда-то она и в самом деле вышла нетронутой из огня, но сейчас ей было страшно, ужас наполнял все существо Дейнерис, а от языков пламени уже вспыхнул подол ее простого платья, жарко щипая ноги, и ей казалось, что она чувствует сладковатый запах своей паленой кожи. Горячий дым застилал глаза, разъедал горло, и она зажмурилась, ожидая настоящей боли. Треск горящей древесины смешивался с восторженными молитвами Красных Жриц, звонкими громкими голосами, торжественно уходящими к вершине высоких потолков.  — Владыка Света взгляни на нас… Покажись нам… Озари наш путь… Прими нашу жертву… Выведи нас из тьмы, о, Владыка! Ибо ночь темна и полна ужасов… Рглор, дающий нам свет, слава тебе! Рглор, дающий нам тени, слава тебе! Покажи… Помоги… Дай нам свет твой…  — Нет! Нет! Прекратите! — закричала Дейнерис, и ее голос тонул в треске молитвенного костра и пении жриц. — Дрогон! Помоги мне! Нет! Но дракон не летел к ней, он был заколдован, как решила Дейнерис, Красный бог наложил на него свои огненные чары, и Дрогон перестал слушаться ее и служил теперь новому богу. Огонь жадно лизал ее тело, опаляя его горячей болью, платье истлело, запылали волосы, острые язычки пламени жарко-болезненно проникали под кожу, словно тысячи острых ножей. А сквозь эту ало-желтую пелену на нее смотрели лихорадочно блестящие глаза жриц, пытаясь в ее сгорающем теле найти ответы на свои вопросы. Огонь проник в глаза, ноздри, уши, словно раскаленное железо проникал внутрь ее, горел костром в легких и животе, вспыхивая искрящимся пламенем, причиняя нестерпимую боль. И от этой боли она кричала, и вопль ее тут же сгорал. Вскоре кричать стало нечем — язык, зубы, весь её рот и горло превратились в жгущую пульсирующую яму, в которой навечно остались все её страдания, весь пылающий страх и её же собственный крик, разрывающий тело. Невидимая рука раздирала каждую мышцу ее плоти, ломала кости, выдирала кишки и жилы, сжимало в свое божественной руке ее горящее сердце, не давая ему биться и жить. Кожа бесконечно пузырилась и лопалась, истекая ее последними соками, слезала тысячу раз с костей, а сами кости сгорали до тла, до маленькой кучки пепла. Дикий крик пронзал ее слух, сверлил ее голову, крик тысячи голосов, взрывающий вены: мужских, женских, детских, крики сожженных младенцев в утробе матери, въедающееся в мясо, тающее от огня железо, слезающая с обожженного черепа кожа, пылью летящая плоть над Королевской Гаванью. Визг, лязг и грохот обрушились на нее, раздавили, разорвали ее тело на тысячи мелких кусочков, чтобы снова собрать его и снова сжечь, раздробить, растворить в пожирающем пламени. Она все же горела, снова и снова, проживая смерть каждого жителя сожженного ею города. Ничего не было, только этот крик и треск, и боль, боль, боль… «Холодно…» Это первое, что почувствовала Дейнерис. Может ли быть холодно от огня? Твердо. Холодно и твердо. Она вздохнула, впервые за тысячу лет, воздух с болью ворвался в легкие. Она дышала, и с каждым вздохом все больше ощущала свою кожу и тело, а вместе с ними холод и неудобство от твердой поверхности. Глаза открыть было страшно, есть ли они теперь у неё? Быть может это лишь кошмар и она снова очнется на том каменном твёрдом столе, в окружении сотни свечей, что не дают света. Дейнерис ощутила свою руку, сжала пальцы, то что должно было быть ими. Провела по коже, все еще существующей. «Холодно…» Странное чувство, что все это уже было, словно она все время находится в замкнутом круге, в лабиринте своей жизни, или быть может смерти, из которого нет выхода. Глаза с трудом открылись. Тот же ритуальный зал, где чернеющим цветком слабо дымился костер, на котором ее сожгли, сама же она лежала у стены, вжимаясь в ее холодный твердый камень. Обнаженная, покрытая сажей и пеплом. Дейнерис встала, держась за стену, в потемках прислушиваясь к своему телу, пытаясь понять насколько она существует и цела. Никого из жриц не было, по крайне мере стояла тишина и только редкие огоньки свечей горели на каменных подсвечниках вдоль стен. Ее красный плащ валялся на полу, и Дейнерис трясущимися руками накинула его себе на плечи. Волосы обгорели, оставив неровные торчащие в разные стороны пакли. Все, чего она сейчас желала — это покинуть храм Р’глора, и никогда больше не видеть жриц, не видеть Лайлу, Делайлу и всех остальных, покинуть Асшай, не дышать больше его отравленным воздухом, не слушать ядовитых лживых речей. Как ни странно, в голове было ясно, а тело уже не болело, и чувствовала себя Дейнерис вполне сносно, если не считать воспоминаний, болезненным воспоминанием тела, навсегда, острыми иглами, впившимися в мозг. Дейнерис не знала, куда ей идти, как покинуть этот мертвенный город. Но она точно знала, что чтобы сесть на корабль ей нужно что-то. Что-то, чем можно заплатить. Она пошла по узким извилистым коридорам храма, так никого и не встретив на своем пути, словно все вокруг исчезли. Только вечные пляшущие огоньки свечей и тени на серых шершавых стенах, длинными изогнутыми монстрами на привязи у этих желтых мельтешащих язычков. Тени тянулись к ней, черным пятном ложась у ее ног, и, казалось, пытались удержать Дейнерис. «Это просто игра света и тьмы. А я не играю в игры». Она зажмурилась, отгоняя от себя липкий холодный страх, и, глубоко вздохнув, смело пошла дальше. Кельи жриц Р’глора не имели дверей, но она не стала заглядывать в маленькие тесные комнатки, Дейнерис знала, что ей нужна одна-единственная дверь. В самом конце коридора, та что была заперта. Ключ от ее железной тяжелой черной двери был у хранительницы, сухой светловолосой жрицы с узким носом и маленькими карими глазами, но где жила сама хранительница, Дейнерис не знала. Острый изогнутый нож прижался к белой коже Лайлы.  — Т-с-с… — Дейнерис крепко вцепилась в рыжие волосы. Лайла открыла было рот, но ей хватило ума не крикнуть, лишь покосилась сонными глазами на спящую рядом сестру. Они вышли в коридор, и Дейнерис, торопясь, крепко связала той руки за спиной, удивляясь, почему Лайла не сопротивляется — у Дейнерис все равно не хватило бы сил справиться с ней.  — Веди меня к хранительнице…! — прошептала она жрице. — И не вздумай кричать или сопротивляться! Иначе я убью тебя, а потом вернусь за твоей сестрой! — Лайла издала тихий писк, когда нож Дейнерис легонько ткнул ее в спину. — Тихо! Лайла послушно засеменила вперед. «Она может меня обмануть… Завести в ловушку. Ведь я так и не разобралась за все время в устройстве храма». Но другого выхода не было, и в своих мыслях Дейнерис оставила только уверенность в том, что она выбрала правильный путь. Остановившись посреди темного коридора, Лайла обернулась к Дейнерис и махнула головой в сторону глухой стены. Небольшая черная ниша, казавшаяся тупиком, на самом деле оказалась проходом дальше. Она толкнула жрицу в эту черную пустоту, заставляя ее идти вперед себя. Небольшой поворот, и впереди показался тусклый свет. Скрытая от посторонних глаз комната, как и все небольшая, с низким серым потолком. Два узких окна, тяжелый подсвечник, с оплавленными длинными свечами, шкаф с множеством ящичков и кровать, на которой спала хранительница. Тот клочок веревки, который нашла Дейнерис весь ушел на руки Лайлы, и она связала ей ноги рубашкой хранительницы, висевшей у изголовья, и засунула в рот какую-то тряпицу, постоянно оглядываясь на спящую. Еще раз пригрозив ножом Лайле, чтобы та не дергалась, Дейнерис склонилась над жрицей на кровати. Странно, но волосы той были седыми, словно снег, и она было испытала разочарование и крепче сжала нож, толкнув спящую в плечо. Жрица открыла глаза, желтые, блеклые, и хмыкнув, вжалась в подушку, увидев приставленный к груди нож. Приглядевшись в свете свечи, Дейнерис поняла, что это все же и есть хранительница, лицо было ее, хоть и немного странное. «Старое», — словно обвисшая растянутая маска. Старуха внезапно дернулась и скатилась к кровати, путаясь в своей длинной рубахе и седых волосах. Маленькая, сухая, она словно бледный паук, стуча по полу костями на четвереньках бросилась к выходу.  — Стой! — слишком громко крикнула Дейнерис, и Лайла замычала в углу. Она схватила подсвечник и уже у входа, настигнув старуху, ударила той по спине. Охнув со всхлипом, жрица припала к полу, продолжая медленно перебирать конечностями. Связывать ее ослабевшее тело было намного легче, чем крупную Лайлу, которая хоть и не сопротивлялась, но в ее молодом теле чувствовалось то напряжение, которое могло вырваться в любой момент. От борьбы свечи упали, и свалившееся на пол одеяло начало дымить. Тяжело дыша, Дейнерис в какой-то прострации наблюдала начавший разгораться костер, а звуки, издаваемые связанными, становились все беспокойнее. «Они хотели сжечь меня… И я тоже могу…» Но все же она схватила кувшин со стола и вылила на горящую тряпку всю воду. Громкое шипение и взметнувшийся облаком пар обдали ноги Дейнерис жаром. Запах гари и звуки могли привлечь других, и она быстро стала обыскивать ящики тяжелого комода. Тряпки, свечи, странные камушки, не похожие на драгоценные, всякие мелочи — и ничего ценного. Она склонилась над хранительницей.  — Где ключи? — та замотала головой, но все же от Дейнерис не ускользнул ее взгляд, быстро метнувшийся к изголовью кровати. Перевернув подушки, сдернув простынь, под тяжелой периной она нашла то, что искала — связку ключей. На выходе она обернулась, взглянув на связанных.  — Вам не надо было так со мной поступать. Вы спасли меня, хотя я этого не хотела, и пытались убить снова, когда мне захотелось снова жить. Но все же вы живы. Прощайте. За запертой дверью она нашла то, что ей было нужно — золотые монеты. Улицы были наполнены душной влагой, как и всегда в этом городе. Стоял полумрак и Дейнерис не понимала, утро, день сейчас или ночь. Черное, свинцовое небо, как и всегда, скрывало, что луну, что солнце. Она торопилась, бежала, глухо стуча по камням башмаками. Тяжелая сумка с золотом жгуче резала ее плечо, особенно зловонные отчего-то сегодня ароматы местного воздуха вызывали тошноту. Черные нелепые здания, словно неуклюжие странные лестницы, ведущие вверх и вниз, бесконечно тянулись вдоль широкой дороги. Дейнерис остановилась — она уже достигла домика ведьмы Юстины, а значит и тюрьмы странного существа Грибочка. Вглядываясь в темный проход меж маленького домика ведьмы и высокой башни колдунов, она думала, что, может, Грибочек передумал — они давно не разговаривали; может, она уже жалеет, что отказалась тогда от помощи Дейнерис. «Я должна снова попробовать ей помочь. Должна сделать хоть что-то хорошее, правильное». Золотые глаза влажно моргнули, светясь в темноте, и острая улыбка мелькнула на мелком, изрезанном зеленоватыми морщинами лице Грибочка.  — Дейнерис! Тебе нельзя тут быть, скоро придут колдуны, — она махнула на короб с аккуратно сложенными светящимися грибами, шляпка к шляпке.  — Грибочек. Я ухожу из Асшая. Ты можешь пойти со мной, — быстро заговорила она. — Я не знаю куда, не знаю, что буду делать, но тут нам не место, мы пленники в этом городе. Грибочек грустно подняла свои руки, с которых свисали тяжелые цепи. О цепях она и забыла. Дейнерис подошла к стене к которой были прикованы кольца с цепями, схватилась за них и сильно дернула. Звенья звякнули и кольцо не сдвинулось с места. «Наверное, есть заклинание, разрушающее оковы, или магический порошок растворяющий металл, но у меня нет ни того, ни другого…» Цепи были такими крепкими и Дейнерис ощутила себя такой слабой и жалкой. Она, набрав в грудь воздух снова дернула и ей показалось что что-то скрипнуло и нарушилось в стене. «Я могу, я могу…» Щербатый металл был старый, уже покрывшийся ржавчиной, и царапал ее нежные ладони, въедаясь больно частичками железа и песка. Она дергала снова и снова, и вдруг перестала чувствовать свое тело и упала на спину.  — Дейнерис, у тебя получилось! — нежный голос Грибочка был полон волнения. Дитя Леса присела рядом с ней и протянула свои запястья. Оковы стали словно исчезать, разрушаться и пылью осыпаться к ногам Грибочка. Вся цепь исчезла, оставив на полу лишь едва заметный след серого пепла. Выйдя из прохода, они свернули с главной улицы, затем с темных извилистых переулков, пробравшись, прячась в тени домов, к туманной окраине.  — Дейнерис, с твоим медальоном что-то произошло.  — Медальоном? — она машинально приложила руку к груди, и правда нащупав там то, чего быть не должно.  — Он больше не сияет, — прошелестела Грибочек, глядя на нее снизу-вверх, не мигая. Дейнерис сняла тонкую серебряную цепочку, на которой в толстой витой оправе, с острыми лапками, и правда был довольно массивный граненый камень. Красно-коричневый, тусклый, словно глина. «Что это? Почему я раньше не замечала?»  — Что это? — она крутила в руках странное украшение. — Ты сказала, он больше не сияет.  — Такие камни носят Красные жрицы, кровавые камни, они наполнены магией и от того сияют, словно горя изнутри. И твой тоже сиял, но теперь погас, — она осторожно притронулась тонкими бурыми пальцами к гладкой поверхности и говорила тонким свистящим шепотом. — Он словно умер. Умер. Дейнерис стало неприятно держать в руках эту вещь, словно она заразна, словно может причинить ей вред, и она выпустила медальон из рук. Камень глухо стукнул о каменистую землю.  — Они хотели причинить мне вред. Но у их Красного бога ничего не вышло, и я сбежала, ушла и больше не принадлежу им. Может, поэтому он больше не сияет.  — Они могли держать тебя этим камнем. Я слышала, что с помощью них можно управлять людьми. Заколдованный, он позволял Красным жрицам делать из человека раба. И человек делал все, что они пожелают и знали, где он всегда находится, стоит лишь взглянуть в огонь. «Может, оттого мне было так плохо в порту? Камень не давал мне покинуть Асшай Но теперь он мертв. И они не имеют надо мной власти», — ей стало легче. Дейнерис посмотрела в небо. «Может, Дрогон теперь заберет меня?»  — Послушай Грибочек, — она присела на большой серый валун, и Дитя Леса с интересом склонив голову набок слушала, шевеля своими острыми ушами. — Я хочу попробовать призвать своего дракона. Согласишься ли ты полететь со мной? Если нет, если боишься, я пойму и просто дам тебе золота, чтобы ты смогла уплыть на каком-нибудь судне.  — Нет! — она испугалась и подойдя ближе к Дейнерис положила свою сухие шершавые пальцы на ее руку. — Не оставляй меня, прошу. Колдуны найдут меня и вернут обратно. Мы полетим вместе. Вместе, в Вестерос. Сердце Дейнерис сжалось от боли.  — Но я не лечу в Вестерос. Я не могу. Хочу поселиться в каком-нибудь маленьком городе, где нет рабства, где нет никому до меня дела, где никто не знает меня… Мы улетим отсюда подальше и расстанемся. Уши Грибочка прижались к маленькой голове, а рот сделался скорбным.  — Грибочек, я не могу лететь в Вестерос. Я… — она никогда не рассказывала о своей войне. — Ты ведь знаешь, кто я? — большие глаза моргнули. — Дейнерис Таргариен. Бурерожденная. От крови драконов. Я хотела быть королевой Семи Королевств, считала, что трон мой по праву…  — Но это правда. Ты могла бы быть Королевой. Доброй Королевой, — Грибочек улыбнулась. — Ты не бросила меня. «Как она ошибается во мне».  — Как оказалось, я не гожусь в королевы. Я убила много людей, — слова давались с трудом, но все же она должна была сказать ей, сказать хоть кому-нибудь. — Сожгла целый город. Грибочек недоуменно расширила свои и без того огромные глаза.  — Наверное этому была причина, Дейнерис. Скажи, что это так…  — Причина была, — «Я, как и ты, наивно мечтала о людях, которым хотела быть нужной, но все, кому я была по-настоящему нужна, умерли, и о доме, которого давно уже нет». — Но никакая причина не стоит того, что я сделала. Быть может, я просто сумасшедшая, я не знаю, — Дейнерис потерла заколовший висок, и ее глаза затуманились нахлынувшими слезами. — Быть может, все, что сейчас происходит, и ты — это просто жизнь после смерти, и я все время пытаюсь сбежать, но все безуспешно, все тщетно. Я хотела быть доброй королевой, милосердной, но не смогла, просто не смогла. Я освобождала рабов, но они становились еще более жестокими, чем были их хозяева; я сжигала врагов, надеясь каждый раз, что это последняя моя жертва. Летая высоко, в небе, мир кажется таким маленьким, а все что внизу — таким не важным. Есть только ты и то, что внутри тебя, и больше ничего. Боль, вот здесь, — она прикоснулась к груди, — и страх, в какой-то момент стали так огромны, что превратились в ненависть, — от слез уже ничего не было видно. — Мне просто захотелось, чтобы все исчезло вокруг, сгорело в пламени моих страданий. И я убила их всех, убила. Превратила в пепел и пыль всю Королевскую Гавань. Жертвенный костер Красных жриц до сих пор горел в ней, отдаваясь изнуряющей болью в каждой точке тела. «Достаточно ли такая плата? Можно ли болью тела заплатить за все?» Ей казалось этого мало, но кроме ее тела у Дейнерис ничего больше не было.  — Ты чувствуешь вину, Дейнерис, это уже что-то да значит, — серьезно сказал Грибочек. — Но твои слезы и страдания не вернут людей, не воскресят их. Ты умерла и воскресла, огонь в храме не забрал тебя, мы здесь и почти свободны. Боги мои, Старые, или Боги Огня, или Семеро, кто угодно, никогда не позволили бы тебе вернуться, чтобы ты просто страдала. Думаю, все это не просто так. Зато ты можешь помочь мне, помочь мне вернуться. Это ведь доброе дело?  — А если меня узнают? Захотят казнить. И ты можешь пострадать из-за меня, — меньше всего ей сейчас хотелось, чтобы это наивное существо, проведшее в мраке и страхе долгие годы навлекло на себя опасность из-за неё.  — В этом плаще, без своей длинной косы, тебя никто не узнает. Люди странно думают. Если не верят, то и не видят. Все уверены, что ты мертва, так что хоть заяви на ярмарочной площади, что ты Таргариен, никто не признает в тебе ту самую Дейнерис, — от слов Грибочка слезы в глазах Дейнерис высохли, а боль притупилась. — Но нам придется оставить твоего дракона в Эссосе, ты же понимаешь.  — Хорошо, Грибочек, я верну тебя домой, а потом покину Вестерос, — она сама едва верила в то, что говорит, все это казалось невозможным. Мысли о том, что она снова ступит на ту землю, снова встретится с жителями Вестероса, жителями Шести Королевств, вызывали страх и волнение, стучались пульсирующей кровью в груди. — А Дрогону будет хорошо в старой Валирии. Там он никому не помешает, и там его дом. «Быть может, это моя судьба, может боги и вправду существуют. Что меня ждет там? Может, снова смерть, и это будет справедливо».  — Дрогон! Дрогон! — громко крикнула Дейнерис в безжизненные небеса. Только шипение пустоты и ни слабого дуновения ветерка. «Я смогу. Смогу».  — Дрогон! Вернись ко мне! Как бы не изменилась Дейнерис, одно она знала точно — если верить в себя, то судьба всегда идет навстречу. От падающей черной тучи Грибочек вскрикнула и упала на землю, а Дейнерис лишь прикрыла глаза ладонью — крыло Дрогона, резко спустившись и снова взмыв в небеса подняло пыль и сухие мертвые ветки. Грозной огромной тушей, поблескивающей даже в этом тусклом месте без солнца и звезд, дракон взлетал за сизые тяжелые тучи, полностью исчезая и снова падал вниз, словно желал разбиться, обдавая их горячим ветром. Наконец с уханьем и утробным рычанием, он тяжело опустился на землю, передернул мышцами во всем теле, и, вытянув мощную, напряженную шею, раскинул по земле перепончатые крылья, с треском сметая камни и буравя потрескавшуюся от старости почву.  — Ты вернулся! — Дейнерис бросилась к Дрогону. Дракон громко выдохнул облако дыма, осторожно опустил голову на землю, вибрируя своими колючками и дребезжа ноздрями и губами. Он словно ласкался о землю потираясь о нее своей устрашающей мордой, в блаженстве прикрывая свои медные искрящиеся глаза грубыми набрякшими веками.  — Не бойся, Грибочек, — она обернулась, та все еще лежала на земле, прикрыв голову руками. — Иди сюда осторожно. Жесткая кожа Дрогона, неровная, горячая, живая — как приятно было снова прикоснуться к нему. Сердце Дейнерис наполнялось радостью, когда она смотрела в его огромный переливающийся всеми цветами огня глаз, его сужающийся и снова расширяющийся зрачок, расплывающийся по радужке, словно цветок. Она прижалась щекой к его морде, чувствуя его влажную горячую обжигающую слюну на своей коже. «Дрогон, ты пускаешь слюни от радости! И я тоже рада». Ее дракон, ее единственное верное существо на всем свете. «Теперь все будет по-другому, мы не будем больше убивать людей», — прошептала она, страшась лжи собственных слов. Она крепко сжала руку Грибочка и осторожно ступила на упругое крыло. От непривычки, от волнующейся кожи, ее закачало и пришлось опуститься на корточки, выслушивая попискивающие причитания Дитя Леса, которая опять просто упала.  — Ты привыкнешь, как я когда-то. Он очень вырос, стал больше, так что до спины надо еще добраться. Дрогон, словно поняв в чем проблема, замер, и казалось даже перестал дышать. Хватаясь за выступы кожи и шипы, они забрались Дрогону на загривок.  — Он горячий, — Грибочек поерзала, сидя впереди Дейнерис.  — Высоко в небе холодно, будешь греться! — голос Дейнерис потонул в шуме взмахнувших крыльев, и, склонившись вперед, она крепче схватилась за рожки. Свистящий ветер, перехватывающий дыхание, заставляющий зажмурить глаза, трепещущийся плащ, который того и гляди сорвется и улетит — они резко взмыли вверх, и только выровнявшись высоко в небе, Дейнерис открыла их и снова зажмурилась. Желтое солнце в голубом ярком небе ослепило ее, застлав глаза белыми растекающимися пятнами.  — Я ничего не вижу, — послышался дрожащий голос Грибочка. «Все наладится». Она поморгала и взглянула вниз, туда, где должен был находиться город. Он и был там — под пеленой непроницаемого серого дыма, словно окутанный плотным одеялом от чужих глаз. Серая огромная туча накрывшая весь город клубилась и словно дышала, пряча от всех тайны Асшая.