Все ради любви

Бран

«Как так получилось? Как я упустил это? Теперь все кажется так очевидно. Эти нападения в море, морское чудовище, которое видел Тирион, растерзанные трупы рыбаков, появляющиеся тут и там. Все эти сказки… оказались совсем не сказками. Тут даже не надо быть Трехглазым Вороном, чтобы хотя бы предположить такое». В голове все крутились эти мысли, и ему казалось, что реальность ускользает от него, что совсем недавно он был в мире, где все предопределено, а сейчас все стремительно меняется, и его незыблемая уверенность обращается в прах. Он не мог управлять своим телом, не мог теперь в полной мере заставить свой разум быть там, где захочется, а теперь он даже не знал, существует ли мир, в который он верил. Тут было холодно — в длинном подземном коридоре, едва освещаемом факелами, которые несли его стражники. Жаль, что снова пришлось прибегнуть к услугам палача, и в иные времена Бран бы сам узнал все, что скрывает пропитавшийся навечно солью и морем жрец. Но Бран был слаб, а Джон мог ошибаться. Ему бы хотелось, чтобы он ошибался, так все было бы проще. Но в то же время существование живого Рейгаля доказывало, что путь, который видел Трехглазый Ворон — верный. Все пришлось как нельзя кстати, Брану даже не пришлось просить Джона, тот сам изволил «спасать Арью». И Санса немного подыграла ему, хотя с ней и с ее мужем получилось довольно скверно, признал Бран. Мэриан до сих пор сидел в заточении в одной из этих камер, впрочем, Король приказал и кормить его, и заботиться, чтобы бедняга был обеспечен всем необходимым. «Кажется, он должен быть где-то выше», — Бран посмотрел на выпуклый, прыгающий в свете огня потолок. Потом он поговорит с ним, обязательно поговорит, выставив Сансу в выгодном свете, ведь несмотря ни на что она любила его, это Бран видел. Страдание в ее моргающих влажных глазах. Протяжный вопль задребезжал по холодным грубым стенам, и его коляска дернулась, застыв на месте.  — Подрик? — Бран чувствовал дрожащие руки своего молчаливого стюарда, нервно вцепившиеся в спинку кресла.  — Д-а-а, Ваша Светлость, — голос Подрика дрожал.  — Что-то не так?  — Нет, Ваша Светлость, — его было едва слышно, но Подрик взял себя в руки и, осторожно толкнув коляску, покатил своего Короля.  — Ты думаешь: «Что происходит?». Думаешь, что это слишком жестоко, — Бран помолчал. — Но этот жрец задумал недоброе, Подрик. И он знает других людей, кто желает зла нашему королевству. Иногда так необходимо поступать, чтобы всем было лучше. Ты ведь понимаешь это Подрик, ты не глуп. «Зачем я оправдываюсь перед ним? В этом нет никакой необходимости. Я Король», — Брану стало тоскливо. За спиной снова раздался сдавленный стон. Стонал ли жрец от полученных ран или палач продолжал удовлетворять свою страсть — Бран не знал. «Сам виноват. Не надо было упрямиться».  — Ваша Светлость. Позвольте спросить. Я не видел Стэна уже дня два. Его не было на завтраке и вечером тоже… Бран и не знал, что они дружили.  — Подрик, Стэн пропал. Он сбежал с одной из служанок, и кое-что даже прихватив с собой, — выпалил Бран первое, что пришло в голову.  — Но он был так предан вам, — упрямо продолжал Подрик. — И он любил свою семью…  — Они умерли, его семья, ты разве не знал?  — Да, но он помнил их, часто рассказывал о своих детях, — продолжал тот нудеть. Они наконец вышли из подземелья на свежий воздух, и Бран зажмурился, ослепленный светом. Он подставил лицо теплому солнцу, такому редкому в последние дни.  — Так бывает, Подрик. Ты просто плохо его знал. У него бы все получилось тогда, Стэн даже бы ничего и не понял, но эта проклятая слабость… Он должен стать сильнее, ведь рано или поздно Дейнерис приведет дракона в залив. И она даже уже согласилась на этот шаг, но как теперь ему выполнить свою часть сделки? Отпустить ее сейчас, когда в море ходит Рейгаль, и она может узнать об этом. Любой случайный попутчик донесет этот слух, и тогда Бран не уверен, что она не захочет проверить, правда это или всего лишь моряцкие байки. Но времени мало, а она согласилась. Все предопределено — он не должен забывать об этом, не должен переставать верить, но должен следовать своему пути. Это его судьба — изменить мир, и вместе со всем он изменится сам. Бран тяжело вздохнул. Липкий травянистый запах цветущих акаций смешался с тихим свистом.  — Подрик, — он даже не успел сказать: Под свернул на мощеную желтым дорожку. Оставалось только подтвердить выбранный путь. — Отвези меня в богорощу. Дитя Леса как обычно копошилось рядом с его чардревами, и именно отсюда доносился этот странный свист.  — Ты поешь им? Грибочек резко привстала, отряхивая свое платье из лоскутков, и сжимая губы трубочкой, все еще издавала этот звук. Наконец она смолкла, и ее длинные уши и лицо расслабились.  — Всем детям нравится, когда поют, Король Бран, — она присела в поклоне, и широкий красный лист погладил ее по плечу. А может, это был всего лишь ветер. Деревья уже достаточно вытянулись, но их белые стволы все еще были тонкими и гибкими, как у молодых берез. Красные ладошки звонко шелестели, покачиваясь на ветру, словно играя в невиданную игру.  — Скоро на этом можно будет вырезать лик, — узкая ладошка указала на самое крепкое деревце, едва ли шире руки этого существа.  — Они слишком тонкие.  — Это будет лик младенца, — Грибочек взмахнула длинными редкими ресницами и снова издала этот свист. — Он будет расти вместе с деревом. Взрослеть. Стариться. И ты должен быть с ним почаще. Соединяться с ним. Прикасаться. И быть одним целым.  — Мне нужны силы для этого.  — Ты должен помочь дереву. Ты — его сила. Бран думал, он может просто прикоснутся к чертам на стволе и снова, как раньше, сможет видеть все-все, что было, что есть и что будет. Тогда, много лет назад, Дети Леса накормили его странной кашей и стать чардревом стало так просто и естественно, будто он всю жизнь только этим и жил, и дышал. В нос ударил запах земли и гнилых корней, а солнце будто бы притушило свой свет, и стало тревожно и спокойно одновременно. Он вздохнул полной грудью, чувствуя, как силы вновь наполняют его. Он поднял руку, но она была слишком тяжелой, словно в венах его не кровь, а тягучий металл.  — Там, за Стеной на севере, Дети Леса давали мне странную кашицу, горькую вначале, а потом она стала сладкой, и слаще нее я ничего не ел. После этого, — он снова тщетно попытался поймать то мимолетное блаженство, — все было так просто. Грибочек странно посмотрела на него.  — Это снадобье было из семян чардрева, Король Бран. А тут я не смогу приготовить его, твои деревья слишком маленькие, чтобы давать семена. «Верно. Семена чардрева. А я совсем и забыл». Потом он встретился со своим десницей, и Тирион долго пытался убедить его, что сам прекрасно справится с Принцем Дорна, сам уладит все проблемы и незачем так рисковать, совсем не стоит отправлять с ним Дейнерис. Семеня рядом короткими ножками и взмахивая своим зеленым бархатным плащом, он был, конечно, убедителен, этот маленький человечек. И если бы Бран не знал, что уготовано ему судьбой, он прислушался бы к советам своего советника. Но он знал, он видел дракона — это единственное, что было сейчас важно.  — Ваша Светлость… — Тирион остановился, и Бран вынужден был тоже притормозить. Куст акации нависал над взлохмаченной рыжей головой, и, присвистнув, серая птаха взмыла ввысь, а качнувшаяся ветка шлепнула по его лицу листьями. — Черт! — раздраженно не выдержал Тирион и нервно откинул ветвь. — Бран! Ты же прекрасно понимаешь, что она никогда не успокоится. И вся эта так и льющаяся из нее доброта и сожаление — это всего лишь этап на пути к чему-то большему. И в конце концов, даже если она сама верит в то, что она изменилась, так ничто не мешает ей измениться обратно! Вы бы видели, что она сотворила с тем сумасшедшим, что похитил ее! — он взмахнул рукой. — И если наша Королева сбежит на пути в Дорн, а путь совсем не близкий, то я тут не виноват, я предупреждал тебя! — он снова зашагал вперед, размахивая руками. — Отправить нас сушей, — бормотал он себе под нос, качая головой, но Бран прекрасно слышал его. — Недели пути. Почему не морем? Бран догнал его.  — Она правда изменилась, Тирион. Я верю своей жене, и ты тоже должен. К тому же Альвинг сказал, что ей стоит сменить обстановку, уехать из этого города. Дейнерис очень переживает за все то… из-за того, что произошло тогда, она плохо спит и не находит себе места, — и это была правда, мейстер был сильно обеспокоен ее состоянием. — Воспоминания делают ей больно.  — Душевные муки за сотни тысяч сожженных — не слишком большое наказание, вы не находите?  — Насколько я помню, ты принимал в этом участие. Ты привел ее сюда, ты был ее десницей. И поэтому ты сейчас здесь, — сказал Король холодно. — И делаешь то, что должен.  — Да, Ваши Светлость, я делаю то, что должен, — повторил Тирион покорно, сбавив спесь. — То, что вы мне скажете. Так я делаю всегда. Брану посмотрел на солнце и ему захотелось сказать что-нибудь хорошее Тириону.  — Когда все закончится, ты будешь свободен.  — Что закончится?  — Все. И ты станешь свободным, ты сможешь уйти с поста десницы и делать все, что пожелаешь. Кажется, ты хотел вырастить виноградник и делать вино? — Бран старался быть миролюбивым. Тирион вряд ли повелся бы на сладкие речи, но ведь Бран не врал ему. А надежда и доброе слово, как ни странно, творят не меньше чудес чем страх и золото. — Сможешь узаконить своего сына. Гейба, так кажется его зовут? Уехать на Утес Кастерли, жениться и дожить, до скольки ты говорил? До восьмидесяти, кажется… — глаза Тириона блеснули.  — Да… Только я вам этого не говорил.  — Прости, ты же знаешь у меня есть один недостаток. Видеть то, что не видят другие. И слышать. Тирион смотрел на него с недоверием, и Бран почувствовал себя неловко, ведь все что он предлагал ему — лишь его, Короля, добрая воля.  — Я не понимаю, в чем подвох? Я что-то должен сделать? Неприятное чувство прошлось по щекам и сконцентрировалось в висках скребущими коготками. Настроение было окончательно испорчено.  — Ничего, просто отвези мою жену в Дорн и верни обратно. И никому не говори о вашем путешествии. Несмотря на то, что отбытие Королевы надо было провести как можно более незаметным, во дворе создался настоящий переполох. Казалось, всем придворным и слугам спешно понадобилось решить все дела разом: служанки бегали с ворохом коробок и платьев, чашник уже пятый раз пересекал двор с доверху заставленным снедью подносом, как если бы в замке внезапно решили устроить бал; к северной стене, на обычно пустом ристалище, сгрудилась толпа стражников в черных плащах, и Брану казалось, что даже здесь, с башни, с которой было видно весь двор он слышит их грубый говор, смех и звон их мечей. Там же он увидел бастарда Тириона: в сверкающих новых доспехах он весь светился, словно серебряная бочка на рыжем коне. Поодаль на зрительской лавке сидел друг Дейнерис, с притворно скучающим видом — даже издалека Бран это видел — разглядывающий крепких мужчин. Эли откинул с лица длинные курчавые волосы и по-девчачьи пригладил их. У маленького фонтана, в окружении красно-белых шапок клумб и кустов, он увидел Дейнерис: ее витую прическу, искрящуюся змеями на солнце, сложно было не заметить. Она беседовала с мейстером Альвингом и, казалась, совсем маленькой на фоне его большой серой фигуры. Ее прямая стать, облаченная в темно-серый дорожный костюм, и гордо поднятая голова кричали Брану, что сломать это маленькое тело совсем не просто. «Но я не хочу ее ломать, не хочу, чтобы она мучилась, — уверял он сам себя, — если она сама верит в то, что делает, в то что ее поступки правильны и не навязаны чужой волей и словами, то что же здесь недостойного? Она страдает конечно, но исправляя свои ошибки люди делаются лучше — так говорят. И я дал ей эту возможность… Но о чем они там так долго говорят?» Кусты рядом странно качнулись и вывалившийся на дорожку худой ребенок, вскочив на ноги, быстро исчез в зелени. Судя по скромной рубашке, это был сын повара или еще кого, а про продолжающимся шевелится кустам, Бран понял, что мальчишка там не один. С таким количеством свиты будет почти невозможно сохранить все в тайне, подумал Бран, но теперь это было неважно. Джон отбыл в море еще вчера, и вряд ли морские рыбы расскажут ему, что Дейнерис отправилась в опасное путешествие. Сложнее было с Серым Червем. Вернувшись с Драконьего Камня и узнав, что Дейнерис чуть не похитили и не убили (наверняка он узнал об этом от этой насмешки над настоящим мужчиной, от Эли), безупречный хотел немедля встретиться с Королевой, и лишь ее записка, переданная Дитя Леса, охладила его пыл. «Не стоит ему знать об этом, и Джону тоже не надо знать, куда и зачем ты отправляешься». — сказал ей тогда Бран, и она легко согласилась. Имя Джона Сноу всегда приводило ее в замешательство и на красивом личике, на сжатых губах появлялось упрямство, сродни самых толстых стен крепостной башни, холодных и неприступных. И лишь едва дрожащий голос выдавал ее истинные желания, так старательно запечатанные в эти стены ею самой. Посмотрит ли так на него хоть одна женщина? Подумает ли так о нем? «Эвелин бы подумала, — уверенно решил он, — она такая же упрямая, да к тому же дерзкая и вместе с тем нежная, как теплый аромат пшеницы, что растет на полях вассалов ее отца…» Когда порткулисы с тяжелым скрежетом опустились, и цокот множества копыт постепенно стих, Подрик развернул Брана в сторону двора, опустевшего и тихого теперь. Верхушки кустов мирно золотились, подбадриваемые слабым ветром, пучки сухих травинок, взбитые копытами множества лошадей, перескакивали с камня на камень и путались в поросли оранжевых лютиков. Исчезли стражники и придворные, слуги, и их любопытные дети. Шорох, тихий скрип и далекий лай собаки — вот и все что казалось живым теперь в Красном Замке. Бран отослал мейстера Альвинга, Кворгила и даже Подрика, который, нерешительно потоптавшись на месте, нахмурился, все же ушел. Оставшись совсем один, Бран снова решил проехаться до богорощи. Дорожки не везде были такими ровными, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы протолкнуть коляску через плохо уложенные камни. Впрочем, как не уставал говорить мейстер, это было полезно для его ослабленных рук. Бран потер себя за ноющие предплечья: казалось не только плоть, но и его несчастные кости ныли. Шепот красных листьев сегодня звучал маняще, словно приглашая его куда-то. Он неловко качнулся креслом, съехав с дорожки на землю и коляска встала чуть набок, зацепившись за торчащий белесый корень. Бран с усилием надавил на колеса, чувствуя, что плечи снова начинают ныть и, издав стон, все же спихнул свое кресло. Еще пара витков колеса, и он приблизился почти вплотную к дереву, так, что мог дотянуться рукой до его белого, гладкого ствола. Неожиданно теплого, как чья-то живая рука или нога; казалось, он даже чувствует, как под корой текут соки, словно кровь в живых венах. Ветви качнулись ниже, кольнув острыми листьями его щеки. Бран закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Ничего. Только мерный шорох в висках и шелест ставших вдруг равнодушными листьев. Отчаянье подло стало закрадываться в его сердце и разум, он сжал прижавшийся к щеке лист и потянул его за крепко вцепившийся черешок. Гибкая плеть склонилась к самым его коленям. Лист нехотя смялся в его руке, и неожиданно ветвь распрямилась, со свистом взмахнув вверх. Бран открыл глаза и посмотрел на помятую красную ладошку. Ему стало страшно, будто он совершил нечто ужасное и гадкое, и он осторожно расправил исковерканный листик, отгоняя от себя эти глупые мысли, и приблизив к лицу, стал рассматривать тонкие извилистые жилки, испещрившие все густо-красную поверхность. Местами надломанный, лист источал аромат, травянистый и горько-кислый. И чем дольше он вдыхал его, тем гуще становился запах, проникая глубоко в нос, щекоча десны и заставляя рот наполняться слюной. Он не мог остановиться, вдыхая все глубже и приложив кожистую поверхность к лицу прижал ее, продолжая шумно дышать. Ничего больше не существовало вокруг — только он и этот дурманящий запах. Он очнулся только когда его рот наполнился горечью и понял, что он уже пережевывает плоть чардрева, жесткую и острую, как хрупкое стекло. Обрывок листа все еще оставался в его руке, и Бран тоже засунул его себе в рот, не переставая неистово смыкать челюсти, перемалывающие все это в липкую густую кашу, невозможно-горькую и прекрасную одновременно. Этот вкус проник в десна, в язык, соком проникнув в кровь, сердце, разум. Кружа и туманя голову красно-черными хлопьями, переворачивая все вверх дном, мелькая перед глазами картинками: белый слепящий снег поземкой сменялся бурным треском листьев старого чардрева. Кровавое облако с острыми пальцами-коготками превращалось в серую тучу, черную и густую, наполненную плотным запахом грозы и визжащими молниями, которые метались в этой мгле, сталкиваясь и взрываясь, рвя на части тело Брана, разлетаясь тысячами звезд. Когда его совсем не стало, или, быть может, когда он стал одним целым с этой мглой, наступил долгожданный покой и Бран пеленой воды обрушился вниз. Он летел стремительно и тяжело, жаждя скорее упасть, слиться с тысячами таких как он сам. Бушующие волны приняли его, поглотив, скалы впитали его в свои щели, трава и листья звеня позволяли ласкать себя до боли, и каждая песчинка на берегу была мягкой, как пух. Грохот шторма стих, Бран снова посмотрел на солнце. Безмятежное, спокойное, отдавшее весь искрящийся свой свет холодным водам. Неказистые скалы, подтачиваемые волнами, чернели в море, а на песке вокруг были разбросаны доски, реи и обрывки тканей. «Тут затонул корабль», — решил Бран. Берег казался неестественно близко перед глазами, так, что можно было рассмотреть каждую песчинку, и он посмотрел вниз — его ноги острыми коготками вцепились в кожаный ремень, измазанный той же слизью и почерневшей кровью. Бран слегка удивился, осознав, что превратился в ворона и даже не понял этого. Он сидел на груди человека, который лежал на песке, всего покрытого серой слизью и водорослями. В бороде человека застряла улитка, нервно вращая своей гибкой бледной ногой, пытаясь выбраться из опутавших ее черных колечек. Бран, повинуясь инстинкту, метко ударил ее клювом, и упругая мышца легко порвалась, но все еще дергалась, даже когда ворон, зацепив лапой, вытащил из завитка ракушки этот ароматный кусочек мяса. Покончив с трапезой, он наконец взглянул на лицо — черные слипшиеся волосы, знакомый шрам ото лба к щеке. Синие губы и пятна на коже — он был мертв, Джон Сноу, и сладкий запах тлена и густой спекшейся крови витал в воздухе.