Джон
Прохладная плоть воды давила со всех сторон, тяжело перекатывая размякшие мышцы, а рябь на самом верху, подергиваясь в золотистом свете, становилась все дальше и дальше, и наконец превратилась в далекие теплые звезды во тьме. Он почти погрузился на самое дно, и облако ила скрыло плотной пеленой юркающих разноцветных рыб и трепещущие длинные водоросли, мягкие, как перина. Внутри моря все было не так, как снаружи: темнота вокруг была подсвечена мягким зелено-синим светом, а плотная солоноватая жижа легко проходила насквозь, стоило только поглубже вдохнуть. И здесь было тихо, так тихо, что он непременно должен был слышать стук собственного сердца, но даже внутри большого тела была лишь эта странная тишина, а вместо шума горячей крови, только течение прохладно воды сквозь него. На самом дне было намного холодней, но этот мертвенный холод совсем не причинял неудобства. Он смотрел на далекие звездочки света: зеленые, золотые и серебряные, с каждым миганием меняющие свой цвет. Чем-то это напоминало ему северное небо перед сиянием, в самом его начале, когда еще яркие всполохи не заполнили весь небосвод. Легкая сладкая тревога колыхнулась внутри молчащего сердца от этих воспоминаний. «Я умер?» Но мертвецы не думают, не видят, не чувствуют — так он думал, так было в тот раз: пустота и больше ничего. «Утопленники не дышат. Но у живых бьется сердце и горячая кровь», — разум путался, как длинные плети танцующих водорослей вокруг. «Я жив». Он глубоко вздохнул и пузырящийся поток, поднимая муть, взмыл вверх. Вместе с дыханием он ощутил свое тело, сначала слабо, словно оно все онемело, а потом едва покалывающее, и лавиной нахлынула боль. Каждая мышца и кость, казалось рассыпается, распадается на отдельные части, раздавленная всей этой толщей воды, ледяной и черной. «Чтобы жить, надо двигаться», — он напряг все тело, взмыв ввысь, разрезая холодную плоть моря, раскидывая сверкающее облако мелких рыб, с каждым сжатием мышц все ближе приближаясь к сияющим наверху звездам. Свет вверху померк — огромная рыбина закрыла небо черным вытянутым брюхом. «Это не рыба», — сказал он сам себе. Киль корабля тяжело погруженный в воду, весь облепленный бугорками моллюсков и бурой рыхлой растительность, черной тучей завис над ним. Замедлившись он вгляделся в искрящуюся гладь, где в голубом воздухе, как с растрескавшемся зеркале, черным потрескавшимся корпусом и зыбкими парусами отражался весь корабль. На борту он увидел человека, вглядывающегося прямо в него. Напряженная черная фигура и растрепанные на ветру темные волосы. Мужчина хмурился и вглядывался в море так, будто видел его. Он опустился чуть ниже, а незнакомец словно склонился вслед за ним, теряясь в колеблющихся морских небесах, ломающих свет и время. «Он — это я». В голове вспыхнуло и режущий воздух ворвался в легкие, заставив Джона закашляться и крепче вцепиться в перила борта. Каркающие возгласы капитана Сэнда оглушили его, скрип старых мачт тоже казался нестерпимо громким, а яркая голубизна неба слепила глаза. Он видел его, видел Рейгаля — черной тенью дракон проплыл рядом с кораблем и, замерев рядом, всколыхнув гладь моря и едва выставив на поверхности свои облепленные морскими наростами шипы, снова скрылся в его угрюмой глубине вод. Голова кружилась все больше: это было странно, ведь обычно он легко переносил путешествия морем. — Джон, что это с тобой? — подошел к нему капитан, переваливая свое крепкое тело с ноги на ногу. — Ты бледный, как беременная шлюха, — он громко засмеялся, обнажая серые стесанные зубы, и его смех потонул в гулком трепете парусов с порывом ветра. — Мы почти на месте, Джон, встанем на якорь вон за тем мысом. Впереди, вдалеке была гряда черных скал, уходящих в море, надежно прятавших от чужих глаз Штормовой Предел. Он прибыл сюда из Королевской гавани, сказал сам себе Джон, словно напоминая, испытывая некую тревогу внутри от того, что все, кроме этого холодного, спокойного моря перед глазами, теперь кажется таким далеким. «Горячая апельсинка» с капитаном Сэндом привела его сюда с одной главной целью: он должен забрать свою сестру Арью и вернуть ее домой, напомнил сам себе Джон. Когда стемнеет, он спустит лодку и, высадившись на берег, найдет сестру и заставит ее вернуться. А «Горячая апельсинка», как терпящее бедствие судно с товаром на борту, предназначенным для Дорна, пришвартуется в Штормовом Пределе и вольется в команду Яры Грейджой. Они с Браном решили, что таким прожженным, просоленным до самых костей морякам, потрепанным морем и суровой жизнью, не составит труда вызвать доверие у железнорожденных. Несколько позже прибудут королевские военные корабли, в том числе со скорпионами на борту. Джон с Браном не говорили, для чего именно нужны стрелометы, но и он, и Король, понимали это. Для Рейгаля. «Если понадобится», — всегда заставлял себя думать Джон. «Для Рейгаля», — он снова посмотрел в зудящее море и болезненная тоска наполнила все его существо. Все завертелось перед глазами: морская гладь, яркие блики солнца, голубое небо, подернутое размазанной белизной, и надутые паруса, и он словно рассыпался, стремглав смешавшись с холодной водой, и все вокруг сделалось черно-синим, как глубокой северной ночью. Джон снова ощутил себя огромным и неповоротливым, мощной тушей, дрейфующей в глубину вод. «Для меня. Эти скорпионы для меня. Мой брат желает мне смерти». Но Бран мне не брат, подумал Джон, мои братья — Дрогон и погибший Визерион, а я не Джон, я Рейгаль, почти-мертвый-дракон, что прячется теперь в море и ест мертвых людей. Холодные воды приятно сдавливали бока, и он, развернувшись все телом, взглянув на сверкнувшие вверху звезды, устремился во тьму — спокойную и тихую. Рейгалю было хорошо в море, понял Джон: на дне морском, среди молчаливых его обитателей и зарослей, среди поросших илом камней и ярких полипов, он закрывал глаза и уносился в те дни, когда еще был молодым драконом. Под горячее солнце Эссоса, в белокаменные дворцы своей матери и в полеты над бескрайней зеленью леса. Он почти засыпал, почти умирал в этих воспоминаниях, надеясь, что его плоть окончательно размякнет, сгниет и, смешавшись с соленой водой, успокоится и его разум, навсегда оставшись в сладких грезах прошлого. И он бы никогда не поднялся со дна снова к режущему глаза горячему солнцу, если бы не голод, болезненно выкручивающий все внутренности и заставляющий забыть обо всем прочем. Теперь этот голод чувствовал и Джон. Он, повертев головой на скользком камне, стараясь очистить кожу от зудящих приросших ракушек, вздохнул, и потоки воды устремились сквозь дыры от стрел на его горле, приведя в движение ил и песок вокруг. Эти прилипчивые соседи всегда мешали ему, когда снова хотелось есть и все тогда было не так — острые камни на дне, раздражающе светящиеся рыбки и холодная реальность одиночества. Когда он был жив, он летал высоко в небесах, он изрыгал огонь и ел обуглившееся от него мясо, но теперь он другой, теперь он не должен ничего хотеть, только лежать на черном дне и умирать в своих снах. С приходом голода приходила и злость, и тогда он замирал в ожидании, а когда стая рыб подплывала совсем близко, яростно дергал хвостом, так сильно, что оглушенные, они разлетались, нелепо вертясь и кружась, раздавленные его ударом. Рыб он не ел — его тело отвергало это мясо, однако желало чем-то насытиться, и это желание заставляло его всплывать на поверхность. Однажды он потопил лодку, и человеческое существо, которое его не боялось, дало ему тело, жирное и сладкое. Потом он потопил целый корабль, вцепившись когтями и зубами в его деревянное брюхо и разломав его и все, кто там находились, стали его едой. После этого он долго лежал на дне и вспоминал. Это туманящее разум чувство заставило его подняться в теплые воды, в небольшой залив, окруженный камнями и тихим плеском волн, где рано или поздно должна была появиться еда. Вынырнув из воды (в ночи он часто так делал), Рейгаль зажмурился: воздух был слишком сух для его глаз, поэтому он снова осел в воду, вне которой тело почему-то всегда казалось слишком тяжелым. В кромешной темноте, с едва видимыми точками-звездами, мельтешило что-то белое, верткое и приятно пахнущее — пожалуй по этому он особенно скучал, по запахам, которые были недоступны в воде. «Призрак», — узнал Джон. «Призрак», — отдалось в драконьем разуме. Странное белое существо подпрыгивало на задних лапах, скрежеща по камням, и издавало звуки, тонкие и ворчливые, выражавшие очевидно беспокойство. «Это уже было», — вспомнил Джон. Той ночью он прибыл со своим лютоволком в залив Разбитых Кораблей, и обогнув разрушенный замок, даже сейчас огромный и грозный, высадился на берегу каменистой бухты. Обходя стороной шатры, разбитые людьми Яры, и разожженные костры, вокруг которых также столпились ее люди, большей частью пьяные и злые, он легко нашел тот тайный ход в крепостной стене, о котором ему рассказал Бран. В запертых стенах всегда есть, где пройти, тайные ходы для тайных дел, о которых почти никто не знает. Оставив Призрака в высокой траве, что росла на опушке леса, Джон прокрался на территорию замка и оказался в каких-то густых зарослях. Он никогда не был здесь и понятия не имел куда идти, надеяться можно было только на удачу. «Здесь кто-то есть», — неожиданно услышал он шепот во тьме. Джон замер, стараясь не производить шума и не дышать. «Тебе показалось, детка. Это просто заяц в кустах, — усмехнувшись, грубый мужской голос успокоил девушку. — Иди ко мне, детка, пока отец тебя не хватился». Джон уперся спиной в покрытую мхом стену, влажную от ночной росы и присел, решив подождать, пока парочка исчезнет. Впрочем, они не торопились, и ему пришлось выслушать все звуки, которые сопровождали свиданье в кустах. Когда охи и стоны стихли, кавалер девушки потерял к ней всякий интерес, на что Джон и рассчитывал, и быстро ретировался под расслабленный довольный женский щебет и шорох одежды. «Калле, — пропел голос во тьме, — если ты женишься на мне, отцу не надо будет защищать мою честь…». Но мужчина ей уже не ответил, он исчез. «Калле, Калле…» — растерянно звенел ее голос, наполняющийся растерянностью. «Ка…» — она всхлипнула и замычала, когда Джон зажал ей рот. Он чувствовал, как быстро и громко бьется ее сердце, как пухлое тело подергивается в страхе. — Тихо! Я не сделаю тебе ничего дурного, — быстро прошептал он ей на ухо. — Просто скажи, где мне найти Джендри. Джендри Баратеона, лорда этого замка. Джендри жил не в том большом доме, что возвышался рядом с его павшим замком, а в маленьком домике, рядом с кузницей. Он совсем не удивился, увидев Джона, но и не обрадовался тоже, а равнодушно скользнув по нему воспаленным взглядом, отвернулся в сторону огня и продолжил методично выковывать меч, заполняя все маленькое пространство кузницы этими звонкими ударами. И он сказал, что не знает, где его сестра. — Я не знаю, где Арья, я видел ее в последний раз на свадьбе короля, — снова повторил он, и Джон поверил ему. Джендри был простым парнем, все простые парни обладают одной особенностью — они совсем не умеют лгать. Джендри же был настолько простым, несмотря на титул, что даже не пытался это делать. — Почему ты живешь здесь, Джендри? — спросил Джон. — И кто живет в том замке? — Яра Грейджой, — просто ответил он и посмотрел на Джона, предвосхитив его вопрос. — Я сам ушел сюда, — он обвел вокруг молотом. — Здесь мое место. Я кузнец, а не лорд, и ни чей указ не может сделать меня лордом, Джон. Я ничем не могу помочь этим людям, я даже не смог помочь своей жене. Джендри тяжело сел на лавку и его сильные руки, надутые блестящими от пота мышцами, бессильно опустились, выронив с грохотом молот. Уголки его рта были трагично опущены вместе с отросшими усами, а ярко синие глаза наполнились слезами. — Она была беременна, Джон. Носила моего сына. Или дочь, я не знаю. Я слишком глуп для этого. И для всего прочего тоже, — он всхлипнул, все больше расклеиваясь, и потер большим кулаком глаза. — Мне жаль, Джендри. — Наш септон говорит, что убить себя — грех, тем более своего не родившегося ребенка. Но Делора не может быть грешницей. Она была хорошей. Это все я, я убил ее, — сказал он уверенно, перестав плакать, и посмотрел на Джона. — Я предал ее. Потом он сбивчиво рассказал Джону о себе и Арье, о том, о чем Джону меньше всего хотелось знать, и, если бы это был не Джендри, честный и добрый парень, Джон бы свернул ему шею за такие россказни о своей сестре. Он все время винил себя в смерти Делоры, и ни капли ни Арью, и хотя бы в этом Джон был ему благодарен. Арья не поехала вслед за Джендри, и Бран, и Санса ошиблись, с облегчением подумал Джон, гоня от себя мысль, что с ней что-то могло случиться в дороге, а быть может что-то ее задержало в этом пути. «Это не она, Арья бы так не сделала. После всего, что случилось с его женой». Решив вернуться на «Горячую апельсинку» Джон проделал тот же путь, что и сюда. Свиснув Призрака, он долго ждал его, вглядываясь во тьму и слушая только далекий шепот леса и плеск ночных волн. Тусклый свет сквозь затянутое ночное небо делал все вокруг густо-синим смешивая небеса и море. Он не сразу заметил лодку, прятавшуюся в тени скал и вжавшись в камни, выдохнул, когда понял, что это всего лишь Лабберт и Ув. Еще в Королевской Гавани Бран настоял, чтобы в команду «Горячей Апельсинки» вошли его люди. «Его лодка здесь, Лабберт, — прозвучали слова в темноте. — Подождем». Когда Джон показался им, из темноты вышел и Призрак. Он тыкался холодным носом в его руку и тихо рычал, словно хотел сказать ему что-то важное. — Джон! Как хорошо, что мы тебя нашли! — приблизились к нему две фигуры. — Нашего капитана убьет Король, а капитан нас, если с тобой что-нибудь случится, — проворчал миролюбиво Ув. Позади зарычал Призрак. Даже не глядя на него Джон знал, что шерсть на его хребте встала дыбом. «Успокойся же, мальчик, — обернулся он к лютоволку, а тот уже удалялся белым исчезающим пятном. — Призрак!» — Он оставил тебя, Джон, — хрипло прошептал во тьме Лабберт за спиной, и Джону не понравился его тон. — Твой волк бросил тебя. — Он вернется… — рука сама сжала рукоять кинжала. В голове взорвались звезды и сразу погасли, сделав все вокруг непроглядно-черным.***
«Ты забыл веревку?! Ты идиот…» «Просто бросим его в море…» «Я всадил в пса стрелы…он утонул…» Слова булькали у него в голове. Джон хотел убить их, но у него не было сил даже чтобы открыть глаза, а голову нестерпимо жгло. «Чем он не угодил Королю?» «Это все из-за его жены, говорят, он трахал ее когда-то…» «Я бы тоже не прочь…» «Хватит трепаться… Давай…» Он почувствовал, как его тело переворачивают, и с усилием разлепил тяжелые веки. Светящееся небо перевернулось перед глазами, и все тело объял холод. Плотная мгла обняла его, пробирая до костей, и он понял, что погружается в воду. Свет уходил, а днище лодки становилось размытым, исчезнув наконец вместе с последним всплеском весла. Он сделал последнее тщетное усилие собраться, и все завертелось вокруг; тело словно ударило что-то, отбросив его в сторону, и гулкий шум ворвался в сознание. Рядом показалась огромная тень, и сфокусировав взгляд он увидел, как мимо него проплывает нечто. Как огромная гора, покрытая шипами и ракушками, бугристая и черная. А с боку ее тянулся словно рваный парус. Он взмахнул и снова вытянулся. «Это Рейгаль». Дракон устремился вверх, взорвав на поверхности воду, разбросав вокруг волны и вспенив ее, и до Джона донеслись рев и гулкие крики, и рука Ува, с зажатым в ней ножом, оставляя кровавый растворяющийся след из раны с торчащей округлой кости, прокувыркалась в морской мгле. Во рту Джон почувствовал вкус этой крови, горячей и спекшейся, и мягкую, тающую, сладкую плоть. Он снова разомкнул челюсти и сжал тело второго человеческого существа, мягкого и сладкого. Косточки приятно хрустнули, тая в его горячей пасти. Он высунул морду из воды, посмотрев вокруг — на берегу, на камнях, мельтешило белое пятно, живое существо издавало тонкие звуки, полные боли и тоски. «Призрак…» — промелькнуло в сознании. Он нырнул вглубь, остро осознавая необходимость найти другое существо, но не для того чтобы съесть, нет, он должен вытолкнуть его из воды. Зачем — он и сам сейчас не понимал, просто чувствовал, что он непременно должен это сделать. Слабое, маленькое человеческое тело еще не погрузилось на дно, и Рейгаль, подцепив его носом, легонько перевернул, а затем, осторожно зажав в пасти, стал всплывать на поверхность. Он испытывал странное чувство, будто этот кусочек едва теплого мяса — это часть его самого, что-то до боли знакомое, давно забытое, но очень важное. Оказавшись на мелководье, голова и выступивший над водой хребет сразу стали тяжелыми и неповоротливыми, но если он не оставит существо на берегу — оно утонет, ведь люди не умеют дышать под водой. Тяжело перебирая лапами, утопая когтями крыльев в песке, он все же добрался до берега и осторожно положил тело на песок. Белая тень с красными глазами, поджав хвост, трясясь и скаля мелкие зубы, подкралась к человеческому существу и стала тыкать мордой в его лицо, такое же бледное, как и она сама. «Призрак», — узнал Джон. «Призрак», — отдалось в драконьем разуме. Странное белое существо подпрыгивало на задних лапах, скрежеща по камням, и издавало звуки, тонкие и ворчливые, выражавшие очевидно беспокойство. «Это уже было», — вспомнил Джон. Куда делось его тело? Может быть он сам же и сожрал его, мучимый голодом? От осознания этого ему сделалось не по себе, но в тоже время вместе с этими мыслями пришел и настоящий голод, и он не был уверен, что если бы разум дракона не был бы сейчас сильней его разума, то он бы не сделал этого. Память Рейгаля говорила ему, что скоро на берегу появятся люди и бросят в море еду. Бередящее тело предвкушение охватило всю его огромную тушу, и это тоже не понравилось Джону. Но чтобы жить, этому разлагающемуся телу требовалось есть, и хотя даже сам Рейгаль, где-то в глубине своего животного разума, осознавал, что есть людей — это неправильно, но также он понимал, что без пищи погибнет, а в этом случае умрут все мечты — единственное, что у него осталось. Лежа на дне, он часто думал, что это и к лучшему, ведь никогда он уже не станет таким, как прежде, никогда не взмоет в прозрачные, легкие небеса, никогда не увидит воочию свою человеческую мать с серебряными волосами, а увидев его, такого, она испытает лишь отвращение и отвернется. Так не лучше ли остаться здесь, на холодных камнях дна, предоставив этим тысячам жителей на его теле возможность сожрать его, и червям под кожей изгрызть его кости, а подводным водам окончательно растворить в себе его тело? Но тогда от него совсем ничего не останется. Ничего. Это пугало Рейгаля. На небольшом плато над морем показались люди, и среди прочих Джон-Рейгаль узнал одного. Этот человек спас его, когда драконье умирающее тело прибило к берегу. Он спас его, поверив, что все возможно. Накормил сладким мясом. И дал новое имя — Нагга. «Но жизнь ли это? — подумал Джон. — Или медленная смерть?» С утеса спустили тело. Болтающееся на веревках, оно коснулось сапогами воды. «Нагга! Нагга!» — крикнула громко Яра Грейджой. Рейгаль поднял морду из моря и сквозь кромку воды, плещущуюся прямо в глаза, увидел, что еда, которую ему приготовили — он сам. Взмахнув крыльями, вытолкнув свое тело над водой, он посмотрел на свое лицо, бледно-синее, как у покойника, облепленное свалявшимися спутанными кудрями. Один глаз был приоткрыт и серый зрачок, мутный, как ил на дне, слегка подергивался. «Я мертв. А если нет, разве можно это назвать жизнью?» Он мог бы быстро прекратить эти мучения, и даже ощутил тот жар в горле, что появлялся всегда, когда дракон был готов изрыгнуть пламя. Но если он убьет себя, то что останется? Пустота? Быть может, тогда он растворится в мыслях Рейгаля, оставшись навсегда лишь его смутным воспоминанием. Даже запертый в теле зверя, даже понимая всю тщетность надежды выжить, путаясь в мыслях Рейгаля, как и в своих, Джон отчаянно хотел жить. — Ешь, Нагга! — послышался хриплый голос Яры. — Он еще жив, как тебе нравится. Джон толкнул мордой тело, пытаясь понять насколько он присутствует в этой жизни. Качнувшись безжизненно на веревках, оно стукнулось о соседний выступающий камень и даже не дрогнуло. — Может, все-таки вытащим его? Он брат Короля и может нам пригодиться, — возразил ей мужчина, что теперь всегда был рядом с Ярой. — Он все равно умрет. Ты видел рану на его голове? И он потерял много крови, я видела таких, — она покачала головой. — От этого ничего хорошего. — Но он еще не умер. А твой Нагга не хочет есть, — Рейгаль посмотрел наверх, где кроме двоих людей и Яры, был еще это человек, что пытался спасти ему жизнь. Выше других, с развевающимися светлыми, почти седыми, волосами, он что-то говорил Яре, склонившись к самой ее голове. — Ладно, — она отшатнулась. — Ханнес, тащи обратно. Если успеешь. Его бренное тело было спасено, но стоило ли оно того, Джон сейчас не мог думать; он снова погрузился в воду всем телом, оставив на ветру и солнце хмурую Яру и почти-мертвого-себя. В темноте и мраке, среди холода и бессмысленно снующих рыб, было намного проще, и даже голод не так беспокоил его. А если лежать и не двигаться, закрыв глаза, то рано или поздно наступает покой и приходят туманные сны, полные ярких красок и прошлого.***
Он снова был юным и сильным. Не таким сильным, как его брат Дрогон, гордо отливающий на солнце кроваво-черной чешуей, и не таким хитрым, как Визерион, слепящий глаза своими золотыми боками и гребнем, но все же он был живым, чувствуя, как горящая кровь радостно стучит в сердце, когда он взмывает в небеса. А под ним — песочное красное море и горы, сухие и горячие, и разноцветные бока человеческих городов, наполненные шумом, жизнью и сладкой кровью. Оторвавшись от братьев и накувыркавшись вдоволь в воздухе, он бросился вниз, к острому шпилю большого шатра. — Рейгаль! — доброе человеческое существо с коричневой кожей бросило навстречу ему кусок красного мяса и он, перехватив его лапами, снова подбросил и дыхнул огнем, так сильно, как только мог. Сочное и жилистое, оно приятно рвалось в острых когтях и от запаха гари кружилась голова. Когда с трапезой было покончено он шумно фыркнул и, отряхнувшись, с гордо поднятой головой намеревался пройти в шатер, между приглашающе трепыхающихся на горячем ветру фалд с золотой бахромой. Он довольно заметил, что люди с коричнево кожей и с острыми пиками в руках, как, впрочем, всегда, боязливо отошли в стороны, пропуская его, но тотчас резкий порыв ветра и его черный брат опередил его, стрелой пролетев над головой. — Дрогон! Ты все разнесешь тут! От смеха матери остро сжалось сердце, ведь брата она любила сильней. Но он горд и ни за что не покажет своей обиды и страданий. Рейгаль осторожно вошел внутрь, стараясь не зацепиться когтями о пушистый ковер, и, аккуратно обходя уроненные Дрогоном вещи, столик с графином и пролитое густо пахнущее вино, приблизился к матери. Она, сидя на мягкой подушке, словно светилась вся, а ореол пушистых волос искрил серебристой короной. Дрогон угрожающе оскалился, закрывая ее своей головой, обнажая острые черный зубы. — Дрогон, зачем ты так? — нежные белые руки обняли черную шею грубого брата и тот, довольный лаской, закатил золотые глаза. — Это же Рейгаль. Рейгаль, иди ко мне, — она протянула руку. Его брат, получив свою долю материнской любви, и, казалось, насытившись ею, отпрыгнул в сторону, шумно отряхиваясь, и расправил крылья, при этом он, конечно же, как и всегда, снес цветы в вазе и острым когтем крыла проделал дыру в стене. После чего, слишком громко хлопнув хвостом, стремглав вылетел. — Рейгаль, мой нежный Рейгаль, — ее руки обняли морду и мягкие губы едва прикоснулись к нему. — Ты-то, я знаю, ничего не уронишь… — шепот матери ласкал слух. Он осторожно присел с ней рядом, прижавшись шеей и мордой к груди, теплой и мягкой, даже сквозь эту шелковую шкуру, которая не была ее. И закрыл глаза, наслаждаясь ароматом и мягким голосом своей человеческой матери. Он уже не был младенцем, но, казалось, до сих пор чувствовал на языке сладкий вкус ее молока и помнил нежность ее сосков. «Рейгаль, мой Рейгаль… — ее сладкий тихий голос звучал словно в сердце, которое от каждого ее легкого касания билось все спокойнее и тише, — ты мурлыкаешь, словно кошка. Мур-мур…» — передразнивала она его, звонко смеясь. Он снова потерся об ее грудь, стараясь не давить сильно шипами, не порвать ее шелковую кожу, и устроившись поудобней у ее коленей, всем своим видом дал понять, что никуда не собирается уходить, а собирается немного подремать в руках своей матери. Пусть сегодня он еще не настолько силен, как его брат, но придет время, и никто никогда не посмеет ее обидеть, его огня хватит, чтобы ее защитить. Ее ласковый голос вибрировал в груди, в такт его дыханию, и легкие касания рук, и биение ее сердца — все погружало в сладкий негу. Он подсобрал крылья, чувствуя, как кожа покрылась мурашками удовольствия, прохладными и покалывающими, и хотел приоткрыть один глаз, чтоб снова насытиться образом своей матери. Но не смог. Хотел вздохнуть, но горло пронзила острая боль, а мышцы так свело судорогой, что острые когти, сами того не желая, вонзились в мягкую плоть. «Прости, мама…» — промелькнула мысль и жуткий холод нахлынул отовсюду. Холодный и липкий. Он словно тонул, не в силах противиться надвигающемуся мраку. Внутри мятущегося разума, на дне своего страха Рейгаль вдруг осознал свое будущее. «Так будет». «Это уже случилось», — подумал Джон и приоткрыл веки. Сквозь пелену дребезжащей воды водоросли колебались, вспыхивая красными яркими пятнами, и огромные серые рыбы взмахивая плавниками плавали вокруг, издавая булькающие звуки. Одна рыба развернулась головой кверху и подплыла к другой, такой же странной. Громкое зудящее эхо сверлило в ушах как острый металл, а тело болело так, будто его четвертовали. Одна из рыбин склонилась прямо к самому его лицу и посмотрела маленькими темными глазками. Узкий рот сложился, хлопая губами и невнятно забормотал. У рыбы был человеческий нос и желтые волосы над узким человеческим лбом. «Я брежу». Он закрыл глаза. «Бл-бл-бл…-оо-у-у-у… — звуки снова проникли в его голову. — Тру-у-удно-оска-а-а-за-а-ать…» — слова растягивались и сплетались друг с другом, но все же становились понятными. «Ми-и-иледи… — этот лающий голос казался знакомым. — Он сел с нами в Королевской Гавани… Кто ж откажется от монет?.. Из-за него мы и зашли в залив, и напоролись на те скалы. Будь он неладен! Нет, я не знаю, кто это… Да мне и все равно, хоть сам черт! У него было золото, вы нашли у него золото? Теперь он мне должен за мой корабль. И вы видели волка? Белого волка. Эта тварь облевала мне всю палубу… — Капитан Сэнд ничуть не смущаясь, сдавал его Яре и, если бы не их уговор, в игру капитана вполне можно было поверить. — Надеюсь, он не сдохнет раньше времени… — нарочитая грубость не смогла скрыть нотки мягкости в его голосе». Снова с усилием разомкнув веки, он наконец увидел, где находится. Черные балки на низком потолке, в округлом окне — стена и кромка серого неба. Пылающая жаровня. Эти сверкающие языки пламени почему-то вселяли надежду. Он попробовал поднять руку, но ничего не вышло. — Оу! Кажется, Сноу пришел в себя! — Яра с ухмылкой, прищурив глаз, склонилась к нему и, ухватив за подбородок жесткими пальцами, повертела его головой. — Не дергайся, мальчик. Ты наш пленник. Он понимает? — она обернулась к тому человеку с желтыми волосами. — Тру-удно ска-азать, — протянул слова местный мейстер. Она снова тряхнула его за бороду, и в голове Джона вспыхнул огонь. — Ты понимаешь? Сноу? — Яра Грейджой… — каждый звук резал горло так, словно он проглотил ежа, и на эти слова ушли все силы. — Я хотела скормить тебя Нагге, — было слышно, что мысли об этом очень нравилась ей. — Но передумала. Хочу подари-ить тебя друго-о-ому драко-о-ону-у… — слова снова поплыли, а ее обветренное лицо расплылось и исчезло в тумане.