Все ради любви

Бран

Дождь лил уже вторую неделю, монотонный и тусклый, превративший улицы в реки, наполнив воздух водой и холодом, а своды Красного Замка - в мрачные склепы, пропахшие камнем и сыростью, где каждое сказанное слово вырвавшись звонким эхом терялось тут же в сырых стенах. Письмо, что пришло вчера, сообщало, что в Дорне все наладилось — как только его жена ступила на жаркие земли, пришли долгожданные дожди. «Когда же ты вернешься ко мне, Дейнерис? Когда принесешь солнечный свет в Королевскую Гавань?» — думал Бран, лежа в своей королевской кровати. «Ты должен беречь силы и дарить их только чардреву», — твердила Дитя Леса. И Бран берег их, копил по капле, каждый раз, как прикасался к белой гладкой коре, становившейся сильнее и толще с каждым днем. Древо становилось крепче, как и он, все больше затягивая его разум в прошлое. Пока ему хватало сил сопротивляться, и в этом монотонном, туманящем голову времяпровождении, он находил выгоду и для себя, чувствуя, что, одновременно срастаясь с древом, и сам становится сильнее. Сегодня, он точно знал это, в этот день, когда вся Королевская Гавань скрыта за пеленой дождя, и даже редкие кровавые листья больше не видно с высоты его башни, сегодня он вдруг отчетливо осознал, что даже скованный своим больным телом, он принадлежит только себе и может делать все, что захочет. Тяжелое одеяло давило на грудь, но члены, уже скованные сном, не могли пошевелиться, и в радостном предвкушении он провалился во тьму, став свободным разумом. Островки зеленых холмов и лесов, горы и змеистые реки промелькнули в секунду его сна, пронзив мгновеньем все Шесть Королевств до самых берегов Дорна. Серо-желтый песок забрезжил в дребезжащем мареве, и он ринулся вниз, до головокружения, сквозь эти прозрачные рыхлые облака, к веренице всадников и повозок. Теперь он знал, что находится в теле птицы, чувствуя, как сильные крылья отталкиваются от плотного, теплого воздуха. Вряд ли он был теперь вороном: слишком много мощи ощущалось в теле, но это было и не важно - наполненный какой-то живительной силой, он просто знал, что должен следовать за своим чутьем. Здесь, в этих небесах, в этой просохшей под солнцем местности, явно что-то было, то что давало ему ту отчаянную жажду жизни, и эту странную свежесть и ясность в голове. Не разглядывая лиц, видя лишь силуэты, он знал, что большинство из каравана — это люди Принца, а эта маленькая фигурка на лошади Дейнерис, его жена. Бран улыбнулся внутри себя, поймав на самообмане — ее серебристые волосы трудно было спутать с чем-то другим. Раздражение волной толкнуло его планирующее тело, когда он пролетел над Джоном, и он предпочел не думать о нем — не хотелось портить этот прекрасный полет, это чувство свободы. Где-то тут должен быть и Тирион со своей забавой, со своим самообманом — Гейбом, и Серый Червь, с маниакальным упорством отдающий свою жизнь и свободу своей королеве. Все они тут, и все направляются в замок за той полосой гор, в Северный Оплот Дорна, вотчину лорда Радзихилла. Острые скалы, наполняясь красным закатом, быстро пронеслись внизу, и, сквозь чернеющую тьму, он вынырнул в стремительно все заливающий солнечный свет, где средь курчавой зелени и острых кипарисов чернели разрозненные башенки замка. С южной стороны казалось, что дорога в замок, извиваясь меж скал, ведет в гущу спутанных сосен и лишь подобравшись ближе Бран увидел серый неказистый барбакан, изъеденный мшистыми трещинами, и овитые плющом зубчатые стены, давно потерявшие свое величие. Большая серая башня, скорее пузатая, чем высокая, очевидно была главной, все же остальное казалось каким-то нестройным нагромождением средь узких путаных ходов, нелепых окон, упирающихся в стены и неухоженной зеленью. Но все же все это лишь казалось верхушкой чего-то большего, тут присутствовала незримая тайна и он чувствовал, что именно она влечет его сюда. Он должен пробиться сквозь эти старые выщербленные стены и стоптанную землю… Он снова был птицей, но теперь меньше, чем тогда, над растянувшейся вереницей людей и лошадей, легкой птицей, с тонкими воздушными косточками, едва справляющейся с сильным прибрежным порывом ветра. «Я слишком высоко взлетел», — понял Бран и попытался спикировать ниже. По наклонной рампе, ведущей из узкого высокого проема, вдоль разросшихся кустов роз шла Дейнерис, звонко стуча сапогами по мостовой. Ее брошь, сцепившая на груди плащ, блеснула на солнце, ослепив Брана, а когда он снова посмотрел на нее, его жена улыбалась ему, глядя на яркий свет сквозь пальцы прикрывающие глаза. Она конечно не знала, что птица — это Бран, Ее Король, для нее он был всего лишь замысловатой зверушкой, что борется с волнами ветра. «Наверное, я забавен, раз так привлек ее внимание». Рядом с ней шел высокий мужчина, чью худую, сгорбленную фигуру обтягивал черный бархат. Он тоже посмотрел на него, и на остром бледном лице его, в темных глазах с опущенными уголками, ничего не отразилось, словно и не было его, Брана, а была лишь пустота. — Какая забавная птица, — прозвенел ее голос. Мужчина, очевидно хозяин этого замка, склонился к Дейнерис и осторожно прикоснулся к локтю своими бледными крючковатыми пальцами. — Если Королева пожелает, мои слуги изловят ее, — сказал он тихо. — Не стоит, лорд Радзихалл, пусть будет свободной, — она улыбнулась, теперь уж ему, и продолжила путь. — Ведь вы понимаете важность свободы, как никто другой. Радзихилл развел руками и покачал головой. Его поседевшие редкие волосы встрепенулись от ветра потрепанными перьями. — Если вы о том недопонимании с Принцем и со страхами Солнечного Копья, Королева, то клянусь всеми богами, что у меня нет никаких скрытых мотивов. Да, я отказался от этого брака, но лишь потому, что не хочу причинить боль и страдания юной девушке. А не потому, что боюсь в будущем нарушить наш союз. Я верен Короне, Королю Брану и своему Принцу, — он склонился позади ее спины, но Дейнерис даже не обернулась, свернув и спустившись с рампы в проход низенькой стены. Впрочем, его уверения не остались незамеченными: — Кстати, о девушках, когда мы сможем навестить их? — О, Королева, невесты Кузнеца ждут не дождутся встречи с вами! Нам только надо выйти за стены моего замка. И… — он снова остановился. — Не желает ли Ваша Светлость взять с собой своих людей? — Мне здесь есть чего опасаться, лорд Радзихалл? — Конечно же нет. Конечно же нет, — снова повторил он, поглядывая из-под склоненной головы болезненными глазами. Этот лорд не нравился Брану. Бран, перепрыгивая с ветви на ветвь вслед за ними, прокрался дальше, через сад, сквозь арку ворот и дальше, по мощеной дороге с выемками, ведущей на пригорок. Там, на утесе, в бледно-розовых цветах и узких блеклых листьев густо растущих деревьев, расположилось здание с высокими окнами и каменной террасой, над плоской крышей которого реял густой черный дымный столб. Внутри на скамьях сидела дюжина девушек, преимущественно совсем молоденьких. Одна была явно постарше, дороднее, укутанная в ярко-желтую ткань и платок. Женщина, завидев вошедших, махнула рукой, и только что доносившийся щебет веселого разговора смолк, и все девушки встали и склонились в почтении. Руки некоторых девушек были грязными и сырыми, как и их скромные серые одежды, а передник маленькой женщины с торчащими черными кудряшками из-под платка, весь в разноцветных пятнах, был словно усыпан безумными цветами. Только сейчас Бран понял, что оказался в гончарной мастерской. Круги, блестящие влажной глиной, плошки с яркими красками и длинные ряды вдоль стен, уставленные чашками, тарелками и кувшинами. Дальше, за проходом, прикрытым тяжелым покрывалом, очевидно была печь, дым от которой и возвышался над зданием: Бран чувствовал ее жар и слышал трещащие звуки и шарканье закаляющейся в огне глины. — Еще рано, Кастодия, а девушки уже вовсю трудятся, — обратился Радзихилл к женщине, — Королева Дейнерис желает, чтобы сегодня они отдыхали. В честь ее прибытия. Одна из женщин охнула, приложив измаравшуюся ладонь к щеке, пораженная добротой Ее Королевы, а Дейнерис, не боясь испачкаться, склонилась, взяла ее за руки и обняла, поглаживая по гладкой черной головке. — Как зовут тебя, дитя? — Рената, Ваша Светлость, — пролепетала она. — Рената пришла к нам в прошлое полнолуние, Королева. Голодная и избитая, она искала помощи и утешения. И мы конечно же не отказали ей: приют Невест Кузнеца всегда примет любую заблудшую душу. — Несчастная, оставшись без родных, — подхватила, волнуясь, слова своего лорда Кастодия, — скиталась по портам и борделям, но некоторые женщины, как бы не была жестока к ним жизнь, всегда стремятся к свету, а не в мглу и пропасть разврата. Лорд Радзихилл организовал этот дом для таких, как она, дав шанс в добродетели и труде вылечить свою душу и окрепнуть. Дейнерис взяла из рук другой девушки пузатый маленький чан, так и застывшей, с распахнутыми желтыми глазами и торчавшими из-под подсобранного платья голыми коленками, испачканными красками. — Что это будет? — Ночной горшок, — едва сдерживая алую улыбку на тонких губах, вкрадчиво сказала она, — Королева, — и хихикнула в ладошку. — Очень мило. Я бы добавила больше зеленых красок. И он слишком красив для горшка, — она отдала посуду в тонкие руки и снова обернулась к хозяину замка. — Некоторые септоны утверждают, что боги создали нас из глины. И, похоже, ваши девушки сами снова строят свою жизнь, крутя гончарный круг и сами расписывают ее красками. Как этот кувшин, — Дейнерис взяла со стола маленький кувшинчик, яркие синие завитки вокруг которого сплетались с белыми и зелеными. — Это не просто рисунок — это какая-то надпись, на каком это языке? — Я знал, что Королева Драконов красива и умна, но вы обладаете еще и поэтическим талантом. Простите, Ваша Светлость, за мою наглость, — Радзихилл опустил голову. — А на кувшине древний дорнийский, — он произнес несколько слов, издав хрипящую и резкую речь. — «Дни человека — как трава, расцветает цветком, но жаркий ветер превратит его в пыль и тлен, и не останется ничего, исчезнет когда-нибудь даже память о нем». — Как красиво и грустно… Но ваши кувшины останутся, — она снова повертела его в руках. — Я не видела таких. — Работниц у меня совсем немного, а покупатели в основном только в Дорне. Но я конечно же подарю вам все, что приглянется. Дейнерис поставила кувшин на место и взяла в руки какую-то бело-голубую фигурку. — Матерь. Это она? — и получив утвердительный ответ, улыбнулась, но лишь на секунду. — Вы вполне могли бы найти общий язык с Принцем и, что важней, с его женой. Она достаточно набожна и часто посещает септу. Но что-то мешает этому, вашему доверию, их вере в вашей верности. Что же, лорд Радзихилл? — М-м… — Дейнерис все же удалось смутить его. «Она такая, Радзихилл. Моя жена такая». — Жена Принца, Мюрей, в последний мой приезд дала понять, что ей не близки мои благородные порывы, что я делаю ради этих женщин. Кроме того, ей не очень по нраву мои принципы — считать, что не боги даруют нам благодетель, а лишь сами мы в ответе за себя. Я вовсе не против сложившихся в Вестеросе традиций, Ваша Светлость! — поправившись, быстро сказал он. — Но простите меня, считаю, что вера в Семерых ли, в Старых Богов или, х-м-м, в Красного бога, это лишь средство, лишь малая часть нас самих. Простите мою наглость. — Осторожнее, — голос ее был так тих, будто бы она боялась, что кто-то услышит. — Разве вы не знаете нашего Короля? Или не слышали моей истории? Все знают, что мой муж может видеть и слышать то, что находится за тысячу лиг от столицы, пользуясь дарами своих древних богов. — Вы сами сказали, он лишь пользуется их дарами, но он — это он, Брандон Старк, Наш Король. Она рассмеялась, легко и весело. — Вы поймали меня, и то верно! А вы хитрец, лорд Радзихилл, — она пошла вдоль стеллажей с посудой, останавливаясь и рассматривая особо приглянувшиеся экземпляры. Девушки уже ушли, и пустое помещение стало похоже на заброшенную мастерскую, где, если не считать Дейнерис, тихо шуршащую вдоль стены, не было никого и ничего живого, кроме яркой полосы солнечного света и танцующей пыли. Радзихилл, стоя в затененном углу, казался тусклой статуей из собственной глины. Птица, щелкнув клювом, села рядом с Браном и моргнула своим желтым кожистым веком, дернула сизо-красной головкой. Истошный трещащий крик, раздавшийся из ее разинутого рта, опять привлек внимание Дейнерис: — Снова она! Та птица! Большие руки Радзихилла замахали прямо у него перед глазами, и Бран, не желая быть пойманным, или даже прибитым на месте, бросился прочь, яростно взмахнув крыльями. С округлого потолка, сквозь смазанную тусклую мозаику на него смотрели плоские, угловатые лица. Их фигуры, выложенные стройными рядами, брели куда-то, выставив вперед круглые, все в старых трещинах, ониксовые мечи. Эхо голосов разлилось под сводами и Бран сначала подумал, что снова проваливается в прошлое, но нарисованные войны все так же оставались на месте, искажаясь и проваливаясь пред его глазами от каждого взмаха крыла. Из мрака прохода он влетел в пещеру, освещенную косыми солнечными лучами. Солнце, упорно пробивающееся сквозь резные серые створки, освещало помещение с высокими расписными потолками: лавки и широкие стулья, испещренные завитками резчика, с пестрыми накидками и подушками, так любимые в Дорне, пара кадок с пальмами по углам, чьи высокие иссохшие узкие листья свесились до самого пола. Потухший высокий камин и плетеный красно-черный ковер, в углу высокая пузатая ваза, и синие ромбы, переплетенные кругами на ней, рисовали явно не те Невесты Кузнеца, что Бран видел совсем недавно. Если бы не Джон, расположившийся на одной из лавок, и Тирион рядом, можно было подумать, что это место совсем не жилое, что даже слуги давно не заглядывали сюда. Слишком мрачно и холодно, так показалось ему. — Может, поставим сюда? — раздался знакомый голос. Перед лавкой стоял высокий узкий столик, на котором расположилась доска для кайвассы. Бран узнал ее: слишком бледные, чем обычно, зеленые квадраты и обломленная гора — это был набор для игры, принадлежащий Тириону, они даже иногда играли со своим десницей. Это было скучно, Тирион слишком долго думал. На трехцветном поле уже были расставлены фигуры, но места для дополнительных полей не хватало. — Да, пожалуй, — деловито ответил Тирион и, аккуратно придерживая доску, они переставили ее на лавку. — Куда ты поставил дракона? Слишком далеко. — Ты сам сказал, что ему подвластны даже горы. Он в любой ход может оказаться там, где захочет, — Джон потер загорелые руки о колени и Бран с удивлением увидел кожаный браслет, украшенный бронзой на его руке, чуть выше локтя. — Да, я так сказал, но все равно, зачем так далеко? А… все равно, — он махнул рукой и ухмыльнулся. — Давай, ходи. Я даже дам тебе фору в два хода, — Тирион легко запрыгнул на низкую лавку и свесил ноги с двух сторон. Он потянулся к полу, где под лавкой стоял кувшин, но не слезая снова это оказалось проблематичным. Джон вздохнул, покачал головой, и, подняв кувшин, налил в бокал красную жидкость. — Держи свое вино. И поблажек мне не надо, — упершись в колени он задумался, нахмурив черные брови на загорелом лице. Волосы Джона за время пути совсем отросли и, хоть и схваченные позади в хвост, свисали справа курчавыми прядями. Большой светильник, свисавший с потолка, не давал Брану твердой опоры и он, взметнув пыль, перепрыгнул ниже, слишком громко хлопнув крыльями. Грозное урчание заставило его птичье сердце вздрогнуть - странно, что он сразу не заметил Призрака. «Теперь ты больше похож на облезлого волкодава, что пасет овец, сливаясь с камнями, чем на снежного волка». Джон обернулся, и его острый взгляд задержался на Бране. — Птица, — бессмысленно изрек Тирион и снова склонился над доской продумывая следующий ход. Лютоволк успокоился и прижал морду между лап, все еще не сводя с него исподлобья мигающего кровавого взгляда. В тихом пыльном пространстве был слышен только скрип сапогов Джона, нервно упиравшихся в плитку пола, и глухой стук фигурок об доску. Но если прислушаться, то из окна доносился свежий шелест моря и какой-то человеческий звук. И неприятный крик далеких чаек. Бран подумал, что уже прошло, наверное, слишком много времени и что, если его опять найдут поутру с белесыми закатившимися глазами и в беспамятстве, то опять, в который раз, он вынужден будет выслушивать причитания Альвинга, о том, что он Король и должен больше думать о своем здоровье. Стоило ему подумать о Королевской Гавани, о том, что придется вернуться, как маленькое птичье сердце наполнила ядовитая тоска, и все его существо запротестовало. «Не сейчас, пожалуйста, чуть позже». Позже он вернется и честно выполнит весь свой долг: подпишет указ об отправке обозов к Лунным Горам, даст добро Бриенне на добор рекрутов и наконец запретит септону набирать в тайне прокаженных серой хворью в свой приют. Как будто он, Бран, и не знает об этом. «Глупый старик…» — Ха! — неожиданно воскликнул Тирион. — И нет твоего всадника. И слон, твой слон… Думаешь, этот пеший тебе поможет? Осторожно Джон, будь это настоящий бой, тебе бы не поздоровилось. — Спокойно, Тирион, это я играю в первый раз, а не ты. И в настоящем бою нельзя двигать горы, а противник не видит, где стоит каждая из фигур. — Есть шпионы и есть опыт. Разве нет? — Копье пронзило лучника, — довольно сказал Джон. — Кстати, как надолго вы планируете задержаться здесь? Корабль должен прибыть через день или два, но Эли с утра был уверен, что мы пробудем здесь не менее недели. Для меня это слишком долго. — Так мечтаешь вернуться за Стену? — Давно пора. Тирион помолчал и, потерев лоб, медленно протянул: — Знаешь, Джон, а ведь я так и не отправил письмо Брану. О том случае. Когда Королева пропала. — Может это и к лучшему, — едва разобрал бормотанье Джона Бран. — Но ведь он все равно узнает. Ты ведь знаешь своего брата. А вас не было два дня. Вас вдвоем. Бран знал, что подобное может случится, но все же известие об этом неприятно кольнуло его. «Ты казалась такой твердой в своих убеждениях, моя жена. Такой раскаявшейся. И что ж? Стоило тебе оказаться надолго рядом с Джоном Сноу, как ты забыла и обещания, и честь». Он недовольно захлопал крыльями, а Призрак снова заворчал. Волк встал и, потягиваясь, подошел к ряду полок, на котором восседал Бран, любопытно тыкаясь черным носом в красное полированное дерево. — Призрак! — Джон так посмотрел на птицу, что Бран нисколько бы не удивился узнав, что он знает, кто заточен под этим ворохом перьев. — Это просто чертова птица. Просто птица, друг, — он обернулся к Тириону. — А ему и не надо ничего говорить, даже если он сам об этом и знает. Так будет лучше. Для всех. Я знаю, что твой легкий всадник не жилец, и ты это знаешь. Но нам не обязательно говорить об этом. Может быть, кто-то из нас достаточно глуп или недальновиден, чтобы не заметить угрозы, или же я просто могу подыграть тебе, взамен на что-либо. Пеший на пешего, — он склонился к доске, словно игра и жизнь - все это было на одном поле. Из красно-сине-зеленых клеточек. — Хорошо, Джон, пеший на пешего. И я столь великодушен, что даю тебе подсказку — мой всадник может быть спасен. Ты не видишь пятого варианта. И это только то, что вижу я. А насчет отплытия, то мы отправимся, как только прибудут корабли. А пока королева занимается своим любимым делом — спасает заблудшие души Дорна вместе с лордом Радзихиллом. Ты слышал об его приюте? Заведение для местных шлюх, что решили встать на дорогу чести. Правда, насколько я знаю, не каждая выдерживает это мучение трудом и молитвой. Они приходят… и снова уходят в никуда, — Тирион бормотал, думая над следующим ходом. — И я не удивлюсь, если однажды узнаю, что вдовец использует их по назначению. Хотя так для них даже лучше, здесь они в тепле и безопасности. — Это счастье, когда у тебя есть второй шанс. Как игра в кайвассу, мы можем снова и снова расставлять те же фигуры на доске. Ты можешь проиграть, как сейчас твоя катапульта. И, скажу тебе по секрету, твой король тоже в одном ходе от смерти. Без вариантов. — Как? — Тирион поспешно допил бокал и, всплеснув маленькими ручками, склонился над доской. — Ты обманул меня, Джон! Я не ждал такого коварства. Джон засмеялся. — Ты сам обманулся. Недооценил меня. Но не расстраивайся Тирион, это всего лишь игра, и мы можем начать сначала. — В следующий раз я не буду столь беспечен. Теперь я знаю, на что ты способен. — В жизни у тебя бы не было следующего раза. Тирион слез с лавки и, устало проковыляв к широкому креслу, взобрался на него с кувшином и чашей. — Но и в жизни есть место чуду. Эти девушки, Невесты Кузнеца, я хоть и наполнен скепсисом об их чудесном исправлении, но все же… Хоть у одной может есть шанс, а это уже неплохо. И наша Королева. То, что с ней произошло… — тише сказал он. Джон ничего не ответил и, снова потерев по коленям, стал прибирать фигурки. Бран ничего больше не хотел слушать о Дейнерис, о ее втором шансе и о том, как она им может воспользоваться. Потом, когда она вернется к нему, когда Джона больше не будет рядом, он может и напомнит ей о том, что случилось здесь, в Дорне. Так, между делом, вовсю проявив свое благородство и прощение, заставив ее в очередной раз поверить в его добрые помыслы. Но ведь они такие и есть, ведь он только желает сделать мир лучше, и без нее ему будет невозможно это сделать — это и есть смысл ее второй жизни, то, для чего боги дали ей второй шанс. «Так и есть, дорогая Дейнерис, все остальное не имеет значение. Мы вместе, ты и я, сделаем это». Он вылетел в сад, на теплое солнце, где средь спутанной листвы, в шорохе листьев и ветра, застыло спокойствие. Бран бы тоже хотел жить в таком замке, за старыми камнями, скрытом от посторонних глаз высокими стенами, где каждый день вон с той высокой башни можно наблюдать, как солнце садиться за горами или восходит над морем. Двое дорнийских стражников прошагали по двору и скрылись за обвитым плющом забором; из дома, в котором он сейчас был, вышел Джон и, оглядевшись, направился в сторону прибрежного бастиона; Призрак, мельком взглянув на Брана, поплелся за хозяином следом, обнюхивая каждый куст. Вся эта беспечность казалась обманчивой, Бран почти желал этого. Большой, скорее широкий, чем высокий донжон с выпуклыми на стенах камнями чем-то отличался от остальных строений. Холодок прошелся по птичьему хребту и Бран понял, что должен непременно туда попасть. Он быстро перелетел с ветки на маленькое узкое окно на самом верху и заглянув внутрь увидел лишь что-то вроде кабинета — стол посредине, перо в чернильнице и ворох бумаг. На стене висела круглый обруч, спутанный, как паутиной веревками и украшенный перьями. В углу оскалило зубы чучело большой кошки с мутными бусинами искусственных глаз. В комнате никого не было, и Бран осмелился проникнуть внутрь. Он подлетел к столу и, взмахнув крыльями, чуть не смахнул листы. «А я все же значительно больше вороны», — подумалось ему. Бумага не была пуста или исписана, на большинстве листков были какие-то схемы, круги и цифры. «Лорд хочет выкопать новый колодец?» — черный круг, толсто очерченный, и маленькие канавки вокруг больше ничего ему не напоминали. Тут же стояла шкатулка, испещренная малахитовыми изгибами. Склонив голову, Бран увидел, что крышка уперлась о крючок и эта черная щель словно манила его. Он легко поддел ее клювом и откинул. Внутри лежал свиток, желтый от времени, кусочек блекло-голубой ткани, вроде шелковой ленты и прядь светлых волос. Женские волосы, сразу решил Бран, память о ком-то — жены, любовницы, дочери. Но кажется, у лорда Радзихилла не было дочерей. Волосы ничем не пахли. Бран в теле птицы вообще не различал человеческих запахов или иных, незнакомых птицам. Но он чувствовал их — резкие и раздражающие, и не мог понять, что это значило, будь он сейчас человеком. Но локон, скрученный завитком, ничем не пах, он был словно не настоящий. Мертвый. «Но и кто будет хранить волосы того, кого можно увидеть?» Бран осторожно расправил клювом волоски, решив, что женщина, которой они принадлежали, была молода, ведь седых волос не было. Завитки медленно шурша по дну шкатулки снова свернулись в круг. «Она была упряма». Он, так же упрямясь, снова расправил их, ловя себя на мысли, что занимается сущими пустяками. Склонив в очередной раз глупую птичью голову, в глазах потемнело, и он, лишь успев подумать, что на этот раз окончание его путешествия не так уж и плохо, полностью расслабился, отдавшись всем телом на волю времени и пространства. Кости болезненно ныли, а живот свело, зря он понадеялся на удачу, иногда возвращаться было совсем тяжело, но ничего, он справится и с этим. Еще пытаясь совладать с головокружением, надеясь, что рядом никого в этот раз не окажется, Бран открыл глаза. Он не увидел своих покоев, спрятавшейся вверху лепнины или Альвинга — мутные, блекло-болотные маленькие глазки смотрели на него. Сероватые белки словно наполненные слизью подергивались в коричневых старческих веках без ресниц, а в нос ударил едкий запах. Так пахнет болото с трупами, оставшееся на солнцепеке после боя. Глаза отодвинулись вглубь и перед ним оказалась старуха, круглая и дряблая, с обвисшими жабьими щеками. — Что с тобой? — пробулькала сдавленно она, шепелявя тонкими белыми губами. — Твои глаза, — она отвернулась и, шаркая, пошла в темноту, посильнее натянув на плечи замусоленную овчину. Но Брана сейчас беспокоили не глаза, а то что его руки были задраны куда-то кверху, и он не мог ими пошевелить. Плечи болезненно заныли, а в низу живота словно горел огонь. Он сразу понял, что он — это все еще не совсем он — ногами он словно упирался в лед, жгучий и колючий. И он был скован, поэтому его руки были задраны над головой. Чужое человеческое тело, слабое и плененное, безвольно висело в каком-то подвале с холодными стенами. Посмотрев вниз, он увидел свои голые ступни, узкие и грязные, и пошевелил ими, тут же замерев от новой порции холодных иголок. На нем было платье, а значит он был женщиной, в чем-то провинившейся и теперь наказанной, и вряд ли справедливо. — Кто я? — вопрос вырвался сам собой. Голос и вправду был женский, молодой и тонкий. Старуха, отделившись от пятен скачущих свечей, снова подплыла к нему и, приблизив огонь к лицу, обеспокоенно посмотрела. — Бедняжка. Совсем выжила из ума, — Бран дернулся, не в силах больше быть этим, и застонал от боли. — Ничего, все пройдет. На вот, я припасла, — она что-то стала заталкивать ему в рот, пахучее, похожее на застывшую смолу. — Тебе станет легче, — он закашлялся и слюни потекли по подбородку. — Эка свинка. Ты свинка, — засмеялся беззубый рот, а толстые пальцы грубо стали вытирать лицо. Он должен был вырваться из этого тела, и как можно скорее, но сил совсем не было. Сквозь прикрытые веки Бран наблюдал за своей мучительницей. В темноте, в окружении редких оплывших свечей, старуха, бормоча, копошилась над каменной столешницей, на которой были разложены пучки трав и какие-то корни. Огромная голова козла лежала тут же, в крови и вони, высунув опухший синий язык. Смешав очередную порцию зелья, она обращалась к этой голове и что-то говоря обмахивала ее тряпкой, будто бы сгоняя надоедливое насекомое. Из корзины она достала белые корешки, такие белые, что Брану показалось, что они светятся в потемках. «Чардрево», — почти радостно догадался он. Там же были сухие листья, которые она с хрустом ломающихся костей истерла в своих руках и отправила в большой чан. Ему бы только притронутся к этим корням и тогда он сможет стать свободным. Бран вздохнул и облачко пара слетело с его губ. — Эй! Эй! — попытался он снова привлечь внимание ведьмы. Старуха обернулась и, посмотрев так, словно его не существовало, снова занялась своим чаном. Когда поднатужившись и совсем утопив свою бесформенную седую голову в округлых плечах, она потащила его в центр пещеры, только сейчас он увидел, что посреди находится что-то вроде колодца, и тусклый блеклый свет идет из его центра. Еле водрузив туда чан, распластавшись на каменном округлом плато, ухнув, она тут же отпрянула, а по краям ее посудины вспыхнуло голубое пламя. Содержимое забулькало, выплескиваясь наружу светящимися зеленоватыми брызгами и жабье тело передернулось, как студень. Сама она стала ходить вокруг своего варева и обмахивать чан пучком сухих трав, завывая и словно молясь. Голос ее делался громче и сильней, возносясь к покрытому изморозью своду и наконец стал чище, и будто бы помолодел. Она взвыла и, схватив чан, опрокинула его содержимое прямо в огонь, и все ухнуло и, вспыхнув, скрылось в тумане, даже ее голос, а дыханье сперло, как в лютый мороз. Когда Бран смог снова выдохнуть и дым рассеялся, старуха снова стояла прямо перед ним. Лицо ее немного разгладилось, а глаза стали больше и ясней. Она словно помолодела и уже не была похожа на жабу. — Ну, как я тебе? — она провела рукой по спутанной копне волос, в которой появились черные пряди. — Добрый лорд говорит, что с каждым разом я становлюсь все краше. — Дай мне корни чардрева. Прошу тебя, — на удачу попросил Бран. Горло ужасно саднило. — Что? Я не слышу тебя. Бормочешь вечно, — ее веки съежились, а щеки снова стали обвисать. Старуха приблизилась к его лицу, обдав своим затхлым запахом и прошептала ему на ухо: — Я знаю, чем вы занимаетесь с добрым лордом, когда он приходит сюда, — она победно посмотрела и, к ужасу Брана, схватила его между ног, пытаясь проникнуть сквозь ткань подола пальцами. Хриплый смех и вонючие брызги ее слюней заставили его зажмуриться. Но эта мерзкая близость послужила ему на удачу — теперь он видел себя. Ту, что служила ему только что телом. Бледное худое лицо девочки и черные испуганные большие глаза, но разглядывать и жалеть было некогда. Тело старухи совсем не болело, хоть и было тяжеловато. Он бросился к столу и схватил корни, ощутив всем своим рыхлым старческим жиром и хрупкими костями волнение. Заглянув в корзину увидел несколько иссушенных бурых листов и понял, что должен сделать, чтобы в конец освободиться из плена чужих тел. Ему уже приходилось есть плоть чардрева, пить кровь Старых Богов. Пусть и сухие, листья должны были ему помочь. Девушка застонала. Ему было некогда жалеть ее, было слишком мало времени. — Прости, — сказал он ей, и черные глаза удивленно расширились, не веря в извинения. — Хорошо, хорошо, ладно, — она, пусть и недолго, служила ему пристанищем, и он не должен быть не благодарен ей. На столе он нашел большой нож и, когда приблизился к девушке, она вжалась в стену. — Успокойся, я разрежу веревки, — не смотря на размеры, нож был тупой и ему пришлось постараться, прежде чем последняя веревка ослабла и дрожащее худое тело рухнуло на пол. — Прости, — он снова бросился к столу и стал жевать листья. Сухие и острые, они липли к небу, застревали в горле, вызывая кашель, но он съел все до капли, до последнего кусочка, чувствуя боль и привкус крови во рту. Он сел, опираясь на стену и обнял свое большое тело руками, ожидая, когда будет результат. Ничего не происходило. Он был жирной старой женщиной, грязной ведьмой и сводницей. Брану стало страшно. Уж лучше бы он оставался в молодом теле. Девушка, забившись в угол, тихо всхлипывала, натягивая на свои худые коленки остатки платья. «Тут что-то должно быть еще. Должен быть выход. Как я оказался здесь?» Его что-то влекло сюда, поэтому он тут и оказался. Но он в ловушке. Когда он лег спать в теле Брана Старка, он попал в Дорн. Потом видел Дейнерис с лордом Радзихиллом. Потом Джон и Тирион. Не из того приюта ли эта девушка? Сейчас это было не важно. Потом он влетел в кабинет, принадлежащий Радзихиллу. На бумагах которого были какие-то рисунки. Бран подошел к круглому камню и только притронувшись к нему снова ощутил холод. «Тут чертовски холодно». Посреди камня мирно горел слабый костер, только пламя было в нем необычное — голубое. Он протянул руку, думая, какого свойства этот огонь, холод или жар ожидает его? Странный скрип с другой стороны побудили его повременить с этим, здесь был кто-то еще. Что-то шевелилось в углу, по ту сторону странной ледяной жаровни. На плоском камне лежало тело. Тело женщины, судя по длинным седым волосам и тонким чертам лица. Верней тем, что от него осталось. Это был скелет, обтянутый кожей, серой и сморщенной, как скомканная бумага. Глаза ввалились в глазницы и теперь уж не было понятно, какого они были цвета и как сильно блестели. Странно, но Бран совсем не испытывал отвращения или страха, быть может из-за того, что этот живой труп был знаком ведьме. Рука, перехваченная оковой на цепи, медленно поднялась и, едва прикоснувшись к нему, снова упала. Мумия словно вздохнула воздух и открыла рот полный крупных серых зубов, замерев так на мгновение, а потом медленно выдохнула со свистом. Тонкий палец тихо скреб ногтем по камню, как заведенный, а впалая губа подергивалась на зубах. Бран не мог отвести взгляда, все больше погружаясь в эти пустые глазницы со сморщенными яблоками внутри. Теперь он стал ею. Стал трупом, с тонкими костями и сухой кожей, с тленом вместо сердца внутри. С местом в разуме, то что можно было им назвать, в котором была лишь пустота и отчаяние, за которое цеплялось это существо, ибо иного оно не чувствовало, а тоска и отчаянье было все, что ему доступно в этом мире. Он стал никем и ничем, без прошлого и без будущего, и ему стало все равно и так спокойно. «Зря ты так страдаешь, ничто — что может быть лучше?» «Нет! Нет! Нет!» — карканьем ворона пронзали крики в том месте, где должно было быть сердце. «Нет…» — страх наконец обуял его, а вместе со страхом тело наполнилось жизнью и кровью, и он снова почувствовал опору под ногами. Под крепкими ногами, не старухи или истерзанной девочки. Бран сжал кулаки. Крепкие. Мужские. И шагнул вперед, распахнув двери. — Монти! — Эвелин вскочила с кровати и быстро одернула платье. — Ты так и не уехал? — спросила она дрожащим голосом. Девушка перебирала складки своего подола, что выдавало ее волнение, а потом, отведя глаза, прерывисто вздохнула. Свет падающий из окна за ее спиной, словно застрял золотом в свободно ниспадающих волосах, мягко светясь в завитках, а глаза возбужденно блестели. Бран застыл на месте, не в силах отвести взгляда, и все внутри наполнилось нежностью и трепетом, и чем—то еще волнительным и новым для него. — Эвелин, — ее имя застряло в горле. — Да, Монти, — быстро сказала она, качнувшись на пятках взад-вперед и вглядываясь своими зелеными глазами в его лицо. Из открытого окна послышались голоса и ржание лошадей. — Карета готова. Это твоя карета. Ты уезжаешь, — коротко перечислила она. — Почему ты так смотришь на меня? Он шагнул к ней ближе и взял за руку, четко ощущая ее дыхание на своем подбородке. — Ты… — едва вымолвил он. — Ты такая теплая… и живая. — Что? «Я дурак». Ее рука сжала его руку и потянула на себя, а взглянув вниз, он увидел ее распахнутые глаза и приоткрытые пухлые губы, дрожащие в легкой улыбке. Тело подсказало ему, что делать дальше: их губы сомкнулись и земля ушла из-под ног Брана, обрушив на него всю истину любви. Вместе с этим откровением разум Брана отпустил Монти, и юноша в непонимании отпрянул от Эвелин, оттолкнув ее. — Монти! Монти! — сжав кулачки кричала она ему вслед. Бран бросился за ним, сквозь захлопнутую дверь, по коридору, наполненному гулким стуком его сапог, он должен догнать его, должен объясниться с Эвелин, но чем быстрей он летел, тем дальше был Монти и вконец он совсем потерял его. А потом исчез и сам. Остался только ее полный слез голос, зовущий Монти. И режущие слух крики голодных чаек. За окном барабанил дождь, а он уже который час лежал в своей постели, откинувшись на высокие подушки. Вначале, когда он осознал, что снова не чувствует своих ног, что все позади, он испытал что-то сродни радости, как если бы вернулся домой после долгой изнурительной поездки по Королевской Гавани. Но вскоре это прошло и едва он испытал сожаление, что так и не смог удержать Монти, как в покои вошел мейстер. «Странно, я вроде не приглашал его». Но, как оказалось, еще час назад, он ни в какую не хотел отзываться и встревоженный мейстер взял на себя смелость нарушить покой Короля, и конечно застал его без сознания, с закатанными белками глаз. Альвинг протянул ему чашку с дымящимся чаем. — С медом и мелиссой, Ваша Светлость. В такую погоду надо греть себя не только теплым одеялом, — мягко сказал он. — Спасибо, мейстер Альвинг. За окном громыхнуло так, что задрожали не только стекла, но и чашка в его руке. Горячая жидкость выплеснулась, но он не почувствовал ее. — Ох! — Альвинг перехватил его руку, удержав чашу и поставил ее на столик. — Бетта! — крикнул он служанке. — Принеси холодное полотенце. — Не стоит, — Бран откинулся на подушки и прикрыл глаза. — Оставьте меня. Я устал. — Но Король… Бран быстро поднял руку, вынудив его умолкнуть. — Я сказал, оставьте меня. Мейстер кивнул и, сделав скорбное лицо, поспешил к выходу, завернув по пути вернувшуюся Бетти. Когда дверь, тихо скрипнув, осторожно прикрылась, только тогда Бран смог полностью расслабиться. Плечи задрожали, но не от сырости и холода, а от всего пережитого, едва ли он когда-нибудь так часто менял тела. Он чувствовал себя мулом, что тянул ярмо целый год и вот наконец все оковы спали. Тени прыгали на потолке, танцуя чертями, и все, что случилось теперь казалось безумным сном. Он и хотел, чтобы все это было лишь наваждением, все, кроме ее мягких душистых губ. Бран протянул руку в сторону столика и, не глядя, нащупал маленькое драконье яйцо. Он приложил его к груди, твердый маленький комочек, отдающий слабым частым стуком внутри, и попытался расслабиться и уснуть. Быть может во сне он увидит Эвелин, хотя бы во сне услышит ее смех и почувствует тепло ее рук. Хотя бы во сне, не для Монти, а для него одного, для Брана Старка.