Все ради любви

Джон

При подъезде к порту, Тюленья скала, хмура и острая, была почти пуста, лишь пара тюленей лениво шевелись под мутным солнцем. «Двое — это много или мало?» — спросил его Эли, и Джон пожалел, что рассказал о поверье про то, что чем больше животных встречает корабль, тем удачливее будущий путь. Он и сам не верил в такие сказки, но двое — лучше, чем ничего, так он и сказал мальчишке, и судя по его приоткрытому рту, тот так и не понял, радоваться ему или снова жаловаться. После смены вышитых золотом одежд на простую стеганую куртку, крепкий грубый ремень и человеческие штаны, Эли хоть отдаленно, но стал похож на мужчину. А после того, как за время пути на его лице появилась редкая растительность, узкая бородка и усы, а кожа задубела от соленых ветров, и особенно, когда он молчал, то вполне мог сойти за моряка, недавно вышедшего в море. В Белой Гавани задерживаться надолго они не стали, лишь пополнили запасы еды, да Эли выпросил у Джона час времени, чтобы погулять по городу. Это казалось подозрительным, за время их путешествия Эли все время таскался за ним, как хвост, куда бы Джон не ходил. «Может быть, он хочет встретиться со своими хозяевами?» — Джон давно решил, что если не Бран, то Железный Банк приставил к нему шпиона. Вертя головой в разные стороны, разглядывая крепкие каменные дома с маленьким бойницами под серыми плоскими крышами, устойчивые шпили и белую извилистую зубчатую стену, отделявшую порт от остального города, Эли постепенно скрылся в портовой толпе, среди хмурых моряков, только сошедших на берег, важных торговцев и местных шлюх. Первое, что сделал Джон — это вывел Призрака за белокаменные стены города, наказав ему ждать его у подножья поросшего бурьяном холма. А сам снова отправился в город купить лошадей и забрать Эли. Если, конечно, мальчишка успеет к сроку. Вернулся он в новых сапогах, скрипучих и сияющих, как и его улыбка, и с маленьким изогнутым луком на плече. Но взглянув на лошадей, что купил Джон, наполнился грустью. Они и вправду были неказисты: крепкие и низкие, с торчащей густой шерстью. Но на этих лошадях они могли добраться до самой Стены.  — Что не так? На, держи, — Джон передал поводья одной из лошади Эли и отвернулся, не намереваясь ждать, пока тот придет в себя. — Нас ждет долгий переход, — он все же обернулся, — ни одно судно не идет по Белому Ножу.  — Я знаю. Я тоже слышал, что говорил капитан, — громко сказал он, он словно пытался поспорить. — Вся рыба в реке издохла. Но знаешь, судя по запаху в порту — это и так было понятно.  — Ага, понятно тебе. Тут, к твоему сведенью, всегда так воняло. Просто моряки, рыбаки — они суеверны. Верят во всякое. Смотри лучше под ноги, не хотелось бы, даже не выйдя из города, снова подковывать их. Дорога в этом месте была избита, чернея пустотами и трещинами, поросшими стоптанной зеленью. Изъедены временем были и стены Волчьего Логова, казавшийся на первый взгляд заброшенным старым замком. Но Джон знал, что это не так. В бойницах, больше похожих на выеденные морем и ветром ущелья, в спутанных белых корнях и ветвях старого чардрева, с редкими красными листьями, он видел тут и там выставленных стражников, их чужеродно сияющие под тусклым солнцем доспехи и мутно-зеленые плащи. Они прошли место, которое раньше очевидно было воротами: два трухлявых столба и навес валялись рядом со свежевыложенной стеной. Над этим ровным участком реял в серых небесах флаг Мандерли: белый торс водяного с трезубцем в руке.  — Мрачное зрелище. Эти белые корни — это ваши чардрева, Джон?  — Это одно дерево, — так говорил ему его отец, Нед Старк. — А это старый замок Волчье Логово, когда-то он принадлежал Старкам. Древним Королям Зимы.  — Ты так сказал, что мне уже холодно. Там, за Стеной, ведь холодно?  — Мы говорили уже об этом, тебя никто не заставляет ехать.  — Принцесса не любит холод, — Эли всегда говорил о ней, когда боялся того, что его ждет.  — Вы обсуждали это?  — Что, Джон? — он повел глазами где-то выше его головы, будто бы боясь встретиться взглядом. Стоило Джону спросить о Дейнерис, как мальчишка старался уйти от ответа, и в его сбивчивых фразах сквозил страх. Лишь иногда Эли сам начинал говорить о ней, и Джон, ловя себя на том, что начинает улыбаться, слушал в десятый раз, как они бежали из Браавоса, как долго плыли в море и, что все это странно, что все стало теперь по-другому. Что Дейнерис изменилась, вернувшись в Вестерос, что Грибочек все время его поддевала, и теперь ему, Эли, приходиться ехать на этот ужасный Север, а не ей, кто так туда стремился. Было похоже, что он просто ревнует Дейнерис к Дитю Леса. И каждый раз имя королевы отзывалось в груди сладкой болью. Он бы хотел знать больше: о том, что она думала, когда они встретились снова, о том, что чувствовала, когда он обнял ее в последний раз, что за образы существуют сейчас в ее голове, когда она возможно так же смотрит на это серое тяжелое небо. Теплые ли сейчас ее пальцы? Не плачут ли глаза? Бережет она воспоминания о нем, его взгляде, прикосновениях, поцелуях, или старается забыть? Или же она смотрит сейчас на Брана, смотрит своими красивыми глазами на своего мужа, и в сердце ее зарождается, то, о чем Джон не хотел думать. Но вряд ли Эли знал об этом, он, качая головой и встряхивая пальцами, снова что-то вещал про Грибочка.  — Джон, — донесся сквозь мысли его жалобный голос. — Кажется, дождь собирается — может, останемся? Холодные капли и правда уже мелко кололи лицо, но взглянув на высокие белые стены города, на черные точки птиц, кружащих над ними, Джон покачал головой. Крутые склоны Белого Ножа с серыми наплывами скал поросшие бурьяном постепенно сменились осинами и березами, устлавшие едва различимую дорогу своей желто-красной листвой, и, постепенно темнея, их встретила чаща страж-деревьев, уходящая своими острыми черными макушками в такое же темнеющее небо. Грубые вековые стволы казалось вытеснили все прочее деревья, позволяя расти рядом с собой лишь чахлым осинкам, папоротникам и иногда зарослям голубики или черной малины. Тут были иные запахи и иная тишина, мягкий бурый мох и редкий треск сухих веток, от которого Эли начинал лихорадочно оглядываться по сторонам и сжимать свой золоченый лук, похожий на детскую игрушку. Но это был всего лишь Призрак, снова весело, будто бы сошедший с ума от северных лесных ароматов, выныривающий из кустов. Дорога для лошадей становилось все более непроходимой, и им пришлось спуститься к реке. В этом месте вода шла широким ковром, а со стороны леса древние корни свисали с камней кутаясь в пластах глины и песка. Река здесь совсем не казалась опасной, да и Призрак, не послушавшись его, пару дней назад успел напиться и полакомиться валявшейся на берегу рыбой. Пора было подумать о ночевке, о чем Джон и сообщил Эли, и тот сразу же уселся на большой валун, устало сбросив лук и отпустив лошадь.  — Надо разжечь костер: ночью будет холодно, — Эли устало мотнул головой, но все же послушался и медленно побрел вдоль берега. Глядя на его сгорбленную фигуру, исчезающую в темноте, Джон подумал, что они припозднились с привалом, что завтра снова придется выслушивать стоны и жалобы. Но все же, несмотря на то, что завтрашний день обещал быть трудным, ночь была прекрасной, без луны и звезд, освещенная лишь серебром водного ковра и спокойным плеском реки. Еще несколько дней, и они доберутся до Винтерфелла, а там и до Стены рукой подать. Внутри прошлось волнение, но не от предвкушения скорого возвращения домой. Это был Призрак. Он что-то почуял, что-то знакомое, и Джон должен был это знать. «Сейчас не время, я не один». Ему совсем не хотелось, чтобы он застал его без сознания. «Позже, Призрак, позже». Словно в подтверждение его слов, Эли вскрикнул, снова испугавшись ночного шепота. Прислушавшись, Джон, словно его лютоволк, спиной ощутил неладное. Он встал, сжав рукоятку меча, и бесшумно шагая по песку, дошел до поворота. Сквозь рыхлые, клубящиеся корни было видно двое человек. Он был уверен, что на песке лежит Эли, и, судя по движениям, еще живой; чужой, приставив оружие к горлу, склонился над ним. Ему бы понадобилась секунда, чтобы снести голову этому человеку, но не успел он выскочить из-за своего укрытия, как острая боль пронзила его шею. Резкий разворот, и кто-то отлетел с криком, слишком тонким, чтобы принадлежать опасному мужчине.  — Не дергайся! — только и успел крикнуть он в темноту. И еще не видя, что происходит за спиной, предупредил: — Оставь моего друга! И мы ничего вам не сделаем.  — Отец! — карабкающееся по песку тело, как и голос принадлежали девушке. — А-а!..  — Тихо, — он схватил ее за плечо и встряхнув, снова отбросил, чтобы убедиться, что в ее руках ничего нет. Даже если что-то и было, ведь ударила же она его чем-то, теперь от страха она забыла, как стоять на ногах. — Эй! Она у меня. И у меня нож у ее горла, — соврал он, крепко держа пальцами тонкую шею. Неуклюже барахтаясь в песке, Эли встал на ноги, и в его очертаниях Джон увидел, что он натянул тетиву.  — Эли! Эли! — Джон боялся, что его рука дрогнет и он не выдержит и спустит стрелу. — Опусти лук! А ты стой и не дергайся! И разожги огонь!  — Ра-азжигай о-огонь! — от страха мальчишка стал говорить с еще большим акцентом.  — Я знаю, кто ты, — сказал глухо мужчина, когда костер засиял своим пламенем. — Твой волк. Это не просто волк. Теперь, когда все успокоились, и Джон был почти уверен, что эти люди не попытаются снова хвататься за палки и копье для ловли рыбы, они могли поговорить. Девушка, прижав руки к лицу, всхлипывала и жалась у костра; мужчина сгорбленный бородач, старался быть спокойным, но Джон чувствовал его страх за дочь.  — Иди! — он толкнул ее в сторону отца, и она бросилась в его объятья. Они не пытались сбежать, а просто сидели на той стороне прижавшись друг к другу. — Уйдете утром, а мой волк, которого, как ты говоришь, знаешь, будет следить за вами, — если дать им уйти сейчас, кто знает кого они позовут на помощь. — Не стоит бояться нас, мне нет дела до того, кто вы и что здесь делаете. Просто разойдемся каждый в свою сторону. Они шли с Черной Заводи, бывшие вассалы, так он сам себя назвал, лорда Слейта.  — Поля затопило, как и замок, все погибло. Выйди на Королевский тракт, милорд, нас там много таких, и все идут на юг. Кто в Белую Гавань, кто в Шесть Королевств. А я должен отвести свою дочь к тетке в город, пока еще есть время, — он уплетал уже третью рыбу, жадно впиваясь в ее дряблую плоть. — Не смотри так, мне надо быть сильным, мы едим ее уже несколько дней и здоровы. Это просто рыба, и даже если она проклята, как и эта река, то мы уж и подавно, — капюшон его куртки был натянут по самые глаза, и сам он был похож на косматого зверя. — Один мой сын погиб, сражаясь за Старков, второй за Болтонов, а брат — спасая Винтерфелл от тех белых мертвяков, — его глаз не было видно, но голос говорил, что и сыновья, и брат погибли зазря. — Но я не в обиде, вовсе нет. Просто теперь у меня осталась только она. Неожиданно мужчина откинулся на спину, разбрасывая вокруг себя размякшую на костре рыбу и задергался, как в горячке, хрипя и булькая. Его дочь бросилась к нему и накрыв всем телом и крича: «Отец!», трясла его за плечи, одновременно пытаясь удержать. Призрак, зарычав, встал и медленно двинулся в сторону отца с дочерью.  — Стой. Не подходи, — приказал Джон. С рыбаком явно происходило что-то странное, и это ему не нравилось. — Не трогай их. Наконец мужчина затих, тяжело дыша.  — Так бывает, — дрожащим голосом проговорила девушка, — теперь он будет спать до утра. В темноте ее лицо белело круглой луной с округлыми широкими бровями.  — Джон! Это серая хворь… — Эли склонившись над ним с горящей палкой, сразу отпрыгнул. — Посмотри на его руки — на них пятна.  — Это не хворь, не ври! Это ведьмины пятна! — воскликнула девчонка, хватая отца за руки.  — О, боги, он прикасался ко мне! А ты, Джон, трогал ее шею, я видел. Покажи! — он затыкал в сторону девушки искрящимся огнивом. — Покажи свою шею.  — Перестаньте! Джон забрал факел из его рук и склонился над храпящим мужчиной. Палкой он откинул его капюшон. Лицо было чистым, по крайне мере так казалось. Широкие рукава скрывали ладони, махнув девушке, он подозвал ее, и она открыла его руки. Они и в самом деле были в пятнах, как в синяках. Пальцы казались неестественно толстыми и, что самое худшее, оказавшись так близко к нему, он почувствовал, как они смердели. Как у мертвечины в теплый день.  — Что это?  — Ведьмины пятна, — пропищав это, она сжалась рядом с отцом, спрятав ноги под широкие юбки. — Я ведь говорила. Это не заразно, милорд. Посмотрите на мои руки, на мою шею, — она стала срывать одежду, обнажая плечи и полную грудь, — на мне нет ничего!..  — Не надо, оставь это, — он бросил догорающую палку в костер. — Пойдем, Эли. Пойдем! Лошади, разбуженные, лениво тащились по песку, но Джону хотелось уйти, как можно дальше, и даже Эли не спорил. Они, конечно, не были теми белыми трупами, которых они с таким трудом победили тогда. Просто люди, пораженные какой-то болезнью. Но этот запах гниющей плоти, словно разнесенный ветром везде, до сих пор витал в воздухе, и ему хотелось идти и идти, и не останавливаться. Живое не должно пахнуть мертвым, и не должно так страдать, превращаясь в животное. Такое бывает на войне, в бою, в окружении врагов, но разве сейчас война? Он посмотрел вокруг — только тишина и тихий шорох воды. И этот запах, словно земля разверзлась, и теперь отовсюду тянутся невидимые руки смерти. Он отпустил поводья и подошел к реке, опустившись на мелкую гальку. Кожа омылась водой, прохладной и свежей, веки приятно сдавило, и когда вода стала просачиваться в ноздри, обжигая горло, Джон вытащил лицо из воды и закашлялся.  — Джон! Ты сам говорил, что ее нельзя пить! — возмутился Эли. — Если с тобой что-то случится, что я ей скажу?  — Что? Кому ты скажешь? — спросил он, не понимая, но он ведь знал кому. К чему эти вопросы? — Остановимся здесь, иначе совсем без сна останемся. Засыпая, Джон думал о Винтерфелле, что должно быть Санса не рада сейчас из-за всех этих проблем, с Белым Ножом, дождями и болезнями, но там должна быть Арья, а с его боевой сестричкой ей должно быть куда проще. И он не скажет им ничего: про то, как Бран отправил его по ложному следу, про то, что Санса опять солгала ему, к чему все это? Вопросы, на которые ни у кого нет ответов, слова, что лишь заставляют еще больше лгать. Они снова сыграют в семью, с которой, Джон был уверен теперь, случилось невозвратное, а может, так и должно было быть и даже, если бы все было иначе: и Нэд, и Кейтлин были до сих пор живы, что изменилось бы с этого? А он так и торчал бы на Стене, а быть может и дальше, кто знает, кто скажет сейчас. Может быть, надо было остаться тогда с Игрид? С ее рыжими волосами, поцелованной солнцем, в той пещере. И теперь они, быть может, брели бы по Вестеросу белыми ходоками, по засыпанной снегом мертвой земле. И тогда бы Дейнерис никогда бы не вернулась домой. Туда, где она думала ее дом.  — Хочешь? — Эли протянул ему горсть малины. Поутру они снова вернулись в лес, на заброшенную дорогу, в тень еловых лап и паутин.  — Нет.  — Кто такая Игрид? — Джон посмотрел на Эли, пытаясь вспомнить говорил ли он о ней. — Ты говорил во сне.  — Я не говорю во сне.  — Но сегодня говорил, — он обогнул его сбоку на лошади. — «Игрид, Игрид…» — так ты говорил. Я решил, что это женщина. Я прав? Так я прав! — он довольно заулыбался.  — Была такая девушка, — Джон помолчал, думая, стоит ли ему рассказывать. Никто давно не вспоминал о Игрид. — Была. Она была веселой и…хотела быть счастливой. Она умерла. Она была моей первой женщиной.  — М-м… — Эли замолк и стал разглядывать стриженую желтую гриву своей лошади, методично закидывая ягоды в рот. — А мой первый мужчина…  — Я не хочу об этом слушать, — перебил Джон. Зря он позволил Эли пойти с ним: с такими пристрастиями в любви у мальчишки могут возникнуть проблемы. Не пройдя и полдня, они встретили тех, про кого говорил рыбак. Вереницу людей, изможденных, одетых в рубища, а впереди шел старик с длинным посохом, на котором глухо побрякивал колокол. На лицах некоторых были видны черные пятна, а пока они брели по дороге мимо них, одна женщина отделилась от прочих и упав на поросшие мхом корни задергалась, изрыгая пену и кровь. Никто не обратил на нее внимания, толпа, благоухая ядом, медленно прошла мимо.  — Куда они идут? Зачем? Ведь совершенно ясно, что их не пустят ни в один город, — в голосе Эли сквозило неподдельное сочувствие. — Только найдут быстрее свою смерть. Еще не раз они встретили людей, покинувших свои дома, почти заброшенные поселения, мельницы и пустые овины. Черная Заводь и вправду ушла под воду, ее маковки торчали черными намокшими башнями посреди разлившейся развилки на Белый Нож и Желудевую реку. Деревья шумели где-то там, в вышине, запирая тишину под своей густой кроной. Даже птицы не пели, лишь скрип под копытами лошадей и стук их сердца нарушал тишину. А серое небо Вестероса замерло, изредка проливая мелкий дождь, словно в предвкушении большой бури. Чем ближе они были к сердцу Севера, тем тревожнее и радостнее становилось на душе Джона. А поутру пошел снег, кружась легкими пушинками и смешиваясь с грязью под копытами лошадей.  — О-у! — крикнул Эли, и эхо разнеслось, отскакивая от высоких стволов. Он проделывал эту шутку раз пять, и каждый раз невидимая молчаливая птица или зверь сбивали с ветвей белые крупинки. — А, Север мне нравится!  — Придет настоящая зима — по-другому заговоришь.  — Принцесса рассказывала, что зимой здесь так бело, что глаза слепнут от красоты, а водопады словно поют музыку, разбиваясь об лед, — говорил Эли, а Джон почти слышал ее обманчивый голос, звонко звучащий в снежной пустоте.  — Наверное, у Королевы было тогда хорошее настроение, когда она тебе это рассказывала, — вряд ли ей, потерявшей здесь своего друга, одного из драконов и пол армии, память оставила лишь хорошие воспоминания — это он всегда знал. И не смог дать тогда другого. — А про холод она тебе разве не говорила? — холод, от которого стынут сердца и кровь. Им оставалось всего полдня до Зимнего городка и Винтерфелла, когда на повороте показалась таверна, первый островок, дышащий человеческой жизнью.  — От холода есть шкуры и толстые стены, — Эли кружился на лошади нахлобучив на голову и плечи шерстяное одеяло. — Я сошью себе плащ из медвежьей шкуры. Тем более за Стеной: помнишь, вчера мы встретили тех крестьян, там не все так уж и плохо. Они не соврали? — он посмотрел так, будто бы Джон мог знать это точно.  — Да, не так уж и плохо, — по крайне мере, ему точно будет там лучше. «Зимняя Роза», — Джон едва разобрал облупившиеся каракули на жестянке, стучавшей о стену от слабого ветра. В сумраке помещения за одним длинным столом сидела группа людей, изрядно пьяных, судя по перебивающим друг друга крикам и подвыванию музыканту, который устроился на бочке в углу. Шутовской колпак висел грязной тряпкой, а проворные пальцы быстро щипали струны треугольной ситары, звуки которой, такие же едкие, как дым и запахи местной пищи, заполняли все вокруг. За деревянной округлой стойкой стояла женщина, полная, с зачесанными назад темными волосами и выступающим круглым животом. На складках ее серого платья, на груди, была большая бумажная голубая роза. Завидев новых посетителей, она, не сводя глаз, ловко высвободившись из-за узкой стойки подплыла к Джону, уже держа две больших кружки.  — Пиво, — твердо поставила она посуду на свободный столик между двух опор столбами и смерив их взглядом с близкого расстояния, добавила: — Милорды.  — Мы же не просили, — донеслось из-за спины Джона.  — Пусть, Эли. Спасибо… Роза, — сказал он наугад, и улыбка расплылась в пухлых щеках. — Нам только перекусить. К пиву.  — Есть пирог с говядиной, с рыбой, с ягодой. Медвежья похлебка и репа с дикой уткой, — перечислила она сегодняшнее меню, не сводя с него своих маленьких карих глаз. Она еще что-то сказала, но ее голос потонул в крике разнузданных гостей.  — О чем они поют? — поинтересовался Эли. — Я не могу разобрать слов.  — Не знаю. С пирога они перешли на похлебку, и Эли, едва отхлебнув, выронил ложку. Его глаза расширились, а рот сильно открылся, и он задышал, как рыба, выкинутая на берег.  — Перец! Это даже хуже, чем в Дорне! — он схватил пиво и жадно отпил.  — Просто мясо испорчено. И я сомневаюсь, что это медведь. Скорее старая лошадь, — пиво потребовалось и Джону. Кислое и с душком, как и все здесь.  — …хлоп-хлоп глазками и нету муженька!.. — назойливо донеслось уже в который раз до него. Растянутые струны брякнули дребезгом, мужчины взвыли, раздался стук по столу. — Облезлый пес на юге, сучка на Севере! Так волки превратились в псов! — слова относились явно к существующему положению вещей. Джон бы сделал вид, что не слышит слов оскорбления, но какой-то болван громко взвыл: — Я трахал королеву-Сансу!  — Не ври, Галс! У тебя бы член отсох и тогда бы ты не был такой веселый! — раздался грубый хохот. — Роза, дай-ка сюда еще твоего пойла! Джон уже стоял позади Галса, над его шапочкой с торчащими нитками и космами никогда не мытых волос. Пять пар глаз пьяно уставились на него, все еще не в силах унять смешки. Музыка сразу прекратилась и, быстро взглянув в угол, он увидел, что от певца и след простыл.  — Так о чем твоя песня Галс? Я не расслышал?  — А ты кто? — наглец за столом даже не повернулся, а спокойно отпил из своей кружки. Не успел от поставить стакан, как Джон с силой ударил его по затылку, и его лицо впечаталось разбрызгивая вино и кровь. Он захрипел, дернулся, пытаясь повернуться, но был отброшен на пол.  — Милорды! Перестаньте, все драки на улице! — Роза нервно потирала тарелку и качала своим животом.  — Я просто не хочу слышать подобных слов под стенами Винтерфелла. И, пока я здесь, никто, — он оглядел всех, злых и хмурых мужчин, не знавших жалости и тепла в своем сердце, — никто не проронит ни слова. — он старался говорить, как можно спокойнее, уже жалея, что не промолчал, что поддался своему инстинкту — всегда защищать волков. Тому, чему его с детства научил отец. Джон развернулся и медленно пошел к своему месту, к Эли, застывшему с куском разваливающегося пирога в руке. Кто-то хлюпнул носом, даже Ганс старался не стонать и было слышно, как пол тихо скрипел под соломой от шагов Джона. Есть больше не хотелось. Он просто допьет свое пиво и успокоится.  — А твоя девка не такая смелая, как ты! — донеслось несмело позади. — Это ведь девка? Или твой брат, такой же кучеряшка, как и ты? — все вокруг снова взорвалось гоготом, и кто-то выкрикнул, что мальчишка — почти что девушка в темноте. — Дай нам им попользоваться и иди с миром!  — Джон! — Эли бросился к выходу, но ему наперерез уже выскочил один из них. К нему он притронуться и не успел, одним ударом Джон отбросил его за стойку, прямо в объятья Розы и осколков посуды, а меч сам оказался в его руке. Чьи-то пальцы с зажатым кинжалом остались на грубо сколоченном длинном столе, смешивая густую кровь с разлитым вином. Красное с криком брызнуло из округлой груди, перетянутой пожухлыми ремнями. Один из пьянчуг, совсем молодой, с выступающими зубами в приоткрытом рте вытянув дрожащую руку сполз под стол. Джон толкнул стол ногой, но тот не поддался, лишь качнулся со скрежетом и свечи, чаши, кубки и отрубленные пальцы с грохотом посыпались на пол. — Кто-то еще хочет спеть песню? Люди лежали на полу, поскуливая и больше не желали петь и грубить. Буря, вспыхнувшая в груди, тут же угасла, уступив место усталости и какому-то разочарованию, и он надеялся лишь, что никого не убил.  — Милорд, вам лучше уйти, — со страхом выдавила Роза, прячась в самой темноте, среди покосившихся полок и висящей с потолка кастрюль и крышек. Оставив довольно оживленный Зимний городок позади, Джон и Эли наконец приблизились к Винтерфеллу, по-прежнему величественному и грозному, крепкой громадой возвышающимся на холме. Широкие зубья стен и квадратные башни из толстого серого камня подпирали такое же молчаливое серое небо, а поредевший ближе к замку лес возвышался одинокими черно-зелеными елями в черной истоптанной земле. Лишь два выросших у главных ворот куста белели укрытые прозрачным покрывалом снега. Окошко звонко брякнуло, и Джон устало представился голосу стражника. Наступило молчание, потом он ясно услышал звон лат и шаги, голоса и чью-то торопливую спешку. Снова все стихло, только вдалеке ухала птица и тихое гудение ветра доносилось из леса. Джон снял перчатку и сжал в руке снег с куста. Холодный и сухой, он почти не таял в его ладонях. Наконец за воротами раздался скрип цепей решетки. Двор был пустынен; маленьким желтым пятном торчали какие-то мелкие цветочки, и мимо них, придерживая юбки, к нему шла его сестра. В строгом черном платье и перелине на волосах, она казалась совсем худой и усталость была в ее опущенных плечах и на ее бледном лице. Призрак бесцеремонно выбежал вперед, и она нерешительно остановилась, протянув руку в черной перчатке.  — Джон, — в надтреснутом голосе дрожали слезы. — Джон, — Санса, уже не обращая внимания на Призрака, бросилась к нему и остановилась, так и не обняв.  — Здравствуй, Санса. Королева Севера. Где-то сбоку Эли пробормотал: «Ваше Высочество». Джон оглядел еще раз двор, балкон, высокие узкие окна, кусты с жухлыми листьями, так и не избавившихся от своей зелени, ища то, ради чего он сейчас был здесь.  — А где Арья? — но Санса лишь покачала головой.  — Ты же знаешь ее, — он знал, но Арья так сильно хотела попасть в Винтерфелл, а путь сюда, теперь он тоже знал это, был опасен. — Послушай, Джон, она проплыла весь наш мир, была там, где не были и не будем ни ты, ни я, — успокаивала себя Санса, глядя вдаль. — Быть может, свернула куда-то. Нашла дела интереснее своего дома. «А быть может, она больше не считает Винтерфелл своим домом, как и я». Но все же тревога никак не покидала его. Джон посмотрел на закрытые ворота. Стражники крепко вязали веревки уже опущенной решетке. Их латы теперь украшали не плащи, а оленьи шкуры, торчащие на плечах жестким мехом. С последнего его присутствия здесь что-то изменилось. Или он видел все по-другому, вот и Арья могла изменить свое мнение. Ведь так бывает, когда очень чего-нибудь ждешь.  — Ты усилила охрану. Это правильно.  — Да, сейчас время такое. Да ты и сам видел.  — Ничего, Санса, все наладится, — все что он мог ей сказать. — Тут все изменилось, помню в тот день, все эти цветы, — он улыбнулся, пытаясь подбодрить ее. Теперь вокруг не было чарующих ароматов, только прелый запах холодной земли. — А теперь… Неужели зима? Они прошли вверх, по каменным ступеням, и Джон заметил трещину на белых камнях, Санса лишь вздохнула, приподняв плечи и скривила свой рот.  — Белого ворона не было. Но, думаю, он мог просто не долететь. Мейстер Уолкан думает так же. В этот раз мы неплохо подготовились, хоть эта зима — это несколько неожиданно. Беда в том, что люди, — она резко обернулась, — люди словно забыли, где их дом. Даже Арья.  — А что с рекой? Она рассказала про взрывы в Северных горах, что кланы покинули свои вековые убежища, и теперь часть, что не погибла и не отправилась на поиски лучших мест, поселились в Зимнем городке, а кое-кого она даже взяла на королевскую службу. Люди, которых она раньше и знать не хотела, теперь единственные, в чьей верности ей не приходится сомневаться.  — Даже мой повар сбежал. Слуги. И вернувшись сюда, оказалось, что больше половины гвардейцев забыли свой долг и вернулись в свои замки, — раздосадованная, она сама, не дожидаясь пока кто-то откроет с силой толкнула тяжелые двери. Джон даже не успел ей помочь. — Деревни тонут, от большей части лордов нет никаких вестей. Иногда я думаю, а нужна ли я им? Они вошли в залу, и тяжелый сырой воздух окутал его. Так никогда раньше не было. Мейстер Уолкан встал, звякнув цепями и поклонился. Стол был завален бумагами.  — Вот, пытаемся разобраться с Уолканом, что нас ждет, — указала она на свитки. Санса одним движением руки сдвинула ворох бумаг, и мейстер едва успел выхватить желтый длинный свиток бормоча: «Простите, королева». — Одри! — крикнула она совсем не по-королевски, — Одри, принеси нам горячего вина, и пусть приготовят ужин. И огонь, — ее худая рука, обтянутая в черную шерсть, указала на жаровню. — Пусть разожгут посильней. Она сняла перчатки, и Джон увидел под ее ногтями черное. Его взгляд не ускользнул от внимания Сансы.  — Не бойся, это просто земля, — она отпила дымящееся яблочным ароматом вино. — Мы с Тристи сажали петрушку в теплице. Что? — Санса улыбнулась его удивлению. — Во время той тряски стекла треснули и все мои бабочки и цветы погибли от ночного холода. И мое лимонное дерево. Теперь там растет только петрушка и лук. Мейстер говорит, что зелень спасет нас от болезней, что приходят вместе с дождями и холодом. Не хуже лимонов, — она снова отпила. — Пей. Теперь здесь не так тепло. Стены давно стали холодными: вода, что грела их, остыла или просто ушла. Винтерфелл словно умирал, как столетний старик, отдав уже свою теплую кровь земле, и отдав людей лучшим землям. Он навестил свою мать к крипте: так он почти заставил себя назвать Лианну Старк, ведь это была правда, хоть и звучавшая, как ложь. Все свечи в руках мертвецов были потушены, и их безжизненные каменные лица с мертвыми глазами потеряли то всегда обитавшее здесь напряжение, и он не чувствовал больше, что в камнях, в закоулках гробниц есть нечто, что всегда витает здесь, как частичка былой жизни. Эли, его спутник, был удручен тем, что главный замок Севера погряз в равнодушии и холоде, но все же рад, что хоть на время их путешествие остановилось и можно было выспаться не боясь, что нападут люди с черными руками и безумием в глазах или дикие звери.  — Кажется, ты хотел плащ из медведя, — заметил Джон и передал ему свернутую подушкой тяжелую бурую шкуру. Эли взял подарок и развернув, усевшись на кровать в своей комнате, замотался по нос, сжав бледные кулаки у лица. Канделябр на столе горел холодными огоньками, и Джон подумал, что здесь нет камина и надо переселить Эли, где потеплей.  — Теперь ведь поздно, да, Джон? Поздно возвращаться назад, — он виновато моргнул черными блестящими глазами. Это всегда казалось Джону странным, этот взгляд, будто бы Эли украл что-то и смиренно ждет, когда его грех всплывет наружу. — Как там она? Принцесса. Там, где тепло. На Севере никто не знал, как сейчас обстоят дела в Королевской Гавани, но Джон надеялся, что на юге все намного лучше, чем здесь. Надеялся и тут же говорил себе, что пора забыть, пора хотя бы попытаться отпустить прошлое. Вырваться из пут нежных объятий воспоминаний, и вместе с ним от горького чувства вины перед ней и перед ними, за то что свернул не туда, но куда бы он тогда не пошел — все казалось теперь не правильным. Но теперь он нашел свою дорогу, знал точно свой конечный путь — Север, то что дальше Севера.  — Не знаю. Но не думаю, что тебе стоит беспокоится, Король Шести Королевств позаботится о ней.  — А тебе все равно? Да?  — Нет, — не стал лгать Джон. — Но она там, а мы здесь. И другого не будет. Он быстро вышел, не обращая внимания на окрик Эли, на его вечные вопросы в пустоту, на страх, который Джон не мог развеять. Дени была дорога Эли, ну, что ж, не надо было ее оставлять, не надо было оставлять свои теплые золоченые палаты и ехать с ним, с Джоном. Она тоже была дорога ему, но Королева сама так решила. Он говорил ей, предлагал бросить все, она не могла не понять этого. И не смогла принять. А теперь призраком следует за ним, каждый раз становясь сильней и реальнее, когда этот мальчишка задает вопросы. Пытаясь внутри себя оттолкнуть ее, ему после становилось страшно, что однажды он ничего не почувствует и ее имя станет, как сотни других, а лицо станет пустым и безразличным, как мертвые камни в крипте. Вечером он нашел Сансу в богороще, у скрипучего старого сердце-древа, оскалившегося застывшим в вечном негодовании ликом, у запруды застывшей черной водой, словно льдом. Она сидела, склонив голову, у белеющих в синеве корней, и ее рыжие волосы были почти скрыты под густым мехом. Неразборчивый шепот шелестел вместе с листьями, растворяясь в колкой прохладе.  — Вечер — не время для молитвы, Санса, — она не сразу, договорив сначала свои слова, обернулась. — И с каких пор ты стала такой набожной?  — С тех пор… — она замолчала, глядя синими глазами куда-то вглубь себя. «Должно быть, ей пришлось нелегко», — подумал Джон и протянул руку чтобы помочь подняться. Зря он спросил — отвернувшись, она украдкой коснулась своих век и, вдруг, схватила его крепко за руки. — Прости меня, Джон.  — За что? — за что бы она не просила, он не хотел больше вспоминать этого. — Все давно в прошлом.  — Нет, — Санса не думала отступать. — Не в прошлом. Я обещала тебе у этого чардрева, помнишь? Хранить твою тайну и не сдержала обещания. Тогда все началось, боги прокляли меня, — шептала Санса.  — Все в прошлом. Сейчас все это неважно.  — Это важно. Для меня. Если простишь — то и он простит меня. Мой муж, Мэриан, я предала его. Я всех подвожу, — она заплакала, сжимая его руки. — Я думала о нем дурное, но я ошибалась, как я ошибалась! И когда поняла это, то поняла, как ошибалась и тогда. Прости меня, Джон, прости! Дай надежду, — она сползла на землю, закрыв рыдающее лицо руками, и Джон всем сердцем захотел ее простить. Отпустить то, что мучило его годами. Если бы только мог. Ведь прощая ее и его грех, его предательство станут тогда подвластны забвению.  — Эй… — сказал он тихо и склонился к ней. — Перестань, сестричка. Королевы не плачут. А ты у нас Королева Севера, Королева Зимы, самая смелая и умная женщина на Севере.  — Королевы плачут, Джон. Когда никто не видит, — заплакано сказала она, и была похожа в этот момент на маленькую девочку. Он обнял ее и поцеловал в холодный лоб, поглаживая по спине. Где-то вдалеке раздался вой, а ему вторил другой и совсем близко и громко прозвучал ответ — быть может, это был Призрак. Луна уже тускло подсветила затянутое небо, и острые черные ладошки зависли над их головами.  — Я прощаю тебя, Санса Старк, — он не хотел этого говорить, но сказал, его сердце все решило помимо его воли. Наутро светило солнце, пусть не такое жаркое, как в летние дни, но ведь и здесь был не юг, а на севере и в лучшие годы светило редко так радовало. В орешнике, радуясь теплу, снова запели птицы; Эли, усевшись на навьюченую подарками лошадь, был даже доволен, а лицо Сансы светилось грустью и спокойствием. Она посетовала, что Джон так скоро уезжает, что она совсем не прочь, чтобы он задержался подольше, пусть даже навсегда. «Я буду рада, если ты решишь остаться. Тем более Арья скоро вернется». Последний аргумент сказал Джону, что она и вправду этого хочет, и на душе стало светлей.  — Санса, я давно не был дома, — сказал он, удивившись радостно, но лишь на миг, что называет Земли за Стеной домом. — Не знаю, что там сейчас, давно не получал вестей от Тормунда. Но когда я вернусь, то пошлю тебе ворона. Или гонца. И ты сможешь приехать ко мне. Если захочешь. Или если понадобится.  — Я не приеду к тебе Джон, — ее улыбка была печальна и спокойна. — Ведь мой дом — здесь. Решетка со скрежетом опустилась, и за спиной послышался скрип закрываемых ворот. Все вокруг покрылось тонким кружевом снега, и редкие белые крупинки танцевали в солнечном свете. Они отправлялись в последнее путешествие от Винтерфелла до Стены.